Великие императоры времени

 

                              Сергей  Пилипенко

 

 

 

 

 

 

 

     ВЕЛИКИЕ   ИМПЕРАТОРЫ 

                   ВРЕМЕНИ

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПРОЛОГ

 

Можно всегда доподлинно знать что-то, но нельзя в совершенстве знать все.

Это тезис. И он актуален в любое время, ибо ничто не стоит на месте и во времени самом просто развивается. 

Относительно то же можно сказать и обо всей нашей истории совместной человеческой, ибо не узнанные ее страницы до сей поры не только гуляют где-то, но по жизненному еще и практикуют, то есть накладывают свой отпечаток прошлого и заставляют ошибаться в который там раз.

Этим я недвусмысленно делаю замечание всей существующей на сегодня истории и еще раз подчеркиваю всю ее значимость.

То, что предложено для ознакомления ниже совсем не похоже на факты слагаемости какого-то исторического периода времени.

Но оно существует и имеет энергетический баласт, что создает проблемность на планете и воочию воссоздает успех всеземного зла. Помимо того, оно же имеет и ознакомительную ценность и представляет интерес для самой истории, как науки практически доктрического направления.

И, наконец, то же в уже разобранном на сегодня виде умами многих и многих способно к другому смыслу применения и по большому счету может реально развить свой успех в деле построения реалий современного дня.

Сила привязности к человеческому знанию такова, что фактически не имеет границ. Именно они и преодолеваются мыслью в желании пополнить свой баланс состоящих на Земле знаний. 

С той же целью выносится подобное в свет или погружается во тьму.

Это параллептические уравнения времени, сам смысл которых пока не раскрыт и будет осуществляться только в ближайшее время.

Следите за этим, и Вы все поймете.

Ум не взрастает за один раз. Ему нужно время. Это так же необходимо, как и еда, что непосредственно его и создает в виде вещества.

Пути к этому могут быть различны, но дальше земного ведома не уйдут, что значит -  мы есть и будем всегда оставаться только теми, кто есть, то есть  самими людьми.

Это еще она загадка времени и также будет в скором раскрыта. 

Но не стоит пока раскрывать вашу собственную память. Ум не готов к тому полностью и это чревато бедой.

Пока только единицы штурмуют те высоты, да и то все удается с трудом и с наименьшим понимаем  происходящего.

Я же практикую это и довожу до иных смысл. Это и есть тайна во времени, и она же обретает суть в воплощении в жизнь подобных этому знаний.

Наука же пока сильно не успевает, что не дает нам права дожидаться именно ее в разрешении наших же всеземных проблем.

Этого хочет наш ум, этого же хочет сама Земля. В ее ведение все те дела, и в ее же закономерности вся суть  развития  именно нашего…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ВЕЛИКИЕ   ИМПЕРАТОРЫ

ВРЕМЕНИ

  

  

" Только некоторые достигают уровня совершенства, хотя и того достаточно, чтобы все остальные восприяли тому же...

   Но, очевидно, мысль человеческая, долго никому не веданная, слабо восприимчива в теле людском.

   Оттого, пороки чтятся сильнее, нежели ум, здравость произрастают".

  

   НЕРОН - четвертый император Римский

  

  

  

Краткое  содержание

 

Совсем небольшое по масштабу произведение призвано сообщить человечеству некоторые неузнанные страницы истории и глубоко отобразить стадию пророчеств, совершенных в более раннюю эпоху развития.

Сюжет, по сути сего слова, прямо либо косвенно будет ослаблен, а его место займет краткосрочный анализ уже сотворенного кем-то.

Многое почерпнуто из самой жизни, хотя на первый взгляд покажется, что это просто вымысел.

Линия судеб проляжет во времени и выразит доподлинно риаритет прош­лых лет.

Человечество вовсе не так безгрешно, каковым себя считает. Во все века не существовало, так обозначенной, пре­людии всеобщей любви.

В то же время, пороки произрастали с разной силой. Все зависело от императора или того, кто руководил тем или иным потоком людоскоплений.

Именно об этом будет идти речь в этом небольшом и немного наг­ловатом рассказе, исходя из его почти безбожного откровения и массы безро­потно идущего материала времени.

Своеобразно, это произведение - разговор по душам с теми, кто жил и пра­вил когда-то и волею своею оказался не по ту сторону мира сего.

