Главная → Проза → Малые формы → Новеллы → Нора экскаватора

Нора экскаватора

17 января 2015 - Дмитрий Криушов
article265703.jpg
НОРА ЭКСКАВАТОРА
(На фото - то, чего уже нет) 

«Нет, со мной точно что-то нехорошее творится», - вздохнул я про себя, проходя мимо трамвайной остановки, на которой компания из молоденьких, лет по четырнадцать-пятнадцать девчушек, дружно смолила тонкими сигаретами и неуклюже, совсем по-детски, но тем ещё отвратительнее, материлась. Стараясь ничего не слышать, я снова вздохнул: «Лет двадцать назад, я бы, наверное, поговорил с этими дурами сопливыми по-хорошему. Шутя, но доходчиво разъяснил, что «есть добро и зло», а теперь вот иду себе, иду и иду… вот ещё пять шагов, и я уже почти забыл про них, таких беззащитных и безобразных. Неужто я с годами настолько равнодушный, а следовательно – никчёмный, стал? Только собственное спокойствие и ценю в жизни? Вроде, нет: за родных жизнь готов отдать. За некоторых друзей – тоже. Даже за Родину, хотя и не пишут это слово сейчас с большой буквы, могу и готов пожертвовать, однако: где она теперь, моя родина? В земле, лесах-морях, да чёрной нефти? Или же - в душе»?

С опаской, чтобы по наледи тротуара невзначай не поехала нога, я пошёл по самой кромке пешеходной дорожки, там, где после внезапного потепления ещё остался хоть какой-то снег. Уж лучше грязный, весь в окурках, снег, чем гололёд. Эх, «жизнь моя – жестянка», как пел мультяшный Водяной. Хороший был мультик, добрый и душевный. Советский, одним словом. Увы, но навсегда прошли те времена, вот и меня «того», прежнего, с живой душой и ясными глазами, уже нет. Так смирись же, человек: когда у тебя полжизни за спиной, душа твоя волей-неволей начинает черстветь, отвердевает роговыми пластинами язв неизбытого прошлого; она, когда-то стремившаяся к чистому и прекрасному, незаметно и неотвратимо привыкает к грязи и суете обыденности. Был человек, как человек, а стал циник. Ибо душа твоя, человек, уже не желает страстей, не ждёт она безоблачного счастья но, облачившись непробиваемой бронёй разума, запрещает органам чувств говорить всю правду об окружающем мире. И не надо её за это винить: устала она, отплакалась, - вот и живёт, как может. И – радуется, как Бог на душу положит.

Самая же великая радость для души – это дети. Свои ли, чужие – не столь важно; главное, что в них есть ещё то светлое восприятие, та чистая полнота чувств и искренность переживаний, которых мы, взрослые - увы – уже сами себя лишили. Куда ведь ни посмотри – всюду постные, озабоченные лица. Вон, от «Алатыря» мне навстречу старушенция в горку пыхтит – ковыляет, тележку за собой катит. Накупила, верно, «подешевевшей» гречки в гипермаркете, а теперь уже раскаивается, что столь много взяла. Тех, кто, поскальзываясь и чертыхаясь, вслед за нею взбирается на крутую горку, я вижу недостаточно отчётливо, но ничуть не сомневаюсь, что настроение у них ничуть не лучше бабкиного. Чуть было не поскользнувшись сам, и будучи больше занят поиском наиболее безопасного пути, чем созерцанием прохожих и любованием надписями на заборе, я даже не сразу обратил внимание на возникшую передо мной живую преграду. В досаде пытаясь её обойти, я, тем не менее, весьма обрадовался, внезапно разглядев в хозяине протянутой мне ладони своего старого товарища из Горного института Пашу, с которым мы не виделись добрый десяток лет. Причём – гуляющего напару с какой-то мелочью мужского пола в придачу. «Мелочь» звалась Даниилом, ему оказалось аж пять годочков, и являлся он никем иным, как внуком Пашки.

