В первой половине дня, у дома Арнольда Михайловича Лаевского, уже стоял автомобиль оперативников и ещё одна, странная, очень похожая на старомодный «Москвич», легковушка. Из-за своей округлой формы и цвета она напоминала большую упитанную лягушку.
Из этого «земноводного появился довольно воинственный молодой человек. Его фигура и внешность всё же выдавали в нём иностранца. Этот странный человек прибыл не один – рядом с ним был местный Пинкертон – отставной милиционер Твердохлебов.
- Что, Николай Михайлович, подкрепление привезли? – попытался пошутить молодой лейтенант.
- Да, а то я вижу, ты тут не справляешься. Что на этот раз?
- Заказное убийство я думаю. Стреляли через окно на свет.
- Кто жертва?
- Пока с точностью сказать не можем. Она, извините за выражение, голая.
- И какие были мысли?
- Думали – сердечно подвело. Сейчас сами знаете, некоторые этой самой штукой, ну,
в общем, понимаете.
- Хочешь сказать, Злоупотребляют? грешил на виагру?
- Ну не без того. Самое удивительное, что этого Дон Жуана мы так и не обнаружили.
Стоявший рядом с Николаем Михайловичем мужчина протянул лейтенанту свою визитку. Там было довольно витиевато выведено «Michel Croisière ledetective».
- О, и откуда Вы…
- Из Бреста…
- Стало быть, помощь братьев славян. Что же вас в наши болота занесло?
- Я из другого Бреста. Бретань, Vous comprenez?[1]
В комнате пахло смертью и зрелищем.
Жертва и впрямь напоминала собой потерявшую завод куклу. Она сидела, распахнув свои бедра, словно крылья бабочки, а на её губах играла странная улыбка.
- Да, и в удовольствии можно отыскать свой конец. По-моему, тут явный намёк на адюльтер. Не так ли, Мишель?
Довольно тихо, как настоящий хищник он приблизился к небольшому канапе и нагнувшись вытянул из-под дивана пару белоснежных трусиков.
- Как видите, Дон становится Доньей.
- То есть, эта девушка была, то есть. – Лейтенант занервничал
- Так она же целка. Всё ясно – какой-нибудь обманутый поклонник выследил и убил. – Твердохлебов был зол
- Из табельного оружия. Хотя.
- Есть предположение, что стреляли из Токарева. Хотя пулю не нашли. Возможно, что она в черепе.
- Странно, стрелять в женщину как в мишень, это нонсенс какой-то.
- Для этого надо иметь большой зуб, чтобы выйти из дома в такую погоду.
- Да, вчера лило, как из ведра. Если бы и были следы, то их смыло дождём.
- Значит, и свидетелей не было. Девушки были в доме одни. И у нас только одна улика – вот эти трусы…
- Возможно, как говорится, надо искать…
- Женщину?
- Возможно, мужчину. Ваше мнение, Мишель.
- Quoi? Chercher un homme? Pensequec'estpeuprobable[3] - довольно быстро проговорил француз.
- Не собираетесь ли вы примерять эти трусы? Я думаю, что в этом посёлке много молодых женщин, - засмеялся Твердохлебов.
- Я думаю, девушка вернётся. А мы пока попытаемся определить её личность.
- Michele, ne pensez-vous pas que cette femme ressemble à Jane Marple?[4]– проговорил Твердохлебов, глядя на пожилую даму в соседнем розарии.
Месье Круазье также не сводил глаз с этой пожилой садовницы. Он вспомнил фигуру уже почти неподвижного и дурно пахнущего старика. Старика, чья жизнь теперь была на волоске от Ада. Он думал, что стал бесцветным прозрачным духом. Думал, что его уютный мир никогда не будет потревожен.
Было бы странно думать, что этот старец мог быть молодым и безжалостным. Он, убеленный сединами в кресле-каталке, сам был прекрасным кандидатом для уничтожения – хилый, слабый и безнадёжно ненужный
В его портмоне хранилась уже порядком выцветшая карточка. На ней было трудно, что либо разобрать, но на обороте фото была довольно чёткая надпись:.Günther.
- Я вижу, что что-то случилось, - довольно спокойно предположила эта милая дама в панамке.
-Случилось? О, да… Вы вчера не видели что-либо подозрительное в этом доме?
