Бл

     Было это с нами в такие стародавние времена, что теперь излагаемое кажется вымыслом. Время тогда ещё тянулось медленно, и диполи вечности обозначали все предметы на нашем пути, как неизменный знак качества на моих наручных часах, столь модный в ту эпоху. Этот позолоченный хронометр с белым окошечком для чисел на правом боку циферблата был утерян, забыт на берегу моря в одну из наших обаятельных прогулок. Его было жаль, потому что мне их дал на время путешествия отец, а ему их на юбилей подарил любвеобильный коллектив основанной им же кафедры, что подтверждалось гравировкой на обратной металлической стороне: кандидату, доценту, профессору, и прочее, и прочее…противоударные, водонепроницаемые.

     Особенно хорош в то время, для нас оказался глинобитный домик в рыбацком посёлке без названия на берегу Чёрного моря, куда мы огалтело ткнули пальцем на карте, выбирая точку прибытия. Место это, огороженное короткошёрстными порыжевшими холмами от остального мира соединялось с ним единственной пыльной дорогой наклеенной на один из них. Благословенная дыра. Редкий посетитель у продуктовой лавки раскуривает Беломор. Неуёмное солнце уничтожило все тени, кроме одной под камышовым навесом для приезжих торговцев, коих отродясь тут и не бывало. Там стоишь ты, придерживая широкополую шляпку из соломки от порывов ветра, длинная юбка обтянула худенькие ноги и за тобой изображает трепещущий флаг. Ты смотришь на синий в блёстках, чуть выпуклый горизонт. Я теперь часто припоминаю это безлюдное место, где нам ненадолго удалось скрестить наши жизни. И чем выше эта волна памяти становится, тем ярче мои сны и явственнее твоё присутствие.

     Обычно, после жаркой ночи, мы, как ни в чём не бывало, прогуливались по единственной улице этого селения, изображающей набережную. Пара давнишних скелетов водных млекопитающих на линии прибоя и растянутые на шестах сети с засохшими вкраплениями водорослей в однообразных нейлоновых ромбах. Ещё тошнотворный запах гниющей рыбы. Но, привыкаешь и к нему, как к солнцу, беспрестанному стуку волн о булыжники, отороченные песком. Отполированная солью и солнцем коряга мается в желтоватой пене, сегодня её развернуло другим боком.

     На берегу небольшого заливчика рядом с крайней хижиной дюжина грациозных дощатых лодок устроила пляж. Облезлые спины готовы к смоляному загару, одна умерла – у неё пробито днище. Мы выбираем жестяную посудину с небрежно нарисованным номером на ржавом боку, по крайней мере только её можно было сдвинуть с места. Под ней нашлись и вёсла. Спросить было не у кого, поэтому сами себе дали честное слово вернуть её обратно.

    Я вспоминаю тот день с бесконечной нежностью и благодарностью, по крайней мере, первую его половину. Иногда моё воспоминание начинается именно с этого момента, я вижу будто нас со стороны. Вот мы вместе тащим номер тринадцатый, вот уже плывём, неуверенно, шатко. Ты сидишь на носу, и рука твоя гладит воду. Что-то надвигается тёмное, зеленоватое из полупрозрачной глубины; мы над ним проплываем, захватывает дух – это подводная скала. Одновременно с разных мест смотрю на нашу одинокую лодку: из под воды на остроносое днище, с точки зрения рыбы – любопытство с толикой страха; с высоты полёта чайки – небольшая стая ждёт по привычке угощение, принимая нас за рыбаков, и снова я в реальном размере, в центре собственного сценария. Берег уже далеко, волны стихли, гладкая бирюзовая лень наполнила море. За остроконечным мысом открывается мелководье из ракушечника, высаживаемся; вокруг нас прозрачная глубина с декоративными пучками водорослей на белом просвеченном дне и разноцветными люстрами медуз в толще воды. Если бы я знал тогда, что такие дни бывают только однажды, я бы тебя уговорил, я хотя бы попытался, отвлечь твоё внимание.

     Пока мы осматривали нечаянные морские владения, оказалось, что лодка наша дала течь и уже присосалась дном к островку. Чета вёсел, тайно покинула затонувший борт, и дрейфовала неподалёку над пугающей фиолетовой глубиной. Пришлось вязать узелок из одежды и добираться на ближайший берег вплавь. Приключение это только добавило нам задора. Уже на суше, мы раскинулись на песке, и, кажется, я задремал.

