Предвкушение счастья Глава 5

[Скрыть] Регистрационный номер 0293600 выдан для произведения:  
Викторина старалась не замечать неопрятных людей.
Старик избежал её взгляда, словно куча мусора, или жидкая грязь под ногами.
Дочь Родиона Ивановича слишком привыкла к ненавязчивому уюту Лексуса. Лучше всего  было вообше не выходить из особняка, а принимать всех, включая учителей, словно маленькая королевна из «12 месяцев».
Викторина не обьиоа ничего грязного. Вот и теперь она мысленно перенеслась в наполненный публикой корнцертный зал. Наблюдать за самой собой со стороны было очень приятно. Звуки рояля плыли над головами восхищенных слушателей и без промедления заплывали им в уши, лаская барабанные перепонки.
Викторине всегда нравились ярко алые платья. Они гармонировали с её чёрной шевелюрой. Этакое подтверждение зоркости знаменитого французского романиста.
Лексус подъехао не слышно, словно бы сытый кот. Викторина поспешила влезть в его нутно. Там не надо было думать ни о чём кроме будущей славы.
 
Дома было всё, как обычно – чисто и опрятно. Викторина поспешила освободиться от опостылевшей формы – она носила ей по привычке, повинуясь требованиям педагогов. Тело давно уже выросло, и ему стала мала эта нелепая кожура. Взрослость, долгожданна взросость будоражила девичью душу.
- Кондрат Станиславович, - пропела смуглокожая барышня. – Я готова!
Мысли о педагоге тотчас забегали по её нейронам, словно бы ловкие насекомые. Кондрат. Разумеется, годился на роль любовника. Он был бы вполне аддекватен в этой роли.
- Ну почему, почему мне только шестнадцать!?
Искус стать для кого-то желанной сексапильной куколкой был силён. Аикторина слишком легко относилась к своему прекрасному телу, тек неразумная хозяйка не бережёт дорогую фарфоровую вазк, а потом горько собирая рассыпанные по полу осколки.
Викторине стало жарко и весело. Она вдруг представила, как сидит за пианино совершенно раздетая и в сотый раз проигрывает неподдающуюся ей третью часть – знаменитое Рондо.
Она обычно старалась сыграть его весело и с блеском, но проклятые пальцы норовили тотчас запутаться в аппликатуре, запутаться и весёлого говорка выдать противную оскорбляющую слух невнятицу.
Она уже представляла, как будет играть это произведение на большой сцене, будет играть, замирая от восторга и ожидая вполне заслуженных букетов и аплодисментов. Как престарелые меломанки будут радоваться каждому звуку слетевшему со струн рояля.
Отец был бы горд её успехом. Он перестал считать занятие музыкой блажбю, и был уверен, что бесчувственна, словно бы старинный автомат.
Смуглокожее тело Викторины отлично гармонировало с роялем. Она сидела и старательно тревожила то белые, то чёрныфе клвиши – исполняя для невидимых ей слушателей знменитую
c-мольную сонату Людвига ван Бетховена для фортепьяно.
            Нагота дарила ей простор для воображение. Она не нуждалась ни в красивом полупрозрачном платье, ни в том, что на неё падал свет софитов, она пыталась объясниться в любви недоступному и совершенно чуждому ей человеку.
            Она не успела кончить и первой части, как в дверь робко, но в то же время настойчиво позвонили. Обычно Викторина не спешила открывать дверь первему встречному, но она догадывалась, кто пожаловал к ней в гости.
            Это были знаменитые двойняшки Маша и Даша Дроздовы.
 