- Ну, утром сюда пожаловала одна особа. Дело в том, что мир слишком изменился. Теперь даже то, что выглядит прилично, не всегда бывает правдой.
- Вы о чём…
- Я о Надежде, молодой девушке. Так получилось, что она росла на моих глазах. Несчастный ребёнок. Мать оставила её на попечение бабушки, а сама упорхнула прочь. По-моему, если тебе не нужен ребёнок, то можно попросту не рожать. Но Людмила была…
- Людмила?
- Да мать Нади. Она моя бывшая ученица. Хотя не могу сказать, что она была слишком прилежной. И её избранник. Его звали Феликс. Он напротив, подавал надежды. Если бы не война.
- Война?
- Ну, да. Война. Там, на юге… Ну, вы понимаете, не так ли…
- Вы имеете в виду Афганистан… Так этот Феликс стал грузом 200?
- Парень был слишком романтичен. Он сам, сам напросился на приключения. Родители и представить себе не могли, что такое может произойти.
- А эта самая Людмила… Зачала от него дочь…
-Я была, я была почти свидетелем этого зачатия. То есть я хочу сказать, что. Это случилось на выпускном вечере. Молодые люди были не слишком аккуратны с шампанским. И вот вам результат.
- А у этой Надежды были поклонники?
- Что вы! Какие поклонники? Мне кажется, у неё были иные предпочтения. Совершенно иные.
- То есть, вы намекаете?
- Это вполне понятно. Современная молодёжь не любит трудностей. А от такой возни трудностей не бывает. Я не удивлюсь, если окажется, что они пользовались искусственными фаллосами… Впрочем, эти девочки всегда были слишком развитыми.
- То есть, они и раньше?
- Ну, да…
Мишель знал русский. Он делал вид, что любуется самой красивой розой, а сам уже строил в своём мозгу картину преступления. Разумеется, кто-то мог узнать тайну этой парочки, узнать и попытаться отомстить. Но в таком случае.
Он вдруг подумал, как нужно ненавидеть человека, чтобы выйти из дома в дождь. Выйти и попытаться отомстить, Наверняка, этот мститель жил неподалеку.
- Excusez-moi, madame, mais où exactement vécu cette Felix?*
Иностранная речь заставила эту женщину вздрогнуть и выпрямиться. Она даже попыталась выставить руку с секатором вперёд. Выставить и попытаться быть более мужественной.
- Феликс… Он жил, он жил неподалёку. Но сейчас он мёртв.
- Мёртв? Вы уверены? – уже по-русски проговорил Круазье.
- Разумеется. Он погиб в Афганистане. Его тело привезли и похоронили.
- Кто-либо опознавал труп?
- Опознавал? Нет, не помню. Вполне возможно.
- Eh bien, il est possible que Félix était encore vivant, a eu, par exemple, à la captivité, à моджахедам?[5] – почти подсказал ей Мишель.
* * *
Арнольд Михайлович был раздосадован.
Он вовсе не собирался возвращаться домой в середине воскресного дня. Хотя Людмила и торопила его, становясь, порой совершенно невыносимой.
Встреча с падчерицей была неизбежна. Она словно бы испытывала его на прочность, устраивая что-то бесконечной выставки плоти. Выставки, от которой становилось не по себе.
Арнольд Михайлович надеялся провести приближающуюся старость в покое. В свои пятьдесят, он жил предвкушением пенсионного «безделья».
Теперь его жизнь была определена. Он был уверен, что ему удастся устроить жизнь Надежды, попытаться сделать её счастливой.
После смерти бабушки Надя вела себя как-то странно. Она словно бы мстила матери за такое странное возвращение. Мстила и напоминала собой назойливую квартирантку, которая пытается быть хозяйкой в чужом дому.
Её повадки были похожи на повадки начинающей шлюхи. Красивое тело было минимально прикрыто зимой, и почти не прикрыто летом. Надежда любила разгуливать по комнатам топлесс в каких-то невероятного цвета бермудах, а то и просто в купальных стрингах, явно гордясь своими прелестными полушариями расположенными чуть ниже поясницы. Да и теми полушариями, что выше живота - тоже...
