На крыльце стояла трёхлитровая стеклянная банка, в которой задыхался тугой букет гладиолусов, рядом скромно выглядывал из-под газеты берестяной кузовок с ежевикой. Возглавлял эту процессию горделиво пузатый кувшин с молоком.
Февральцев постоял с минуту в раздумье, хмыкнул, боднув головой воздух. Достал сигареты, закурил. Присел на крыльцо. Гасли последние огни в домах: деревня отбывала ко сну. Воцарилась ночная тишина, мягкая, пахнущая яблоками, силосом и молоком. Хорошо, должно быть, спится в такую ночь.
-Галина, - окликнул Февральцев в полголоса. - Выйди на минутку.
Ни звука.
-Когда это кончится, Галина?
-Разве вам в тягость? - прошуршало в саду.
-В тягость... Пойми же, Галина, ты преследуешь меня... дома я как в блокаде. За цветы спасибо... и за остальное тоже... Но больше не нужно. Не надо, Галя!
Она уже покинула его сад, и у себя дома, забилась в сарай, горько оплакивая свою бестолковую любовь. А Февральцев стоял у крыльца и рьяно убеждал дальние кусты крыжовника, что он не тот человек, какой нужен ей, Галине...
-Пойми, дурёха... я скучный и нудный тип... Сухарь, эгоист... Робот...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Больничка, в которую Февральцев получил распределение, находилась в глухом лесном краю с болотистыми озёрцами и редкими деревнями, где с каждым годом жителей становилось всё меньше. Классический медвежий угол. Райцентр в 120-ти километрах. Рентгена нет, лаборатории тем более. Врача временно замещала акушерка, помогали ей две пожилых медсестры.
Собственно работы было с гулькин нос: люди больше предпочитали лечиться дома, по старинке дедовскими методами. Только в экстренных случаях бежали к доктору.
Поселили Февральцева в частном доме, который после смерти владельца, одинокого старика, долгое время стоял заколоченным. Первое время из-за отсутствия работы, Февральцев занимался домом, благо он большого ремонта не требовал. Расчистил сад, проконсультировался с местными, и осуществил обрезку деревьев, в глубине души спрашивая себя: может, как Мичурин, заняться селекцией? Времени свободного хоть отбавляй, хобби нет, к женщинам пока не тянет.
Селекционером Февральцев не стал: вспыхнула мысль спичкой и погасла. А вернее заслонила другая. Ещё в институте он мечтал об экспериментальной хирургии, с однокурсницей Лизой Кравчук лелеяли надежду о своей лаборатории. Но сначала следует отработать положенные годы в глубинке, набраться опыта. И Февральцев решил не тратить времени впустую: у себя в доме оборудовал небольшую лабораторию, близко сошёлся с районным ветеринаром - он поставлял ему "дохляков" для экспериментов. Однако, вскоре Февральцеву наскучило оперировать полудохлых баранов, телят, собак, кошек, кроликов. Руки буквально чесались утвердить теоретические достижения на человеке. Но кто доверит ему, зелёному медику, операцию, если в нынешнем положении он не имеет права даже крупные занозы извлекать: обязан отправить больного в район? Разве что господин Случай предоставит экстремальную ситуацию.
И такая ситуация представилась.
Как-то осенним днём к Февральцеву на приём привезли больную. Доярка из соседней деревушки, вчерашняя школьница. Толстушка с весёлым крестьянским лицом. Единственная, кто не сбежал в город. Не пустили: отец однорукий да сёстрёнка-второклассница. Мать три года назад схоронили: током убило во время дойки - доильный аппарат был неисправен, сунулась мокрыми руками... И вот Галина свалилась. Вначале была субтональная пневмония, затем отёк лёгких, резкие осложнения на спиной мозг...
