Ло

      В сущности, она была ещё ребёнком. Потом выяснилось, что звучит это на испанском как самбо – зажигательная помесь негритянки и мулата. Я нашёл её, мучимый жаждой, на железнодорожном вокзале в Саратове. Девушка весьма откровенно обсасывала эскимо у автомата с газировкой. Два яйценосных кренделя уже пристроились неподалёку и жадно наблюдали за её цветным ротиком. Лора - так звали мою новую знакомую -  простодушно слизывала  молочные капли со своих немного фиолетовых губ, и чтобы случайно не испачкать сладким короткий до предела, оранжево – желтый сарафан, держала руку с размякшей обёрткой подальше от себя. Я просто вывел её за тёмный локоток, ни слова не говоря, на улицу, чтобы все подумали, будто я с ней  знаком. Она послушно шла со мной и только через какое-то время спросила, можно ли ей где-то помыть руки.

     Голос у неё оказался воркующий, с экзотическим еле уловимым акцентом. Таким тембром сводят мужчин с ума и одной лишь уроненной, якобы незаметно, фразой выпрашивают дорогие подарки. «Смотри, какая смешная сумочка…», - и нужно не задерживаясь пройти мимо. Спутник округляет глаза, глядя на три увесистых нуля после достойной двухзначной цифры, но покорно поддаётся гормональному гипнозу и лезет в кошелёк.

     Сейчас, дожидаясь Лору у кафешного туалета, и сам ещё не понимал, зачем я тут стою, разглядывая собственный запылённый ботинок, потёртую джинсовую брючину и себя, будто со стороны: ужасно глупо! Командировочный - до отхода моего поезда три часа и двадцать минут, почти незнакомый город и денег в кармане на бутылку дешёвого пива.

     Уже в ближайшем к вокзалу сквере, куда мы также молча добрались, на скамье, под тенью высоких лип: познакомились.

Оказалось, вчера у неё состоялся день рождения, где было страшно весело, и в купе они резали торт, теперь она отстала от поезда, увлёкшись разноцветными булавками в перронной лавке, и что за ней уже должны ехать на серебристой машине. Лора взахлёб рассказывала, такие важные произошедшие с ней события, словно я

был как минимум её родным братом. При этом она заправляла изящными длинными пальцами рассыпчатые тёмные с искорками волосы за шоколадное ушко.

     Она замолчала, и я увидел, что глаза её полны слёз:

- Я никому не сказала,  что вышла из вагона…

Стало понятно, почему она так прозрачно одета, и вызывающее поедание мороженого, и странная доверчивость. Я взял её за руку, чтобы успокоить. И мы несколько минут сидели молча:  разглядывали стайку шустрых воробьев, которых кормил хлебными кусочками сбежавший с бабушкиного поводка непоседливый мальчик. Он так яростно швырял корм, отрывая его от сдобной булки в другой руке, что птичкам приходилось шарахаться с писком и трепетанием крылышек, прежде чем гурьбой наброситься на очередную порцию угощения.

     Лора улыбнулась. Я встал и потянул её за руку. Нужно было идти обратно на вокзал сообщать дежурному это пренеприятнейшее известие, так как она, захлебнувшись обидой на саму себя, в досадной детской панике совершенно не подумала об этой возможности.

     Неожиданно, пока я ловил стеснительными зрачками солнечных зайцев, плодившихся в запертых наглухо уличных витринах, и делал вид, что занят взрослыми мыслями, Лора задала мне вопрос. Не скажу, что тот застал меня врасплох, но удивил. Она как-то тихо, почти вкрадчиво спросила, не читал ли я Розенкранца? Ещё бы, кто же не читал старину Розенкранца! При моей-то, со студенчества привитой любви к философии! И после слишком бурного с улыбкой: «Да!» - последовал ещё более тихий вопрос: «Вы тоже считаете, что закономерная гармония, которой управляется вселенная, выявляется в человеческом познании?»   

      Признаться, я был озадачен. И пока поток журчащих мимо машин двигался вдоль нашего тротуара, унося мои и без того несобранные мысли, из далёкого ученического космоса явился спасительный ответ. «Понимаешь, процессы, возникающие во вселенной…, - старался я подделаться под её научный тон,- имеют двоякое к нашему пониманию отношение: внешнее в пространстве и времени и внутреннюю закономерность течения…»

      Лора резко остановилась, пристально заглянула мне в суженые от яркого зрачки, за которыми в суматохе металось сбитое с толку сознание, взяла меня за совершенно взмокшую, как лягушка, ладонь, крепко её стиснула и больше не отпускала. Так мы прошли ещё несколько наглухо зашторенных от света сонных домов. Беседа наша напоминала для неподготовленных ушей воровской разговор. Когда мы коснулись словами «действующей личности» с её нравственными понятиями и идеалами, вокзал засиял перед нами всем своим стеклянным однообразием.