            Ей пришлось вспомнить и о преступной наготе, и о том, что не вежливо держать подруг по ту сторону двери на скучном апрельском воздухе. Отец приучил её быть внешне терпимой к людям, и от того Викторина поспешно набросила на себя дорогой стёганный халат и поспешила к двери.
            Она оказалась права. Это были сёстры Дроздовы. Милые подражатели давно уже опостылевшей всем куклы-блондинки.
            У Дроздовых не было ничего за душой кроме смазливых мордашек и стойкого желания покорить Москву. Они втайне завидовали Викторине – та  пару раз устраивала им небольшие концерты, старательно проигрывая самые сложные пьесы; сестры смотрели на неё с настороженностью и почтением – так обычно смотрят неискушенные жизнью детсадовцы на свою музыкальную руководительницу.
            Отцу Викторины отчего-то пришлась по душе эта пересахаренная дружба. Она чем-то походила на апельсиновое варенье – сладкое и приторное. Викторина вообще не слишком жаловала цитрусовые – ей милее были слегка поперченные чипсы или длинные и слегка скользковатые так называемые крабовые палочки. Она пользовалась свободой, чтобы зайти в супермаркет и набрать вкусностей по своему желанию, не желая питаться согласно выверенному родителем меню.
            Сёстры Дроздовы были гораздо беднее. Они пытались сделать вид интеллектуалок, но их выдавали небрежно заштопанные колготины или боязливые взгляды на носки своих дурацких ботинок.
            Викториа была уверенна, что сёстры тайно сожительствуют друг с дружкой. Они выглядели странно, словно бы  застигнутые во время соития лесбиянки. Желание повзрослеть, стать, наконец, просто женщиной, а не всеми обожаемой школьницей заставляло Викторину идти ва-банк. Она ощущала, как в её душе пробуждается новое чувство. Оно пьянило и тело, и разум, особенно когда перед внутренним взором возникала виновато –постная физиономия столь желанного педагога.
            Кондрат Станиславович – это имя и отчество она облизывала, словно бы некогда любимый чупа-чупс. Облизывала и ожидала чего-то волшебного, какого-то неизведанного путешествия.
            Даша и Маша освободились от своих пуховиков и виновато, словно наказанные куклы посмотрели на хозяйку дома.
            - Ты – одна? – спросили они хором.
            - Угу! – решила согласиться Викторина.
            Она вдруг подумала, что эти девочки также изнывают от своей телесной неопределенности. Что им опротивели и их школьные одёжки, и то, что они до сих пор ещё только дети.
            Маша и Даша возомнили себя математическими гениями. Они пытались доказать это и другим – особенно уставшим от их настырности педагогам.
            - А мы всё равно в МГУ поступим, - словно давая реплику  «в сторону» пробормотала одна из сестёр.
            Викторина подумала, что без этих бейджиков она вряд ли бы их различила. Таблички с именем и фамилией – чтобы не путать слишком похожих друг на друга сестренок.
- Интересно, а если их раздеть, я их узнаю? – шаловливо подумала Викторина.
- Ты-ы.. что опять на рояле играла? - спросила Маша.
- Ну, играла и что?
- Просто… А мы с Дашкой вчера весь вечер к ЕГЭ по математике готовились. Нам обязательно надо сотню баллов набрать.
- Сотню?  - Викторина едва не расхохоталась. - Слушай, а что там-то собираешься делать?
- Где? – испуганно пробормотала Маша, оглаживая свою форменную юбку и чувствуя, как напрягаются её пока ещё совершенно девственные бёдра.
- В Москве.
- Учиться будем. Я уже всё решила. А потом в США поедем.
- Вот как. А стать там давалкой не боишься?!
- Как, давалкой?
- А так… будете мужикам … отсасывать на пару. У вас же предки лузеры. Сидели бы вы обе в Рублёвске.
Викторину затрясло от злого восторга. Она знала, что эти интеллектуальные нюни побоятся обидеться на неё – дружба с дочерью самого Родиона Оршанского поднимала этих заучек в собственных глазах. Особенно гордилась их «дружбой» Маша.
- Как остсасывать? – она нервно глотнула воздух.
- А так. В никакой МГУ вы не поступите, а пойдете на Тверскую, вот…
В запальчивости она невольно отодвинула полу халата и в прореху, почти двадцать пятым кадром мелькнул её всё ещё неприлично заросший лобок.
- Ты что? без трусов ходишь? – удивленно протянула Маша.
- Хожу… Да и вам не мешало бы…
- Что?
-Раздеться.
- Зачем? – словно бы готовясь совершить подвиг, поинтересовалась смущенная предстоящим ей выбором Маша.
- Так вы сопреете у меня. Чувствуете, какая здесь жарища царит?
Маша покраснела. Она вдруг вспомнила о заношенной грации, о  нелепых трусах, и о том, что она вновь будет слишком похожа на свою сестру-копию.
Она устала постоянно сравнивать себя с Дашей. Даша была её проклятьем – она пыталась приспособиться к миру, стать своей среди более успешных и счастливых  людей– особенно таких, как Викторина уверенных в своей неотразимости в глазах капризкой Фортуны.
- А ты? – насмешливо прозвучал голос Даши.
- Я?
-  Да, ты… Ты тоже разденешься?
Викторина немного испугалась. Она боялась встать вровень с этими лохушками, так капризная Принцесса боится затеряться среди служанок во время утреннего омовения. Не быть для них богиней, такой же, какой была Маргарита на балу к Волланда.
Сёстры прошли в гостиную и, не глядя друг на дружку, принялись оголяться. Им давно уже опостылела детская игра в «Зеркало». То Даша, то Маша становилась отражением для сестры, собираясь понять, что её отличает от данной Господом копии.
Нагота ещё больше уравняла их. Викторина впервые устыдилась своих стыдных зарослей. Она давно мечтала сделаться живой куколкой, вроде той, что была придумана Сказочником Олешей.
 