Февральцев повёз больную в район. Дорогой, мысленно, перелистал все конспекты, извлёк из закоулков памяти всё, что знал о данном заболевании. Безнадёжна... Были публикации профессора Альперовича о невозможности на сегодняшний день... А Лизочка Кравчук, помнится, считала обратное, и даже высказывала бредовую мысль... А почему, собственно, бредовая? Потому только, что до этого ещё никто не делал такую операцию? Но ведь и аппендикс когда-то впервые оперировали...
В районной больничке-клинике работал известный в области хирург. Он достаточно веско подтвердил: безнадёжна. Если поддерживать уколами, максимум месяц протянет. Февральцев предложил попробовать.
-Я хирург, молодой человек, а не мясник. Чему вас только учили...
-Тому же, что и вас. И, между прочим...
Хирургу не понравился тон Февральцева, и он грубо оборвал его, заметив, что у Февральцева ещё молоко на губах не обсохло делать замечания старшим, что он забывается, с кем говорит, что профессор Альперович лично консультировался с ним...
-Перестраховщики! - бросил в сердцах Февральцев. - Я сам сделаю операцию!
-Пожалуйста! Хо-хо! Тебе, я вижу, свобода надоела, молокосос? Валяй, давай. Под свою ответственность! И не здесь!
Февральцев сделал эту операцию. У себя в больничке. В нарушение всех правил. Неделю готовился. Опросил всех бабок по части народной медицины, приготовил настойки трав и кореньев. Активной помощницей вызвалась Вера Герасимовна, медсестра. Добрейшая женщина и классный мастер своего дела. Совершенно бескорыстно, до поздней ночи, ассистировала при опытных операциях на животных. Она же провела разъяснительную беседу с отцом Галины, и взяла с него расписку-согласие на операцию. Что касается самой больной, то Галя была согласна с первых дней, ибо видела, с каким спокойствием, с какой верой доктор готовился к операции.
Спокойствие и уверенность Февральцева были показными: он в глубине души ругал себя беспощадно, что не подумав, по-мальчишечьи, ляпнул "А", теперь волей-неволей нужно говорить"Б"... Что ж, чему быть тому не миновать.
И вот настал этот день. Он был ясным и не по-осеннему тёплым. С утра вся деревня собралась у больнички. Бабки сулили удачу, обнародовав ряд положительных примет и снов.
Деревенский кузнец, изготовивший некоторые инструменты по эскизам Февральцева, так же предсказывал удачу: столько души вложил в изделия, что не может быть смертельного исхода...
Семь часов длилась операция. В другой обстановке, возможно, и трёх бы хватило, но здесь всё было ВПЕРВЫЕ. Начиная с инструментов и всевозможных настоек, отваров, вытяжек...
Единственно, чего опасались, приступая к операции, это нехватку крови: у больной редкая группа. Сделали заявление, но никто из деревенских не знал точно, какая у него группа. Отобрать доноров в их условиях не было никакой возможности. Февральцев решил, - если случится! - отдать свою кровь: она была той же группы.
Так оно и случилось. Уже к концу операции. Благо, осталось самое простое, и смышленая Вера Герасимовна завершила сама, отстранив обессиленного Февральцева. Он тотчас заснул, и проспал добрых девять часов. А проснувшись, узнал, что "состояние оперируемой удовлетворительное", и что по радио передали новость: в Англии тоже впервые проведена уникальная операция -одновременная трансплантация сердца, лёгких и печени...
Галина осталась жить. Через пять месяцев вернулась к своим бурёнкам.
И все эти почти полгода Февральцев боялся поверить в успех, со дня на день ждал осложнений, кризиса. А так ХОТЕЛОСЬ доказать этим замшелым профессорам, заработавшим докторские и прочие звания на тривиальных аппендиксах...
Доказал на свою голову. Уязвлённый хирург чиркнул куда следует докладную, там схватились за голову: да как он посмел?! да кто ему дал право?!.
