Случай на станции Кречетовка. Глава VI

[Скрыть] Регистрационный номер 0460301 выдан для произведения:
Валерий Рябых

                Случай на станции Кречетовка

                Глава VI

       Ранним июньским утром, из подъезда двухэтажного  бревенчатого дома вышел статный гражданин средних лет в железнодорожном кителе и форменной фуражке. Его путь пролегал мимо однотипных строений, называемых в обиходе «итээровскими», заселенными в основном инженерно-техническими работниками большой узловой станции Кречетовка. Июньская природа благоухала, сочная зелень густо посаженных деревьев и кустарника застила глаза. Воздух (по холодку) был настоян той первозданной свежестью, который пьешь  словно живительный нектар. Искрящиеся лучи уже высоко стоящего солнца, прорезая кроны лип и тополей, стоило поднять взор, ослепляя, превращали  окружающее пространство в подобие зрелища детского калейдоскопа. Его разноцветные стеклышки, преломляя в призмах свое отражение, создают поистине волшебные миры.
       Но стоило смахнуть с век навернувшиеся слезинки и оглядеть пристально стены домов, зияющие глазницами окон крест- накрест заклеенных бумажными полосками, так суровая реальность расставлял все по подобающим местам. Уже год как шла война. Станцию и железнодорожный поселок, теперь после поражения под Харьковом и натиском немцев на восток по двум направлениям - на Кавказ и на Волгу («Вариант Блау») стали довольно часто бомбить. Правда, бомбежки носили  не массированный характер, но все равно, урон, наносимый ими, был весьма значителен. Порой станционные рабочие работали целые сутки, расчищали образовавшиеся руины и завалы от поврежденных поездов и станционных построек.
Зловещая «рама» — немецкий самолет-разведчик «Фокке-Вульф-189»  был зачинателем предстоящего налета фашистских бомбардировщиков на следующий день. И тогда жизнь поселка обрывалась. Люди бежали прятаться в близлежащие яблоневые сады, благо садовые кварталы были окружены охранными канавами, где легко можно было спрятаться от шального осколка.
      Железнодорожника звали Ширяев Роман Денисович, он уже почти шесть лет трудился в паровозном депо Кречетовка, занимая немалую в масштабах узла должность старшего инженера по оборудованию, подчиняясь только главному инженеру и начальнику депо. Сейчас Роман Денисович поспешал на утреннюю планерку, которая по летнему времени проводилась на свежем воздухе у входа в помещение строительного цеха.
      Быстрым шагом, слегка нагнув голову долу, он миновал ряд итээровских домов по улице Свердлова и вошел под сень тополей обширного кречетовского парка. Довоенной разбивки парк был в свое время просто раскошен. Огражденный штакетником, с входными  арками по всем сторонам, он был разбит на сектора с прогулочными дорожками. На пересечении аллей стояли гипсовые композиции, призванные олицетворять светлый облик советского человека. Скульптуры рабочего, колхозника,  советского интеллигента, спортсменов с разными атрибутами: веслом, диском, копьем, пионеры с горнами - все это придавало парку некоторую помпезность, достойную большого города. Жаль только, что теперь эту красоту по весне не окрасили белой известью.
      В центре парка был разбит большой цветник, где до войны высаживались пряно пахнущие фиалки, ныне, правда,  неухоженный. Но зато посреди его впечатлял своими размерами, отделанный мраморной крошкой, круглый фонтан, тоже теперь не работающий  и слегка обшарпанный по лихолетью. Была рядом и дощатая эстрада и заасфальтированный танцевальный пяточек. 
      Не обращая внимания на эти изыски садово-паркового искусства, разрезав парк наискосок, Ширяев перешел на выложенный булыжником большак, с противоположной стороны которого привольно раскинулся станционный рынок с рядами и киосками. С подъездной стороны рынка гуртовались телеги и брички, запряженные мелкорослыми лошадками. Это местные колхозники, несмотря на военное время, удосуживались снабжать кречетовцев плодами трудов своего земледелия. В рядах уже толпились  домохозяйки, выбирая зелень и июньскую редиску и огурчики к своему столу.
      Роман Денисович обойдя рынок стороной, оказался на забитых товарными составами станционных путях. Экономя время, он не пошел на мост, а просто стал подлезать под платформы вагонов, да так и все делали, не страшась  попасть под колеса двинувшегося состава. Увы, никаких ограждений не было, и вскоре Ширяев был на территории депо. 
      Депо было огромное, еще дореволюционной постройки начала века, ступенчатого типа. Смежные прямоугольные цеха, схожие с военными фортами из-за толщины своих стен и ряда  контрфорсов, располагались по диагонали так, что концы смежных зданий заходили друг за друга для образования технологических проходов. В принципе это был целый завод, учитывая еще массу хозяйственных и складских построек, водонапорную башню, гидранты, поворотные круги и прочее неясное для непосвященного в железнодорожное дело человеку.
      Несколько на отшибе стояло двухэтажное здания конторы, с рустованными стенами красного кирпича. Прямо княжеский дворец. Умели буржуи строить подобные эклектичные хоромы.
