Всё было похоже на дешёвую советскую мелодраму. Она и он, и ещё это шумливое, какое-то чересчур ласковое море.
Она оглянулась на стоявшую невдалеке «Шкоду». Этот заграничный автомобиль, эта яркая дорогая палатка. Это всё, что казалось ей таким ненужным именно теперь.
После смерти матери жизнь больше не имела смысла. Она была чужой, совершенно чужой. И теперь, никто только дочь удерживала её от самого радикального шага.
Из салона автомобиля донёсся бархатный голос Джо Дассена:
Et si tu n'existais pas Dis-moi pourquoi j'existerais Pour traоner dans un monde sans toi Sans espoir et sans regret Et si tu n'existais pas J'essaierais d'inventer l'amour Comme un peintre qui voit sous ses doigts Naоtre les couleurs du jour Et qui n'en revient pas
Людмила усмехнулась. Во времена её юности эта песня доносилась из каждого пляжного репродуктора. А смущенные курортницы торопливо шагали в прибой
Теперь всё было иначе. Совсем иначе. Она смотрела на море, смотрела и едва сдерживалась, чтобы не зарыдать.
«Нет, нет, всё-таки всё не так!»
Её тело устало быть приманкой для солнечных лучей. Этот уикенд никак не желал сводить их вместе, чего-то явно не хватало – может быть – Людмилы.
-Арнольд… - позвала она своего мужа.
Он всё-таки чем-то походил на Феликса. Тогда, после выпускного вечера, она и подумать не могла, что уже перешла роковой для себя Рубикон, что эта самая ночь навсегда изменила её.
Дома ей ничего не сказали, словно бы и не заметили надетых задом наперёд трусов и этого рокового пятна, похожего на раздавленную садовую ягоду.
Феликс был теперь далеко. Он был далеко – он был, наверняка, на том свете. То, что он мёртв, она чувствовала сердцем – Феликс мог смотреть на неё с облаков и тихо улыбаться, как ангел.
Она сходила по нему с ума класса с шестого. Его запах, постепенно мужающий – к запаху пота прибавлялся аромат отцовского табака и ешё какой-то неуловимый аромат мальчишеского взросления, на который реагировало её тело, желающее поскорее освободиться от нелепых оков невинности.
Но она не решалась, никак не решалась даже взглядом намекнуть ему о своём чувстве.
Тот безумный порыв был кем-то подсказан, она вдруг испугалась, что расстаётся с ним навсегда, что там, в далеком городе он найдёт себе другую.
То, что его выстрел попадёт в цель, о такой возможности она даже и помыслить себе не могла. Это было как-то внепланово, словно случайная «двойка».
Арнольд готовил их совместный ужин, как он выражался «пир Робинзона и Пятницы». В сущности, в её возрасте ей был нужен именно такой всё ещё крепкий, но уже вполне предсказуемый мужчина.
Только один факт мучил, словно внезапная зубная боль, усиливаясь к вечеру. Дочь, дочь, от которой она так хотела избавиться.
Страх перед болью и неизбежной оглаской остановила её. Дочь появилась в свой срок, её вынули из неё, словно бы куклу из коробки.
Она поспешила оставить её на попечение своей матери. Оставить, как оставляют нелюбимую игрушку, стыдясь и презирая то ли себя саму, то ли причину своей нелюбви.
Дочь росла, она была далеко, и казалась теперь только ночным виденьем. А вскоре мать написала, что в их поселок пришёл гроб с телом Феликса.
Она была удручена этим событием. Но вскоре поняла, что смерть этого фантазёра разрушила все возможные пути к прошлому, что теперь и Надя должна была понять её.
«В конце концов, Надежда Арнольдовна звучит гораздо лучше, чем Надежда Феликсовна!»
Она встала со своего пенька и вернулась к мужу.
Арнольд словно бы играл роль. Он делал всё слишком правильно, словно бы на низ смотрел глазок киносъёмочного аппарата, смотрел и заставлял быть послушными.
Этот тёзка Лахновского и Шварценеггера был ничем не лучше других. Но по сравнению с Феликсом он казался ей почти недостижимым пиком. Перед ним она отчего-то робела, и вела себя словно бы примерная ученица на пикнике с классным руководителем.
Арнольд напротив, старался показаться моложе своих лет. Он вдруг почувствовал, как постепенно ощущает своё старение, как его всё ещё мускулистая фигура постепенно сдувается, словно бы он был резиновой игрушкой, а не живым человеком.
Людмила вновь обернулась. Её не отпускало чувство беспокойства – мнимая кинокамера вновь дала о себе знать.
Где-то вдалеке прогрохотал гром.
* * *
Надежда смотрела на постепенно меркнувший небосвод.
Набежавшие с гор тучи покрывали небо, так же, как отара чёрных овец покрывает пастбище.
« Всё же я ужасная трусиха. Если бы не Поля, я бы».
Полина забавлялась со своим телефоном.
Ей нравилось сбивать виртуальные кегли, к тому же чувство одиночества вновь стало терзать её душу.