В книге будет присутствовать момент эквилибрационной  мистики. Это вход в тот самый "темный коридор ", которого все боятся и попадают всегда, как  в  неминуемо неизбежное.

Кто не согласен - пусть, не зрит очами своими.

Так говорит сей рассказ, который полон особого "безбожия" и который влачит в себе всю силу геностезирующих пространство единиц, то есть силу полярности душ людских.

Всякий, имеющий доступ к особому виду миропознания, неизбежно должен войти в этот затемненный мир и разобраться с самим собою, ибо то прош­лое всегда состоит за днем сегодняшним.

Исключения могут составить только те, кто только возродился и еще читать не умеет, или понимать смысл  сказанного.

К тем, кто причисляется к мироопределению, относятся многие. Пере­числять всех просто бессмысленно.

Значит, надо читать практически каждому, уже повзрослевшему и ставшему на путь собственного развития.

Итак, рассказ сей будет оглашать список великих имен лет прошлых и пооче­редно вызывать какую-либо силу, состоящую в естестве, для беседы и своеобразного очищения.

Всё, что угадано, будет пройдено. Всё оглашенное станет явью. Всё ранее не взошедшее, всплывет наружу и послужит обязательно доказательством сего.

Нет смысла указывать, о чем конкретно будет идти речь, если заранее сказано, что это разговор по душам.

Это значит, что он будет по существу какого-либо дня прошлого в соче­тании дня уже настоящего.

Это также значит, что он будет носить почти "интим­ный" характер и будет отражать все, что стояло вчера, как стать и дань времени ее людская.

Каковы сами беседы - можно узнать только прочитав, а не пролистав. Из краткой, бегло брошенной глазом строки, ничего не узнаешь.

Это не роман, не приключение и это не сама мистика вне человеческого родства.

Это природное "сватовство", когда одно может сближаться с другим сквозь время, а опосля, став иным, просто породниться и улечься, как сама жизнь.

Вот про это и про еще другое и пойдет речь в этом, мало приятном для многих людей и поколений рассказе, который доподлинно передаст суть времени другого и образует собой нечто эфемерно содержащееся в дне настоящем, что поможет всем одновременно и создаст день реальный в дне вечно праздном доселе.

Рассказ сей не от Бога, а, как говорится, от самого сатаны и знаком общим увенчан не будет, хотя под эгидою его на бумаге воспроизводится.

Литературный запас скроен слабо, а сюжет отображен несколько скрыто. Это память души людской о ее делах и "великих" деяниях. Согласитесь все то прочесть, и вы станете вдвойне богаче умом.

Ум сатаны также надобен, как и божественный. Ибо есть ум земной и есть небесный. Всяк всякому рознь, но в одном деле состоящи оба. Жизнью дело то зовется и в ней сила та сатанинская находится.

По смыслу произведение сие к опиусному относится, ибо в уме кого все то содержится именно так.

Сатана, как известно, свою силу имеет, и она в ряды годы веков кому передается.

Дабы избежать каких кривотолков и метаморфоз по делу этому, хочу ска­зать сразу вот о чем.

Сатана - то не сила дьявольская. Это выражение линии генетической или отображение природно идущее. И, судя здраво, все это к генетике относится, да  еще к генетической психологии тел. Так что, слова того пугаться не надо и к дому чьему экзорциста пригла­шать не следует, коль книгу взять прочитать.

Все то энергия человеческая или людская, от тела или ума растуща и из мира в мир переходяща, то есть из одного столетия в другое.

Это сама жизнь и ее самые истинные черты. Нет человека безгрешного и праведного, на Земле воочию состоящего.

Вовродившийся уже грех имеет. Ибо он в чреве состоял, которое от греха прошлого сотворилось. Потому, сила генетическая или просто сатанинская обычно к людской относится, и они ею сами ведают, как хотят.

Что же до силы другой, то она от другого и произрастает, хотя подспудно в люде каком и содержится. Но об этом в другом и не совсем сейчас ого­ворено будет.

А пока можно сказать еще вот что.

Каковы бы ни были силы жизненные и какова бы не была воля божьего ума - все будет творимо самим человеком, ибо он по Земле пущен и силою ее же окружен.

Бог только сверху смотрит и по-своему мир зябкий от холода душ содержит. Земное на Земле землянами творимо. Так было, так есть, так и впредь будет.