      У низенького корпуса строительного участка уже толпилось цеховое начальство и итээровцы. Однако сегодня деповской «истеблишмент» походил скорее на шумливые школьные переменки, все говорили разом, иные размахивая руками, даже потрясали кулаками.
      - Роман Денисович, здорово были, иди сюда! - Окликнул его один из старших мастеров. – Ты, что,  бумажная душа ничего не знаешь, - вопросил тот с заговорщицкой миной. 
      - А что такое, неужели наши опять Харьков взяли?
      - Да причем тут фронт. Ты ведь Сеньку Машкова с ОРСа хорошо знаешь?
      - Ну и что с того? - Ширяев удивленно развел руками.
      - Да грохнули его сегодня ночью, а домишко начисто сожгли вурдалаки. Да ты, что не в курсах вообще? Семена не только убили, а зенки повыкалывали, язык с корнем вырвали. Вот такие, брат, дела у нас теперь в поселке творятся.
      Тут Ширяева обступили мастера и инженеры, и каждый на свой лад взялся излагать неосведомленному инженеру свою версию изуверства, совершенного над снабженцем Машковым.
      Роману Денисовичу только что оставалась как поворачиваться к новому рассказчику и внимать всякой ахинеи, вызревшей в умах, пораженных таким зверством.
      Наконец, достаточно просвещенный, он уже и сам стал выстраивать собственные соображения и даже версии, имевшего место преступления.
      - Ну, ребята, это дело темное. Видно Семен по своим снабженческим делишкам совсем запутался. Связался с бандюками, вот и не поделили, или недодал или вообще обул...
      - Да, не Роман..., кому на хер он нужен, все равно найдут и шлепнут по военному времени. Тут все сложней и страшней, я так думаю, - поделился своим мнением главный механик, мужик по-крестьянски рассудительный и осторожный, - парень влез не в свои дела. 
      - А какие такие могут  быть «не свои дела»? - разом вопросило несколько голосов.
      - Эх, ребятушки, вот у меня в гражданскую, - и механик загнул затейливую историю про штабного писаря, который откопал какие-то важные документы, и захотел попользоваться им в корыстных целях, только через день нашли его с отрезанной головой.
      - Да ладно вам, - раздался возглас якобы разумного человека, - какие там, у Сеньки документы, одни сраные накладные, да квитанции. Из-за баб его порешили.
      - Да хватит чушь молоть, - еще один умник нашелся, - из-за баб подлючих морду бьют, а языки не режут и глаз не колют. Я вот ребятушки читал про сектантов, у них там тайные обряды и прочие жути. Вот эти самые  нехристи запросто могут человека в жертву принести. Сатанинскую, то есть жертву!
      Воцарилось тягостное молчание. Мужики стали чесать затылки, кто-то вспомнил, как в старое время в пригородном селе были арестованы какие-то иеговисты, скупавшие по всей округе топоры, готовя их для какого-то своего ссудного дня над простыми людьми. 
      В общем, все жалели непутевого Семена, в потемках души  молитвенно вопрошая - не приведи Господи к подобной участи. 
      Тут, наконец,  появился главный инженер Михаил Васильевич, молодой еще парень, лет тридцати пяти, гаркнул на сборище, призвав к дисциплине и порядку. На некий укор, по поводу страшного случая, пояснил, что через час приедет большое энгебешное начальство и там разберутся...
      Планерка прошла комом, а впрочем, все и так знали, чем им предстоит заниматься, а со своими проблемами лучше в такой день не лезть под горячую руку начальства.
      - Михаил Васильевич, - Ширяев обратился  к главному инженеру, - я домой сбегаю, одна нога там - другая здесь. Да вечное перо забыл. Я ведь без него как без рук. Я быстренько, Михаил Петрович.
      - Ну, иди Денисович, только пошустрей оборачивайся. - махнул рукой главный.
Только не к своему дому поспешил Роман Денисович. Он направил свои стопы в тенистый переулок, уютно расположенный вдали от наезженных дорог. Открыв расшатанную калитку, он прошмыгнул внутрь двора, заросшего чертополохом. На покосившемся крылечке старинной хибары курил козью ножку здоровенный мужик в грубых кирзовых сапогах и потерявшем цвет грязно-сером пиджаке. 
      - Привет Лошак! – сказал, как скомандовал Ширяев.
      - Чего пришел, чего еще тебе надо? -  неприветливо ответил хозяин дома.
      - Ты вот, что бродяга, послушай меня, - и Роман Денисович стал многозначительно, что нашептывать амбалу в ухо.
      Тот весь поджался, напрягся и наконец, переварив сказанное ему, ответил:
      - Сейчас кликну одного баклана, пусть он с шоблой пасет, что да как. Ну, приедут с горотдела, да пусть шукают, кто Сеньки бебики потушил, им нам ласты никогда не скрутить, мусора поганые...
      - А если будут гебешные, твои ребята не подставятся?
      -  Да отвечаю, не облажаются, будь спокоен.
      - Смотри Конюхов не подведи! Потом в обед у столовки встретимся с твоим отчетом.