       Мы снова остановились, застигнутые врасплох одним и тем же приятным открытием.

- Ты спас меня!?

- Да, я машинально…Я просто!…
- Нет, ты спас меня!

- Я тоже видела этих двоих дураков!

     Она по-девичьи несмело придвинулась ко мне и, не рассчитав порыва, стукнулась лбом о мой подбородок. Тут же, не растерявшись, хихикнула и решительно продолжила разговор, но я заметил, как её смуглые щеки несколько изменили цвет.

     Отвечал ей: что был такой товарищ учёный Гильдестерн – философ в пятом поколении, так вот по его мнению: «Познанная закономерность становится властелином собственного я, а до тех пор законы деятельности представляются нам как нечто чуждое».

      Собственно, эта фраза и застала нас перед столом дежурного по вокзалу, лысеющего толстяка в синей униформе с изляпанными манжетами и истекающей крупными каплями пота физиономией. Он нас безучастно выслушал, словно мы ему принесли счёт за только что состоявшийся неудовлетворительно лёгкий ужин в одно лицо. И почему-то меня попросил показать билет на мой поезд, что я безотлагательно сделал.

     Безразлично вежливая фигуристая дама в обтягивающем синем проводила нас в пустующую комнату матери и ребёнка, существующую при вокзале скорее для галочки. Пока мы шли по крашеным бетонным пролётам, Лора показывала мне взглядом, озорно выпучивая глаза, как впереди непомерно виляющие бёдра вели нас, и прикрывала ладошкой смешливый ротик.

     «Теперь ты мой мам, а я твой киндер», - плюхнулась она на единственный хромой диван, сопроводивший приземление облачком пыли. Я раздёрнул  тяжёлые занавеси на сплошном стеклянном окне, и мы продолжили говорить.

     «Значит, ты считаешь, что все закономерности познания одинаковы для всех?», - подтвердил я наши достижения в беседе.

«Не только одинаковы, но и естественным образом ведут каждого индивидуума к пониманию одних и тех же вещей…», - отвечала она совершенно серьёзно. Было так странно видеть перед собой  худенькую смуглую, не по местности, девочку, свободно рассуждающую об устройстве вселенной с человеком, которого она знала от силы часа полтора. Но выкрашенные розовым стены, две зарешеченные детские кроватки, чета полузасаленных кресел с трёхногим столиком между ними и пыльный, пронизывающий комнату насквозь, солнечный свет, в котором, как в луче проектора, бродил я, создавали реальность, в которой нельзя было сомневаться.

     «…Я бы вообще сказала, - добавила Лора, - …что мы, развиваясь, проходим всегда один и тот же путь. Так было до нашей эры, так есть и сейчас. И тем, кто в начале или середине пути, очень трудно понять тех, кто в его конце, хотя скорей всего конца у него нет. Есть только иллюзия многообразия мира, потому что его населяют люди, находящиеся на разных этапах своего развития. Им просто кажется, что все они такие разные…, а на самом деле одинаковые, как капли воды, и летят в одну сторону.  Природа иногда выдаёт свой обман, производя на свет близнецов, нивелируя случайность якобы разными характерами, но вы же понимаете, что в глобальном смысле, как сейчас говорят, это дешёвая отмазка. Да и никто не заглядывает в эти глубины. Всех устраивает существующее положение вещей. Кто же откажется быть личностью? Да ещё неприкосновенной, да ещё со своими взглядами и суждениями на всё. Вот отсюда и жуткая неразбериха нашей жизни».

      Дверь в комнату открылась, и снова вошла фигуристая дама в синем. В руках у неё был поднос с чаем и бутербродами. В комнате сразу запахло сыром, колбасой – захотелось есть. Дама сообщила, что вопрос решён: отец Лоры должен приехать к вечеру, а пока он просил её немедленно перезвонить.

      Много лет спустя, когда я оброс знакомствами и заматерел в литературных кругах, в своём кабинете на невероятном этаже, где размещался офис нашего издательства, я принимал одного автора. Он был высок, худощав и непреклонен. Как он кричал, что все люди разные, что на вкус и цвет-товарища нет, что его сюжет, названный в моей рецензии «мелким», есть самая глубина сегодняшнего времени. И какое я право имею судить его текст, по каким-то только мне одному известным законам, ведь его роман может найти своего читателя. Я успокоил его. Было в его глазах, прикрытых современными очками, какое-то стремление узнать: да почему же так-то всё! Мы выкурили по сигаретке. И я рассказал ему про Лору. Он ушёл и забрал с собой рукопись. Не уверен, понял ли он что-либо, но иногда познание всего одной истины делает тебя богатым и обеспеченным навсегда.  