В итоге Февральцев познакомился с прокурором. А у того очень влиятельная жена. А хирург ей в своё время делал операцию на кишечнике... Закружилась зловещая карусель. Повестка за повесткой. И одни и те же вопросы: зачем, почему, если не имел права? Тот факт, что пациентка живёт и работает, почему-то опускался.
А Галина не просто жила и работала, она ещё по уши влюбилась в доктора. После вечерней дойки, приведя себя в порядок, Галя на велосипеде лихо покрывала 17 км и, пробравшись в сад Февральцева, с тоской заглядывала в окна... Доктор не собирался отвечать взаимностью: чувств не было, а "таскаться" совесть не позволяла.
Удачный исход операции всколыхнул Февральцева, он почувствовал необычайный подъём сил. Написал письмо в Минздрав, просил помочь, но в ответ пришли пространные отписки. Ещё написал, просил создать компетентную комиссию для оценки, проведённой им операции. "Такие операции реальны, только нужны спецприборы и инструменты. Они уже есть, в единственном числе, кустарно изготовленные. У меня есть на них авторские свидетельства, значит можно пустить в серийное производство. Я уже предлагал заводу медизделий, но они переслали предложение в Казанское научно-производственное объединение "Мединструмент", где почти год сочиняли ответ: на разработку технологии уйдёт полтора-два года... Смешно, ей богу: я и местный кузнец изготовили за 30-40 минут..."
Нужен толчок сверху, на него и рассчитывал Февральцев, забрасывая письмами Минздрав. Но... Москва порекомендовала направить свои статьи в хирургический журнал. Глухая стена! Не пробить. Если даже профессор Каншин, лауреат, - заметка в недавней "Советской Культуре",- не в силах пробить свой метод оперирования гнойного воспаления брюшной полости, куда тебе, сельский докторишка, молокосос, пробить эту стену косности, волокиты и бюрократизма. А так же глупости и равнодушия. Права, выходит, тётя Юля, акушерка: знай свой шесток. Она же прозрачно намекнула: что бы прокурор отстал, ему надо ДАТЬ. Знай свой шесток, выписывай пациентам микстуры и таблетки, направления на анализы в район... Если прокурор ещё позволит...
Вот и сегодня, как малое дитя, распочемукался. Сколько можно?!
-Долго вы ещё будете меня терзать? - спросил Февральцев, как можно спокойно.- Или сажайте, или не мешайте РАБОТАТЬ.
-Не грубите, гражданин Февральцев. И попрошу без указок, да! Свободны, пока.
Из прокуратуры Февральцев отправился на почтамт, позвонил домой. "Все живы-здоровы, чего и тебе желаем." Говорить было, собственно, не о чём: в письмах всё расписано не по разу. Мать всё ещё дуется: плюнул на её связи, не захотел остаться в городе, полез в глухомань... Заходил Игнаткин, сокурсник - не без маминого ходатайства оставлен в городе, - рассказал о Лизе Кравчук. Она под следствием. На столе у неё скончался какой-то важный начальник, так его жена всю область на ноги подняла. "Доэксперементировалась твоя подружка..."
Февральцев положил трубку. Больно сжалось сердце, к горлу подступили слёзы. Выбежал из переговорного пункта, кинулся к лесу. Там, на поляне, дал волю слезам, не чувствуя, как лицо и руки облепили муравьи...
Домой, в деревню, возвращался другим человеком. К чёрту эту экспериментальную медицину! Лягушек опять в пруд! Из кроликов-шашлыки! Займусь селекцией деревьев... или бонсаи выращу. Опять таки, если товарищ прокурор не пошлёт по этапу. За Лизой... А взятку всё равно не дам!
[Скрыть]Регистрационный номер 0313115 выдан для произведения:Из архива:1980г.
ЯЗВА ДУШИ
повесть
ГЛАВА ПЕРВАЯ
На крыльце стояла трёхлитровая стеклянная банка, в которой задыхался тугой букет гладиолусов, рядом скромно выглядывал из-под газеты берестяной кузовок с ежевикой. Возглавлял эту процессию горделиво пузатый кувшин с молоком.