Нагота не оказалась  не таким страшным проклятьем. Сёстры поглядывали друг на дружку, стараясь не тревожить любопытными взглядами обнаженную хозяйку.
Викторина радостно, словно  бы упиваясь, играла третью часть «Патетической». Она боялась ненароком оскорбить слишком внимательным взглядом свой пупок, или вновь смутить свой лобок. Тот напоминал давно не стриженого гражданина.
- Суперски!.. – сорвалось с губ Даши, стоило роялю замолчать.
- Классно, - поддержала сестру Маша.
- Жалко, что мы так не умеем. – подытожила Даша. – А у тебя, когда концерт?
- В мае… На День Победы.
- До него месяц остался. Но ты здоровски играешь.
Даша и Маша почти приклеились друг к дружке боками и настороженно замолчали. Им было неловко, словно начинающим актрисам на первой репетиции. Словно, словно бы были плохо выученной ролью, они шли на язык неохотно, от них хотелось зевать и прислушиваться к движению внутри живота.
Родители не могли ни подарить ей такого рояля, ни заставить научиться, так классно играть, особенно эту такую бравурную сонату.
Викторина молчала. Она вспомнила, как в прошлом году играла одну из пьес из цикла «Времена года» Чайковского. Это был «Октябрь», с его элегической унылостью, тогда ей тоже хотелось поспешно разнагишаться, словно бы берёзе под порывами осеннего ветра.
Кондрат Станиславович ещё видел в ней ребёнка. Она боялась показаться ему, то слишком юной, то слишком зрелой. Отец, отец лишил её примера поведения женшины, он говорило, что мать с её выкрутасами только развратит её.
Даша знала, кем была её мать до замужества. То, что она раздевалась за деньги, вовсе её не пугало. Она сама намеревалась сыграть эту сонату ещё раз. И вновь нагишом.
Викторина вдруг засмеялась. Она представила, как поднимается на сцену, подходит к инструменту и кланяется. И все смотрят на неё, но стараются не замечать её наготы.
Даша и Маша походили скорей на уборщиц, или вызванных ради утоления похоти путан. Их тела были наполнены стыдливым ожиданием чего-то ужасного. Особенно глупо выглядела Маша, она, то сдвигала, то раздвигала бёдра, пытаясь привыкнуть к своему так некстати оголенному телу.
- А твой отец скоро придёт?
- Да он раньше полуночи  не вернётся. У него сейчас горячая пора.
- А то мы боялись. Вдруг он придёт, а мы тут… голые.
Викторина расхохоталась. Она привыкла видеть подружку с покрасневшим лицом. Машу вгоняла в краску любая чепуха. Она наверняка упала бы в обморок, если бы её тело увидал взрослый мужчина.
Викторина старалась не видеть в отца самца. Он не пытался научить её ничему новому, и даже не спрашивал о мальчиках. Вероятно, все эти скрипачи и флейтисты были в его глазах латентными импотентами.
Зато Маша и Даша вполне были в его вкусе. Викторина это знала наверняка. Отец коллекционировал фото обнаженных блондинок. Он делал это с наглостью хулиганистого тинэйджера, нарочито забывая их на обеденном столе, словно бы намекая кому-то на сближение.
Эти две интеллектуалки могли заняться  чем-нибудь более полезным, чем решением математических задач. Видеть подруг в позорныз позах – она всегда считала, что из-за цвета волос эти дурочки никогда не окажется не то что в Москве, но и  на том берегу Волги, в областном центре.
 
