Главная → Проза → Малые формы → Рассказы → ТАК Я ПИСАЛ 40 ЛЕТ НАЗАД-2...

ТАК Я ПИСАЛ 40 ЛЕТ НАЗАД-2...

13 октября 2015 - Михаил Заскалько
Это ещё одна чудом сохранившаяся глава из сгоревшего при пожаре романа"Не упади,милый"

Сладостный крик любви 

Так,четвёртый дом от остановки. Вот: широкие ворота нежно-розового цвета, окаймлённые ветвями хмеля, узкая калитка с причудливой резной ручкой.
 Дима нажал кнопку звонка, и за воротами поплыли нежные аккорды индийской мелодии. С лёгким вздохом отворилась калитка. Никого. Дима переступил порожек и оказался во дворе, красиво выложенный булыжником. Справа вдоль стены дома палисадничек, вся площадь его сплошной цветник. Низкое, в две ступеньки крыльцо, по обе стороны живые стены из виноградных лоз. Дверь закрыта.
 Слева сараи, оштукатуренные и выкрашенные каждый в отдельный цвет. В углу колонка, бухта резинового шланга. Чистота просто музейная. В дальнем углу сараи от летней кухни отделяло старое абрикосовое дерево с роскошной кроной.
 Дверь кухни распахнута, внутри слышалась музыка.

- Алё, есть кто дома?
 - Минуточку, - раздался женский голос внутри кухни, что-то звякнуло, и во двор выкатилась инвалидная коляска, в которой сидела девушка лет двадцати. Какой там девушка - античная богиня! Дима просто обалдел от такой красоты. Хотелось прокричать во всё горло: господи, почему она в этом громоздком кресле?!
 - Здравствуйте. Что ж вы замерли? Вы от мамы?
 - Да. Вот, просила книги занести.
 - Спасибо. Проходите, я вас так просто не отпущу, - Мариша резко развернула коляску и покатила назад, в кухню.

Собственно кухни как таковой не было: глазам Димы предстала жилая комната. У окна письменный стол-секретер, на нём стопками книги, пишущая машинка, настольная лампа. Рядом у стены тахта, застелённая шерстяным пледом, горка подушек. Стена над тахтой до самого потолка завешена книжными полками, портреты писателей. Такие же полки и на примыкающей стене. В углу на тумбе телевизор, рядом на ножках магнитола "Днепр". Слева от входа раковина, затем газовая плита и в углу обеденный столик, стул. На стуле спала пушистая рыжая кошка.

- Ну, же смелее. Расслабьтесь. Положите книги на тахту, а теперь попросите Клеопатру уступить вам место. Я наливаю вам чай. Ничего что с мяткой?
 Дима невольно засмеялся, и напряжение как рукой сняло.
 - Что? - удивлённо вскинула бровки Мариша.
 - С мяткой?
 - А-а, мама угощала. Понравилось?
 - Очень.
 - А у меня ещё вкуснее. Потому что я вкладываю кусочек души.
 - Не боитесь... без души остаться?
 - Нет. У меня душа, как живое дерево. Знаете, есть такое комнатное растение. Листочек оторвёшь, присыплешь землицей и - новое деревце... Ох, кулёма ты, Мария! Не познакомилась, не предложила руки сполоснуть. Меня вы уже слышали, как зовут, а вас?
 - Дима.
 - Очень приятно. Моего дедушку Дмитрием звали. Проходите, вот вода, полотенце зелёное.

Пока Дима для виду мыл руки, Мариша поставила на стол банку с вареньем, розетку, из хлебницы достала булку. Управлялась довольно ловко, умело.
 - Садитесь. Всё на столе, действуйте, как дома.
 - А вы?
 - А я, увы, обедала перед вашим приходом. Кушайте, не обращайте на меня внимание.

Он бы и рад не обращать, но взгляд невольно притягивало её лицо, большие бирюзовые с пушистыми ресницами глаза, губы, точно спелая клубника в утренней росе, чудная шапка воздушных волос каштанового цвета.

Мариша подкатила к тахте, развязала книги.
 - Стойте! - вдруг вскрикнула.
 Дима поспешно обернулся: Мариша разворачивала сложенный вчетверо тетрадный листок.
 - Записка от мамы. Что ж вы сразу не сказали. Ох, Мария, Мария, самой не догадаться?
 В следующую минуту из холодильника была извлечена ярко-красная кастрюлька, следом баночка сметаны.
 - Погодите с чаем. Поешьте сначала холодного борщеца. Вы ж не обедали ещё, и молчите себе. А если б я просто поблагодарила за книги и - гуд бай? Так бы и ушли?
 - Так бы и ушёл.
 - Ага, не на ту напали. Я вас ещё разговорами помучаю. Жажда неимоверная.
 - Начинайте.
 - А не помешает вашему пищеварению?
 - Наоборот: лучше усвоится.
 - Рада за вас. Что вас интересует?
 - О себе для начала.

- Мне 23 года, из них шесть вот в таком положении. После десятилетки, поехала в Москву, поступать в Литературный. В дороге угодила в катастрофу, собрали по кусочкам. Всё вроде функционирует как надо, а ног не чую. Какой-то нерв порвало, невосстановим. Что ещё? Увлеклась поэзией и древней историей, сама пробую писать. А в Литературный всё же поступила, заочно. Масса друзей, по переписке, правда. А живьём, увы... Не выношу, когда с жалостью на меня смотрят: я тогда теряю силы, точно высасывают из меня их глаза. Вот вы без жалости...
 - Не совсем так. Был порыв, но в целом всё поглотило... восхищение.
 - Чем?
 - Вы же безумно красивы.
 - Знаю, только для меня это второстепенно. Я поклонница душевной красоты, а не телесной. Поэтому прошу не смотреть на меня, как на куклу. Я живая обыкновенная девчонка. Восхищаться не запрещаю, если вам это доставляет удовольствие - ради бога. Только в меру. Вот, пожалуй, и всё в общих чертах. Ещё налить?
 - Спасибо. Для чая места не останется.
 - Как угодно. Теперь ваш автопортрет.