     Лора как-то нехотя сползла с диванчика и отправилась за дамой в синем. Я же, пережёвывая бутерброд и запивая его тёплым и сладким, призадумался: «Невероятная встреча…, удивительное знакомство. Интересно, кто её отец? У такого совершенства должен быть очень необычный отец, просто какой-то должен быть суперский отец!... Этапы развития!... Интересно, а где нахожусь? Ну, во-первых, если я понимаю и принимаю то, о чём говорит Лора, – это уже не мало. Во-вторых, её интерес ко мне не случаен… и тут я вспомнил про случайности…»

Я вспомнил, что когда-то понял одну очень простую, но достаточно странную вещь, на которую меня случайно сподвигнула моя сослуживица. Она, оказывается, каждый день звонила моему начальнику и сообщала, на сколько минут я опоздал на работу или ушёл раньше. Когда я пришёл разбираться в бухгалтерию, почему мне недоплатили – это и выяснилось. С тех пор я стал сортировать людей на плохих и хороших, тёмных и светлых. Причём, плохо понимал, по каким же признакам я определял цвет человека. Достаточно ли я сам был тогда светел и был ли вообще положительным героем? Что-то внутри меня само это делало. Так я познал добро и зло, хотя до этого был абсолютно инертен. Порхал, как сонный мотылёк. Всё это теперь удивительным образом совпадало со словами Лоры. Но тогда, не ведая более ничего, я просто делил окружающих на два лагеря. Общался со светлыми, а тёмных игнорировал. Такое незатейливое деление привело к тому, что постепенно я остался один. «Это крах!», - думал я тогда. Тёмные были везде. Особенно их было много в начальствующих эшелонах, да все они там были черны. Мне приходилось менять работу за работой, потому что я везде натыкался на обман, несправедливость и просто хамское к себе отношение. За эти жалкие гроши, что мне платили, из меня пытались выжать даже мою совесть, которая героически не хотела сдаваться. Создавалось впечатление, что все деньги мира сосредоточились в руках у тёмных. Устроившись в очередной раз на новое место работы, как-то в курилке я познакомился с мужчиной средних лет, таким же отчаявшимся как я. Мы рассказали друг другу всё, причём он начал первый. Просто начал рассказывать, даже не глядя на меня, что напоминало сигнал SOS, выдаваемый в эфир, в надежде, что его кто-нибудь услышит. И я услышал. Теперь нас было двое.

     Здесь я задержался. У меня появился друг. Ещё через некоторое время мы нашли и третьего. Он выдал себя так: будучи журналистом, прошёл на заседание местной думы и сказал по громкой связи всё, что о них думает. Это показали в новостях, и бедолаге пришлось заплатить штраф. Мы его поняли, нашли и вывели из запоя. Помню, как он шутил: «…в паспорте или характеристике нужно писать тёмный ты или светлый. Представь такую фразу: в нашем коллективе одни светлые, правда есть темный, но он специалист хороший и мы его по большей части стараемся нейтрализовать...». «Хорошо бы так, только сейчас всё наоборот…»,- отвечали мы ему, и кажется, ещё грустно смеялись.

     До этого мы не знали друг друга и никогда не встречались, но наше видение мира совпало. Мы даже говорили про это одинаковыми словами и выражениями. Здесь Лора тоже оказалась права. Тогда мы трое находились на одной и той же ступеньке…»

     Дверь неслышно открылась. В комнату вернулась Лора. Я даже слегка вздрогнул, обернувшись. Её слишком живой ум начинал вызывать у меня не только уважение и восторг. Вдруг я почувствовал, что передо мной стоит и смотрит на меня высшее существо. Изучает меня изнутри, перебирает по очереди все мои извилины. Я даже допустил мыслишку, что она вообще не с нашей планеты. Может, это и есть контакт! Боже…, какие глупости лезут в голову!

- Тебя папочка попросил побыть со мной, пока он не приедет, - проворковала весело Лора, - Ты же меня одну не бросишь?

-  Не брошу…, - ответил я эхом и будто сам себя услышал: такой тихий сомневающийся голос. Мой ли он?

- Мне нужно выйти…в туалет, - я посмотрел на часы до отхода моего поезда, который должен был унести меня в мою скучную и размеренную жизнь, оставалось двадцать минут. У меня не было и тени сомнения в том, что я останусь. Даже не знаю, зачем я вышел, наверное, попрощаться с самим собой наедине.