      - Да ладно, за мной не заржавеет.
      - Ну, Василий, смотри у меня...
      - Не шугайся Денисович, «обдемахт»!
      - Ишь ты, по-немецки заговорил, ну бывай Лошак! – и Ширяев быстрой походкой покинул пристанище старого зека. 
      Проходя мимо огромного поселкового клуба, он остановил свой взор на беленых, местами облупившихся, колоннах его высокого портика.  Ширяев знал, что это здание является бледной копией, построенного в Риге при Александре II Первого городского (Немецкого) театра) архитектора  Людвига Бонштедта. Да, следует признать, что сталинская эклектика способна лишь подражать высоким образцам настоящей архитектуры. 
      Далее он задержал свой взор на столь же исполинском памятнике Вождю. Сталин  в длиннополой шинели стоял на высоком постаменте, обратив протянутую руку в сторону железнодорожной станции.
      И тут же перед глазами встал другой патетичный монумент - бронзовый памятник прусскому королю Фридриху-Вильгельму I, выполненный по проекту Кристиана Даниэля Рауха в честь столетия основания города (по указу короля в 1724 году  его родной город получил официальный статус). Фридрих, обернутый в тогу-плащ, горделиво стоял с высоко простертой рукой, как и сегодняшний его визави. Кстати (вот ведь педантичная память) Кристиан Раух автор знаменитых скульптур: конного Фридриха II на Унтер-ден-Линден в Берлине и одетого в пальто Эммануила Канта в Кенигсберге, у дома философа.
      И потом как кинокадры пошли картинки далекого детства: 
      Эркер с башенкой и барочный фасад Окружного Дома в Гумбиннене. Следом как фата-моргана возник образ магической площади перед Большим мостом с впечатляющей скульптурой лосю – тотему города, а далее по Дarkehmen шли высокие кирпичные дома в купах зеленых лип. Oh mein Gott! Ах, чудный ансамбль Королевской площади, с колоссами Старого и Нового зданий правительства? А набережные Писсы, увитые пряно пахнущим плющом? А высоченный шпиль Староместской кирхи с ее чудным органом, божественные хоралы, сотрясавщие  крестовые своды среднего корабля и арочные боковых нефов, и по сей день бередят его израненную душу. И звучным рефреном по раннему утру раздается набатный звон двух старинных колоколов на церковной башне. 
      И следом представились ряды надгробий на Kirchh?fe возле Синего моста... 
      Здесь весь его род, род протестантских проповедников и профессоров гимназий. И славнее всех доктор филологии Иоганн Бертрам Арнольдт, его дед - директор гимназии Фридриха II в Гумбиннене. Дед окончил Кенигсбергский университет Альбертуса по классу истории и филологии, его наставниками были Кристиан Август Лобек (ведущий немецкий классический филолог) и Фридрих Вильгельм Шуберт (видный историк и политик). Его сын Герхард, также выученик Альбертины, преподавал историю в гимназии  и городском реальном училище, особыми талантами не блистал, но зато женился на племяннице богатого лесопромышленника Густава Брандта – милой и скромной фройляйн Кристине, прилежной выпускнице «Цецилиеншуле». 
      И вот в мае 1888 года у четы Арнольдтов родился сын – Альберт. Имя малышу выбирать не пришлось, ибо его предки по мужской линии постоянно курили фимиам своей кенигсбергской альма-матер. 
      Мальчик физически развитый и необычайно подвижный, любимец деда, он, однако, не внял усилиям того - приобщить внука к прелестям немецкой филологии. Все эти Арнимы, Гёльдерлины, Гейне, Новалисы, Шеллинги и Шамиссо были ему совершенно чужды. Но зато Альбрет был заворожен отечественной историей и особенно ее военной составляющей. Он боготворил Фридриха Барбароссу, Фридриха Штауфена,  прусских  Фридрихов, ну, и конечно, больше всех Фридриха Великого. Да, о чем говорить, ибо помимо всяческих патриотических книжонок, Гумбиннен изобиловал скульптурами и памятными местами этому королю. «Мальчик помешан на этих Фридрихах...», - порой в сердцах раздраженно говорил дед Иоганн. А уж по части воинских частей, мало кто в Восточной Пруссии  мог сравниться с гарнизонным городом на Писсе. На территории, прилегающей к трем огромным казармам, основательно дислоцировались: пехотная бригада, полк улан «Граф цу Дона», полевой артиллерийский полк «Принца Августа Прусского» № 1 (Первый Литовский) со своими штабами, да и по предместьям гнездилась масса мелких воинских частей и войсковых служб.