* * *
Родион Иванович  тщетно старался скрыть свою досаду. Он почувствовал какую-то опасность от этого невзрачного нищеброда. Где-то он уже видел этот взгляд, взгляд затаенного и безжалостного хищника.
Он вдруг подумал о дочери. Викторина слишком привыкла к богаству. Она считала его неуязвимым, кем-то сродни безжалостному роботу из фантастического боевика. А он, ое вновь чувствовал себя мальчиком на побегушках.
Прошлое пробуждалось в памяти. Он вспомнил. Как преданно смотрел в глаза своего шефа. Шабанов. Но ведь он сгинул где-то в Альпах, сгинул, как пропадает последний снег весной.
Мысли путались, они пробуждались слишком быстро и жалили, словно голодные мужи тело. Теперь, когда дочь была слишком изнеженной и гордой,  ей предстояло вновь стать бедной родственницей.
«Неужели её придётся отправить в Лозинки к матери?
Викторина завяла бы в этом безлюдии. Она же мечтала об овациях и умопомрачительных гонорарах, о том, что на неё станут смотреть, как на богиню.
Родион  не мог оставаться в шикарном кабинете. Всё тут было не его – всё принадлежало некстати воскресшему призраку, призраку, от которого нельзя было никаким образом зачураться.
 
Он решил сделать дочери сюрприз.
Наверняка та как обычно сидела за роялем, сидела и упражнялась.
- Виолетта Спиридоновна. Я сейчас отбываю домой. Вызовите Александра.
 
За шумом бытовой техники обнаженные стряпухи почти ничего не слышали.
Викторина с улыбкой на губах давала распоряжения, прикрыв наготу дорогим отцовским подарком. Ей не терпелось удивить отца своими способностями менеджера. Тот считал увлечение музыкой глупостью, и настаивал на самой знаменитой школе бизнеса.
Викторине становилось плохо от одного вида цифр. Они ползали перед глазами, почти что, как вредные насекомые. От их вида она впадала в истерику и пугалась всего, даже простого скрипа петель.
Голенькие двойняшки уже были неразличимы. Даша казалась Викторине Машей, а Маша – Дашей. Она боялась, показаться смешной, и потому просто указывала своим поварихам что и как делать.
 
Родион Иванович решил зайти в дом с чёрного хода.
Он был удивлён, что не слышит привычного фона – звуков рояля. Наверняка дочь просто решила поспать,  а может просто почитать книжку или сидела в каком-нибудь очень замечательном сайте.
Он прошёл к гостиной, затем к двери детской. Но, ни там, ни там дочери не было, зато на кухне звучали очень весёлые девичьи голоса и шум от миксера.
 
Викторина не могла поверить своим глазам. Отец стоял в дверном проёме и взглядом пушкинского Командора смотрел на незваных помощниц.
Маша и Даша смущено зарделись. Они вдруг вспомнили о своих выставленных напоказ телах. Краска заливала из лица, выступала на встревоженных мужским вниманием грудях
- Па-па… протянула Викторина. – Ты что, уже?
- Уже… уже. А что  это за нимфы, а?
- Я… это… сёстры Дроздовы… Им было жарко. Вот мы и.
- Отлично, олично. Ну, что, девочки, пора честь знать. Даю вам минуту на одевание, а то так как есть, за дверь выставлю…
Сёстры Дроздовы проскользнули сквозь щель между отцом подруки и косяком и  поспешили к оставленной без присмотра одежде.
 
Даше и Маше хотелось провалиться сквозь землю. Отец подруги показался им злобным людоедом-великаном. Он едва не превратил их в испуганных лилипуток.
Дома их ожидала скучная и неприятная жизнь – брюжание отца и истерики матери, которой казалось, что дочки спецтально издеваются над ней, доставая её своей мечтой о МГУ.
- А что если об этом кто-нибудь узнает? – почти прорыдала Маша.
- Да никто не узнает. Вика сама замаралась дальше некуда. Спорим, папка  на попе встречный марш сыграет?
- Не сыграет. Зато о нас заставит себей яйца лизать. Богатые это любят. Думаешь, Вика просто так нас дурами выставила?
Невзрачная аятиэтажка встретила их скукой и тоской. Девочки поспешно открыли подъездную дверь и скользнули внутрь, стараясь лишний раз не пользовываться домофоном.
 