Она не спешила в родительскую квартиру. Там было скучно и мерзко, словно бы она приходила к чужим. Отец и мать смотрели на неё как на вазу, собственная мнимая стеклянность доводила Полю до слёз. Ей казалось, что её вот-вот «толкнут» - и она станет горкой никому ненужных стекляшек, станет мусором – и только.
Но и здесь, здесь ей было не по себе.
Что-то мерзкое было в их прежних забавах.
В голове Полины возникали мимолётные картины, словно бы кто-то специально показывал ей неприличные слайды.
Внезапно ярко вспыхнула молния.
«Отойди от окна, а то тебя убьёт!» - сказала она подруге.
Надежда разгуливала по комнатам почти раздетой. Жёлтый махровый халатик скорее подчёркивал её неодетость, чем скрывал. Да и сама Полина чувствовала себя скорее продажной красоткой, чем благовоспитанной гувернанткой.
- А твои предки скоро вернутся? – спросила она, завершая очередную игру.
- Да они вроде утром понедельника обещали, а что?
- Да, так… Я-то вообще тоже хотела к родителям заглянуть, но что-то стрёмно – блин.
Простое наименование русского кулинарного блюда царапнуло уши. Надежда понимала, что Поля хотела сказать что-то более крепкое, что ей и впрямь не по себе.
Надя улыбнулась. Перед её внутренним взором промелькнул ряд завлекательных картин. Она словно бы цветной узкоплёночный фильм смотрела, радуясь тому, что смотрит его, словно сон. Вот светло-русая девочка играет с такой же обнаженной темноволосой подругой. Играет, совершенно не замечая двусмысленности этой возни.
На щеках девушки загорелись стыдливые пятна. Они помаргивали, словно бы огни переездного светофора, давая понять, что она уже переполнена новым пугающим её чувством.
- А давай пошалим, - слетело с её пухлых, слегка замаранных малиною губ.
- Пошалим… Ты, что – с ума сошла?
- А что? Предки всё равно не узнают, они меня и так на привязи держат.
- Но… А впрочем.
Полина сладострастно потянулась. Она вдруг напомнила Наде Багиру. Каким-то едва уловимым прыжком она подскочила к подруге, а затем умело и страстно поцеловала её.
Движения девушек стали напоминать танец. Они то сливались в одно целое, то расходились. Уже было не совсем ясно, кто из них влюблён, а кто попросту играет свою роль, в душе посмеиваясь над партнёром.
Они словно бы только притворялись взрослыми. Очень скоро Надежда села на пуфик и принялась громко стонать от каждого прикосновения умелого и настырного язычка подруги. Ей ужасно хотелось окончательно повзрослеть, сбросить с себя маскхалат девственности, и предстать перед всеми порочной и развратной.
В институте она боялась заводить романы. Даже по субботам, среди таких же голых сокурсниц она чувствовала себя неуютно. Память услужливо подсказывала те самые эпизоды, которых Надя отчего-то стыдилась, хотя и делала всё из-за любви к темноволосой красавице Поле.
- Послушай, Арнольд… Мне кажется, мы должны вернуться…
- Что за глупости, Люда.
- Но Надя…
- Твоя дочь уже вполне взрослая, поверь мне…
Глаза Арнольда были строги. Она понимала, что слишком хлопочет о дочери. Что, в сущности, той тоже нужен мужчина, который смог бы развести их по двум сторонам ринга, как опытный рефери.
- Нет, зачем я вернулась. Зачем?
- Ты коришь себя за то, что совсем не занималась дочкой?
- Корю… Я боялась, что она вспомнит о Феликсе. Наверняка ей кто-нибудь рассказал бы. Например, эта стерва Авдонина.
- Эта любительница роз? Ты права – в ней есть что-то хищное. Как в хорьке или в ласке.
- Ну, вот, а ты решил осесть здесь. Зачем? Я думала, что мы продадим мамин дом и уедем отсюда.
- За эту развалюху дали бы гроши. Впрочем, теперь дом модно продать за несколько миллионов.
Муж протянул ей шампур с шашлыком.
Она ела автоматически, совсем не чувствуя вкуса мяса, желая только одного, чем-нибудь занять свой рот, чтобы не произносить ни звука.
Дождь лизал стёкла французского окна.
Казалось, что там, на небе, кто-то забыл выключить душ и заливает землю, словно нижележащую квартиру, совершенно не думая об ответственности.
Надежда улыбалась. Её красивое лицо постепенно наполнялось похотью, как стакан соком, и от этого хотелось закрыть глаза и отвернуться.
Полина старалась вовсю. Она не смотрела на окно, не чувствовала приближения страной, похожей на привидение фигуры. Не видела её и Надя…
Людмила почувствовала укол. Боль пронзила ей левую грудь. Укол был краток, но весьма болезненен.
- Арнольд, она убила её. Я чувствую. Надо ехать домой…
- Постой. То, кто кого убил.
- Эта сволочь соседка. Она… Понимаешь, она всё знала. Она ненавидела нас с Феликсом. Потому что мы с ним догадались. Понимаешь…
- Я ничего не понимаю. О чём ты?
- Она вовсе не учительница… Она… Впрочем, ты не поверишь…
Помочь сайту
Поздравления