      Любимым занятием малолетнего Альберта являлась игра в оловянные солдатики. Их у него были десятки, облаченных не только в мундиры различных родов войск, но даже и разных держав.  Близкие родичи намеренно не покупали ему литых болванчиков, дабы еще больше не искушать его. Но зато, это «войско» постоянно приращивалось усердием слуг, и прочего мелкого люда, желавшего ублажить мальчишку. Потом, он даже  взял за правило обменивать у индифферентных приятелей свои игрушки на безликую оловянную массу. А еще, насмотревшись на частые военные парады, да и просто, регулярное передвижение солдат Reichsheer по мощеным мостовым, он, уединяясь в тенистом усадебном саду позади дедовского особняка, упорно маршировал, печатая шаг и вытягивая носки детских ботинок. Еins. Zwei. Linker!  Еins. Zwei. Linker!... Летом, когда  на лопухах, притаившихся в укромных местах садика, появлялись колючки, он лепил их себе на плечики рубашки или сюртучка, воображая, якобы это эполеты. Дед профессор, наблюдая за внуком из окна своего кабинета, печально покачивал седой головой, но по врожденной интеллигентности не мог выказать сыну и невестке свое недовольство: «Вот, мол, растет у нас этакий солдафон!».
      Подсознательно, но мальчик стал культивировать в себе некое кастовое превосходство военных лиц над гражданским населением. Нет, он не с презрением относился к носителям мирных профессий, но Альберт вбил себе в голову, что нет ничего лучше и благородней стези кадрового военного. 
      Когда подошло время, его приняли в городскую гимназию. Красное, огромное, разлапистое здание Фридрихшуле, еще малышом изученное как свои пять пальцев, было для него вторым домом. Когда мать уезжала погостить к родственникам в срединные немецкие земли, отец или дед, зачастую по вечерам, брали его с собой. Поначалу они устраивали для малыша экскурсы по гимназии, дабы развить в нем навыки ориентирования в сложных архитектурных объемах, но потом, предоставленный самому себе, он  бродил по бесконечным коридорам школы, представляя себя эпическим персонажем из «Нибелунгов» в недрах пещерного лабиринта. Так что, для своих приятелей-школяров он был поводырем-вожатым, открывшим им «вековые» тайны холодного казенного дома гимназии.
      Если честно сказать, то учился он не очень старательно, но учебные предметы довались легко, не приходилось подолгу просиживать за учебниками. Тому можно дать оправдание – мальчик из профессорской семьи, он уже с пеленок, дыша атмосферой учености, прекрасно разбирался в различных «материях», доступных остальным лишь по получению аттестата.
      Паренек он был сильный, спортивного телосложения - ровесники не могли противостоять ему, да и старшеклассники предпочитали не связываться с сынком директора и учителя. Но по природной доброте и развитому чувству справедливости, он охотно вступался за оскорбленных и обижаемых гимназистов, так что, еще с малых лет наловчился в драках и бесстрашии, тем приобрел солидный авторитет среди учеников младшего и среднего звена. Преподаватели и родители отлупленных им школяров часто жаловались на Альберта деду и отцу, предрекая их наследнику участь бурша-дуэлянта, или вообще разбойника из драмы Шиллера. Но все их претензии и сугубые измышления разбивались об обстоятельства поступков отрока, основанных на законах чести, братства и благородства. Ну, что взрослому можно противопоставить откровенности мальчишки, помыслы которого чисты и бескорыстны, душой безоглядно уверенного в своей правоте. Конечно, его бранили, всячески вразумляли, строго наказывали, но он, как «стойкий оловянный солдатик» из сказки Андерсена, всегда стоял на своем, стоял за правое дело. 
      Быть бы ему в дальнейшем «звездой» гимназии Фридриха II, кумиром юнцов и покорителем девичьих сердец, но судьба была немилосердна к семейству гимназических профессоров. Спустя два года гимназической учебы Альберта, скончался дед Иоганн Бертрам, а когда мальчику стукнуло одиннадцать лет, умер и отец, после  неудачной операции в брюшной полости.
      Разумеется, фрау Кристина с сыном могла вполне благополучно прожить в Гумбиннене на приличную мужнюю пенсию, но тут вмешался дядя лесопромышленник. Он, как некстати, внезапно разорился, и чтобы не попасть в долговую яму, под всякими видами уговорил племянницу продать родовой дом Арнольдтов, а также ее приданное и иные активы семьи, дабы вместе уехать в Россию для поправления своих дел. Жить им предстояло в губернском городе Вильне, где у Густава Брандта имелся небольшой деревообделочный заводик. Благо Вильна располагалась под боком Восточной Пруссии, так что Альберту и фрау Кристине было обещано, на школьные вакации посещать родной город, подолгу гостить у родни и друзей.
      Вильна поразила Альберта безудержной колониальной разномастицей. Губернский город, не уступавший Кенигсбергу по населению и значимости, он превосходил тот своим колоритом, представляя собой сплав средневековых трущоб, шедевров барочной архитектуры, российского дворянского ампира, европейской эклектики и новомодного модерна. Окруженная предместьями с разливанным морем частной одноэтажной застройки из домиков во вкусах народов всей Восточной Европы – многонациональная Вильна была настоящим Вавилоном.
      Поселились они в Новом городе на Погулянке, в бельэтаже недавно отстроенного огромного четырехэтажного дома на углу Александровского бульвара и Тамбовской улицы. Квартира был шестикомнатной, с ванной и паровым отоплением. Альберту досталась спаленка  с окном на внутренний двор, где росли еще совсем чахлые, молодые деревца. 