Опасаясь, что не воспримется все то, как надо или доступно понятно, сам Бог будет доподлинно контролировать ход извековечной истории людской и если надо - ублажать будет нас своим словом. Или повравляюще сообщать что, дабы сами в думах не мучились и ересь какую не нагородили, яко то уже есть сейчас.

А теперь, братья, в путь по большому и темному коридору в царство Аидово, в царство мрака и извечной теплоты большой.

Там до сих пор ведутся споры между душами императоров тех и туда наш взгляд совместно направлен сейчас, судя по всему, что мы же творим, а не сила адская. И судя по состоянию дел и ума всякого, набожно кляну­щегося человека, доводящего себя в мольбе той до совершенства разврата.

Но обо всем по порядку.

Идем по главам так же, как по историческим временам. То есть, согласно летописи нашей, Богом составленной, а сатаной под себя использованной для блага тела его великого, расползающегося во все стороны и в целом, всю Землю покрывающего.

Думайте над сим, кто как может, и мыслью отягощайтесь, ибо только она от сатанинского убеждения спасти может и привести люд земной к естеству самого поз­нания и величине настоящей праздности тела людского.

Вот все, о чем будет оговорено в произведении, если не касаться тех самых бесед с людьми-душами времени  прошлого.

Итак, можно идти далее и опускаться в пучину своеобразного сна подземного.

Так мы совместно и поступаем вне страха и только вперед гладячи. Не беспокойтесь, там не останетесь и читайте смело.

Все же это всего лишь рассказ, а не мука какая. Нечисть уж давно во всех состоит, так что горя какого еще не прибудет, коль если об этом кто подумает.

Сила всего в том, что естеством именуется, да еще в том, что самим адом прозывается. И одно, и другое рядом состоит и, конечно, уживается.

А как?

Об этом уже было в другом сказано. Так что, не будем терять время и осложнять маршрут нашего взгляда.

Лучше пустимся в путь и побыстрее умом вторично взрастем. Удачи нам в деле этом и успехов великих.

  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава   1

 

Император от Бога или владыка сердец людских

 

" Во всеузнании греха

  Есть капля верности и силы.

 Подсказ всему - моя веха

В величьи славы заводилы".

 

Пророчество никогда не было какой-то сферой человеческой деятель­ности. Это, как говорят, всего лишь дар божий.

Да, так оно и есть. Это Бог дает силу ума некоторым и соблазняет их уста произносить всякое.

Сила любого пророчества - именно ум или его доподлинное состояние вне стадии какого-то специфически периферийного возвышения или искусствен­ного обогащения составом чего-либо.

Рок или судьба очень часто связаны именно с пророчеством. И чаще всего винят того, кто что-то и прорекает. Но ведь это смешно.

Бог дал или послал человеку силу ума, а люди его за то изгоняют.

Именно такой стала судьба самого первого императора древней Римской империи, имя которому было Аристид.

Бог дал ему ум. Обязал пророчить и
правду на земле чинить в государстве том, где тот состоял.

Что же сделали сами люди, подчиняясь ему в то время?

Они просто соста­вили ему свою линию жизни и избрали для себя другого императора, как им казалось, более умного и вне всякого пророчества.

Бог посмотрел на то дело и согласился. Что ж, не хотят жить по уму -  пусть, живут по-другому.

И вторым императором того же государства стал Аристо­тель. Он не был так умен, как ему то приписывают. И многое им же сочинено
специально для осквернения времени прошлого и возвышения самого себя.

Доказать то сейчас трудно. Но способ все же имеется. Содержится душа та разнородная в человеке одном. И если хорошо ее потрясти в виде энергетическом, то вмиг она выйдет и создаст угрозу человеку тому, в живом теле состоящему пока.

Грешна во многом та душа и воспроизводится на Земле только благодаря тому единому доказному дню.

Но, что то есть за доказательство, когда человек Землю покинет, а душу ту никто не поведает?
Так вот.

Доказательетво будет следующим. Тело жить останется, а душа оная будет подле него рядом состоять. Как символ в окружном порядке. Или круг-свечение энергетическое.

И это еще не все. Надалее круг тот расширяться начнет и дойдет до размера большего. Словно туманом человек тот окружен
будет, а спустя время на его теле знаки воднописанные проявляться начнут. И имя души той просветится во мраке ночном или свете дневном отемнится.