Подобно Марише, Дима так же свободно и просто рассказал о себе, о своих симпатиях и пристрастиях, о мечтах и желаниях. Мариша слушала внимательно, смотрела прямо в лицо. По началу Диму смутил её прямой взгляд, попытался увильнуть, но её глаза упорно возвращали в нужное направление. Борьба завершилась полной победой Мариши, но поражение, как ни странно, принесло Диме облегчение и ещё большую раскованность. Вскоре монолог незаметно перетёк в диалог давно знакомых, родственных душ, встретившихся после долгой разлуки. Так же незаметно прошёл переход с официального "вы" на дружеское "ты". Настолько дружеское, что в ход пошли словечки и обороты, допустимые лишь между друзьями.

Время, место, мир перестали существовать. Разговор сфокусировался на древней истории. Мариша была поклонницей Древней Греции, Дима - Древнего Рима. Каждый пытался доказать превосходство своей любви. Цитаты, точно стрелы, отражались щитами археологических данных, исторических версий.

Услышав со двора крайне возбуждённые голоса, тётя Тоня обеспокоено распахнула занавеску и увидела следующую сцену: Дима стоял на коленях у тахты, заваленной раскрытыми книгами, рядом Мариша, спиной к входу.
 - Твой Гомер не есть последняя инстанция. Он поэт, даже если допустить гипотезу, что был участник Троянской войны. В чём я сомневаюсь. Скорей всего он собрал фольклор и просто обработал. Я верю Плутарху.
 - Ха, Плутарх. Что он может знать? Когда он жил? Когда твои хвалёные римляне пожгли и пограбили Афины! Варвары!
 - Поклёп! Все произведения искусства были перевезены в Рим, может потому и дошли до наших лет в сохранности...
 - Крохи! Если бы твои хвалёные варвары не прикарманивали чужое, вандалам нечего было бы крушить... Это ж ужас сколько погибло тогда письменных источников! Греческих!

Незамеченной тётя Тоня ушла в дом, и принялась печь блины. Сердце её ликовало: в голосе Мариши нет печальных нот, а значит, ночью не будет слёз. Какое счастье, что хлопец зашёл в конторку!

Через полчаса с тарелкой блинов тётя Тоня решилась нарушить жаркий спор.
 - Всё, спорщики, передохните. Взмокли, поди, все.
 Дима с Маришей переглянулись:
 - Разве уже пять часов?
 - Без четверти шесть, к вашему сведению. Вот блинчиков отведайте.
 - Ма, а почему блины? - лукаво спросила Мариша. - Уж не прозрачный ли намёк?
 - Мариш, ты думай, что говоришь.
 - Думаю. Прямо напрашивается сравнение: к тёще на блины.
 - Не смущай хлопца.
 - Смущение, хороший знак, а хлопец? - Мариша озорно ткнула пальцем в бок действительно смутившегося Диму.
 - Егоза, тебе надо язычок укоротить.
 - Тьфу, на тебя, - дурашливо замахала на мать Мариша. - Думай, что говоришь. Если ещё и немая буду...
 - Типун тебе на язык!
 - Это получше, чем укорачивание. Как думаешь, хлопец? Типун переживём?
 - Переживём.
 - Да ну вас к лешему. Пойду, соберусь. Димитрий, вы как, ещё не знаете, что у вас завтра? Мне надо в город, к брату съездить, если вы зайдёте, я буду спокойна за Маришу...
 - Мам, ну ты совсем... Что я, в конце-то концов ползуношница? - резко оборвала Мариша.
 - Прости, доча, я не о том... Ладно, пойду, а то ещё что-нибудь не то ляпну.

Тётя Тоня ушла, похоже, обиженная.
 - Тебе точно язычок надо укоротить. Зачем обидела?
 - Не бери в голову. Свои люди - сочтёмся. Если честно, сама удивляюсь... Странно. Что за вирус ты принёс?
 - В смысле?
 - Какое-то состояние незнакомое... пугающее. Хочется петь и...
 - И?
 - Понимаешь, такое ощущение, что всякий третий разрушает это... сладкое состояние. Или отберёт...

Дима внимательно всмотрелся в лицо Мариши. И она не выдержала его взгляда, смутилась, суетливо подъехала к столу.
 - Давай есть, остынут ведь.
 - Знакомые симптомы, - задумчиво обронил Дима.
 - Думаешь? - тихо спросила Мариша, не поднимая глаз. - У меня это впервые. Вообще... Дим, с тобой можно напрямую?
 - Вполне.

Мариша подняла голову, глянула прямо, протянула руку, накрыв вздрогнувшие пальцы Димы.
 - Обещай, что не будешь перебивать. Сначала доклад, прения потом. Обещаешь?
 - Обещаю.
 - Я не древняя старуха, как видишь. Живая, здоровая физически девушка. Ноги не в счёт. Разумеется, о любви я думала и мечтала, что вполне естественно. Представить себя чьей-то женой... полная фантастика. Какой здравомыслящий мужчина пойдёт на это? Если только ненормальный. А два инвалида, сам понимаешь, перебор. И всё же я не исключала вариант, что появится у меня мужчина-друг. Грубо выражаясь, приходящий муж. Привязывать его чем-либо к себе не собиралась. Мыслила так: хоть в недельку раз придёт, подарит чуток любви, ласки, тепла... Мне этого во как хватило бы. На большее в моём положении надеяться явная наглость. И вот я увидела тебя... точнее, еще, когда услышала только голос, всё во мне затрепетало: Он! Как я уже сказала, это было незнакомо, поэтому поначалу напугало. Я ещё подумала... как если бы я стояла на высоком берегу реки, внизу призывно журчит вода, сверху палит солнце. Хочется, просто невмоготу хочется нырнуть, но боязно, ибо не ведаешь о глубине... - Мариша помолчала, взяла конвертик блина, макнула в сметану, но есть не стала, положила на блюдце. - Сейчас я поняла, что нырнула и мне хорошо, просто замечательно. И не хочется вылезать... Дим, а тебе не хочется нырнуть и вместе поплавать... в этом блаженстве? У меня всё. Ты не спеши с ответом, подумай. Извини, но мне надо отлучиться на минутку, заодно и перед мамой извинюсь.