      Густав Брандт, уже давно сделал Вильну своей русской резиденцией, имел довольно тесные и плодотворные отношения не только с немецкой колонией, но и с российскими промышленниками и губернским чиновничеством. Кстати, он довольно сносно говорил по-русски и с первых же дней взялся обучать Альберта этому могучему языку. Да и лучшего гида по старой Вильне им искать не пришлось. В первые же дни по переезду он показал им достопримечательности города. Их маршруты начинались от лютеранского кладбища на Закретной и далее углублялись в старинные, средневековые кварталы. Бродить в тесных улочках, вдоль обветшалых  строений, прорезаемых доминантами многочисленных костелов, было одно удовольствие, даже для одиннадцатилетнего мальчишки. И еще, именно с названий окрестных улиц началось знакомство Альберта с географией Великой восточной империи: Архангельская, Новгородская. Суздальская, Оренбургская, Киевская, Полтавская, Смоленская – да что перечислять, здесь был весь российский Атлас.
      Особенно впечатлил Альберта рассказ двоюродного деда о тайнах собора Святого Духа доминиканского монастыря. В подземных криптах костела размещен стародавний некрополь, если удастся проникнуть в тот ассуарий, то взору предстанут сотни черепов и груды почерневших костных останков. И, еще в толщу стен подвальных помещений «Псы Господни» заживо замуровывали закореневших еретиков и необратимых к вере грешников. Вот настоящий ужас и поле необузданных фантазий для незрелого ума ребенка! Да и сам вход в нартекс храма являл собой длинный темный коридор, подобный лазу в преисподнюю. Зато столь изощренно величественен был интерьер костела, роскошное барокко не просто зачаровывало, оно подавляло своей потусторонней красотой. Куда там протестантским кирхам до величия барочного ансамбля!   
      В Вильне Альберт прожил почти два года. Его определили на учебу в частную немецкую гимназию, по правде сказать, скорее подобие еврейского хедера. Учителя, да и ученики в основном были ашкеназы, из семей германских переселенцев, иммигрировавших в Россию ради большого заработка. Сама атмосфера, царящая в школе, да и само низкое качество преподавания донельзя угнетала мальчишку, и со временем он начисто забросил учение. Шатался по городу с таким же прогульщиками, подружился с отчаянными русскими ребятами, даже гимназистами из двух русских виленских гимназий. Им было интересно общаться друг с другом, сошлись два мира – осторожный, прагматичный Запад и беспечный, уверенный в своей силе Восток. Они о многом тогда говорили, да практически обо всем, казалось, и не детского ума делах. И именно тогда Альберт осознал, что на земле существуют только два великих и равнозначных по своей природе и вселенской миссии народа – русские и немцы. 
      Помимо штудий деда Густава и уроков русской словесности в гимназии, он легко научился также просторечному русскому языку. Натура артистическая, он перенял также и повадки своих русских друзей, мальчик из интеллигентной немецкой семьи в совершенстве владел непотребным русским арго, проще говоря, площадным матом. Одетый для уличных похождений по-простому, он был неотличим от своих приятелей, его воспринимали как своего парня, даже прозвище дали русское. Не по возрасту крупного, по характеру прямого и смелого, его нарекли Быней (от слова бык). Двоюродному деду (увлеченного русским фольклором) даже импонировала уличная кличка внука. «Мой Быня», порой он сам так ласково называл его, когда хотел в чем-то поощрить. 
      Веселое было время. Быня с приятелями, а там были дети разных сословий, отчаянно дрались с «пшеками» (польскими ребятишками) своими извечными соперниками по уличным похождениям. Они облазили все виленские катакомбы и кладбищенские склепы, они ходили в «походы» по лесным взгористым окрестностям, гребли на байдарках, зимой мчали на лыжах с крутых поречных холмов, лупились снежками. Случалось, проказники подвешивали картофелины под окна еврейских халуп, пугая ночным стуком зашуганных обывателей, или даже дерзили дворникам, а то и городовым. Нет, они не были хулиганами, скорее их можно назвать «Робин Гудами» улицы, ибо братство, честность и справедливость ценилось ими превыше всего.
      Густав Брандт планировал перевести практически обрусевшего Альберта в русскую гимназию, расположенную в старинных корпусах виленского университета. Дед преследовал двоякую цель: через полезные знакомства внука самому войти в среду российского истеблишмента, и в дальнейшем, обеспечить Арнольду блестящую карьеру, опять же через возможные знакомства с сиятельными особами.
      Надо сказать, что детская мечта Арнольда стать военным совсем не улетучилась, а наоборот приобрела более зримые очертания. С благовейным трепетом проходя по Закретной улице мимо стен пехотного училища, мальчик уже видел себя бравым юнкером, будущим офицером Русской императорской армии. И совсем ничего, что он немец, ведь и Павел Федорович Клауз (бывший начальник училища, теперь генерал, начальник штаба 19-го армейского корпуса в Брест-Литовске) тоже из немцев. Он прекрасно знал, что в русской армии нет национальных предпочтений, главное верность и добросовестность. Да и дед Густав оказывал услуги нынешнему начальнику училища полковнику Покотило Василию Ивановичу. Задача стояла - окончить пять классов русской гимназии (ценз для поступления в училище), подать прошение на Величайшее Имя и вперед с Богом!