- Значит, ты совсем взаправдашний дед уже, - с наигранным ехидством подмигнул я товарищу, настраиваясь на неожиданный разговор. – А бороду чего не отрастишь тогда? К Новому бы году, а?
- Не, я сперва третьего внука дождусь, - явно гордясь своим семейством, ответил Павел, – А к следующему, так и быть, отращу. Данька, вон – первый внук; Женька – второй, он дома сидит, чихает. Теперь ждём Костю. К марту должен народиться, если доктора не врут. УЗИ показало, что опять пацан будет. Три внука – три богатыря! Цени! А у тебя, Дим, как с этим?
- А я-то тут при чём?! - стушевался я, неуклюже отшучиваясь. - Да и как-то рановато моему будет, пусть пока в универе доучится, а там….

Не успел я досказать свою нестройную мысль, как наш диалог перебил Данька, вцепившийся в полу пуховика моего товарища:
- Деда, а деда? Мозно, я с голоцки побегу?
- Сперва поздоровайся с дядей Димой, познакомься, как следует, а затем уже и вопросы задавай, - деланно нахмурился Паша.
Кроха, ничуть не огорчившись выговору, протянул ко мне свою умилительную ладошку:
- Дластвуй. Давай знакомиться, дяденька. Я – Данецька.
- А я – дядя Дима, - присел я перед мальчиком на корточки, любуясь его серенькими, с искорками, глазками.
- А щас - мозно? – выскользнув из моего осторожного объятия, вновь нетерпеливо обратился к деду Данька. - До магазина!

Я с недоумением взглянул на предмет вожделения малыша: ближайший от нас магазин находился по ту сторону улицы, и именно к нему стремилась горочка, на одном из хребтов которой мы все втроём и находились. Её в Екатеринбурге ещё называют «Московской горкой», ибо протянулась она вдоль Московской улицы.
- До цветочного! - погрозил ему пальцем дед. - И не магазин это, а киоск!

У меня на сердце слегка отлегло: «Цветы» были на нашей стороне. Однако же – метров на сто вниз по склону, а асфальт, то оттаивающий, то промерзающий при непредсказуемой уральской погоде – вещь самая коварная. Неужто это по всему белу свету погода так всего за пару десятилетий поменялась? Декабрь-месяц ведь на дворе, самые короткие дни в году и – плюс! Минус тридцать, а то и все сорок должно быть, а тут – дождь и слякоть, как в Европе. Впрочем, куда как хуже: вон, даже аморфные, но многочисленные дворники из Азии, и те не успевают приводить пешеходные дорожки в порядок. Когда мальчонка «задал стрекача» под горку, я почти успокоился: крепкие ножки у пацана, и шажки у него уверенные, прыткие. Такой не должен на мелкой выбоинке оступиться, да на кочке споткнуться. Добежит, заливаясь счастливым смехом, до «Цветов»; нас, стариков, дождётся, и ничегошеньки-то с ним не случится. Однако же мальчик вдруг остановился метрах в тридцати от нас и, наклонившись, восторженно прокричал, указывая ручкой вправо:
- Дыра! Деда, смотри, какая дырра! – раскатисто, уже ничуть не картавя, напирал он на «р», - Дядя Дима! Дыра! Дыррендия!

Усмехнувшись на непроизвольную аллюзию, я пригляделся к строительному забору, под который заглядывал Данька. Вот ведь какая странность: десятки раз проходил мимо этого забора, и ни разу не отметил, что под ним такущая… дырендия. Да, именно что «дырендия»: метра два с половиной по горизонтали и почти метр – по вертикали. Даже интересно, зачем нужен забор, когда в нём такие дыры?
- Вот это дыра! – нагнувшись, охотно подхватил энтузиазм внука Паша, делая вид, что разглядывает нечто, находящееся по ту сторону забора.