Февральцев постоял с минуту в раздумье, хмыкнул, боднув головой воздух. Достал сигареты, закурил. Присел на крыльцо. Гасли последние огни в домах: деревня отбывала ко сну. Воцарилась ночная тишина, мягкая, пахнущая яблоками, силосом и молоком. Хорошо, должно быть, спится в такую ночь.
-Галина, - окликнул Февральцев в полголоса. - Выйди на минутку.
Ни звука.
-Когда это кончится, Галина?
-Разве вам в тягость? - прошуршало в саду.
-В тягость... Пойми же, Галина, ты преследуешь меня... дома я как в блокаде. За цветы спасибо... и за остальное тоже... Но больше не нужно. Не надо, Галя!
Она уже покинула его сад, и у себя дома, забилась в сарай, горько оплакивая свою бестолковую любовь. А Февральцев стоял у крыльца и рьяно убеждал дальние кусты крыжовника, что он не тот человек, какой нужен ей, Галине...
-Пойми, дурёха... я скучный и нудный тип... Сухарь, эгоист... Робот...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Больничка, в которую Февральцев получил распределение, находилась в глухом лесном краю с болотистыми озёрцами и редкими деревнями, где с каждым годом жителей становилось всё меньше. Классический медвежий угол. Райцентр в 120-ти километрах. Рентгена нет, лаборатории тем более. Врача временно замещала акушерка, помогали ей две пожилых медсестры.
Собственно работы было с гулькин нос: люди больше предпочитали лечиться дома, по старинке дедовскими методами. Только в экстренных случаях бежали к доктору.
Поселили Февральцева в частном доме, который после смерти владельца, одинокого старика, долгое время стоял заколоченным. Первое время из-за отсутствия работы, Февральцев занимался домом, благо он большого ремонта не требовал. Расчистил сад, проконсультировался с местными, и осуществил обрезку деревьев, в глубине души спрашивая себя: может, как Мичурин, заняться селекцией? Времени свободного хоть отбавляй, хобби нет, к женщинам пока не тянет.
Селекционером Февральцев не стал: вспыхнула мысль спичкой и погасла. А вернее заслонила другая. Ещё в институте он мечтал об экспериментальной хирургии, с однокурсницей Лизой Кравчук лелеяли надежду о своей лаборатории. Но сначала следует отработать положенные годы в глубинке, набраться опыта. И Февральцев решил не тратить времени впустую: у себя в доме оборудовал небольшую лабораторию, близко сошёлся с районным ветеринаром - он поставлял ему "дохляков" для экспериментов. Однако, вскоре Февральцеву наскучило оперировать полудохлых баранов, телят, собак, кошек, кроликов. Руки буквально чесались утвердить теоретические достижения на человеке. Но кто доверит ему, зелёному медику, операцию, если в нынешнем положении он не имеет права даже крупные занозы извлекать: обязан отправить больного в район? Разве что господин Случай предоставит экстремальную ситуацию.
И такая ситуация представилась.
Как-то осенним днём к Февральцеву на приём привезли больную. Доярка из соседней деревушки, вчерашняя школьница. Толстушка с весёлым крестьянским лицом. Единственная, кто не сбежал в город. Не пустили: отец однорукий да сёстрёнка-второклассница. Мать три года назад схоронили: током убило во время дойки - доильный аппарат был неисправен, сунулась мокрыми руками... И вот Галина свалилась. Вначале была субтональная пневмония, затем отёк лёгких, резкие осложнения на спиной мозг...
Февральцев повёз больную в район. Дорогой, мысленно, перелистал все конспекты, извлёк из закоулков памяти всё, что знал о данном заболевании. Безнадёжна... Были публикации профессора Альперовича о невозможности на сегодняшний день... А Лизочка Кравчук, помнится, считала обратное, и даже высказывала бредовую мысль... А почему, собственно, бредовая? Потому только, что до этого ещё никто не делал такую операцию? Но ведь и аппендикс когда-то впервые оперировали...
