Случай на станции Кречетовка. Глава VII

[Скрыть] Регистрационный номер 0474450 выдан для произведения:
       Валерий Рябых

                Случай на станции Кречетовка

                Глава VII

         
     Напрашивается резонный вопрос, почему Ширяев (старший инженер по оборудованию паровозного депо), в распоряжении которого находится техническая документация всей инженерной инфраструктуры предприятия, не совершил диверсионного акта, смогшего парализовать работу не только депо, но и всей станции?  Можно предвидеть, что произошло бы, если паровозы не вышли на линию, – полный коллапс  в работе всего узла.
     Но Роман Денисович распрекрасно знал реалии страны, где был разведчиком Абвера. Прежде всего, не только его, да и высших чинов германской военной разведки, отрезвлял неслыханный трудовой энтузиазм советских людей, возросший в военную пору. Взорви он котельную, все равно люди будут работать в ледяных цехах. А ремонтники быстренько оборудуют паровозы-тепляки и заменят негодные участки теплотрассы. Казалось бы, сложнейшая проблема, но она будет решена в течение суток. Взорви он водонапорную башню с водокачкой, оставь паровозы без воды, - беда конечно, но и это не смертельно. «Водяники»  напрямую соединят гидроколонки с сетями Водоканала, ну, а на самый худой случай тендерные танки паровозов станут заполнять водой рабочие и привлеченное местное население – ведрами. Повреди он станочный парк – точно такие же станки есть в соседних депо, вопрос лишь в перевозке готовых изделий. Да, подними он на воздух все цеха, быстро изменят паровозные плечи, нагрузят по полной программе окрестные ТЧ, но остановить работу станции не позволят. Да и не его это дело - устраивать диверсии, его задача более деликатная, более глобальная - сбор стратегической и оперативной информации по всему спектру работы узловой станции Кречетовка.
     Усилием воли, подавив сентиментальные мысли, Ширяев покинул свой закуток и отправился с обходом по производственным участкам. Первым объектом его внимания являлся гигантский поворотный круг, рассчитанный на разворот паровозов типа ФД, длиной тридцать два метра. Любой паровозник знает, что находящиеся в депо паровозы являются заложниками этой «карусели», поскольку при его выходе из строя они будут  блокированы в своих стойлах. Вчера электрики устранили неполадку в движке одной из приводных опорных тележек, размещенных по краям фермы круга. Получив ответ механика, что все работает в штатном режиме, инженер тяги обошел «карусель» вокруг, машинально посмотрел на змейки рельс, уходящих к югу. Нужно заметить, что кречетовское депо еще до революции было основным и, естественно, тут предусмотрели альтернативы поворотному кругу. Чуть дальше был разворотный треугольник – паровоз заезжал задом, а выезжал из него передом. А чуть сбоку, на отшибе, существовала даже архаичная разворотная петля, которую все довоенные годы хотели убрать, но теперь уж и в мыслях такого не было.   
     Теперь по отлаженному годами маршруту Ширяеву предстояло пройти «сквозняком» все основные корпуса депо, и он направил стопы в первостоящий  - пункт технического обслуживания. Важнейшей своей обязанностью Роман Денисович считал обеспечение безопасности работы грузоподъемных механизмов (кранбалок, тельферов и ручных талей), сосудов работающих под давлением (ресиверов), компрессоров и прочей взрывоопасной хрени, которой депо напичкано до избытка.
     И сразу же на участке зашел разговор на злобу нынешнего дня. Старший мастер ПТО, щуплый мужичок лет пятидесяти, взялся рассуждать о случае, потрясшем поселок и темных силах, стоящих за зверством. Роману Денисовичу, волей-неволей пришлось отозваться на пустые домыслы. Ничего не значащими фразами он по-быстрому отделался от назойливого мастера. Но эта встреча изменила его планы, уж очень не хотелось мусолить с профанами обывательские сплетни. Он понимал, что на эмоциях, переполнявших людей, можно самому не сдержаться и в чем-то выдать себя. Так пусть лучше страсти поулягутся, обрастут как коростой противоречивыми толками, глупыми байками и тупыми рассуждениями, а там, как говорится, «толкач муку покажет».
     Необходимо просто расслабиться, и Ширяев решил сходить к деповским водоочистным сооружениям. Они расположены в лесополосе отчуждения за насыпью однопутной ветки, ведущей с севера на надвижные пути южной горки. Взобравшись по заросшему бурьяном крутому откосу наверх насыпи, он оглянулся на раскинувшуюся поодаль панораму депо. Его огромные, бурого кирпича корпуса, шестью цеплявшимися друг за дружку ступенями, вытянулись почти на целый километр. Эта гигантская паровозная матка, безостановочно, изо дня в день, заботливо обихаживает, а то и возрождает к жизни огнедышащих монстров, которым русский народ посвящает пафосные стихи и революционные песни. «Наш паровоз, вперед лети. В Коммуне остановка. Другого нет у нас пути. В руках у нас винтовка...». И вот с этими людьми, поэтизирующими бездушные железяки, с людьми готовыми страдать и испытывать тяжкие невзгоды, ради общей победы над врагом, с народом, верящим своему вождю как богу, Vaterland призвал его, Альберта Арнольдта, воевать. 