- Это не просто дыра, - пришёл мне на ум ещё один мультик, на сей раз – про Винни-Пуха, отчего здравый смысл в моей голове окончательно капитулировал перед полётом фантазии. – Это – нора! Это – логово злого экскаватора! Прокопал себе со стройки нору, а по ночам, когда все спят, он оттуда на охоту выходит!
- А на кого? – с опаской отступил на шажок мальчик от дыры, пряча руки за спину. – На нас, да? На людёв?
Заметив, что мой товарищ дотронулся указательным пальцем до виска, явно намекая на мой не вполне уместный по тёмному времени суток полёт фантазии, я поспешил исправить положение, усугубив его уточнением:
- Нет, Данечка, не на людей. Вернее – не совсем на людей, а на их память. По ночам он тихо-тихо оттуда, из норы, - перешёл я на шёпот, - выползает и, утробно урча, ищет себе лакомую добычу. И нет ничего слаще для экскаватора, как сожрать чей-нибудь старый дом. А с ним - чью-то память.
- А мы… мы в новом доме зывём! – ещё дальше отошёл от дыры Даня, прячась за спину деда. – Мы же для него невкусные, да? Да, дядя Дима?
Поправляя вязаную, с белыми олешками на синем фоне, шапочку на голове ребёнка, Паша решил снизить накал страстей:
- Совсем невкусные, Данечка. И дом-то у нас новый, некрасивый, да и дрянь к тому же. Нет, Дим, ты представляешь? Дому и пяти лет ещё нет, - обратился он ко мне возмущённо, показывая рукой на стоящую неподалёку стеклянную высотку, - а уже всё сыпется! Штукатурка со стен аж кусками отваливается, в щели отовсюду дует, сантехника засоряется, а лампочки хоть каждый день меняй – перегорают, сволочи! Хоть керосинку ставь. Дешевле выйдет.
- Перепады напряжения такие, что ли? – догадался я о причине сей напасти.
- Да там везде перепады, - отмахнулся Пашка. – Всё криво-косо! Одним словом, какие строители, такие и дома. Так что, Данька, никто наш дом не съест, можешь спать спокойно. Беги, вон, до «Цветов», - шутя, поддал он внука ладошкой пониже спины, - а мы с дядей Димой скоро подойдём.

Но – мальчика не вполне успокоило такое разъяснение природы вкусовых предпочтений строительного монстра; он, по-прежнему крепко ухватив деда за указательный палец, вдруг принялся испытывать меня своим безгрешным взглядом:
- Ты, дядя Дима - старый. И деда Паша с бабой Людой – тоже старые, да? Значит, экскаватор на вас охотится?
- Старые, - ничтоже сумняшеся согласился я, подмигивая товарищу.- Но шибко уж некрасивые, - и я состроил гримасу Карабаса Барабаса, отчего мальчик рассмеялся. – И потому злому экскаватору мы не нужны. Ни я, ни твои бабушка с дедушкой. Им нужен именно ты, и твоя память!
Такое замечание «Карабаса» Даньке совершенно не понравилось, он бросил обиженный взгляд сперва на меня, затем с опаской, и даже – зло посмотрел в дыру:
- Фигу тебе, эскаватол! – показал он дулю «дырендии», а затем просиял. – А давайте мы эту нору засыплем!

- Это дяди Димы экскаватор, пусть он и засыпает! – высказал своё недовольство Паша, добавив потише. - Ты чего ребёнка-то пугаешь?! Совсем сдурел?
- Не получится засыпать, Данечка, - игнорируя слова товарища, обратился я к мальчику. – Здесь засыплем, он в другом месте себе новый выход из логова прокопает. В два счёта! И – вновь на охоту.
Мальчик, насупившись и поджав губки, окинул взглядом протянувшийся на целый квартал строительный забор, задумался, сжал кулачки и твёрдо произнёс, топнув ножкой:
- Я тебя не боюсь, эскаватол! Я уже больсой! У меня калас есть! Я тебя убью!
- Калач? – недопонял я.
- Калас! Автомат такой есть, - снисходительно пояснил кроха. – Ницево-то ты не знаешь, дядя Дима.
- Калаш – это хорошо, - одобрил я, но во избежание опасности того, что у мальчика может развиться желание решать все вопросы силой, предупредил. – Только учти, Данечка: не все экскаваторы – злые. С виду они вроде одинаковые, почти как люди – тоже похожие, но все они – разные. Большинство – добрых, но есть и злые. Добрые экскаваторы строят, злые же – рушат. Стрелять надо только тех, кто подкрадывается к старым домикам. А ещё лучше – звонить мне: так-то мы и роту злых экскаваторов победим. Вместе же лучше, Данечка? Паша, а и на самом деле, запиши-ка ты мой телефон. Вдруг увидите, что поблизости опять что-нибудь собираются сносить– звони немедленно, договорились?