Это и будет доказательством о том, что все так и было. Мы же здесь в кни­ге поговорим с душою самою как бы предыдуще делу тому и ее в известность обо всем поставим.

Кроме того, вопросы зададим, и она на них ответит.

Итак, то был император второй, не от Бога, а от людей поставленный.

Третьим человеком таким стал Анимастид. Но его по-другому назвали.

Геродотом имя то опосля состоялось. Слыл великим выдумщиком он, много легенд, росказней-басней о себе составил и о других также.

Сам от правле­ния отказался лично, и подле него правили другие. Что творилось тогда - одному Богу, да душам тем известно.

Определяем и сей "джентльмен" удачи во времени нашем реально сказочном.

И та душа в человеке состоит. И сейчас он в почине великом. Богом угото­вана ему "милость" одна. Воспроизведет чрево его наружу огромно, да так оно разрастется, что пол покроет и собою полкомнаты занимать будет.

На круге-шаре том от чрева большого буквы своеобразно родимым пятном возьмутся. Имя то будет прошлое. А побок его и добавленное состоять будет.

Так вот правда та наружу и выйдет. И весь люд узнает о деле том и как в музей ходить будет, чтобы воззреть воочию.

Мы же опросим душу ту сейчас по ходу повествования и узнаем, что за грехи сотворены были.

Пока же перейдем ко следующему.

Четвертым стал править Нерон. То человек от Бога вновь послан был. Хотел все же он исправить положение других людей.

Но недолго то продолжалось и на смену ему водрузили люди другого. А точнее, сам он влез, сам на трон тот посягнул, а люди подтвердили, молчаливо согласившись.

Нерона того загу­били в плену подземном. Слеп стал он и старцем сделался. Умер от того на году двадцать восьмом. Правду о Нероне просто так узнаете из слов Бога самого и души его, в теле одном состоящей.

Последующим слыл Апостократ. Опосля его также Аристотелем назовут за де­ло, созвучное с делами предыдущего такого же. То был пятый император Рим­ский.

Бог и об этом собирается весть пустить.Укажет он сам на человека того, в котором душа та состоит, и на месте, что от него останется, те бук­вы состоять будут на земле обычной, словно прожжены каким-то большим огнем.

Надалыпе стал шестой император править. И по сей день он Юлием зовется. Что сотворил он - узнаете из отповеди его личной. Мы же обозначим следу­ющего.

Седьмым стал приспешник его, Мемфисом зовущийся. Город Мемфис он обоснов­ал. Надале его Калигулой именовали, а еще царем Александром он прозывался. Грецию, Палладу ту покорил, потому имя то получил.

Позже стал Александром Македонским зваться, а уже пред смертью Юлием Вторым.

Восьмой по счету - император Менисток, а девятый -  Константин.

Это уже город Рим стал Иерусалимом зваться. Христианство там обосновалось и центр свой создало.

Соответственно, Рим другой обосновался от предыдущих приспешников императорских и обозначился вначале как Помпеи, затем Иерусалим, по­том Рим. И еще несколько раз название его по ходу истории менялось.

Но воротимся к истоку наших коренных знаний и расскажем, как то все вна­чале образовывалось.

Прообразом создания Римской империи или государства Рим стал древний Египет. От распада великого племенного союза произошли оттоки. Одно племя Рим тот и обосновало.

  

Естественно, место императора было предложено "скоропадшему" бывшему фараону из состава того же племени.

Им и оказался Аристид. Имя то свой секрет содержит и обозначает самого человека. В несоставном переводе оно обозначает: человек, по земле истину несущий, ногами величину ее измеряющий. То есть, в личном деле все то сотворилось, и делом каким руководил он именно так.

Племя само феноклами было обозначено.

Но возвратимся немного к началу и несколько уточним суть того, что поочередно возросло перед глазами.

Итак, первым вырос Аристид. Имя  то известное и в самой истории обозначе­нное. Многое приписано ему не заслуженно, а кое-что и вовсе придумано, что­бы, как говорится, людям было жить легче, имеется в виду их широкое распол­зание душ в сторону ненужности.

Следующим "кандидатом" стал Аристотель. Тот ли это человек, о котором пи­сано в истории, мы спросим у него самого на страницах произведения.