Мариша лихо развернулась и выехала во двор. Дима долго смотрел на колебавшуюся занавеску, когда та успокоилась, перевёл взгляд на блины. Руки неприятно дрожали, впрочем, его всего мелко трясло. И совсем неожиданно засосало под ложечкой, точно у него за весь день во рту и крошки не было.

Дима приканчивал восьмой блин, когда вошла тётя Тоня.
 - Ну и едоки. Так мы не договаривались. Я несу добавку, а вы эти ещё не съели. Вот вам горячие, а остывшие я забираю. У вас отбой в десять?
 - Сегодня на час продлили.
 - Добре. Я, пожалуй, счас на покой: хочу пораньше встать, так что подосвиданькаемся, - оглянулась на проём двери, прислушалась, продолжила, понизив голос: - А завтра, хоть на пяток минут забежи... Когда долго остаётся одна, плакать начинает...

Послышался шелест колёс, тётя Тоня суетливо взяла миску с холодными блинами, отступила к выходу.
 - Ну, ладно, Димитрий, всего доброго. Спокойной ночи. Забегай, всегда будем рады.
 Тётя Тоня вышла, через пару минут въехала Мариша. Сладкий обволакивающий запах наполнил помещение, похоже на цветущую акацию и на розы после дождя. Лицо Мариши буквально светилось, губы и без помады стали ярче, сочнее. Мокрые прядки волос прилипли ко лбу, к вискам.

- Свеженькие, - Мариша подкатила к столу, вплотную к Диме. - Ты съел хоть штучку?
 - Восемь.
 - Не врёшь? Попробую побить рекорд. Что-то я проголодалась. Говорят, от нервов такое бывает.
 - Бывает.
 - Давай свежего чайку.
 - Давай.
 - Улучшить рекорд не желаешь? А то давай.

Дрожь у Димы так же внезапно, как и появилась, исчезла, вновь вернулась раскованность.
 Подшучивая друг над другом, они живо расправлялись с блинами. То один, то другой кстати вспоминал анекдот, после чего взрыв смеха и просыпанный творог на пол.
 Наконец остался последний блин.
 - Твой.
 - Фигушки, твой.
 - Пополам, - Мариша взяла, укусила и, отпустив руку, показала: кусай с другого конца.
 Смеясь и по- детски балуясь, они передавали изо рта в рот истерзанный конвертик. Подол платья Мариши был усыпан творогом, часть просыпалась в вырез на груди.
 - Ам, - сжала губы Мариша, оставив наружи маленький кусочек блина, губы её были в белых точках - крошках творога.

Дима лишь на секунду замер, но что-то более сильное смело его неуверенность, толкнуло вперёд. Приблизился, глядя прямо в блестевшие поощряющие глаза Мариши. Осторожно ухватил зубами кончик блина, потянул, но Мариша шевельнула губами, судорожно сглотнула.
 - Нечестно, - дохнул Дима в самые губы Мариши, вдруг севшим голосом, - это моя долька была...
 - Твоя долька, - так же с дрожью в голосе прошептала Мариша, - вся я...
 - Я не ем хорошеньких девушек.
 - И не ешь... Целуй меня, люби меня... досыта... - руки Мариши скользнули у него подмышками, и, сильно сжав, сцепились на спине, губы жадно впились в губы.
 Обоих словно током тряхнуло. У Димы всё поплыло перед глазами, как если бы выпил спиртного, приятная слабость растеклась по телу и оно, казалось, вот-вот воспарит.

"Почему этого не случалось, когда целовались с Надей?" - как-то некстати подумалось, но тут же было сметено взрывом до селе незнакомых ощущений: это Мариша острым кончиком языка обводила контур его губ. Диму то швыряло в жар, то поднимало в невесомость, чтобы с размаху швырнуть в сладостный озноб. В паху, в животе родилось нечто давящее, распирающее, постепенно переходящее в тупую боль.

Мариша видимо интуитивно почувствовала его "беду", расцепила руки, скользнула сильными по-мужски ладонями вдоль позвоночника (от чего Диму всего передёрнуло, даже в боку заныло), нащупала пуговицу, расстегнула, затем нервно рванула молнию вниз.

Тяжесть значительно уменьшилась. Дима благодарно прижался губами к закрытому, влажному, солёному от слёз глазу Мариши, затем к другому. Руки Димы, казалось, без его ведома, сами гладили плечи, шею Мариши. Её тело рвалось навстречу его ладоням, её кожа, покрывшаяся пупырышками, каждой клеточкой приникала к его пальцам, тянулась за ними, убегающими. Затосковавшие губы Мариши лихорадочно забегали по лицу Димы, отыскали губы и страстно впились. С такой же пылкостью её руки скользнули за резинку трусов. Его руки синхронно проделали тоже самое с трусиками Маришки.
 Опьянение нарастало с каждой секундой, сознание гасло, гасло, и неожиданно дыхание перехватило, а тело устремилось в невесомый полёт...
 Откуда-то издалека долетел вскрик Мариши, и всё растворилось в неге... 

Они лежали на полу, обнявшись, горячие, потные, медленно приходящие в себя. Коляска рядом, на боку, колёса слабо крутились.
 Мариша, абсолютно игнорируя своё падение, приподнялась на локте, глянула в такое же мокрое от пота и счастливых слёз лицо Димы.
 - Благодарю, миленький, - шептала, целуя и слизывая слёзы, которые смешивались с её, капающими. - Тебе хорошо?
 - Нет слов...
 - И не надо, миленький... не надо, не надо... пусть глаза говорят...

Минут через десять, когда от поцелуев гудели губы, а в голове стоял раздражающе неприятный гул, Мариша сказала:
 - Встаём.
 Дима вскочил, нагнулся и взял её на руки.
 - На тахту.
 Осторожно опустил, отодвигая локтем книги.