     Он спустился по другую сторону насыпного вала и оказался в густых зарослях кленового кустарника. Продравшись сквозь разлапистые ветви, он вышел на грунтовую дорогу, напротив каскадами тянулись колхозные пруды, образованные запрудами на ручье, куда депо и сбрасывало промышленные стоки. Что, конечно, непорядок, но иного не дано. Зашагав по утрамбованной машинами колее, Ширяев вновь погрузился в свои безотрадные мысли.
     Уже почти двадцать шесть лет он прозябает нелегалом в России. А мог бы превосходно жить с семьей в уютном особняке на одной из тенистых улиц Кенигсберга. По субботам наслаждаться полифонией органных концертов Бетховена, Брукнера, Брамса,  слушать призывные арии Вагнера в Stadtteater,  или уж совсем легкомысленно - сходить на сентиментальный водевиль в Neue Luisentheater. Музыка, именно немецкая музыка была его страстью. Ну, и раз в месяц чинно с семейством последовать в Городскую Драму на премьерный или гастрольный спектакль. Потом побыть в одной из кофеен на театральной площади или на  Hufen Allee, вблизи зоологического сада, угостить жену и детей отменным пирожным, себе же предложив немного коньяка. Да и вообще, он мог бы позволить  там каждодневно к обеду и ужину выпивать бокал  доброго вина, а не ту дешевую кислятину,  что теперь продают в России. И что важно, ему не привелось бы, месить грязь по темным улочкам в русском захолустье, прозябать в тесных, обставленных воистину рухлядью, комнатенках, не пристало бы топить печь, а соответственно заготовлять для нее топливо, перетаскивая поленья и угольную норму на собственном горбу. А самое главное, не выпало бы подличать перед неотесанной деревенщиной, полагающей себя начальством. Не пришлось бы, не пришлось бы, да многое чего не пришлось бы...         
     А что он имеет на сегодня? Ему вопреки канонам Абвера, по ходатайству самого  адмирала, лично знавшего его, в июле тридцать девятого было присвоено звание Oberst-Leutnant, что в других армиях соответсвует званию подполковника. Всего лишь оберст-лейтенант, когда многие однокашники по кадетскому корпусу, главной военной школе Lichterfelde, академии Генштаба (или, как ее по старинке называли Preusische Kriegsakademie на Герхард фон Шарнхорст) получили генерала. А иные из них уже почивают на лаврах генералов от инфантерии и даже генерал-полковников. По его прикидке, двое скоро станут фельдмаршалами. А ему, на многочисленные просьбы  Zuruck in die Heimat, как кость кинули перед войной подполковника и велели остаться на месте. Что поделать, Deutsches Kaiserliches Heer твердо вбила в мозги, что приказы командования не подлежат обсуждению. 
     Итак, он Альберт Арнольдт всего лишь оберст-лейтенант, по правде сказать, довольно высокое звание в Абвере. Его учитель и наставник Вальтер Николаи, возглавлявший  Militarische Aufklarung еще в ту, первую войну, вышел в отставку в звании полковника. C’est la vie – как говорят треклятые лягушатники.
     Вот и деповские водоочистные сооружения: примитивные грязеотстойники, допотопные фильтры грубой очистки. Все эти нехитрые приспособления уже достаточно засорились и поросли коростой. Вокруг уже образовалось вонючее болотце, а лукавая водичка, проторив ручейки в уже разросшейся куге, шустро поспешала в сточную канаву, а далее в заглохший пруд, загаживая его. 
     Роман Денисович озадаченно почесал седой затылок, вот, мол, незадача. Досадные размышления о постигшей участи тотчас испарились, он уже озабоченно думал о необходимой ревизии водоочистки, даже корил себя, что за два месяца не удосужился проверить столь непритязательный объект. Не будь войны, кто-нибудь из селян «доброхотов» написал бы куда следует, и инженеру тяги, как должностному лицу, грозил тогда неминуемый выговор, а то и штраф.
     Роман Денисович, по-русски чертыхаясь, поспешил в депо. Двинулся напрямик по заметной гряде засыпки, проложенного в земле сточного коллектора. Вышел он на северных задворках, у деповских складов. Шагая по шпалам, вошел в ворота тележечного цеха. Сходу, проскочив мимо сгрудившихся разнокалиберных колесных пар, Ширяев нырнул в одну из дверц и оказался в ремонтно-эксплуатационном участке. На его счастье главный механик депо, низкорослый большеголовый мужичок, оказался на месте.
     - Михалыч, ну-ка иди ко мне! – недовольно позвал инженер.
     - Чего приспичило Роман Денисович? – механик, отерев руку ветошью, протянул ее для пожатия.
     - Ну, Михалыч, слесаря совсем мышей не ловят! Был сейчас на очистных, заросли в к ***е матери, - Ширяев выругался, и в том же тоне, перемежая указания матерком, стал выговаривать главному механику наболевшее.
     Тот, потупив крутую башку, побагровев, выслушал нагоняй и уже площадным матом наорал на нерадивых работяг, велел им взять шанцевый инструмент и привести очистные сооружения в порядок. 
     Казалось бы, дело сделано, но на душе Романа Денисовича стало еще тревожней и гаже.