      Но этим непритязательным планам не суждено было сбыться.
      Очнувшись от воспоминаний раннего детства, Роман Ширяев – он же Альберт Арнольдт вошел в вестибюль конторы паровозного депо. Поднялся по скрипучим порожкам на второй этаж, пройдя по затемненному коридору, вошел в маленький кабинет-кладовку, по стенам уставленный стеллажами с изношенными пухлыми папками. Это его обитель, здесь он дневал, а, случалось, и ночевал. Машинально развернув журнал ППР (планово-предупредительного ремонта), заполненный каллиграфическим подчерком, он попытался вчитаться в намеченные на сегодняшний день проверки, да не тут-то было.
      Наивные люди эти кречетовцы, строят всяческие глупые домыслы по поводу убийства снабженца Семена Машкова, Но им совершенно невдомек, что это он – Ширяев-Арнольдт приказал показательно устранить зарвавшегося вконец малого. 
      Роман Денисович еще раньше смекнул, что ушлый работник торговли Сенька Машков тайный осведомитель НКВД. С чего он это взял? Ему бы не знать методы работы чекистов. Уж очень хитро закрученный вопросы порой задавал непритязательный на вид снабженец. Причем пасьянс, раскладываемый им, при навыке особой систематизации, давал совершенно четкую картину облика, разрабатываемого им лица. Здесь и тайные пристрастия, здесь и потаенные политические убеждения, здесь, если хотите, можно просчитать вашу готовность предать Родину, если уже раньше не сделали это. Те еще гепеушные заготовочки! 
      Разумеется, Роман Денисович легко выпутывался из сетей расставляемых Машковым. Но по упрямой неотступности Сеньки, как прилипала присосавшегося к Ширяеву, тот понимал, что находится под подозрением. А скорее всего, Семен уже по-своему просчитал его, и понимал, с кем имеет дело. Но у парня не было доказательной базы, вот поэтому снабженец тесно обложил Романа Денисовича, явно набивался в друзья, даже якобы втерся в доверие к жене Татьяне.
      Но Ткач Татьяна Викторова, располневшая, большегрудая казачка, говорившая на суржике, по виду простая баба, на самом деле была дочерью войскового старшины Донского войска Елатонцева. Отец, которого, ее дед, еще до Империалистичесой дослужился до Походного Атамана. Потом, их, правда, расстреляли как контриков. Но мир не без добрых людей – дворянка Софья Елантонцева превратилась в полуказачку-полухохлушку Таньку Ткач. Романа с ней, тогда еще очень миловидной девушкой,  познакомил, сотрудничавший с Абвером, казацкий старшина из «Братства русской правды» генерала Краснова, чудом избежавший репрессий. Цель знакомства была благая - негоже благородной девице рядиться в простую казачку, вот она с радостью и пошла за инженера. А потом они полюбили друг друга, да Бог не дал деток. Что, в общем-то, и хорошо... Роман не стал таиться перед женой, да и она лютой ненавистью ненавидела Советы – они нашли друг в дружке, что искали...
      Супруга, притворившись полной дурой со своим суржиком, ловко обихаживала Семена Машкова, а он, поверив, развесил уши и, не таясь, вел с ней свои провокационные разговоры. Но это еще не все, буквально позавчера Семен Машков напросился в квартиру Ширяевых, принес, якобы по дружбе, кулек с кусковым сахаром. Татьяне волей неволей пришлось отправиться на кухню, приготовить незамысловатое угощение к чаю. Но она была женой разведчика, и отследила, как Семен заметался по их комнате, рыская в книжном шкафу и ящиках мужниного письменно стола. Она, конечно, прервала его поиски, намеренно не застигнув ушлого мужика с поличным, а он-то вел себя как ангелок, так  ничего не учуяв. 
      Ширяев уже знал, что с подачи Семена Машкова НКВД загребла двух его агентов Григорьева и Заславского, завербованных им через посредников, дабы не подставиться самому. Об этом ему сообщили из центра, не назвав имя гебешного стукача, но Роману Денисовичу не составило большого труда вычислить, кто им был. 
      Терпению  Альберта Арнольдта пришел конец – пора проучить эту выскочку, возомнившего себя черте чем.  Наказать так, чтобы другим  его собратьям, завербованным местными чекистами, пришлось бы впасть в гнетущее раздумье, по поводу уготованной им участи. Следовало нагнать страху, совлеченного с мистическим ужасом, почерпнутого из старых бульварных романов, которыми в тайне зачитывались обыватели поселка. Покарать  так, чтобы другим было неповадно играть в табуированные для обыкновенных людишек секретные игры.  Да и как, кстати, известная русская поговорка - «Не по Сеньке шапка...» тут явно  подходила к Семену Машкову. И еще одна хорошая народная пословица была здесь к месту: «Учестили Савву ни в честь, ни в славу...». «Ха, ха!», - неплохо он - немец Арнольдт знает русский  фольклор.