- Нам надо освежиться, - дохнула в самое ухо Мариша. - Раздень меня.
 Раздевание доставило ему приятное удовольствие. Попутно Мариша раздевала его, превращая процесс в забаву, игру. А точнее она предупреждала возможную негативную реакцию Димы, когда предстанет пред ним голая с... мёртвыми ногами. Но всё обошлось: Дима, казалось, вообще забыл о её недуге.
 - Вон полотенце, вода в чайнике.
 - Угу, - чмокнул озорно, пошёл к раковине.

Мариша проводила его взглядом, смотря только на ноги, знакомое чувство зависти больно кольнуло в сердце.
 "Прочь, зараза!" - шикнула; уходя, зависть обжигающе ущипнула.

Смочив полотенце, Дима вернулся к тахте, присел, бережно обтёр лицо Мариши, перешёл на шею.
 - Яблочки тоже помой, - усмехнулась Мариша, и чуть приподнялась, давая возможность Диме расстегнуть лифчик.

У неё были действительно, как яблоки белый налив груди, тугие, крепкие, с коричневыми пятнами размером с пятак. Когда прошёлся полотенцем по основанию левой груди, она дрогнула, пятно потемнело, стало набухать в центре, и вскоре проклюнулся, потянулся вверх розовый сосок, крупитчатый, как ягода тутовника. С правой грудью произошла та же история. Дима уже перешёл на живот, а глаза всё не могли оторваться от этих сочных "ягодок".

Мариша лежала полуприкрыв глаза и счастливо улыбалась. Почувствовав, как полотенце передвигается вверх, остановила руку Димы:
 - Варюша тоже хочет умыться.
 - Варюша?
 - Пусть её так зовут. Ты не возражаешь?
 - Не возражаю. Пусть Варюша.
 - А вас как зовут? - коснулась паха Димы.
 - Юрочка.
 - Очень приятно. Их непременно следует умыть. Фу, замарашки, стыдобушка. Вон там тазик, налей-ка тёплой водички, Димушка.

Тазик с водой был поставлен на стул, стул придвинут к тахте. По просьбе Мариши, Дима подложил все подушки так, что она могла свободно сидеть и вольно действовать руками.
 Её белые трусики с вышитым лютиком и его тёмно-зелёные клетчатые трусы легли на пол, и стали похожи на две птички, прижавшиеся друг к другу.

Одним концом полотенца завладела Мариша, другим Дима. Не сговариваясь, процесс обмывания, обратили в игру, точно два ребёнка забавлялись с куклами, Варюшей и Юрочкой.
 Спрятавшиеся было "ягодки" вновь возникли, едва Дима коснулся груди. Невольно потянулся губами.
 - Телёночек ты мой, почмокай...
 Мариша, смеясь, обняла его, привлекла, тесно прижимаясь...

Тётя Тоня резко проснулась от ощущения, что кто-то кричал рядом. Прислушалась. Тиканье будильника. И всё.
 Нащупала кнопку ночника, включила свет. Четверть первого. Что со мной? Вроде ничего не снилось. Но крик-то был.
 Быстро глянула на окно: сквозь щель задёрнутых гардин сквозил тусклый свет. Не спит Мариша...

Тётя Тоня подошла к окну. У Мариши горел свет, занавеску слабо колебал ветерок. Сходить? А вдруг опять плачет, хлестая бесчувственные ноги... Если да, то мне категорически запрещено видеть это. Ах, Мариша, Мариша, ты не ноженьки свои хлестаешь, а душеньку мою болезную...

Приникла к форточке, напрягая слух. Тихо. Что ж делать, господи? Заснуть теперь вряд ли сможет. И пойти боязно: не осерчала бы Мариша... тогда обе не сомкнём глаз до утра.
 Отошла от окна, села на кровать, наконец, пересилив себя, легла. Тревожное чувство не покидало, напротив, росло и ширилось.

- Схожу, авось господь подмогнёт и я ничего такого не увижу. Сидит моя доча, счастливая, читает или пишет стихи. Шутка ли, столько впечатлений, хлопец понравился... Може, тоже у себя в городке мается, не спит. Я-то с дуру выложила ему всё, что вычитала по руке...Да ещё эта ссора с нацменами... грозились проучить. Боже мой! Ведь он поздно ушёл, могли встретить... Ах ты, курица безмозглая, шепнуть надо было Марише, чтоб до сумерек выпроводила...

Вышла на крыльцо, стараясь не скрипнуть дверью, так же осторожно пересекла двор.
 Тихо. Не похоже, что пишет.
 - Мариша, ты не спишь? - спросила тихо у самой занавески.

Ни звука в ответ. Отвела краешек занавески... и чудом не закричала, увидев коляску на боку. Ринулась внутрь, и отпрянула, как от удара, к стене, медленно восстанавливая перехватившее дыхание. Округлёнными глазами смотрела на спящих в обнимку голых дочь и Димитрия, на тазик из которого высунулся красным язычком конец полотенца, на трусики и трусы на полу, что как птички прижались друг к дружке...

Справившись с дыханием, пошла на выход.
 Я ничего не видела, меня здесь не было, я ничего не слышала... Или слышала? Крик, странный крик, всполошивший всё нутро... Почему он так настойчив... вот опять звучит внутри меня... Где-то я уже слышала его... Где? Когда?

Легла озябшая, укуталась с головой, чтобы скорее согреться.
 И уже засыпая, на горизонте сознания, как зарница, сверкнуло: "Вспомнила! Это же сладостный крик Любви!.."

© Copyright: Михаил Заскалько, 2015

Регистрационный номер №0311774

от 13 октября 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0311774 выдан для произведения: Это ещё одна чудом сохранившаяся глава из сгоревшего при пожаре романа"Не упади,милый"

Сладостный крик любви 

Так,четвёртый дом от остановки. Вот: широкие ворота нежно-розового цвета, окаймлённые ветвями хмеля, узкая калитка с причудливой резной ручкой.
 Дима нажал кнопку звонка, и за воротами поплыли нежные аккорды индийской мелодии. С лёгким вздохом отворилась калитка. Никого. Дима переступил порожек и оказался во дворе, красиво выложенный булыжником. Справа вдоль стены дома палисадничек, вся площадь его сплошной цветник. Низкое, в две ступеньки крыльцо, по обе стороны живые стены из виноградных лоз. Дверь закрыта.
 Слева сараи, оштукатуренные и выкрашенные каждый в отдельный цвет. В углу колонка, бухта резинового шланга. Чистота просто музейная. В дальнем углу сараи от летней кухни отделяло старое абрикосовое дерево с роскошной кроной.
 Дверь кухни распахнута, внутри слышалась музыка.