     Он явственно осознал, приступ хандры обусловлен отнюдь не засором в деповском канализационном стоке, причины его носят воистину глобальный характер, точнее судьбоносный для него как человека и личности. Он совершил роковую ошибку. И именно сейчас он со всей отчетливостью уразумел, что проявленная им «самодеятельность», иначе и не назовешь, с изуверским убийством Машкова – это конец. Безвозвратный тупик, из которого в сложившихся условиях, нет выхода. Ведь он, похоже, начисто утратил профессионализм разведчика. Виной гордыня, Он слишком уверовал в собственную непогрешимость, переоценил свои возможности, и оказался в плену иллюзий, на него нашло помешательство. Как он мог не учесть, что Семен Машков часть огромной, могущественной системы. НКВД это не просто политическая полиция, в общепринятом, европейском понимании, это столп на котором держится существующий в России режим, и столп этот всесилен. Он хотел осуществить акцию устрашения, да разве чекистов можно напугать выколотыми глазами и отрезанным языком? Они плевать хотели на обывательские предрассудки, а уж тем паче страшилки про Джека-Потрошителя. Наоборот, увидев прямой вызов себе, их возмездие будет стремительным и неотразимым. Как он мог подумать, что неординарное убийство агента чекисты воспримут спустя рукава, не подключат к расследованию лучшие кадры. А он-то самонадеянно считал, легкомысленно надеялся, что местным органам окажется не под силу разобраться в неслыханном ими досель преступлении, что они спасуют. Может, и так поначалу, но как он мог забыть, что даже в самой никчемной стране (согласно русской терминологии) есть следователи по особо важным делам и уж им-то опыта и сноровки не занимать. Рано или поздно «важняк» окажется в Кречетовке, и тогда ему Альберту Арнольдту несдобровать. И от таких недобрых мыслей у него – «старого лося» затряслись поджилки. Он закрыл на ключ дверь кабинета. Надо подумать, как теперь ему выкрутиться. 
     Очень плохо, что он не посвятил в свои полные планы кураторов в Абвере. По сути, он ввел тех в заблуждение. 
     Хотя, если быть по-настоящему честным, то следует признать – такое решение пришло не на интуитивном уровне, он вполне осознано взращивал в себе недовольство существующим положением. Его стал тяготить рутинный характер, каждодневная тягомотина его профессии нелегала, ставшей каким-то побочным занятием. Вот именно - занятием. Из жизни ушла соль, она стала пресной и не интересной, провинциальное прозябание, иначе и не назвать. 
     Порой приходили предательские мысли, а что если взять и «соскочить», сбежать, раствориться в российской глубинке. Уже не выполнять опостылевшие задания «центра», вообще, послать все чертям собачьим, начать совершенно новую жизнь. У него имелся огромный опыт по этой части. Он так ляжет на дно, что ни одна собака его не разыщет. И  это станет именно так, коли наглухо затаиться, раствориться среди простого народа, заделаться заправским обывателем. И что завораживало, таковой замысел легко  решаем;  документы, легенда, навыки – все имелось в избытке. Однако такой сценарий являлся самой настоящей подлостью, предательством – иначе и не назовешь. Не так он воспитан, нельзя быть непорядочным к людям, доверявшим тебе, - потеряешь собственное уважение, да и жена, скорее всего, не поймет тебя и не поддержит. А без нее, Танюши-Сонечки, и жизнь не в жизнь.
     И вот тогда пришло, казалось, абсурдное решение. А что если поиграть с собственной судьбой в поддавки, в кошки-мышки или как это называется?! Взять и нарочно обострить свое положение, вызвать огонь на себя. Пусть неприятель помечется в недоумении, пусть для местных чинуш жизнь не покажется медом. Возможно, он и преувеличивал в запальчивости, возможно, заблуждался по корню. Но нужно переломить ситуацию, чтобы окончательно не прокиснуть. Короче, ему захотелось взбрыкнуть.
     И он намеренно сшельмовал, примитивно упростил задуманный сценарий, выдав его за банальное устранение гебешного сексота (черт, опять чекистское словечко). Если бы он уведомил руководство, что предстоящая расправа будет за гранью обыденной морали, его бы элементарно поставили на место, а возможно и лишили всех полномочий, сочтя отработанным материалом. Там прекрасно знают, какие фатальные злоключения следует ждать от разведчика, вышедшего в тираж. 
     Он рассматривал и такой вариант развития событий. Легкомысленно можно было посчитать – вот он обетованный выход к обретению самого себя. Но, увы... Его никогда не отзовут обратно, а всего лишь устранят, зачистят, ликвидируют. Да и Татьяну заодно с ним. Что будет, несомненно, правильным и справедливым решением, а как иначе, идет война и тут не до сантиментов.
     Значит, придется – взбрыкнуть, отличное русское словечко и стоящий за ним образ впечатляет. Застоялый ретивый конь-скакун, бьет копытом, кусает удила, встает на дыбы.
     И так он, оберс-лейтенант Арнольдт, потерял берега. А что, по сути? Фактически, без психологических дивертисментов - «старого лиса» заело, что какой-то вахлак, разрабатывает его - матерого разведчика, считает себя умней агента с тридцатилетним опытом конспиративной работы. И он, как желторотый мальчишка, вбил себе в голову, что сиволапого парвеню нужно примерно наказать, безжалостно покарать, дабы явилось уроком другим, ему подобным. Но вот только - кому доказать?! Этих шестерок в стране Советов сонм, следует добавить - безмолвных винтиков, натасканных по-пионерски отрапортовать «всегда готов!» Кого он, безумец, решил напугать? 