Поняв, что взрослым на импровизированном «военном совете» уже не до него, мальчишка с криком «Я – до киоска!» побежал вниз по склону.
- Ты хандришь, что ли? Случилось чего? – настороженно посмотрел на меня Паша, доставая свой телефон. – Может, помочь тебе чем?
- Хандрю, - кивнул я. – Случилось. Давно уже. А помочь можно, и даже нужно. Как я понял, ты сейчас в этом вот тюремном замке живёшь? – бросил я взгляд на высотку, напоминающую Гатчинский замок-переросток.
- Ну, да, здесь.
- Ты перекрёсток Сакко-и-Ванцетти с Куйбышева видел? Совсем рядом с тобой. Половину квартала ведь снесли. Вон этот самый монстр, что покуда в логове, и снёс. Красивые были домики, Паша. И в девятнадцатом веке они были, да и двадцатый худо-бедно пережили. Помнишь ведь их? Аккуратные такие, с резными наличниками и каменным цоколем. Память ведь снесли, Паш. Причём – не столько мою и твою; мы-то помним и, быть может, не забудем этой красоты. Его, вон, - помахал я ладонью в ответ приплясывающему возле «Цветов» внуку Паши, -  и наших детей, да внуков, память загубили. - У Данечки и памяти-то такой покуда нет, а её уже украли, понимаешь? Будущее у него украли. Красоту на бабло разменяли. Оттого-то я, брат, и хандрю.

Мой товарищ, задумчиво посмотрев на уютное здание бывшего уездного училища, чудом уцелевшего от вакханалии новостроек, перевёл взгляд направо, где уже громоздился очередной «тюремный замок» и нахмурился: - Диктуй свой номер.
….
Вот уже три недели как прошло с той встречи, но мы ни с Пашей, ни с его внуком покуда не виделись. Зато почти каждый вечер ко мне поступает вызов с его телефона, и детский голосок радостно докладывает в трубку: «Дядя Дима, на моём уцастке злых эскаватолов не обналузено».

© Copyright: Дмитрий Криушов, 2015

Регистрационный номер №0265703

от 17 января 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0265703 выдан для произведения:
НОРА ЭКСКАВАТОРА
(На фото - то, чего уже нет) 

«Нет, со мной точно что-то нехорошее творится», - вздохнул я про себя, проходя мимо трамвайной остановки, на которой компания из молоденьких, лет по четырнадцать-пятнадцать девчушек, дружно смолила тонкими сигаретами и неуклюже, совсем по-детски, но тем ещё отвратительнее, материлась. Стараясь ничего не слышать, я снова вздохнул: «Лет двадцать назад, я бы, наверное, поговорил с этими дурами сопливыми по-хорошему. Шутя, но доходчиво разъяснил, что «есть добро и зло», а теперь вот иду себе, иду и иду… вот ещё пять шагов, и я уже почти забыл про них, таких беззащитных и безобразных. Неужто я с годами настолько равнодушный, а следовательно – никчёмный, стал? Только собственное спокойствие и ценю в жизни? Вроде, нет: за родных жизнь готов отдать. За некоторых друзей – тоже. Даже за Родину, хотя и не пишут это слово сейчас с большой буквы, могу и готов пожертвовать, однако: где она теперь, моя родина? В земле, лесах-морях, да чёрной нефти? Или же - в душе»?