Здесь жe следует сказать, что он является одним из прямых потомков древнего фараонского гнезда. Но, к сожалению, пошел не по пути праведному, а поддался на уловку своей сатанинской души. А, что это такое, мы еще разберем.

Далее шел Анимастид. Его нет в истории и сам он себя запечатлел под вымы­шленным именем - Геродот. Много ли правды он написал - узнаете сами из его ответов. Здесь же хочется сказать только то, что уже говорилось. Вся она взойдет чревом высоким или великим. Под стать той лжи, что густо пала на ум людской последующий.

Нерон правил совсем мало, и только-только люди начали к его слову прислу­шиваться, как тут же его и потеснили, а точнее, упрятали подальше вглубь одного из подземелий. Об этом человеке оговорено не будет, мало он прожил и практически ничего не успел сотворить, хотя по самой истории приписано ему многое.

Далее вновь наступил черед Аристотеля. Точнее, того, кто так стал прозыва­ться за свои дела.

И этот император самопришлый ответит на вопросы само­стоятельно. Имя его настоящее другое и об том уже сказано предыдуще.

Опосля этого стал во главе уже создающейся империи, так именуемый, Гай Юлий Цезарь. Все ли так в истории, как говорится здесь - можно проверить. Но не стоит терять времени на бессмысленные поиски. Там вы можете найти лишь одно. Великие дела и обозначение полководца.

То же относится и к его "сменщику" на посту Мемфису узколицому или Александру Великому - царю Лидии, Македонии, Эллады и других государств.

Все, что связано с порабоще­нием, связано именно с ним. Предыдущий "вождь" мало этим занимался. Поэтому, Мемфис решил придать значения больше данному вопросу и расширил гра­ницы своего государства аж до того самого Рима, что уже стоит в наше время. Приход Иисуса на Землю падает на его правление, хоть и недолгое по времени.

Следующим возрос само собой или сам по себе Meнисток. Этого императора история не запечатлела. Он первым принял христианство и стал  именоваться Византий.

То есть, получил имя христианское из уст самого Христа и превселюдно побожился возвести город Рим в ранг города божьего.

История походов Христа как раз связана именно с этим городом, который сейчас зовется Стамбулом, а раньше Константинополем был от имени девятого римского императора, что пришел опосля Менистока или Византия.

Тот же Рим при этом императоре стал именоваться Иерусалим. А буквально через двадцать лет переименовали в Константинополь.

В то же время, или практически одновременно развивался и другой город. Тот, который именуется и по сей день Римом.

Еще во времена Цезаря его верховные успокоители народов или те, кто обозначен в самой истории как Красс, Помпей и другие, решили обосно­вать себе теплое гнездышко, построив город на западных рубежах границ той империи.

Его так и назвали Помпеей. Под горою он состоял, а ее именно так именовали от великой стати Помпея.

Но в результате великого землетрясения и извержения вулкана не без помощи сатанинского отродья, то есть людей, которые проживали в том городе, он исчез, захоронив собою многие людские тела.

Но великие полководцы на том не остановились. И хотя Помпей погиб во время того землятрясения, все же на смену взошли другие, обосновавшие настоящий Рим на семи сицилийских  холмах.

Это было тогда именно так. Чуть позже холмы некоторые опустились, и город древности /как его теперь называют/ оказался в одном месте.

Тогда же, он располагался во всю ширь. Словом, это было как какое-то небольшое государство, в котором процветало садоводство, земледелие, скотоводство вперемешку с ремесленичеством.

Уже во времена Александра Македонского, когда холмы те разошлись в сторо­ны и некоторые части опустились под воду, стал вырисовываться сам город, как отдельная единица того государства.

Точнее, люди стали подходить ближе к нему со всех сторон, убегая от воды, и создали уплотненное поселение.

Вместе с тем, на Земле происходили и другие изменения.

Одно время суток менялось другим. На смену одному календарному исчислению приходило другое. Кроме этого, в суть эпоса тех времен легло укоренелое за годы кро­вавого правления, лжесопутствующее всякому величию людское приспособлен­чество.

Именно оно из соображений собственной безопасности дало на свет незабываемую историю, обозначенную, как  "до нашей эры".

Всему тому сопутствовали настоящие бедствия. Оползни в горах, подъем воды в реках, морях, частые извержения и землетрясения, а кроме того - не­весть откуда взявшиеся болезни.

Люди верили во все, опасаясь за свои жиз­ни. Не было нужды что-то особо доказывать.