      Связь с Центром он поддерживал через отлично отрегулированный советский сетевой радиоприёмник «МС-539» (малый супергетеродин, 5-ти ламповый, 39 года), до войны выпускаемый Александровским заводом. Пришлось, правда, исхитриться, когда по военному времени обязали сдать все радиоприемные устройства широкого диапазона.  Он отнес второй, еле дышащий, экземпляр приемника, загодя купленный с рук. Свой же, рабочий, переоборудовав, поместил в более компактный футляр из-под каких-то контактных реле, подобранный заранее в сараюшке дистанции связи. Приемник пришлось скрывать от посторонних глаз в тайнике под полом, прослушивать передачи подобало в наушниках, но все устроилось наилучшим образом.
      Так вот, раз в неделю он выходил на связь, получал вводные инструкции и другую необходимую информацию. Азбукой Морзе он владел в совершенстве. В качестве шифровальной книги использовался четырнадцатый том («Братья Карамазовы») из разрозненной подборки книг полного собрания сочинений Достоевского, дореволюционного издания типографии братьев Пантелеевых. 
      Как и полагалось, для глубоко законспирированных агентов,  в качестве обратной связи с центром применялась довольно хитрая схема, с участием специальных связников. Детали, которой каждый раз подробно оговаривались в радиограммах. Ширяеву на месте оставалось только следовать четко разработанным инструкциям. 
      Десять дней назад он сообщил в Центр, что, скорее всего, находится в разработке осведомителя НКВД Семена Машкова, там уже знали об этом ушлом  малом. Арнольдт предложил устранить его, но только чужими руками, причем людьми не местными, во избежание провала. 
      В последней шифровке ему сообщили, что принято решение о ликвидации Машкова, с использованием, направленных ранее в Кречетовку, питомцев Борисовской школы с кодовыми именами: Мерин, Ерема и Тита. Но получалась маленькая накладка. Так как они готовились для другого задания, Арнольдту предстояло ознакомить с новым поручением их связника, более известного ему по местной кличке Лошак, пароль для особых случаев ему дали. Для Альберта стало неприятной новостью, что Абвер стал так топорно работать, привлекая для работы, не прошедших специальную подготовку, уголовников. Но выбора не было. Вчерашним днем эти диверсанты должны были объявиться у Лошака. 
      Он был шапочно знаком с паханом  Василием Конюховым, да и кто из тутошних урок  не известен кречетовцам. В голове Альберта скоропалительно созрел садистский план мести Машкову, его жестокая смерть должна получить большую огласку, дабы стать всем вящим предупреждением. Но только сегодня до него дошло, что он совершил грубейшую ошибку, могшую стоить ему головы. Потому и побежал опять к Лошаку, желая хоть как-то подстраховаться.
      Но вчера его чуйка не сработала. Чуть свет он приоткрыл скрипучую дверь хибары Лошака. Тот в верхней одежде, раскинув руки, лежал на замызганном одре. «Йовово гноище», - отметил про себя Арнольдт. Ему не сразу удалось растолкать, крепко спавшего, уркагана. Тот было метнулся за спрятанной под матрацем финкой, но куда там бандиту до отработанных приемчиков матерого разведчика...
      - Здорово были Лошак! Не узнал меня бродяга?
      - Чего тебе надо инженер, чего по ночам шастаешь, добрым людям спать не даешь?
      - Да уже утро, смотри совсем светло. У меня к тебе Василий есть дело. А теперь поскорей прочисти мозги и слушай меня очень внимательно.
      Ошалевший мужик на локтях приподнялся на лежанке и тупо уставился на инженера.
      - У тебя в погребе три  бутылки старого «Кахетинского», продай их мне?
      Лошак ошеломленно вытаращил покрасневшие зенки, что-то пошамкав, по слогам произнес:
      - Вино не продается, оно меняется, - он на мгновение задумался,  - на персиянский, - поправил себя, - персидский ковер.
      - Нет, у меня есть только турецкая шаль... (Конюхов очумело смотрел на Ширяева) Повторяю: «нет, у меня есть только турецкая шаль». – Наконец, в глазах лошака промелькнула осознанная мысль. – Ну что, Василий врубился?
      Лошак как-то сник, разом превратился в ущербного старикана.
      - Да понял я, господин хороший. Я пароль-то знаю как «Отче наш». Можно я встану. Только не ведаю, как вас звать-величать?
- Зови, как и все  - Романом Денисовичем.
- Все понято.
Конюхов знал, что сейчас перед ним проверяющий из немецкого разведывательного  центра, что теперь он в полной власти этого человека, должен подчиняться ему беспрекословно, его слово для него - закон.
Сев за шаткий стол, они продолжили свой необычный разговор. Говорил больше Ширяев, Конюхов только покорно кивал головой.
- Тебе Лошак предстоит особое задание. К тебе сегодня заявятся трое ребят, с той стороны, - Ширяев указал рукой на запад. – Ну, нужная малява у них имеется. Ты должен, как и раньше, дать им дня два отсидеться в твоей лесной сторожке, чтобы они присмотрелись, что да как. А потом они сами уйдут дальше. Но теперь вносится некоторая корректива, поправка, проще говоря. Надеюсь ты знаешь снабженца из ОРСа  Семена Машкова.