     Иногда Мнемозина делает бесценные подарки, возвращая меня в ту беспечную дремоту. Являя те же ощущения, словно тонкая ткань того дня сквозь абберации ресниц, разделявшая нас тогда, присутствует и сегодня. Мелькают яркие красноватые блики под ещё прикрытыми веками. Сейчас я впущу в себя солнце, а вместе с ним и ты вся в жёлто-синих кругах будешь бродить по линии воды в ярко оранжевом купальнике и накинутой на плечи моей рубашке. Но, теперь всегда открывая глаза после обманчивого обещания, вижу лишь чёрно-белый пейзаж городского парка или мелькание посадок в окне вагона скорого поезда, или подкопченный потолок дешевой гостиницы. А глазные блики это всего лишь след, воспроизведённый цепкой памятью.

     Тогда ты собирала камешки, красно-бурые с золотинками, я разглядел в них по наитию полудрагоценный кошачий глаз. Стал тебе помогать, и мы набили полные карманы сокровищами, которые благородный Посейдон рассыпал для нас в знак своего расположения. Ты так радовалась, изображала танец папуасов на песке. Мои же мысли были заняты утонувшей лодкой, - как теперь её вызволять?

     Сейчас бы я несколько по-другому расчертил все движения и наше местоположение в пространстве. Допустим, я бы добавил лодочника, который бы следил за нами с берега и незамедлительно осуществил наше спасение на быстроходном катере. Была бы возвращена погибшая лодка, и я бы навсегда лишился болезненной дремоты, в которой ты так нечестно ускользаешь из моего сознания. Ещё, мы бы быстрее оказались в своей глиняной хижине и занялись более приятным делом: приготовлением обеда из наловленных вручную мидий, может быть, меня бы прельстили твои загорелые ноги, и ход истории наполнился бы другими восклицаниями и междометиями. Но мы на полукруглом пляжике окаймлённым белыми глыбами ракушечника собирали камешки, несколько у меня сохранилось. Впоследствии выяснилось, что это солнечный Авантюрин – хорошее название для второй части воспоминания. Его очень часто подделывают мошенники из обычного стекла и бронзовой стружки.

     Потом долгое купание заменило нам ужин и, возвращаясь босиком домой по извилистой тропинке вьющейся на боку привалившегося к закруглённому берегу холма мы обнаружили пустую бутылку из под мадеры, прикатившуюся по его склону прямо к нам под ноги. Нужно было пройти мимо: закричать, поссорится, увести тебя насильно за руку, но тебе захотелось непременно узнать, почему в таком нелюдимом месте появляется пустая алкогольная тара, видимо, за неимением других важных дел мы, нацепив изогнутые солнцем просоленные сандалии, полезли вверх.

     За плешивым перевалом макушки нас ожидали сливовые деревья, ровными колхозными рядами выстроившиеся до следующего загиба холма. Мы и не подозревали о таком изобилии, тут же начали уничтожать сочную сиренево-рыжую мякоть крупных плодов. Наелись, присели у недавно горевшего костра – влажные угли, едва спасшийся дымок. Пахло жареной рыбой, репчатым луком и мочой. Мне, конечно, было всё равно, кто здесь пировал, но ты снова решила установить истину, подобрав забытый кем-то ножичек с наборной полосатой ручкой. И с этой минуты превратившись в чуткую лису, пошла по следу. Мне был хорошо знаком твой хитрый прищур и плохо замаскированные наводящие вопросы: «Может быть детки? Куда они испарились?»

     Нужно было уговорить тебя уехать в этот же вечер, как бы ни был прекрасен здесь покой наших любящих душ. Я же поддался твоей искренней пытливости, совсем не замечая, как другой самец уже пометил своим запахом все углы действительности, осталось только расшифровать дорожку.

     На следующий день мне довелось плестись у тебя в хвосте, забираясь по очереди на все доступные взору холмы, а поскольку они были не малых метров, то удалось одолеть только два. На одном мы обнаружили ржавый обелиск – память войны, сваренный из артиллерийских гильз и кусков рельсы, на втором ничего не нашлось, кроме старого кострища, таких же омытых дождями бутылок зелёного стекла уже без наклеек и разбитого стакана.