- Алё, есть кто дома?
 - Минуточку, - раздался женский голос внутри кухни, что-то звякнуло, и во двор выкатилась инвалидная коляска, в которой сидела девушка лет двадцати. Какой там девушка - античная богиня! Дима просто обалдел от такой красоты. Хотелось прокричать во всё горло: господи, почему она в этом громоздком кресле?!
 - Здравствуйте. Что ж вы замерли? Вы от мамы?
 - Да. Вот, просила книги занести.
 - Спасибо. Проходите, я вас так просто не отпущу, - Мариша резко развернула коляску и покатила назад, в кухню.

Собственно кухни как таковой не было: глазам Димы предстала жилая комната. У окна письменный стол-секретер, на нём стопками книги, пишущая машинка, настольная лампа. Рядом у стены тахта, застелённая шерстяным пледом, горка подушек. Стена над тахтой до самого потолка завешена книжными полками, портреты писателей. Такие же полки и на примыкающей стене. В углу на тумбе телевизор, рядом на ножках магнитола "Днепр". Слева от входа раковина, затем газовая плита и в углу обеденный столик, стул. На стуле спала пушистая рыжая кошка.

- Ну, же смелее. Расслабьтесь. Положите книги на тахту, а теперь попросите Клеопатру уступить вам место. Я наливаю вам чай. Ничего что с мяткой?
 Дима невольно засмеялся, и напряжение как рукой сняло.
 - Что? - удивлённо вскинула бровки Мариша.
 - С мяткой?
 - А-а, мама угощала. Понравилось?
 - Очень.
 - А у меня ещё вкуснее. Потому что я вкладываю кусочек души.
 - Не боитесь... без души остаться?
 - Нет. У меня душа, как живое дерево. Знаете, есть такое комнатное растение. Листочек оторвёшь, присыплешь землицей и - новое деревце... Ох, кулёма ты, Мария! Не познакомилась, не предложила руки сполоснуть. Меня вы уже слышали, как зовут, а вас?
 - Дима.
 - Очень приятно. Моего дедушку Дмитрием звали. Проходите, вот вода, полотенце зелёное.

Пока Дима для виду мыл руки, Мариша поставила на стол банку с вареньем, розетку, из хлебницы достала булку. Управлялась довольно ловко, умело.
 - Садитесь. Всё на столе, действуйте, как дома.
 - А вы?
 - А я, увы, обедала перед вашим приходом. Кушайте, не обращайте на меня внимание.

Он бы и рад не обращать, но взгляд невольно притягивало её лицо, большие бирюзовые с пушистыми ресницами глаза, губы, точно спелая клубника в утренней росе, чудная шапка воздушных волос каштанового цвета.

Мариша подкатила к тахте, развязала книги.
 - Стойте! - вдруг вскрикнула.
 Дима поспешно обернулся: Мариша разворачивала сложенный вчетверо тетрадный листок.
 - Записка от мамы. Что ж вы сразу не сказали. Ох, Мария, Мария, самой не догадаться?
 В следующую минуту из холодильника была извлечена ярко-красная кастрюлька, следом баночка сметаны.
 - Погодите с чаем. Поешьте сначала холодного борщеца. Вы ж не обедали ещё, и молчите себе. А если б я просто поблагодарила за книги и - гуд бай? Так бы и ушли?
 - Так бы и ушёл.
 - Ага, не на ту напали. Я вас ещё разговорами помучаю. Жажда неимоверная.
 - Начинайте.
 - А не помешает вашему пищеварению?
 - Наоборот: лучше усвоится.
 - Рада за вас. Что вас интересует?
 - О себе для начала.

- Мне 23 года, из них шесть вот в таком положении. После десятилетки, поехала в Москву, поступать в Литературный. В дороге угодила в катастрофу, собрали по кусочкам. Всё вроде функционирует как надо, а ног не чую. Какой-то нерв порвало, невосстановим. Что ещё? Увлеклась поэзией и древней историей, сама пробую писать. А в Литературный всё же поступила, заочно. Масса друзей, по переписке, правда. А живьём, увы... Не выношу, когда с жалостью на меня смотрят: я тогда теряю силы, точно высасывают из меня их глаза. Вот вы без жалости...
 - Не совсем так. Был порыв, но в целом всё поглотило... восхищение.
 - Чем?
 - Вы же безумно красивы.
 - Знаю, только для меня это второстепенно. Я поклонница душевной красоты, а не телесной. Поэтому прошу не смотреть на меня, как на куклу. Я живая обыкновенная девчонка. Восхищаться не запрещаю, если вам это доставляет удовольствие - ради бога. Только в меру. Вот, пожалуй, и всё в общих чертах. Ещё налить?
 - Спасибо. Для чая места не останется.
 - Как угодно. Теперь ваш автопортрет.

Подобно Марише, Дима так же свободно и просто рассказал о себе, о своих симпатиях и пристрастиях, о мечтах и желаниях. Мариша слушала внимательно, смотрела прямо в лицо. По началу Диму смутил её прямой взгляд, попытался увильнуть, но её глаза упорно возвращали в нужное направление. Борьба завершилась полной победой Мариши, но поражение, как ни странно, принесло Диме облегчение и ещё большую раскованность. Вскоре монолог незаметно перетёк в диалог давно знакомых, родственных душ, встретившихся после долгой разлуки. Так же незаметно прошёл переход с официального "вы" на дружеское "ты". Настолько дружеское, что в ход пошли словечки и обороты, допустимые лишь между друзьями.