С опаской, чтобы по наледи тротуара невзначай не поехала нога, я пошёл по самой кромке пешеходной дорожки, там, где после внезапного потепления ещё остался хоть какой-то снег. Уж лучше грязный, весь в окурках, снег, чем гололёд. Эх, «жизнь моя – жестянка», как пел мультяшный Водяной. Хороший был мультик, добрый и душевный. Советский, одним словом. Увы, но навсегда прошли те времена, вот и меня «того», прежнего, с живой душой и ясными глазами, уже нет. Так смирись же, человек: когда у тебя полжизни за спиной, душа твоя волей-неволей начинает черстветь, отвердевает роговыми пластинами язв неизбытого прошлого; она, когда-то стремившаяся к чистому и прекрасному, незаметно и неотвратимо привыкает к грязи и суете обыденности. Был человек, как человек, а стал циник. Ибо душа твоя, человек, уже не желает страстей, не ждёт она безоблачного счастья но, облачившись непробиваемой бронёй разума, запрещает органам чувств говорить всю правду об окружающем мире. И не надо её за это винить: устала она, отплакалась, - вот и живёт, как может. И – радуется, как Бог на душу положит.

Самая же великая радость для души – это дети. Свои ли, чужие – не столь важно; главное, что в них есть ещё то светлое восприятие, та чистая полнота чувств и искренность переживаний, которых мы, взрослые - увы – уже сами себя лишили. Куда ведь ни посмотри – всюду постные, озабоченные лица. Вон, от «Алатыря» мне навстречу старушенция в горку пыхтит – ковыляет, тележку за собой катит. Накупила, верно, «подешевевшей» гречки в гипермаркете, а теперь уже раскаивается, что столь много взяла. Тех, кто, поскальзываясь и чертыхаясь, вслед за нею взбирается на крутую горку, я вижу недостаточно отчётливо, но ничуть не сомневаюсь, что настроение у них ничуть не лучше бабкиного. Чуть было не поскользнувшись сам, и будучи больше занят поиском наиболее безопасного пути, чем созерцанием прохожих и любованием надписями на заборе, я даже не сразу обратил внимание на возникшую передо мной живую преграду. В досаде пытаясь её обойти, я, тем не менее, весьма обрадовался, внезапно разглядев в хозяине протянутой мне ладони своего старого товарища из Горного института Пашу, с которым мы не виделись добрый десяток лет. Причём – гуляющего напару с какой-то мелочью мужского пола в придачу. «Мелочь» звалась Даниилом, ему оказалось аж пять годочков, и являлся он никем иным, как внуком Пашки.

- Значит, ты совсем взаправдашний дед уже, - с наигранным ехидством подмигнул я товарищу, настраиваясь на неожиданный разговор. – А бороду чего не отрастишь тогда? К Новому бы году, а?
- Не, я сперва третьего внука дождусь, - явно гордясь своим семейством, ответил Павел, – А к следующему, так и быть, отращу. Данька, вон – первый внук; Женька – второй, он дома сидит, чихает. Теперь ждём Костю. К марту должен народиться, если доктора не врут. УЗИ показало, что опять пацан будет. Три внука – три богатыря! Цени! А у тебя, Дим, как с этим?
- А я-то тут при чём?! - стушевался я, неуклюже отшучиваясь. - Да и как-то рановато моему будет, пусть пока в универе доучится, а там….

Не успел я досказать свою нестройную мысль, как наш диалог перебил Данька, вцепившийся в полу пуховика моего товарища:
- Деда, а деда? Мозно, я с голоцки побегу?
- Сперва поздоровайся с дядей Димой, познакомься, как следует, а затем уже и вопросы задавай, - деланно нахмурился Паша.
Кроха, ничуть не огорчившись выговору, протянул ко мне свою умилительную ладошку:
- Дластвуй. Давай знакомиться, дяденька. Я – Данецька.
- А я – дядя Дима, - присел я перед мальчиком на корточки, любуясь его серенькими, с искорками, глазками.
- А щас - мозно? – выскользнув из моего осторожного объятия, вновь нетерпеливо обратился к деду Данька. - До магазина!