Только жизнь и ее сохранение являлось самым главным приоритетом в деле любого доказательства.

Итак, как вы теперь понимаете, в деле историческом есть немало прорех.

Существовало, как минимум, три Рима древнего (Рим-Иерусалим-Константинополь-Стамбул); (Помпеи); (Помпеи-Иерусалим-Рим) по указанным в скобкам маршрутам их развития.

И, соответственно, было две Римских империи практически од­новременно. Отдавая дань некоторым не лжецам, история все же дала небольшое понятие об этом и указала на Восточную и Западную империи.

Соответственно этому существовало и два разносторонне  складывающихся  руководства.

Одни сохраняли за собой право завоеваний. Другие оставили свою часть территорий и образовали христианское  начало.

Но, тем не менее, до правления Менистока, это государство было единым целым и сохраняло свое языческое наследие веков.

Все, что относится к древнему Риму, относится в большей части к тому городу, что стал Константинополем.

И походы Александра Македонского или Мемфиса производились именно оттуда.

В другом же Риме существовала власть другая. Власть по принципу: кто силь­нее.

Это знали и сами императоры. Потому, частенько сами же и успокаивали своих подчиненных. А если это не удавалось, то шли войною или подсылали убийц.

В общем, в параллель с самой древней столицей Рим шло развитие влас­ти за трон Рима другого. Из-за этого и только потому происходит путаница в определении времени существования одних и тех же руководителей, только по-разному в разных сторонах  названных.

Того же Гай Юлий Цезаря именовали несколькими именами. Ему первоначально было присвоено имя Калигула. Но затем оно перекочевало к другому, его последователю. Также обозначался он как Сименион Великий, греки назвали его этим именем. Звали его еще Плутархом и Асмидием. Все эти имена обоз­начали одно и то же лицо, а именно первого царя Гай Юлия.

До того их имено­вали императорами. Цезарь захотел себе иметь почет фараона. Потому, возвратил прежнюю структуру управления и заставил носить его в такой же пе­реносной нише.

Его последователь Александр или Калигула, или Мемфис Вели­кий /рост был высокий у него и узкое, немного плосковатое лицо/ от того отказался.

В походах это было неудобно. Хотя по возвращению такой почет все же воздавался.

Но не будем особо вдаваться в исполнение исторических величин и предо­ставим возможность людям сведущим разобраться в этом деле, как говорят, до конца и соответствующе.

Сами же перейдем ко второй главе настоящего произведения и воспроизведем поочередно допрос времени.

А точнее, попытаем­ся понять, что сотворили те герои времени и почему до сей поры на них осо­бо хмурится сам Бог.

Но пред этим хочется дать ему самому слово, дабы он несколько уточнил детали и как бы "подтолкнул" к дальнейшему, уже нашему решению.

" Как Бог и величина порядка ума свыше, могу сказать только вот что.

Память историческая в действе каком особо запятнана людской кровью. Именно это побудило меня к первоизданию мира сего, хотя он был так издан уже едино­жды. Эти мои слова должны заставить многих задуматься и принять исключительные меры для того, чтобы та самая память, обагренная кровью невинных, не наложила свою дань на время настоящего переиздания.

История ваша так же не верна, как и все то, что вы считаете родным и близким по свершенству дел его. Внутри всякой горы огонь какой земной содержится. Таково же дело и в человеке состоит. Внешне спокойно - не обозначает внутреннюю благо­дать. Так многие в себе силу разную содержат и ею управляют помыслами своими. Так было тогда и так есть сейчас.

Что нового обрели люди за последние 2000 лет?

Новое - это достижение моего ума.

Старое - ускорение становления вашего показно гнетущегося состояния.

Ничего конкретного в своих жизнеделах вы не добились. Такая же мерзость, те же стандарты и такое же лжепре­подношение.

Всякое слово доводится до другого с огромным приорите­том искажения.

Даже самые благочестивые и вроде бы не запятнанные ничем, воспроизводят на Земле сатанинскую силу.

Все это не от ума идет и тем более, не от самого меня.

Как Бог, скажу следующее.

Ни вера, ни ее преподношение не способны спасти ваш мир от основатель­ного разрушения. Его возможность  устоять - это значит, воскресить насто­ящий ум.

Что такое ум? - можете спросить все.

Ум - это сила беспробудного здраво­мыслия.