Время, место, мир перестали существовать. Разговор сфокусировался на древней истории. Мариша была поклонницей Древней Греции, Дима - Древнего Рима. Каждый пытался доказать превосходство своей любви. Цитаты, точно стрелы, отражались щитами археологических данных, исторических версий.

Услышав со двора крайне возбуждённые голоса, тётя Тоня обеспокоено распахнула занавеску и увидела следующую сцену: Дима стоял на коленях у тахты, заваленной раскрытыми книгами, рядом Мариша, спиной к входу.
 - Твой Гомер не есть последняя инстанция. Он поэт, даже если допустить гипотезу, что был участник Троянской войны. В чём я сомневаюсь. Скорей всего он собрал фольклор и просто обработал. Я верю Плутарху.
 - Ха, Плутарх. Что он может знать? Когда он жил? Когда твои хвалёные римляне пожгли и пограбили Афины! Варвары!
 - Поклёп! Все произведения искусства были перевезены в Рим, может потому и дошли до наших лет в сохранности...
 - Крохи! Если бы твои хвалёные варвары не прикарманивали чужое, вандалам нечего было бы крушить... Это ж ужас сколько погибло тогда письменных источников! Греческих!

Незамеченной тётя Тоня ушла в дом, и принялась печь блины. Сердце её ликовало: в голосе Мариши нет печальных нот, а значит, ночью не будет слёз. Какое счастье, что хлопец зашёл в конторку!

Через полчаса с тарелкой блинов тётя Тоня решилась нарушить жаркий спор.
 - Всё, спорщики, передохните. Взмокли, поди, все.
 Дима с Маришей переглянулись:
 - Разве уже пять часов?
 - Без четверти шесть, к вашему сведению. Вот блинчиков отведайте.
 - Ма, а почему блины? - лукаво спросила Мариша. - Уж не прозрачный ли намёк?
 - Мариш, ты думай, что говоришь.
 - Думаю. Прямо напрашивается сравнение: к тёще на блины.
 - Не смущай хлопца.
 - Смущение, хороший знак, а хлопец? - Мариша озорно ткнула пальцем в бок действительно смутившегося Диму.
 - Егоза, тебе надо язычок укоротить.
 - Тьфу, на тебя, - дурашливо замахала на мать Мариша. - Думай, что говоришь. Если ещё и немая буду...
 - Типун тебе на язык!
 - Это получше, чем укорачивание. Как думаешь, хлопец? Типун переживём?
 - Переживём.
 - Да ну вас к лешему. Пойду, соберусь. Димитрий, вы как, ещё не знаете, что у вас завтра? Мне надо в город, к брату съездить, если вы зайдёте, я буду спокойна за Маришу...
 - Мам, ну ты совсем... Что я, в конце-то концов ползуношница? - резко оборвала Мариша.
 - Прости, доча, я не о том... Ладно, пойду, а то ещё что-нибудь не то ляпну.

Тётя Тоня ушла, похоже, обиженная.
 - Тебе точно язычок надо укоротить. Зачем обидела?
 - Не бери в голову. Свои люди - сочтёмся. Если честно, сама удивляюсь... Странно. Что за вирус ты принёс?
 - В смысле?
 - Какое-то состояние незнакомое... пугающее. Хочется петь и...
 - И?
 - Понимаешь, такое ощущение, что всякий третий разрушает это... сладкое состояние. Или отберёт...

Дима внимательно всмотрелся в лицо Мариши. И она не выдержала его взгляда, смутилась, суетливо подъехала к столу.
 - Давай есть, остынут ведь.
 - Знакомые симптомы, - задумчиво обронил Дима.
 - Думаешь? - тихо спросила Мариша, не поднимая глаз. - У меня это впервые. Вообще... Дим, с тобой можно напрямую?
 - Вполне.

Мариша подняла голову, глянула прямо, протянула руку, накрыв вздрогнувшие пальцы Димы.
 - Обещай, что не будешь перебивать. Сначала доклад, прения потом. Обещаешь?
 - Обещаю.
 - Я не древняя старуха, как видишь. Живая, здоровая физически девушка. Ноги не в счёт. Разумеется, о любви я думала и мечтала, что вполне естественно. Представить себя чьей-то женой... полная фантастика. Какой здравомыслящий мужчина пойдёт на это? Если только ненормальный. А два инвалида, сам понимаешь, перебор. И всё же я не исключала вариант, что появится у меня мужчина-друг. Грубо выражаясь, приходящий муж. Привязывать его чем-либо к себе не собиралась. Мыслила так: хоть в недельку раз придёт, подарит чуток любви, ласки, тепла... Мне этого во как хватило бы. На большее в моём положении надеяться явная наглость. И вот я увидела тебя... точнее, еще, когда услышала только голос, всё во мне затрепетало: Он! Как я уже сказала, это было незнакомо, поэтому поначалу напугало. Я ещё подумала... как если бы я стояла на высоком берегу реки, внизу призывно журчит вода, сверху палит солнце. Хочется, просто невмоготу хочется нырнуть, но боязно, ибо не ведаешь о глубине... - Мариша помолчала, взяла конвертик блина, макнула в сметану, но есть не стала, положила на блюдце. - Сейчас я поняла, что нырнула и мне хорошо, просто замечательно. И не хочется вылезать... Дим, а тебе не хочется нырнуть и вместе поплавать... в этом блаженстве? У меня всё. Ты не спеши с ответом, подумай. Извини, но мне надо отлучиться на минутку, заодно и перед мамой извинюсь.

Мариша лихо развернулась и выехала во двор. Дима долго смотрел на колебавшуюся занавеску, когда та успокоилась, перевёл взгляд на блины. Руки неприятно дрожали, впрочем, его всего мелко трясло. И совсем неожиданно засосало под ложечкой, точно у него за весь день во рту и крошки не было.