Я с недоумением взглянул на предмет вожделения малыша: ближайший от нас магазин находился по ту сторону улицы, и именно к нему стремилась горочка, на одном из хребтов которой мы все втроём и находились. Её в Екатеринбурге ещё называют «Московской горкой», ибо протянулась она вдоль Московской улицы.
- До цветочного! - погрозил ему пальцем дед. - И не магазин это, а киоск!

У меня на сердце слегка отлегло: «Цветы» были на нашей стороне. Однако же – метров на сто вниз по склону, а асфальт, то оттаивающий, то промерзающий при непредсказуемой уральской погоде – вещь самая коварная. Неужто это по всему белу свету погода так всего за пару десятилетий поменялась? Декабрь-месяц ведь на дворе, самые короткие дни в году и – плюс! Минус тридцать, а то и все сорок должно быть, а тут – дождь и слякоть, как в Европе. Впрочем, куда как хуже: вон, даже аморфные, но многочисленные дворники из Азии, и те не успевают приводить пешеходные дорожки в порядок. Когда мальчонка «задал стрекача» под горку, я почти успокоился: крепкие ножки у пацана, и шажки у него уверенные, прыткие. Такой не должен на мелкой выбоинке оступиться, да на кочке споткнуться. Добежит, заливаясь счастливым смехом, до «Цветов»; нас, стариков, дождётся, и ничегошеньки-то с ним не случится. Однако же мальчик вдруг остановился метрах в тридцати от нас и, наклонившись, восторженно прокричал, указывая ручкой вправо:
- Дыра! Деда, смотри, какая дырра! – раскатисто, уже ничуть не картавя, напирал он на «р», - Дядя Дима! Дыра! Дыррендия!

Усмехнувшись на непроизвольную аллюзию, я пригляделся к строительному забору, под который заглядывал Данька. Вот ведь какая странность: десятки раз проходил мимо этого забора, и ни разу не отметил, что под ним такущая… дырендия. Да, именно что «дырендия»: метра два с половиной по горизонтали и почти метр – по вертикали. Даже интересно, зачем нужен забор, когда в нём такие дыры?
- Вот это дыра! – нагнувшись, охотно подхватил энтузиазм внука Паша, делая вид, что разглядывает нечто, находящееся по ту сторону забора.

- Это не просто дыра, - пришёл мне на ум ещё один мультик, на сей раз – про Винни-Пуха, отчего здравый смысл в моей голове окончательно капитулировал перед полётом фантазии. – Это – нора! Это – логово злого экскаватора! Прокопал себе со стройки нору, а по ночам, когда все спят, он оттуда на охоту выходит!
- А на кого? – с опаской отступил на шажок мальчик от дыры, пряча руки за спину. – На нас, да? На людёв?
Заметив, что мой товарищ дотронулся указательным пальцем до виска, явно намекая на мой не вполне уместный по тёмному времени суток полёт фантазии, я поспешил исправить положение, усугубив его уточнением:
- Нет, Данечка, не на людей. Вернее – не совсем на людей, а на их память. По ночам он тихо-тихо оттуда, из норы, - перешёл я на шёпот, - выползает и, утробно урча, ищет себе лакомую добычу. И нет ничего слаще для экскаватора, как сожрать чей-нибудь старый дом. А с ним - чью-то память.
- А мы… мы в новом доме зывём! – ещё дальше отошёл от дыры Даня, прячась за спину деда. – Мы же для него невкусные, да? Да, дядя Дима?
Поправляя вязаную, с белыми олешками на синем фоне, шапочку на голове ребёнка, Паша решил снизить накал страстей:
- Совсем невкусные, Данечка. И дом-то у нас новый, некрасивый, да и дрянь к тому же. Нет, Дим, ты представляешь? Дому и пяти лет ещё нет, - обратился он ко мне возмущённо, показывая рукой на стоящую неподалёку стеклянную высотку, - а уже всё сыпется! Штукатурка со стен аж кусками отваливается, в щели отовсюду дует, сантехника засоряется, а лампочки хоть каждый день меняй – перегорают, сволочи! Хоть керосинку ставь. Дешевле выйдет.
- Перепады напряжения такие, что ли? – догадался я о причине сей напасти.
- Да там везде перепады, - отмахнулся Пашка. – Всё криво-косо! Одним словом, какие строители, такие и дома. Так что, Данька, никто наш дом не съест, можешь спать спокойно. Беги, вон, до «Цветов», - шутя, поддал он внука ладошкой пониже спины, - а мы с дядей Димой скоро подойдём.