    Билет в кассах у меня назад не приняли. Я ещё постоял в нерешительности, держа в руке эту уже не нужную бумажку – пропуск в бывшее «моё». Зачем-то аккуратно сложил её в четыре раза и опустил в чёрный домик урны. Вокруг, на мой поезд торопились люди с чемоданами на колёсиках и без, с авоськами сумками и пакетами. Ребёнок невнятного пола перепутал меня с родителем, взял за руку и повёл к выходу на перрон. Тут же отыскалась мама и отобрала меня у него. Глаза её говорили: уж извините …такая спешка!

     Затем, я спустился в камеру хранения и освободил из заточения свой саквояж, набитый местными книгами, сувенирами и безделушками: «Что-нибудь Лоре подарю…». В пальцах странно покалывало, голова чуть кружилась от неизвестности и тайного предвкушения. «Наверное, это и есть тот долгожданный миг!…», - думалось мне. 

     Хотел ещё купить пирожных в буфете, но оказалось, что для меня это сейчас не по карману, и кажется, забыл деньги в монетнице на прилавке вокзального буфета.

     Вот я уже перед дверью, за которой ждёт меня Лора. Вот я её открываю. Она, неуверенная, стоит и смотрит в окно, туда, на людный перрон, где, по её пугливому мнению, должен был безразлично уезжать я. Глупая! Объявили отправление  моего поезда, два коротких гудка с железным лязгом сдвинули с места мой состав. И тут я закрыл глаза, потому что сердце, моё давно замерзшее сердце, растопилось и потекло.

     Она совсем не умела целоваться, но сделала это настойчиво, даже по-деловому. Мне оставалось только обнять её, с грохотом уронив саквояж на свою ногу.

      Потом мы болтали, обнявшись на хромом диванчике, и так держали друг друга, словно боялись, что неожиданно испаримся. Я пообещал Лоре, что познакомлю её с такими же, как мы. Она удивилась и обрадовалась с каким-то еле заметным сомнением. Спросила только, разбираются ли они в теософии Вицбурга и помогут ли перевести работы Ушуху Ано. Конечно, отвечал я, мои друзья ещё и не такое могут! Затем мы спорили о концепции преобразования образов в полотнах художника Северного, прошлись по культуре Японии, не сошлись во мнениях по поводу седьмого абзаца в романе Тойё «Оригами» и даже напевали песенки Зои Ященко.

     Устали.

- Скажи, - спросил я после недолгого молчания, ибо разговором с ней невозможно было насытиться так сразу,- но ведь нельзя всё время жить в такой враждебной среде, где тебя предают, кидают, потрошат, как рождественскую индейку во имя невнятных целей. Может, взять да всё всем объяснить.

- Хотела бы я послушать, как ты это будешь делать, - устало улыбнулась Лора и ещё ближе прижалась ко мне, словно только это теперь имело значение.

- Значит, шансов улучшить ситуацию нет?

- Мне папа ещё про это не рассказывал, но сама я думаю, что есть. Всегда нужно стремиться быть добрым.

- А кто твой отец?

- О-о, - прошептала Лора, засыпая на моём плече,- он такой справедливый, как ….

     Что мне ещё было желать? В этой наполненной пустоте, в этом цивилизованном кошмаре. Я готов был сидеть вместе с ней вечность, потому что вечность была освещена. Всё же остальное мне казалось теперь неким тёмным ничто, где я ранее ходил с фонариком, высвечивая только черноту впереди себя.

     Наверное, стоит вот так долго ждать и жить, и терпеть свою попираемую жизнь, чтобы однажды узнать, почувствовать, что вот значит как – «последние станут первыми». И даже не это главное, теперь я полностью свободен от окружавшей меня черноты и ничем ей не обязан, совершенно ничем. И мои друзья, и я, и Лора чётко знаем, что это настоящая свобода, я уверен в этом. Нас теперь четверо, а это уже целый новый мир, если не считать того, кто сейчас должен приехать за своей заблудившейся дочкой.

Я представлял, как он заберёт нас отсюда: мы обязательно заедем за моими друзьями и большая серебристая машина довезёт нас до самых дверей того места, где пространство раздвинется и мы просто шагнём в другое, и волны времени сомкнутся за нами навсегда. А там…там всё будет не так как здесь…счастливые солнечные дни…

     Ещё через какое-то время в коридоре, раздались громкие волнительные возгласы, послышались близкие шаги, дёрнулась ручка двери.

     Я осторожно подвинул сонную головку Лоры со своего плеча на диванную подушку и поспешил подняться навстречу вошедшему.