     Нужно было предвидеть, со всех сторон перетереть, как могут обернуться последующие события. Привлекая обостренное внимание (несомненно, так), ставится под удар вся тщательно разработанная Абвером схема операций по Кречетовке. Летят головы диверсантов-исполнителей, связника-уголовника, летит голова самого Арнольтдта. В итоге раскрывается весь используемый механизм, который при умелой режиссуре можно будет задействовать уже против Vaterland. Его участников запугают и перевербуют, сделав двойными агентами, Советы весьма преуспели в таких спектаклях. И неизвестно, как поведет себя сам Альберт, хватит ли у него мужества, чтобы добровольно уйти из жизни. Как он не храбрился, но внутренне знал – пыток ему не вынести, лучше уж смерть.
     Но что странно, «чуйка», его подсознательный волчий инстинкт сработал на опережение. Арнольдт все же подстраховался с женой, услав Татьяну за Урал. Да спасет ли ее бегство от загребущих лап НКВД? Выходит, он сдуру пожертвовал любимым человеком, а уж это совсем непростительно. Как он мог упустить ее судьбу из виду, что за опрометчивость, что за умопомрачение нашло на него?
     Альберт гнал от себя беспокойные мысли о доле Татьяны, теперь навязчиво воспринимая шаткость ее положения. Он понимал, всеми фибрами души ощущал – окажись она в застенках ЧК, ей не выдержать, так называемых спецсредств. Да и без пыток жена будет обречена. 
     Последнее время он часто застигал себя на мысли – правильно ли он поступил десять лет назад, женившись на внучке походного атамана Сонюшке Елатомцевой. Если быть честным, как на духу, то она сразу приглянулась ему – худенькая девушка с густыми русыми волосами и, Бог ты мой, фиалковыми глазами. Впрочем, ей уже было далеко за двадцать, но она выглядела юной-юной, нежной-нежной. Он знал обо всех тяготах, выпавших на ее долю, о неимоверном каторжном труде, которым сирота добывала себе пропитание, Какая все-таки несправедливость упала на плечи столь беззащитного создания, и как она стойко переносила ее. А еще больше он был поражен, когда узнал, что, несмотря на все бесчеловечные условия своего существования, на всю свою девичьи привлекательность, ей удалось сохранить девственность. 
     Перед глазами Альберта, словно в яви, предстал день, когда он забирал Танюшу к себе. Жила она на хуторе у бабки-бобылки в темном закутке за печью. Там за дощатой перегородкой могла размеситься только одна кровать-рыдван и стародавний оббитый полосами ржавого железа сундук. В нем и лежали, спрессовано, все незатейливые пожитки девушки. 
     Она недоверчиво смотрела на него своими чудесными глазами, и в тоже время в них присутствовала безоглядная решительность, - будь что будет, пусть моя участь останется на твоей совести, дяденька. Он взял ее за тонкую податливую ручонку, нежно подержал ее в своей лапище, стараясь тем самым убедить Таню в своей благонадежности. В памяти не остались сказанные обоими слова, лишь одни ее широко раскрытые фиалковые глаза - и мольба в них, и надежда, и просыпающаяся вера в него, чужого мужчину.
     Так он взял ее за себя, принял как Иосиф-Обручник Деву Марию! Господи, если кому рассказать – не поверят?! На что он рассчитывал тогда, как он видел их совместное будущее? Признаться себе, что на такое безрассудство его вдохновила внезапно зародившаяся любовь, было не правильно. Пришлось выстроить, точнее, нагромоздить целую гору причин и обстоятельств, побудивших на столь решительный поступок. На поверхности лежало, что он сошелся с ней из жалости, по просьбе старого казака из «Братства русской правды». Да он и не мог предположить поначалу длительного сценария их совместной жизни. Как там все сложится в дальнейшем? Вырвать из оков, защитить от невзгод, спасти от беды – вот его первоочередная задача. Как мог он немецкий разведчик взгромоздить на себя этакую обузу, и еще важнее подвергнуть невинное создание возможным испытаниям и горестям, совлеченным с родом его деятельности. Одно - дело скрывающаяся дочь расстрелянного белогвардейца, а совсем другое дело – супруга не просто врага, а врага заклятого, шпиона с плаката, образа ненавистного советскому люду. Что нашло на него, какое затмение? Да, она, разумеется, пленила его воображение, все светлое, справедливое, честное, что было в нем от природы, сфокусировалось на этой девушке и через нее возопило о своей реализации. Должно же ведь заложенное Богом добро воплотиться в жизнь!
     А еще, была потребность Любви! Неутоленная, иссушающая жажда любви в его истомленном уделом нелегала сердце, в его измотанной одинокой душе, не знавшей пристанища. Он хотел излить неизрасходованный им потенциал нежности и заботы на близкого человека, но в тоже время он тайно хотел и домашнего уюта, и ответного тепла. Разумеется, он сразу и не мог мечтать, предполагать, рассчитывать на ее взаимное ответное чувства. А уж тем более не помышлял о пастельных отношениях, даже намек на проблески похоти отсутствовал у него, воистину – старец-обручник. А ведь ему не было сорока, мужчина в самом соку. И вот формально женившись на осиротевшей девушке, чтобы не порушить конспирации, ему пришлось начисто забыть о женщинах, вычеркнуть их из своей жизни, ведь теперь он не холостяк.   