Игнат Дроздов не любил ни своих детей, ни свою слищком известную фамилию. Его уже выводили из себя вопросы, о том не родственниу ли он знаменитого ведущего не менее известной телепередачи о жизни животных.
Дочери были похожи на бесвкусные булки. Они могли только шуршать страницами, как мыши. Они раздражали его своими фантазиями и мечтой о столице.
Он помнил, как с трудом заставил их пойти в четырнадцать лет на биржу труда. Тогда на лето набирались официантки в летние кафе.
Даща и Маша стыдились своей должности. Они были уверены, что рождены для конференций и симпозиумов. Что их милые головки могут разрешить любые математические загадки.
- Да, доченьки. Мои доченьки.
Он чувствовал, что они презирают его, стыдятся его привычек, голоса, тела. И он привыкал смотреть на них, как на чужих.
Такие вот выскочки заканчивали тем, что падали на самое дно, познавали неприятности жизни сполна – оставаясь под чужими стопами, словно зловонная грязь. Игнат думал, что такой урок пошёл бы этим гордячкам впрок.
Он простил бы им ранний залёт, но только не эти мечты. Он не любил всех этих интеллектуалок, именно они испортили ему жизнь, сломав привычный и удобный мир.
Он жалел, что раньше не поставил их на место, не загнал, словно провинившихся кутят в конуру. Наверняка он и впрямь был им чужим, чужим и противным, словно приставучий попрошайка на улице.
Игнат боялся распрашивать свою жену. Он не желал выглядеть героем комедии незадачливым рогоносцем. Жена имела право презирать его, он чувствовал это – лень и скука не позволили ему получить достойный аттестат, а затем опостылевшая работа, которую он воспринимал, словно бы наказание.
Дочери были уверены в своей исключительности. Они выводили его из себя своими совершенно наглыми мордашками – интеллект выступал у них на лицах словно бы прыщи, а вид постоянно щурящихся глазок заставял подавлять  гнев,вскипающий, словно  быноровящий выскользнуть из под закрытой крышкой кастрюли борщ.
Маша и Даша не любили отца. Он относился к ним. Словно к задолжавшим квартиранткам – надоедал и смотрел свсем не по- отцовски. Девушки вообще боялись настырности и грубости, понимая, что слишком поверили в выдуманную им сказку о грядущей столичной жизни.
Они не решались ни поверить в неё, ни ринуться с головой, словно бы зимой в прорубь. Москва пугала, словно бы такой притягательный, но, увы, неизвестный сон. Страх опозориться, оказаться под градом насмешек, наконец попросту ступить на скользкий путь заставл краснеть и делать вид, что им приятно общество отца.
Теперь они боялись, что он догадается обо всём. Маша была уверена, что в спешке натянула трусы задом наперёд. И что отец догадается об этом по её лицу.
- А вдруг он нам не отец. То есть не совсем отец?
Она не могла поверить, что интерес по математике передался ей от этого человека. Игнат Иванович старался не вникать в школьные заботы детей, ему хватало своих забот, боязнь некстати потерять работу и оказаться для жены неделательной обузой, заставлял его не слишком нагло смотреть на неё.
Вот и теперь он доедао свою порцию макарон, желаяя насладиться тишиной и покоем. Отсуствие дочерей не удивляло, те обычно засиживались в библиотеке допоздна, в доме не было ни то что компьютера, но даже приличного телевизора.
Игнат вечно был в долгах. Он старался не выделяться, не ссориться с соседями. Жена не могла позволить себе многого. Она донашивала вещи матери, донашивала и радовалась каждому полученному рублю.
Дочери боялись стать такими же, как она – располнеть, поглупеть и почувствовать тягу только к одному – нелепой телесной гимнастике. Она боялась за своих девочек, Маша и Даша постоянно витали в облаках со своими чёртовыми интегралами. И своей рижды проклятой Москвой.
Сама она слишком привыкла к Рублёвску. Привыкла каждый день отправляться в кафе. Точно такж, как её муж на завод на дальную окраину города. А дочери старательно играли роль отличниц и пай-девочек, пытаясь как можно скорее покинуть этот опостылевший им райцентр.