Дима приканчивал восьмой блин, когда вошла тётя Тоня.
 - Ну и едоки. Так мы не договаривались. Я несу добавку, а вы эти ещё не съели. Вот вам горячие, а остывшие я забираю. У вас отбой в десять?
 - Сегодня на час продлили.
 - Добре. Я, пожалуй, счас на покой: хочу пораньше встать, так что подосвиданькаемся, - оглянулась на проём двери, прислушалась, продолжила, понизив голос: - А завтра, хоть на пяток минут забежи... Когда долго остаётся одна, плакать начинает...

Послышался шелест колёс, тётя Тоня суетливо взяла миску с холодными блинами, отступила к выходу.
 - Ну, ладно, Димитрий, всего доброго. Спокойной ночи. Забегай, всегда будем рады.
 Тётя Тоня вышла, через пару минут въехала Мариша. Сладкий обволакивающий запах наполнил помещение, похоже на цветущую акацию и на розы после дождя. Лицо Мариши буквально светилось, губы и без помады стали ярче, сочнее. Мокрые прядки волос прилипли ко лбу, к вискам.

- Свеженькие, - Мариша подкатила к столу, вплотную к Диме. - Ты съел хоть штучку?
 - Восемь.
 - Не врёшь? Попробую побить рекорд. Что-то я проголодалась. Говорят, от нервов такое бывает.
 - Бывает.
 - Давай свежего чайку.
 - Давай.
 - Улучшить рекорд не желаешь? А то давай.

Дрожь у Димы так же внезапно, как и появилась, исчезла, вновь вернулась раскованность.
 Подшучивая друг над другом, они живо расправлялись с блинами. То один, то другой кстати вспоминал анекдот, после чего взрыв смеха и просыпанный творог на пол.
 Наконец остался последний блин.
 - Твой.
 - Фигушки, твой.
 - Пополам, - Мариша взяла, укусила и, отпустив руку, показала: кусай с другого конца.
 Смеясь и по- детски балуясь, они передавали изо рта в рот истерзанный конвертик. Подол платья Мариши был усыпан творогом, часть просыпалась в вырез на груди.
 - Ам, - сжала губы Мариша, оставив наружи маленький кусочек блина, губы её были в белых точках - крошках творога.

Дима лишь на секунду замер, но что-то более сильное смело его неуверенность, толкнуло вперёд. Приблизился, глядя прямо в блестевшие поощряющие глаза Мариши. Осторожно ухватил зубами кончик блина, потянул, но Мариша шевельнула губами, судорожно сглотнула.
 - Нечестно, - дохнул Дима в самые губы Мариши, вдруг севшим голосом, - это моя долька была...
 - Твоя долька, - так же с дрожью в голосе прошептала Мариша, - вся я...
 - Я не ем хорошеньких девушек.
 - И не ешь... Целуй меня, люби меня... досыта... - руки Мариши скользнули у него подмышками, и, сильно сжав, сцепились на спине, губы жадно впились в губы.
 Обоих словно током тряхнуло. У Димы всё поплыло перед глазами, как если бы выпил спиртного, приятная слабость растеклась по телу и оно, казалось, вот-вот воспарит.

"Почему этого не случалось, когда целовались с Надей?" - как-то некстати подумалось, но тут же было сметено взрывом до селе незнакомых ощущений: это Мариша острым кончиком языка обводила контур его губ. Диму то швыряло в жар, то поднимало в невесомость, чтобы с размаху швырнуть в сладостный озноб. В паху, в животе родилось нечто давящее, распирающее, постепенно переходящее в тупую боль.

Мариша видимо интуитивно почувствовала его "беду", расцепила руки, скользнула сильными по-мужски ладонями вдоль позвоночника (от чего Диму всего передёрнуло, даже в боку заныло), нащупала пуговицу, расстегнула, затем нервно рванула молнию вниз.

Тяжесть значительно уменьшилась. Дима благодарно прижался губами к закрытому, влажному, солёному от слёз глазу Мариши, затем к другому. Руки Димы, казалось, без его ведома, сами гладили плечи, шею Мариши. Её тело рвалось навстречу его ладоням, её кожа, покрывшаяся пупырышками, каждой клеточкой приникала к его пальцам, тянулась за ними, убегающими. Затосковавшие губы Мариши лихорадочно забегали по лицу Димы, отыскали губы и страстно впились. С такой же пылкостью её руки скользнули за резинку трусов. Его руки синхронно проделали тоже самое с трусиками Маришки.
 Опьянение нарастало с каждой секундой, сознание гасло, гасло, и неожиданно дыхание перехватило, а тело устремилось в невесомый полёт...
 Откуда-то издалека долетел вскрик Мариши, и всё растворилось в неге... 

Они лежали на полу, обнявшись, горячие, потные, медленно приходящие в себя. Коляска рядом, на боку, колёса слабо крутились.
 Мариша, абсолютно игнорируя своё падение, приподнялась на локте, глянула в такое же мокрое от пота и счастливых слёз лицо Димы.
 - Благодарю, миленький, - шептала, целуя и слизывая слёзы, которые смешивались с её, капающими. - Тебе хорошо?
 - Нет слов...
 - И не надо, миленький... не надо, не надо... пусть глаза говорят...

Минут через десять, когда от поцелуев гудели губы, а в голове стоял раздражающе неприятный гул, Мариша сказала:
 - Встаём.
 Дима вскочил, нагнулся и взял её на руки.
 - На тахту.
 Осторожно опустил, отодвигая локтем книги.

- Нам надо освежиться, - дохнула в самое ухо Мариша. - Раздень меня.
 Раздевание доставило ему приятное удовольствие. Попутно Мариша раздевала его, превращая процесс в забаву, игру. А точнее она предупреждала возможную негативную реакцию Димы, когда предстанет пред ним голая с... мёртвыми ногами. Но всё обошлось: Дима, казалось, вообще забыл о её недуге.
 - Вон полотенце, вода в чайнике.
 - Угу, - чмокнул озорно, пошёл к раковине.

Мариша проводила его взглядом, смотря только на ноги, знакомое чувство зависти больно кольнуло в сердце.
 "Прочь, зараза!" - шикнула; уходя, зависть обжигающе ущипнула.