     Она тоже понимала двойственность, даже  тройственность сложившегося положения. Девушке и так долгое время пришлось скрываться под чужой личиной, став Татьяной из Софьи. Они сразу оговорили, что на имя Соня в их семье будет наложено строжайшее табу. Таня так вжилась в навязанную конспирацией роль, что по прежнему разыгрывала из себя  природную хохлушку, на людях говорила на суржике, благо на Дону то не в диковинку. Но вот как ей молодой и веселой жить бок о бок со здоровым мужчиной и не знать вкуса его плоти?! Удивительная ситуация! Но ведь такое было на самом деле... 
     Они жительствовали как брат с сестрой. Негласно поделили домашние обязанности, не ходили по дому неглиже, смешно, но даже пукать таились. Но все же, через месяц совершенно обвыклись, подтрунивали друг над дружкой, случалось даже незлобиво покрикивали на виновника досадной оплошности или просто глупого промаха. Со стороны они выглядели обычной итээровской семьей, как заведено - не особо хлебосольной, знающейся лишь с равными себе. Они не были бирюками, их часто могли видеть в клубе на концерте, на лекции Осоавиахима в школе, на уединенной прогулке по лесу или берегу Калитвы. Тогда было не принято выражать на людях своих любовных чувств, прилюдный поцелуй считался непристойностью, даже держаться за ручки позволяли себе уж слишком отвязные пары. Потому к ним быстро привыкли и почти не обращали внимания. 
     Но ведь абсурдно быть абсолютно чужими, живя под одной крышей, что их связывало? Разумеется, они были одного поля ягода. Барчуки, с младых ногтей впитавшие в себя такое качество, свойство ли души, разума, - как культура.
     Их сплачивала музыка – благо советское радио не скупилось на трансляцию филармонических концертов, да и вообще, усиленно приобщало массы к высоко духовной классической музыке. Их сплачивали добрые и умные книги, - благо в библиотеках их было с избытком. Она боготворила поэзию серебряного века, он читал ей в подлиннике немецких классиков. 
     Все так, но что-то должно было если не держать их отношения в подвешенном состоянии, то хотя бы настораживать. Но не ее... Ведь она изначально знала, кем он являлся на самом деле, и безоглядно, всецело приняла его, каким он есть. Это был их общий крест, постоянно носить чужую личину, скрывать ото всех свою подлинную сущность, умело лицедействовать на людях. Но зато они были откровенны меж собой, и это сразу тесно сблизило их, они все больше и больше срастались душой и разумом, они все больше и больше нуждались друг в дружке, казалось, так было всегда. 
     Он одел ее как куколку, Софья-Татьяна и так была весьма мила и привлекательна, но выйдя замуж за инженера, расправившись на вольных хлебах, она стала необычайно восхитительной. На нее оборачивались люди, молодые парни, должно облизываясь, ехидничали и зловредничали, мол, чего ее понесло за такого старикана. Дуракам бы знать об интимных подробностях их недолгого супружества, юнцы бы просто обалдели от удивления. Один кудрявый хлопец вполне серьезно навострил к ней лыжи (да, именно так говорят по-русски), но Таня очень деликатно, и в тоже время сурово, отшила незадачливого кавалера. Была недотрогой. Озабоченные парни это вскоре поняли и оставили свои потуги. Да и Татьяна никогда и никому не давала ни малейшего повода воспринять ее доступной. Она не строила из себя гордячку, но и не страдала монашеской скромностью. Она воплощала собой образцовую советскую женщину, абсолютно не способную не то что на адюльтер, но даже и на ничтожную интрижку. 
     Но ведь она живой человек, молодая женщина, и, как говорится, ничто человеческое ей не чуждо. Татьяна постепенно, раз от разу переставала стесняться его - мужчины. Порой, как бы невзначай появлялась со сна в ночной рубашке, с колышущимся бюстом и темным треугольником внизу живота. Он затаенно наблюдал за ней, особенно ловил момент, когда она становилась в профиль, в лучах света льющихся из окна. Внизу ее живота через легкую ткань просвечивала зазывная поросль, рельефно вырисовывались набухшие соски грудей, да и сам нежный абрис тела заставлял его сглатывать сухую слюну. Он стал вожделеть к ней. И она это знала. Природный инстинкт женщины подвиг ее к соблазнительным шалостям. Однажды, приняв ванну, Таня в легком халатике уселась в продавленное вольтеровское кресло и раздвинула ножки. Как не отводил он взор, ее промежность, с вылезшими наружу нежными лепестками, манила и манила. Но и на этот раз он пересилил искус, но был уже на пределе. И она это знала и была уверена в своей скорой победе. В ее обязанность входило мытье дощатых полов. Раньше этот технический процесс не являлся способом соблазнения, девушка надевала шаровары, или вообще делала уборку в одиночестве. И вдруг, она принялась мыть пол в том же коротком халатике, при этом садилась на корточки или нагибалась по пояс. Естественно ее «прелесть» выставлялась в полной красе. Такого даже мертвец не выдержит.  