- Ну, да, - промычал Лошак, - очень даже хорошо знаком.
- Вот и ладненько. Твоя задача организовать убийство этого малого, сегодня ночью и  порешить его. Парням скажешь – этот приказ не обсуждается. И еще, не просто убить, а выколоть ему глаза и отрезать язык.
- А куда потом язык приносить? – недоуменно вопросил Конюхов.
            - Да не куда не надо, пусть выбросят где-нибудь в кусты. Лошак, дело очень серьезное, боже избавь вам обмишуриться. Все должно произойти по-тихому в ночное время. Ты вызовешь Семена из дома, ну, под разным предлогом, отведите подальше, ну и там – кокните. А его дом следует сжечь. Это дело наши ребята хорошо умеют. Только не наследите, впрочем, ты сам не сумеешь,  предупреди парней, чтобы все было, как положено, им еще свое задание выполнять. Ты понял меня, Василий Игнатович? 
- Да уж как не понять. А может они сами, без меня грохнут снабженца.
- Ну, ты сам пойми Вася, без тебя им никак. Они тут ничего и никого не знают. Да и времени у вас нет. Ты мужик бывалый, думаю, сообразишь как все лучше обделать, а за ребятами не заржавеет. А я потом тебе деньжат подкину, много дам, свильнешь отседа, когда страсти поутихнут. Ну, по рукам, Василий Игнатович? – тот что-то мычал неопределенное, - да не переживай ты, дело в сущности плевое, главное не подставьтесь. А если погоришь, учти, меня ты знать не знаешь, я тебя и в КПЗ достану! Ты ведь знаешь наши порядки?
- Знаю, живым не уйду от вас.
- Вот и ладушки! Ну, а теперь оговорим с тобой детали операции, – и Ширяев взялся растолковывать Лошаку всевозможные нюансы предстоящего дела. Тот заворожено внимал рассказчику. На все про все о у них ушло не более часа. 
      Покинув Лошака, Ширяев отправился домой. Разбудив разгоряченную с постели жену, он велел ей собираться в дальнюю дорогу. Женщина не стала задавать лишних вопросов, только горестно справилась: 
      - Так нужно Рома, прямо сейчас уходить?
      - Да, дорогая, попьем чайку, и потихоньку отчаливай. Возьми самое необходимое, самую малость. Не привлекай к себе внимания. Да чего я тебя учить-то буду. Запомни адресок, человек надежный, он тебя знает, - и Ширяев черкнул несколько строк на клочке бумаги.
      Жена внимательно вчиталась, заучивая адрес наизусть.
      - Ну, все, хорошо запомнила? – и он сжег бумажку в пепельнице, растерев ее останки в мелкий порошок.
      - Соня, - он впервые назвал ее старым именем, - Сонечка дорогая, всякое может быть, но Бог даст, свидимся. Ты главное не нервничай, коли что - про меня тебе ничего неизвестно, уехала в тыл, подальше от бомбежек, Ну там сообразишь, по обстоятельствам... Ты у меня умненькая, женушка моя любимая. Дай я тебя расцелую милая ты моя!
      После взаимных нежных поцелуев, эти два, в общем-то, пожилых человека, утерев набежавшую слезу, как ни в чем не бывало стали собирать на стол. Ему предстояло идти на  работу, ей же, уложив бельишко, запрятав деньги в рейтузы и лифчик, оправиться в неизведанную даль.
      И вот сейчас, положив локти на стол, удрученно подперев руками седую голову, Роман Денисович думал о своей ненаглядной Сонюшке-Танюшке. Она моложе его на четырнадцать лет, ох какая она была красивая и ладная - эта русская девушка, дворянка, умная, начитанная, но несчастная. На ее долю, после казни родителей, выпали тяжелые мытарства по городам и весям нижнего Дона. Ей пришлось работать, вернее ишачить, на крестьянских подворьях, в базарных лавках, последнее время, до знакомства с Ширяевым, она работала обтирщицей в паровозном депо. Обтирала от грязи и мазута колесные пары и прочую паровозную оснастку. Ее маленькие, растрескавшиеся от щелочного мыла ручки, еще долго отходили от непомерных для благородной особы трудов. Он не позволил ей больше пахать на большевиков, благо зарабатывал сам неплохо, а жена-домохозяйка для инженера в то время была в порядке вещей. 
      Да и жить как муж и жена, они стали не сразу. Они с месяц привыкали друг к другу, говорили о литературе и иных возвышенных материях, она читала ему стихи русских поэтов серебряного века: Бальмонта, Северянина, Анненского, Блока, Ахматовой, Волошина. И однажды, как божественное откровение на них снизошла Любовь. И они потом обожали только друг друга, и это должно быть навсегда.
      И он, немецкий разведчик Альберт Арнольдт – седой мужчина пятидесяти четырех лет заплакал, зарыдал как маленький мальчик, а ведь он в всегда считал себя «стойким оловянным солдатиком» из одноименной сказки Андерсена.
      
      .