Смочив полотенце, Дима вернулся к тахте, присел, бережно обтёр лицо Мариши, перешёл на шею.
 - Яблочки тоже помой, - усмехнулась Мариша, и чуть приподнялась, давая возможность Диме расстегнуть лифчик.

У неё были действительно, как яблоки белый налив груди, тугие, крепкие, с коричневыми пятнами размером с пятак. Когда прошёлся полотенцем по основанию левой груди, она дрогнула, пятно потемнело, стало набухать в центре, и вскоре проклюнулся, потянулся вверх розовый сосок, крупитчатый, как ягода тутовника. С правой грудью произошла та же история. Дима уже перешёл на живот, а глаза всё не могли оторваться от этих сочных "ягодок".

Мариша лежала полуприкрыв глаза и счастливо улыбалась. Почувствовав, как полотенце передвигается вверх, остановила руку Димы:
 - Варюша тоже хочет умыться.
 - Варюша?
 - Пусть её так зовут. Ты не возражаешь?
 - Не возражаю. Пусть Варюша.
 - А вас как зовут? - коснулась паха Димы.
 - Юрочка.
 - Очень приятно. Их непременно следует умыть. Фу, замарашки, стыдобушка. Вон там тазик, налей-ка тёплой водички, Димушка.

Тазик с водой был поставлен на стул, стул придвинут к тахте. По просьбе Мариши, Дима подложил все подушки так, что она могла свободно сидеть и вольно действовать руками.
 Её белые трусики с вышитым лютиком и его тёмно-зелёные клетчатые трусы легли на пол, и стали похожи на две птички, прижавшиеся друг к другу.

Одним концом полотенца завладела Мариша, другим Дима. Не сговариваясь, процесс обмывания, обратили в игру, точно два ребёнка забавлялись с куклами, Варюшей и Юрочкой.
 Спрятавшиеся было "ягодки" вновь возникли, едва Дима коснулся груди. Невольно потянулся губами.
 - Телёночек ты мой, почмокай...
 Мариша, смеясь, обняла его, привлекла, тесно прижимаясь...

Тётя Тоня резко проснулась от ощущения, что кто-то кричал рядом. Прислушалась. Тиканье будильника. И всё.
 Нащупала кнопку ночника, включила свет. Четверть первого. Что со мной? Вроде ничего не снилось. Но крик-то был.
 Быстро глянула на окно: сквозь щель задёрнутых гардин сквозил тусклый свет. Не спит Мариша...

Тётя Тоня подошла к окну. У Мариши горел свет, занавеску слабо колебал ветерок. Сходить? А вдруг опять плачет, хлестая бесчувственные ноги... Если да, то мне категорически запрещено видеть это. Ах, Мариша, Мариша, ты не ноженьки свои хлестаешь, а душеньку мою болезную...

Приникла к форточке, напрягая слух. Тихо. Что ж делать, господи? Заснуть теперь вряд ли сможет. И пойти боязно: не осерчала бы Мариша... тогда обе не сомкнём глаз до утра.
 Отошла от окна, села на кровать, наконец, пересилив себя, легла. Тревожное чувство не покидало, напротив, росло и ширилось.

- Схожу, авось господь подмогнёт и я ничего такого не увижу. Сидит моя доча, счастливая, читает или пишет стихи. Шутка ли, столько впечатлений, хлопец понравился... Може, тоже у себя в городке мается, не спит. Я-то с дуру выложила ему всё, что вычитала по руке...Да ещё эта ссора с нацменами... грозились проучить. Боже мой! Ведь он поздно ушёл, могли встретить... Ах ты, курица безмозглая, шепнуть надо было Марише, чтоб до сумерек выпроводила...

Вышла на крыльцо, стараясь не скрипнуть дверью, так же осторожно пересекла двор.
 Тихо. Не похоже, что пишет.
 - Мариша, ты не спишь? - спросила тихо у самой занавески.

Ни звука в ответ. Отвела краешек занавески... и чудом не закричала, увидев коляску на боку. Ринулась внутрь, и отпрянула, как от удара, к стене, медленно восстанавливая перехватившее дыхание. Округлёнными глазами смотрела на спящих в обнимку голых дочь и Димитрия, на тазик из которого высунулся красным язычком конец полотенца, на трусики и трусы на полу, что как птички прижались друг к дружке...

Справившись с дыханием, пошла на выход.
 Я ничего не видела, меня здесь не было, я ничего не слышала... Или слышала? Крик, странный крик, всполошивший всё нутро... Почему он так настойчив... вот опять звучит внутри меня... Где-то я уже слышала его... Где? Когда?

Легла озябшая, укуталась с головой, чтобы скорее согреться.
 И уже засыпая, на горизонте сознания, как зарница, сверкнуло: "Вспомнила! Это же сладостный крик Любви!.."
 
ТАК Я ПИСАЛ 40 ЛЕТ НАЗАД...
ТАК Я ПИСАЛ 35 лет назад...
Рейтинг: +3 367 просмотров
Комментарии (5)
Наталия Новицкая # 13 октября 2015 в 17:57 +1

Читается легко, с чувством, хочется продолжения...
Михаил Заскалько # 13 октября 2015 в 18:11 0

Добавки, к сожалению не будет...
Нина Колганова # 13 октября 2015 в 19:01 +1
Да, Михаил, талант всегда талант, хоть 40 лет назад, хоть сейчас. Каждое слово попадает в душу радостью за Маришу."Сладостный крик любви",- как замечательно написал, Михаил.Слог лёгкий, воздушный, как их чувства. Очень понравилось, очень.
Жаль, что роман весь сгорел.А не можете, как с Фенимором Купером?)))
Михаил Заскалько # 13 октября 2015 в 19:39 +1
Спасибо,Нина! Сейчас вряд ли получится как когда-то с Фенимором...возраст, настрой не тот...Упустил момент,надо было когда ещё был помоложе...но что уж теперь говорить....
040a6efb898eeececd6a4cf582d6dca6
Влад Устимов # 15 октября 2015 в 19:37 0
Хорошо написано! Чувствуется чудесная пора. Жаль, что вся рукопись утрачена.