     Он судорожно сжал жаркий бутон ее плоти, а она словно кошка, с томительной ленцой, выгнула спину. И вот, наконец, он настал - миг их полного соединения, слияния... Они любили друг друга, наверное, целые сутки. И от куда у него взялось столько сил, верно - длительное воздержание пошло на пользу. Конечно, он увидел след ее прерванной девственности, что не остановило их после небольшого перерыва. Еще, еще, она была тоже неутомима! Все вершилось словно в горячечном бреду, они прерывались лишь, чтобы перекусить или в изнеможенной неге на полчасика забыться в небытии. Ему, имевшему немалый опыт по этой части, их нынешняя любовь и ласки казались вершиной, апофеозом сущности его существования. Назвать это счастьем, не те слова, не то понятие...?  Благословенный земной рай?! Пусть будет так, и даже небесного рая не нужно. Свершилось! Это бесценный подарок, ранее беспощадной к ним судьбы. Она, в конце концов, смилостивилась над ними, соединив в единое целое. Определенно, так начертано в мировых скрижалях вечности – быть им пред Богом и людьми мужем и женой.
     Татьяна потом решительно настояла, и он не смог воспротивиться. Они тайно обвенчались в укрытой лесами деревенской церквушке. Правда, пришлось изрядно понервничать. Альберт хотя и не был членом партии, но в те годы можно было не то, что потерять работу, а при иезуитски составленном доносе вообще лишиться головы. А уж ему-то и ей светило неимоверно худшее.
     Кто-то дернул ручку входной двери. Альберт встрепенулся и разом стряхнул коросту облепивших его удручающих мыслей и ранящих сердце воспоминаний. В дверь легонько постучались, пришлось подняться и повернуть ключ. В дверном проеме собственной персоной стоял главный инженер.
     - А,  Михаил Васильевич, проходи дорогой, - по праву старшего летами Ширяев мог позволить себе некоторую фамильярность с начальством, – у нас, что проблемы нарисовались? – Роман Денисович даже удивился той легкости, с которой он переключился на шутливый тон, став абсолютно другим человеком.
Главному срочно потребовался квартальный отчет по потребленной электроэнергии: - Звонили с отделения дороги, опять хотят срезать лимиты, - начальство было явно расстроено.
Роман Денисович быстренько нашел скоросшиватель с нужными материалами, и они принялись обсуждать возможные варианты урезания по производственным участкам. В круг обязанностей инженера по оборудования входила и ежемесячная фиксация показаний электросчетчиков. Так что, зная производственные мощности и загруженность участков, им с Михаилом Васильевичем не составило большого труда рассчитать, где и как придется сберегать электроэнергию. На все про все у них ушло не более часа, да и до обеденного перерыва оставалось совсем немного.
- Ну, спасибо тебе Роман Денисович, - главный инженер пожал Ширяеву руку, - за тобой я прямо как за каменной стеной. На пятнадцать часов назначу оперативное совещание, ты уж помоги там мне, разжевать мастерам, почему прижимаем их со светом. Ну, лады...?
     Что еще оставалось делать подчиненному человеку, как согласно кивнуть головой. Про себя же подумал, ему последнее время часто доводилось о том размышлять: «Не сошел ли он, бедолага, окончательно с ума?! Не привело ли притворное лицедейство к настоящей клинике, к диссоциативному расстройству, а проще к раздвоению личности».
     А что, разве не так? Сколько лет, уже и не сосчитать, в нем живут два человека - немец Альберт Арнольдт и его визови - русский Роман Ширяев. Один элитный офицер с академическим образованием, другой железнодорожник, выдвиженец из самых низов. Он и думает уже давно на двух языках, непроизвольно чередуя их применительно к амплуа: самого себя или присвоенного «легендой». Он поначалу гордился такой способностью, относил себя к уникальным фигурам, но потом остыл, ведь и Татьяна его жена той же породы. Но ей проще, круг ее общения очень тесен, да и притворяется она на бытовом уровне. Ему же, помимо обычных контактов с людьми, приходится добросовестно выполнять и профессиональные обязанности, абсолютно чуждые ему, надоевшие как горькая редька. Вот ведь загвоздка?
     В голову лезли совсем дикие мысли, ужасающие тем, что эти два «Я» пока мирно соседствуют, соблюдая установленные границы. Но вдруг, «русское я» взбунтует и подомнет под себя немецкое, или вообще аннулирует его – что тогда произойдет?
     И зачем он так жестоко расправился с Семеном Машковым? Поступил, прямо как хрестоматийный маньяк. Хорошо известно, что эти выродки страдают раздвоением сознания, и именно в сумеречной своей ипостаси совершают всякие гнусности. Уж не уподобление ли Джеку-Потрошителю, подоплека подобного безрассудства? Определенно на него нашел какой-то маразм. Откуда взялась столь неоправданная жестокость? И ведь это не минутная слабость? Он обдумывал эту акцию не один день, детально прорабатывал и даже смаковал. Ему даже не приходило в голову поставить под сомнение свое решение, найти здравые контраргументы, наконец, просто возмутиться чудовищностью замысла. И это ли не больное воображение? Не сигнал ли того, что игры с «Alter ego» добром не закончатся?
     Роману Денисовичу стало аж нехорошо, мужчина прямо взмок. Так нельзя, кадровому разведчику, никак нельзя опускаться до пагубного слюнтяйства,  подвергать сомнению дееспособность разума. Нужно взять себя в руки. 
     Но как быть? Ширяев неожиданно понял, что ему сейчас нужна именно его жена Татьяна. Он никогда не придавал тому значения, что жена с годами стала для него своеобразной «утешительной жилеткой». Да, да – Роман плакался ей, именно так, а как еще назвать, искал у нее утешение, оправдания, и находил у сильной духом женщины настоящую поддержку в минуты слабости или растерянности. И мужчина с горечью почувствовал, что какая же он все-таки тряпка и ничтожный слабак.