Но – мальчика не вполне успокоило такое разъяснение природы вкусовых предпочтений строительного монстра; он, по-прежнему крепко ухватив деда за указательный палец, вдруг принялся испытывать меня своим безгрешным взглядом:
- Ты, дядя Дима - старый. И деда Паша с бабой Людой – тоже старые, да? Значит, экскаватор на вас охотится?
- Старые, - ничтоже сумняшеся согласился я, подмигивая товарищу.- Но шибко уж некрасивые, - и я состроил гримасу Карабаса Барабаса, отчего мальчик рассмеялся. – И потому злому экскаватору мы не нужны. Ни я, ни твои бабушка с дедушкой. Им нужен именно ты, и твоя память!
Такое замечание «Карабаса» Даньке совершенно не понравилось, он бросил обиженный взгляд сперва на меня, затем с опаской, и даже – зло посмотрел в дыру:
- Фигу тебе, эскаватол! – показал он дулю «дырендии», а затем просиял. – А давайте мы эту нору засыплем!

- Это дяди Димы экскаватор, пусть он и засыпает! – высказал своё недовольство Паша, добавив потише. - Ты чего ребёнка-то пугаешь?! Совсем сдурел?
- Не получится засыпать, Данечка, - игнорируя слова товарища, обратился я к мальчику. – Здесь засыплем, он в другом месте себе новый выход из логова прокопает. В два счёта! И – вновь на охоту.
Мальчик, насупившись и поджав губки, окинул взглядом протянувшийся на целый квартал строительный забор, задумался, сжал кулачки и твёрдо произнёс, топнув ножкой:
- Я тебя не боюсь, эскаватол! Я уже больсой! У меня калас есть! Я тебя убью!
- Калач? – недопонял я.
- Калас! Автомат такой есть, - снисходительно пояснил кроха. – Ницево-то ты не знаешь, дядя Дима.
- Калаш – это хорошо, - одобрил я, но во избежание опасности того, что у мальчика может развиться желание решать все вопросы силой, предупредил. – Только учти, Данечка: не все экскаваторы – злые. С виду они вроде одинаковые, почти как люди – тоже похожие, но все они – разные. Большинство – добрых, но есть и злые. Добрые экскаваторы строят, злые же – рушат. Стрелять надо только тех, кто подкрадывается к старым домикам. А ещё лучше – звонить мне: так-то мы и роту злых экскаваторов победим. Вместе же лучше, Данечка? Паша, а и на самом деле, запиши-ка ты мой телефон. Вдруг увидите, что поблизости опять что-нибудь собираются сносить– звони немедленно, договорились?

Поняв, что взрослым на импровизированном «военном совете» уже не до него, мальчишка с криком «Я – до киоска!» побежал вниз по склону.
- Ты хандришь, что ли? Случилось чего? – настороженно посмотрел на меня Паша, доставая свой телефон. – Может, помочь тебе чем?
- Хандрю, - кивнул я. – Случилось. Давно уже. А помочь можно, и даже нужно. Как я понял, ты сейчас в этом вот тюремном замке живёшь? – бросил я взгляд на высотку, напоминающую Гатчинский замок-переросток.
- Ну, да, здесь.
- Ты перекрёсток Сакко-и-Ванцетти с Куйбышева видел? Совсем рядом с тобой. Половину квартала ведь снесли. Вон этот самый монстр, что покуда в логове, и снёс. Красивые были домики, Паша. И в девятнадцатом веке они были, да и двадцатый худо-бедно пережили. Помнишь ведь их? Аккуратные такие, с резными наличниками и каменным цоколем. Память ведь снесли, Паш. Причём – не столько мою и твою; мы-то помним и, быть может, не забудем этой красоты. Его, вон, - помахал я ладонью в ответ приплясывающему возле «Цветов» внуку Паши, -  и наших детей, да внуков, память загубили. - У Данечки и памяти-то такой покуда нет, а её уже украли, понимаешь? Будущее у него украли. Красоту на бабло разменяли. Оттого-то я, брат, и хандрю.