     Конечно, мне не очень хочется вдаваться в подробности, третьего немного ветреного и пасмурного дня, если считать от нашего лазурного штиля; мы таки набрели на лагерь археологов, где скучный повар с половником в руке нам поведал расписание жизни его жителей. Не хотелось бы мне рассказывать, и о пыльном военном газоне с орущими песнями подрулившим ближе к вечеру. Он рассыпал по периметру палаток говорливых людей, а начальник экспедиции предложил нам работу: «…и кроме того, за каждую найденную монету – банка сгущёнки!»

     Меня, конечно, устраивало наше уединённое состояние, но я видел с какой похотливой завистью горели твои глаза, когда вечером под гитару кто-то бацал заводную-походную, пришлось согласиться. С этого самого момента и по сей день, холодная изморось твоего отсутствия поселилась у меня в районе затылка. Просыпаясь ночью в нашем новом брезентовом доме, я ощущал этим местом пустоту рядом с собой на соломенном матрасе. Пытался и сам принимать участие в этих ночных акциях, но при моём появлении, либо все замолкали, либо натянутый разговор не мог разогнаться. Я брал тебя за руку, чтобы увести, но ты меня молча отстраняла, обдав холодом своего взгляда. Так после ужасной работы кайлом на раскопе под палящим солнцем я научился засыпать один. Ты же весь день ходила с кисточкой, обмахивая найденные черепки. Мурашки толпами блуждавшие вечерами по моей спине сообщали мне известия о запойных вечеринках у костра и в соседних более просторных тряпичных домах. До меня сквозь сон доносился смех, цоканье гитарных струн и залихватские песни про пиратов. Однажды ты вернулась под утро и я соскучившийся, изнывающий от желания, попытался добраться до твоего ускользающего тела, но ты запротестовала: мол услышат, мол нехорошо… .

     Откуда этот мускусный запах на твоей шее?

     В конце концов, пропетое в очередной раз, заунывное на весь лагерь: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца….», - заставило меня немедленно начал собирать наши пожитки. Ты как всегда отсутствовала. Я искал тебя в этой душной темноте довольно долго, все пожимали плечами, отворачивались, делали вид, что не понимают, о чём я говорю, и только когда уже отчаялся, ты вдруг сама появилась возле меня немного удивлённая и растрёпанная. Темнота  у тебя за спиной хрипло дышала, от твоей некогда душистой кожи пахло вином и дешевым куревом.

     Я успокоительно обнял твои плечи, словно больную взял за руку и повёл прочь от этого места. Так мы шли некоторое время непонятно в какую сторону. Потом стал слышен шум прибоя. Потом ты вырвала руку из моей тихой ладони, ночь твоим голосом крикнула: «Нет!... Нет!» - и только шорох ветра остался в моих ушах.

     Описывать одинокое возвращение домой не имеет смысла. Вокзалы, поезда, размеренная качка дымного тамбура, бутылка водки из горла. Знаешь, я пережил такие мучения, что если я их вывалю на бумагу, то ты будешь реветь от жалости. Не стану я этого делать, не это чувство связывает меня с тобой, а совсем другое, похожее на наш яркий солнечный день, на ту морскую гладь, на время ещё тикавшее для нас. Кстати, я вновь побывал в тех местах, и мне удалось уломать одного говорливого шофёра отвезти меня туда. Он согласился проехать с одним условием, что я помогу ему насобирать слив. Но либо место так сильно изменилось, либо я изменился сам, потому что из всех предложенных селений на побережье мне не подошло ни одно. Мой извозчик и спутник, проникшийся моими поисками таксист, с одним лишь загорелым лицом и руками по локоть, решил искупаться на одной из наших остановок, и, глядя на его белую спину, брасом рассекающую волну, я понял, что уже никогда не найду это место. Запустив руку в песок, и машинально, насыпая золотистую горку, наткнулся на предмет очень и очень показавшийся мне знакомым. Часы с остатками истлевшего ремешка, оказались теми самыми, что и подтвердила слегка заросшая ржавчиной надпись на обратной стороне. Вот Отец удивится! Выцвели циферки в окошечке, где должно было быть число. Я покрутил заводное колёсико, оно поддалось и часы пошли. Представляешь – столько лет пролежали в песке, и работают! Однако местность мне так и не удалось признать. Сливовый сад также мы не обнаружили. В любом случае, это теперь всё что может предложить мне память, и я очень надеюсь, что это когда-то было настоящим, и она – моя Мнемозина, не изменяет мне с вульгарной выдумкой.