     Он налил из конторского графина полный стакан стылой воды и выпил целиком. Всем своим нутром ощутил, как ледяной горный поток взрывает его естество, рвет на части опутавшую его блажь. И он протрезвел! Снова стал оберст-лейтенантом Абвера Альбертом Арнольдтом – сильным, молодцеватым, уверенным в своей правоте и непогрешимости, настоящим «рыцарем плаща и кинжала».
     К черту эти бабьи стенанья! В конце концов, он мужик или нет?! Идет война, небывалое побоище двух сильнейших в мире армий. На карту поставлено все, а это равно смыслу его жизни, состоявшему в служении Отечеству, Германии, ее великому народу. Годятся все средства ради победы над общим врагом. И он на передовой линии этой борьбы и подвести никак нельзя! Пусть это звучит слишком патетично, даже в чем-то преувеличено надуманно, но это самый здравый ориентир, и лучше не сворачивать с него. Так что – «вперед Альберт, тебя ждут великие дела!» (ха-ха, если бы так...?).
     Через пятнадцать минут Роман Денисович стоял у входа в «Столовую ОРС-5», как и все двоенные постройки в Кречетовке сооруженную с большим столичным размахом. Здание поистине примечательное: фасадные стены с пилястрами, помпезный портал у входа,  огромные витринные окна. Внутренний интерьер был еще шикарней – лепные потолки и карнизы, филенчатые стены и прочие ампирные изыски. Что и определило отличное от рабочих столовок назначение этого общепитовского учреждения. По сути это был ресторан, состоящий из двух залов. Первый (более крупный) днем использовался как столовая с самообслуживанием. Второй, следующий за ним, рассчитан на состоятельную публику (начальство, итээровцев, командированных и военных). Столики с хрустящими белыми скатертями, венские стулья, красивые официантки, ну все, как полагается в приличном заведении. Правда, теперь по военному времени, днем спиртным не торговали, но и не препятствовали, если кто-то проносил выпивку с собой. Пиво наличествовало в обоих залах. Надо понимать, что «ресторация» не каждому жителю поселка по карману для регулярного пользования, но зато в дни получек в ней стоял дым коромыслом. 
     До войны Ширяев мог позволить себе частенько столоваться в ресторане, ну, и не редко бывал тут с супругой, особенно когда ОРС приглашал заезжих певцов и музыкантов. Культурное было заведение, весьма достойное...
     Впрочем, в кречетовском клубе-театре также имелся вместительный буфет с посадочными местами, где до войны подавали спиртные напитки, но выпивать там интеллигентному человеку, разумеется, неприлично. 
     Конечно, сейчас в июньский полдень заведение было практически пустым, так несколько человек, в основном военные с проходящих составов. Роман Денисович мог наблюдать их трапезу сквозь панорамные окна, покуривал папироску, делая вид равнодушного прохожего.
     Лошак запаздывал. Ширяеву пришлось пройти внутрь столовой, неспешно подойти к буфетной стойке. Осмотревшись, заказал кружку бочкового пива. Сел за свободный столик у входа, безучастно озирал зал и панораму за окном. Гребаного Лошака не было. Допив пиво, Роман Денисович с ленцой, вразвалочку покинул заведение.
     Часы показывали двадцать минут первого...
      Куда же ты, му...а лошадиная, запропастился?  Ширяев еле сдерживал собственное негодование. Он пошел по направлению к парку, надеясь, что старый бандюга выйдет из тенистых зарослей. Мало ли что? Возможно, у него встали ходики или обожрался чего, с толчка еле сошел, да всякое может приключиться. Но нет! Роман Денисович прекрасно знал, что опытный уркаган не станет манежить человека, которому подвластен. Да и не настолько он хитер и изворотлив, чтобы затеять собственную интригу против сил, чью сторону представлял Ширяев. Дураком он определенно не был, иначе бы не стал местным паханом. Так что же могло случиться...? 
     А Конюхова все не было, пропал начисто.
     Тут возможно только два варианта – или тот слинял, спасая собственную шкуру, или повязали мусора. А это могло произойти лишь по одной причине, или он сам, или его людишки что-то там напортачили, а органы вышли им на след. Прошлые грехи можно сразу отмести, такое совпадение маловероятно. Скорее всего, оправдались недавние опасения, которые он, Альберт Арнольдт,  слабодушно выказал с часу назад в своем закутке. 
     Трудно поверить, что местным работникам удалось по горячим следам раскрыть убийство Семена Машкова. С участкового Филишина и поселковых легавых, определенно никого спроса нет. Эти ребята крайне неповоротливы, вот уж действительно кто облегавился. Касательно линейщиков - и милиция и детеошники навряд ли станут заниматься таким делом, как убийство гражданского не на их территории. По сути, эта задача  городского отела внутренних дел. Но вот тут возникает одно «но»?! Коли Машков агент НКВД, то, как белый день ясно, следствие возглавят чекисты. Да он сразу об этом знал, потому и спровадил жену подальше от себя, изначально знал – дело пахнет керосином! Машкова нельзя было уничтожать столь вызывающе, а он надменно пренебрег всеми правилами личной безопасности. Вот теперь и пожинает...