Мой товарищ, задумчиво посмотрев на уютное здание бывшего уездного училища, чудом уцелевшего от вакханалии новостроек, перевёл взгляд направо, где уже громоздился очередной «тюремный замок» и нахмурился: - Диктуй свой номер.
….
Вот уже три недели как прошло с той встречи, но мы ни с Пашей, ни с его внуком покуда не виделись. Зато почти каждый вечер ко мне поступает вызов с его телефона, и детский голосок радостно докладывает в трубку: «Дядя Дима, на моём уцастке злых эскаватолов не обналузено».
 
Секретное дело. Гл. 6.
Секретное дело. Глава 8.
Рейтинг: +10 568 просмотров
Комментарии (11)
Серов Владимир # 17 января 2015 в 21:51 +2
Хорошо написало! super
Дмитрий Криушов # 18 января 2015 в 15:54 0
Со стороны виднее 36 Спасибо за визит, Владимир!
Евгений Подборов # 17 января 2015 в 22:04 +1
Нам ли быть в печали?... super
Дмитрий Криушов # 18 января 2015 в 15:50 0
И то верно: нам и море по колено, нам и горе - не беда. Благодарю за отзыв!
Игорь Кичапов # 20 января 2015 в 12:05 +1
Что имеем не храним/цэ/
Грустная конечно история Дима. Был в Суздале, Ростове Великом и канеш в Великом Новгороде.
Вот где память предков прям по сердцу режет. Кстати, жена сделала очень много фото именно резных наличников...
Добра тебе и Удач и это..ты пишы!)))
Дмитрий Криушов # 20 января 2015 в 13:20 +1
А ведь в начале 70-х Свердловск ЮНЕСКО хотело включить в список мирового наследия.... Весь центр был, как игрушечка. С такими вот, как в Суздале, наличниками. И даже - краше, богаче, а потому - затейливее.
Успехов тебе!
Николай Гольбрайх # 21 января 2015 в 22:46 +2
ДМИТРИЙ, ХОРОШАЯ РАБОТА!!! super 50ba589c42903ba3fa2d8601ad34ba1e c0137
Дмитрий Криушов # 22 января 2015 в 19:33 +1
Хорошая работа - та, которая приносит конкретные плоды. А я вот вчера в час ночи опять бегал проверять "адрес" на Чернышевского, и это мне совсем не нравится. Какой тогда толк в моей работе? А снести на сей раз хотят вот что:
Виктор Винниченко # 25 января 2015 в 08:36 +1
live1 Каждый должен делать для спасения исторического наследия то, что может на том месте, куда поставил его бог. Главное - не падать духом. Если Вы делаете богоугодное дело, то и толк будет. live3
Дмитрий Криушов # 25 января 2015 в 14:14 +1
Дай-то Бог. Впрочем, "на Бога надейся, а сам не плошай", не так ли? Благодарю за визит и отзыв.
Алексей Лоскутов # 6 апреля 2015 в 20:09 0
Спасибо Вам, Дмитрий, за замечательный рассказ. Глубокие человеческие чувства раскрываются в этом рассказе. Мне очень приятно осознавать, что мы с Вами одинаково переживаем Всю вакханалию, постигшую нашу страну. Но Россия - наша Родина, и какие бы несчастья и передряги с ней не случились, и как бы ни тяжело это отразилось на нас, но это наша земля и наши русские люди проживают на ней. Поэтому, как бы горько не переносили мы события постигшие Россию, мы не можем не любить свою страну. Извини, что написал я это довольно коряво и сумбурно. Стремился написать покороче. Продолжение моей книги выложено, если хотите - почитайте.
С искренним к Вам уважением А. Лоскутов.