Быть последователем Гумберта Гумберта не входило в его планы. Было вообще непонятно, что заставило его переменить образ жизни, возможно, просто хотелось осесть на земле и отыскать счастье исключительно для себя самого.
«Шкода-Октавия» и тентованная «Газель» выделили его из поселкового общества. Теперь го узнавали продавщицы в ларьках, узнавали и старушки за грубо сколоченными прилавками, когда он заезжал на рынок за свежей зеленью и овощами.
Людмила пока что не привыкла к этому миру. Она почти забыла его, боясь возвращаться в прошлое. Её помнили школьницей, и теперь, по привычке, она всегда смотрела на людей снизу вверх, стараясь понравиться.
Даже дочь несколько презирала её. Людмила отчего-то побаивалась эту молодую нахалку. Казалось, что она только притворяется взрослой, что взрослой и самостоятельной была одна Надежда.
Даже смерть матери обнажила всю её детскость. Тогда она была похожа на маленькую забытую взрослыми девушку, не ведая, что нужно делать, как поступить.
Похороны проходили мимо неё. Это был чужой спектакль и только. Она смотрела на мать в гробу, смотрела и продолжала играть роль внезапно повзрослевшей детсадовки.
Всю дорогу до Нефтеморска она продремала на заднем сиденье машинально, как дитя соску, посасывая «Чупа Чупс». Арнольд Михайлович старался ехать как можно медленнее – ему вдруг показалось, что он зря оказался здесь, что гораздо лучше было там, за Уральским хребтом.
Дорога проходила через станицы посёлки и маленькие городки. Он даже объехал один из райцентров, боясь того, что жена захочет заезжать на базар.
Он терпеть не мог полукурортные барахолки. Люди приходили на них, словно бы колонисты, стараясь как можно больше показать свою состоятельность. А он наоборот был заинтересован показаться как можно более бедным.
И вот, наконец, промелькнул аншлаг с надписью «Нефтеморск» - дорога уходила вперёд, к краевому центру, прямая и неумолимо прекрасная.
Он решительно миновал главную улицу, осененную липами с обеих сторон, и на въезде украшенную двумя довольно красивыми постаментами со скульптурами. Пришлось правда быть осторожнее, чтобы не столкнуться с какой-нибудь юркой «Газелью». Но вот уже следующая улица была ему нужна.
До дома вела довольно разбитая дорога. Мимо промелькнули неказистые продмаги, затем кирпичная и аккуратная почта. И вот уже их родной дом, блистающий ярким, почти снеговым по оттенку сайдингом.
На сигнал ни кто не отозвался. Арнольд Михайлович не стал будить жену, сам вышел из машины, сам открыл ворота, сам завёл автомобиль внутрь двора…
Людмила смотрела себе под ноги.
Ей казалось, что всё ещё длится ей дорожный сон, что она не до конца пробудилась.
То, что ещё вчера было её дочерью, теперь стало обычной безгласной куклой. Она не хотела терять ей, хотя знала, что Надежду обязательно увезут прочь, а затем, спрятав в обитый тканью ящик, зароют в специально отведенном месте.
Она бы охотно поставила бы её под колпак, поставила, как ставят таких же безгласных существ на витрину, чтобы демонстрировать модные платья. Теперь бы дочь могла играть роль манекена, играть роль куклы, с которой она так и не сумела толком поиграть.
Даже след от пули не смущал теперь Людмилу. Он был, как точка на лбу индийской танцовщицы. Это придавало шарма белокурой красавице.
Арнольд Михайлович смотрел на Твердохлебова.
- Значит, вы вчера утром отправились в путешествие?
- Ну, да… Мы решили провести этот день вместе.
- А ваша падчерица, она не пожелала составить вам компанию?
- Я не хотел, не хотел брать с собой Надежду.
- Почему? Вы боялись, или?
- Я просто не хотел… Неужели непонятно.
- Не совсем месье, - произнёс до того молчавший, похожий на армейского офицера в штатском мужчина.
Арнольд Михайлович вздрогнул. Он уже ощущал какую-то ошибку, возможно, нужно было подумать.
- Кто вы? Откуда? – сорвалось у него с губ. – Вы журналист?
- Нет, месье, я частный детектив, - с галантностью робота отозвался незнакомец.
Помочь сайту
Поздравления