     Хотя о чем разговор? Ничего пока не ясно. Пусть даже худшие опасения оправдались - Конюхов или в бегах или уже под стражей. Коли мужик сумел скрыться (хотя это совсем не означает, что его не найдут), это дает Ширяеву существенный резерв времени, для принятия правильного решения и побега. А если Лошака уже забрали и урка в кутузке, то его предупредили, чтобы держал язык за зубами. Хотя не факт, что старик не пересрет и сразу же не расколется. Тогда...?! Тогда самого Альберта Арнольдта могут элементарно взять с минуту на минуту, а у него нет даже пистолета, чтобы отстреляться. 
     Конечно, у кадрового разведчика оберст-лейтенанта Арнольдта были тайники. Ближайший из них, на случай засады, в трансформаторной будке в углу парка (ключ у него в связке). Роман Денисович ускорил шаги и вскоре углубился в одну из тенистых парковых аллей.
     ТП-9 подавало ток на железнодорожное общежитие и дом локомотивных бригад, находившихся на техническом обслуживании паровозного депо Кречетовка. Инженер тяги, старясь быть незамеченным, украдкой проник в надсадно гудящее масляными трансформаторами тесное помещение подстанции. Проворно извлек из-за опутанного кабелями силового щита сверток, завернутый в шуршащий пергамент. Недолго думая, развернул его. Облегченная модель Walther РРК (пистолет криминальной полиции) поблескивал вороненой сталью. Там же  лежали две коробочки с обоймами по восемь патронов 7,65 мм. Итого в наличии двадцать четыре убойных жала.
     Хорошо, что он надел сегодня форменные галифе, в их широких складках пистолет будет совсем незаметен. Предусмотрительно дослав патрон в патронник, оправив потревоженную одежду, Роман Денисович, аккуратно сложил лист пергамента и спрятал его за арматуру. Добро не должно пропадать. Такой же невидимкой Ширяев покинул жужжащую будку.
     И вот теперь, - сам черт ему не страшен. Через десять минут инженер уже был на территории депо. Пришлось оглядеться, не заметив слежки, он все же окольным путем, через подсобку, попал в деповскую столовку. По праву начальства (хоть мелкого, но пузатого – шутка такая) ему везде в депо открыта зеленая дорога. Необходимо было подкрепиться, он только сейчас ощутил явственное чувство голода. Заказал пустые щи, картофельное пюре с морковной котлетой и фирменный деповской компот из яблок падалиц. Надо сказать, эти фрукты в больших объемах заготавливали сами столовские, резали, сушили на связках, ох какой дух стоял осенью в просторной столярке и вещевых кладовках.
     Ел Роман Денисович в гордом одиночестве. Никто ему сегодня не мешал, не жаловались на неполадки со столовским оборудованием, на плохую вентиляцию, на забитый слив (хотя есть механик, завхоз, но он-то главней) – спокойно поел.
     А время к двум, пора готовиться к совещанию у главного. Он нарочито неспешно пошел вдоль стены конторы, встретил двух нарядчиц, они весело поздоровались с ним, ничего тревожного не заметил. Его не пасли...
     Закрывшись в своем закутке, он вытащил Вальтер, задумчиво покачал полкило металла в согнутой руке, нежно погладил холодную сталь. «Теперь надежда на тебя приятель, - подумал он – ты уж, не подведи браток, не заклинь...». Признаться, он уже давно не стрелял из боевого оружия, так захаживал, конечно, в стрелковый тир в станционном Осоавиахиме.  Чтобы не вызывать лишних толков, палил для толпы не метко, но в намеченную для себя цель попадал с первого раза. Как говорится, целкость и кучность у него была в полном порядке. Так что, в случае чего, он надеялся, что они его не подведут.
     В половине третьего Ширяев без стука вошел в кабинет главного инженера. Положил на столешницу папку с приготовленными бумагами. Михаил Васильевич говорил с отделением по ТАБИП-1 - полевому телефону образца сорок первого года. Пару которых он сам выменял баш на баш у летунов, подключенные к воздушной линии они работали надежней стационарных аппаратов. Пока начальство общалось меж собой, Роман Денисович, сложив руки, как ученик на парте, с усталым видом разглядывал кабинет главного инженера. 
     Здесь мало изменилось с мая сорок первого, когда Ширев подменял Акишина ушедшего в отпуск, и сидел тут почти целый месяц. Дореволюционный стол красного дерева, по столешнице обитый зеленым сукном. Роскошная вещь! А вот трехпольный застекленный шкаф подкачал, эпоха конструктивизма – ничего лишнего, строгий функционализм. На полках замасленные скоросшиватели, потрепанные технические справочники и брошюры. Технические бумаги горой лежат и на широком подоконнике, и на приставленном к стене широком табурете. Над головой Акишина в золоченой раме большой портрет вождя в гимнастерке. Прищур сталинских глаз даже на портрете вызывает некоторую оторопь, неприятно смотреть в них, Отец видит тебя насквозь.
     Господи, что за наваждение, ему ли немцу веровать в эту специально распускаемую в русском народе легенду. А ведь люди свято верят в прозорливость и другие феноменальные способности Сталина, он для них и не человек вовсе, а божество. А впрочем, и у него  на родине Адольфа также возносят... Интересно, кто из них крупней в личностном плане? Кто из них займет подчиненное положение, уступит харизме собеседника при личной встрече, если бы она вдруг состоялась?
     - Денисович, ты, что спишь на ходу, - потрепал его плечо Михаил Васильевич, -  пошли в зал анализа, там уже наверняка все собрались...