В районной больничке-клинике работал известный в области хирург. Он достаточно веско подтвердил: безнадёжна. Если поддерживать уколами, максимум месяц протянет. Февральцев предложил попробовать.
-Я хирург, молодой человек, а не мясник. Чему вас только учили...
-Тому же, что и вас. И, между прочим...
Хирургу не понравился тон Февральцева, и он грубо оборвал его, заметив, что у Февральцева ещё молоко на губах не обсохло делать замечания старшим, что он забывается, с кем говорит, что профессор Альперович лично консультировался с ним...
-Перестраховщики! - бросил в сердцах Февральцев. - Я сам сделаю операцию!
-Пожалуйста! Хо-хо! Тебе, я вижу, свобода надоела, молокосос? Валяй, давай. Под свою ответственность! И не здесь!
Февральцев сделал эту операцию. У себя в больничке. В нарушение всех правил. Неделю готовился. Опросил всех бабок по части народной медицины, приготовил настойки трав и кореньев. Активной помощницей вызвалась Вера Герасимовна, медсестра. Добрейшая женщина и классный мастер своего дела. Совершенно бескорыстно, до поздней ночи, ассистировала при опытных операциях на животных. Она же провела разъяснительную беседу с отцом Галины, и взяла с него расписку-согласие на операцию. Что касается самой больной, то Галя была согласна с первых дней, ибо видела, с каким спокойствием, с какой верой доктор готовился к операции.
Спокойствие и уверенность Февральцева были показными: он в глубине души ругал себя беспощадно, что не подумав, по-мальчишечьи, ляпнул "А", теперь волей-неволей нужно говорить"Б"... Что ж, чему быть тому не миновать.
И вот настал этот день. Он был ясным и не по-осеннему тёплым. С утра вся деревня собралась у больнички. Бабки сулили удачу, обнародовав ряд положительных примет и снов.
Деревенский кузнец, изготовивший некоторые инструменты по эскизам Февральцева, так же предсказывал удачу: столько души вложил в изделия, что не может быть смертельного исхода...
Семь часов длилась операция. В другой обстановке, возможно, и трёх бы хватило, но здесь всё было ВПЕРВЫЕ. Начиная с инструментов и всевозможных настоек, отваров, вытяжек...
Единственно, чего опасались, приступая к операции, это нехватку крови: у больной редкая группа. Сделали заявление, но никто из деревенских не знал точно, какая у него группа. Отобрать доноров в их условиях не было никакой возможности. Февральцев решил, - если случится! - отдать свою кровь: она была той же группы.
Так оно и случилось. Уже к концу операции. Благо, осталось самое простое, и смышленая Вера Герасимовна завершила сама, отстранив обессиленного Февральцева. Он тотчас заснул, и проспал добрых девять часов. А проснувшись, узнал, что "состояние оперируемой удовлетворительное", и что по радио передали новость: в Англии тоже впервые проведена уникальная операция -одновременная трансплантация сердца, лёгких и печени...
Галина осталась жить. Через пять месяцев вернулась к своим бурёнкам.
И все эти почти полгода Февральцев боялся поверить в успех, со дня на день ждал осложнений, кризиса. А так ХОТЕЛОСЬ доказать этим замшелым профессорам, заработавшим докторские и прочие звания на тривиальных аппендиксах...
Доказал на свою голову. Уязвлённый хирург чиркнул куда следует докладную, там схватились за голову: да как он посмел?! да кто ему дал право?!.
В итоге Февральцев познакомился с прокурором. А у того очень влиятельная жена. А хирург ей в своё время делал операцию на кишечнике... Закружилась зловещая карусель. Повестка за повесткой. И одни и те же вопросы: зачем, почему, если не имел права? Тот факт, что пациентка живёт и работает, почему-то опускался.
А Галина не просто жила и работала, она ещё по уши влюбилась в доктора. После вечерней дойки, приведя себя в порядок, Галя на велосипеде лихо покрывала 17 км и, пробравшись в сад Февральцева, с тоской заглядывала в окна... Доктор не собирался отвечать взаимностью: чувств не было, а "таскаться" совесть не позволяла.
Удачный исход операции всколыхнул Февральцева, он почувствовал необычайный подъём сил. Написал письмо в Минздрав, просил помочь, но в ответ пришли пространные отписки. Ещё написал, просил создать компетентную комиссию для оценки, проведённой им операции. "Такие операции реальны, только нужны спецприборы и инструменты. Они уже есть, в единственном числе, кустарно изготовленные. У меня есть на них авторские свидетельства, значит можно пустить в серийное производство. Я уже предлагал заводу медизделий, но они переслали предложение в Казанское научно-производственное объединение "Мединструмент", где почти год сочиняли ответ: на разработку технологии уйдёт полтора-два года... Смешно, ей богу: я и местный кузнец изготовили за 30-40 минут..."
Нужен толчок сверху, на него и рассчитывал Февральцев, забрасывая письмами Минздрав. Но... Москва порекомендовала направить свои статьи в хирургический журнал. Глухая стена! Не пробить. Если даже профессор Каншин, лауреат, - заметка в недавней "Советской Культуре",- не в силах пробить свой метод оперирования гнойного воспаления брюшной полости, куда тебе, сельский докторишка, молокосос, пробить эту стену косности, волокиты и бюрократизма. А так же глупости и равнодушия. Права, выходит, тётя Юля, акушерка: знай свой шесток. Она же прозрачно намекнула: что бы прокурор отстал, ему надо ДАТЬ. Знай свой шесток, выписывай пациентам микстуры и таблетки, направления на анализы в район... Если прокурор ещё позволит...
Вот и сегодня, как малое дитя, распочемукался. Сколько можно?!
-Долго вы ещё будете меня терзать? - спросил Февральцев, как можно спокойно.- Или сажайте, или не мешайте РАБОТАТЬ.
-Не грубите, гражданин Февральцев. И попрошу без указок, да! Свободны, пока.
Из прокуратуры Февральцев отправился на почтамт, позвонил домой. "Все живы-здоровы, чего и тебе желаем." Говорить было, собственно, не о чём: в письмах всё расписано не по разу. Мать всё ещё дуется: плюнул на её связи, не захотел остаться в городе, полез в глухомань... Заходил Игнаткин, сокурсник - не без маминого ходатайства оставлен в городе, - рассказал о Лизе Кравчук. Она под следствием. На столе у неё скончался какой-то важный начальник, так его жена всю область на ноги подняла. "Доэксперементировалась твоя подружка..."
Февральцев положил трубку. Больно сжалось сердце, к горлу подступили слёзы. Выбежал из переговорного пункта, кинулся к лесу. Там, на поляне, дал волю слезам, не чувствуя, как лицо и руки облепили муравьи...
Домой, в деревню, возвращался другим человеком. К чёрту эту экспериментальную медицину! Лягушек опять в пруд! Из кроликов-шашлыки! Займусь селекцией деревьев... или бонсаи выращу. Опять таки, если товарищ прокурор не пошлёт по этапу. За Лизой... А взятку всё равно не дам!
Миша, даже через пять лет видится разница: там подростки, их страсть или любовь, ничем не омрачённые, даже коляска не помеха.А здесь человек серьёзной профессии делает всё, чтобы утвердиться в своём деле.А написано...У тебя плохо не бывает, на этом я учусь, восхищаясь каждым словом.
Здравствуйте, Михаил! Я впервые на Вашей страничке...С удовольствием и лёгкостью прочла Ваш рассказ! Понравился! Рада, что познакомилась с прекрасным литератором! Тема освещена мастерски! Разрешите пожелать Вам дальнейших творческих успехов! С теплом, Наталия.