Ум - это величина силы здравости тела и духа. Ум - это сокровище света в темном коридоре царствия общего мрака.

Ум - это величина стой­кости людской своему платоническому взрастанию в деле совершенства энаменостезической апасторали развития.

И, конечно же, ум - это величина людской очищенности от всякого работического угнетения.

Имеете ли вы способность такого определения?

Подумайте еще раз и опросите ту историю всю целиком и полностью, чтобы она больше вам поперек дороги какой не становилась.

Узнайте ее основные штрихи и определите внутри совершенные ошибки великих или самих себя.

Это будет очищением и определенным продвижением к уму.

Что листать толстые проповеди лжецов?

Что тупо всматриваться в какие-то картины веков, не известно кем писанные и вообще, имеющее ли право быть как-то названными.

Только я могу указать на подлинность какого события. Только мне одному известно, как сотворилась ваша история.

Только мне видно отсюда с мест моих, как идут дела ваши на Земле.

И только я могу определить вашу настоящую сущность бытия.

Такими вот словами я завершаю речь свою в этой главе и прорицаю вам будущее.

Рим - столица позорной славы, будет низложена главою вниз и испепелена полностью. Это не слава ума.

Это величие людского порока. Есть время упасть вниз челом и покаяться. Но покаяние всем будет драго стоить. Оно не упасет от того, что я сказал, но зато упасет ваши жизни людские.

Есть смысл сохранить что-то во веки веков. Но есть в том и мой откровенный умысел.

Как поймете - так и дело собой повернете. Моментум о море - так говорится среди людей.

Я же говорю по-другому и именую латынью дело все то.

" apostolato prego w kontraseptive diskrimenanto reproduktione   enovertive enoposicione naturalies dies amorales portovideve rekles ".

Для тех, кто мои слова не допоймет, говорю проще:

всякому натуральному ис­полнению, искаженному до состава не такового, уготовано другое по виду существование.

А в переводе на философию это будет звучать так:

любая дискриминация силы взрастания будет являться величиной падения натурального числа.

Думайте над этим, люди, и согласитесь с тем, что я опишу далее. Время пока еще есть".

 

А теперь, переходим непосредственно ко второй главе сего рассказа, или бо­лее, чем откровенного путешествия в мир предков, и стараемся, во что бы то ни стало, понять смысл Богом сказанных слов.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава   2

 

Император "косых" -  Аристид

 

Душа сего почетного гражданина римской империи находится, как говорят, под рукою.

Хоть и говорилось, что общаться с нею не будем, но, очевидно, сам Бог передумал и решил дать свой небольшой обзор.

Форма нашего общения будет довольно простая. Это диалог, изредка переходящий в какое-либо дополнительное объяснение.

Итак, как говорят, в путь.

Устанавливаем определенную связь с душой давно ушедшего человека того и воспроизводим беседу так, как она есть.

- Кто ты, Аристид?

- Я Меламед Аристид Феноклов, - отвечает нам душа.

- По какому случаю прибыл сюда?

- Бог тому указ, а еще время мое вышло в тельном содержании человечес­ком.

- Что поведаешь нам сегодня?

- Скажу немного. Жил я во времена царя Сиида, от которого все мы племенем и ушли.

- Как прозывали еще того царя или, может, имя было другое?

- Да, так и прозывали - царь Сиид. Больше мне не известно ничего.

- Потомок ли ты фараона древнего?

- Да, по роду прихожусь Тутанхамонову. Люди попросили меня возглавить их сенат небольшой. Я согласился. Дело то состояло худо для нас. Мало всех уцелело от беды, разразившейся в землях египетских.

- А почему так случилось?

 - Говорили разное. Одни гласят, что то Бог покарал за все. Другие - что срубленные скалы отомстили за себя. Третьи говорили, что опостывший ко всему фараон главный гнев на себя привлек со стороны небес, да так и окоченел сам при виде белых хлопьев, по земле вслед нам летящих.

- Что ж то было такое?

- Не знаю, как называть его. Холодное, липкое немного, водой стекает и зябь по телу создает. Поля пропали, деревья согнулись, земля какой-то бе­лой стала и холодно ступать по ней было.

- Так вы от этой беды спасались?

- И от этой, и от второй.

- А какая же другая?

- Другая - голод, разруха всеобщая. Многие ушли ранее, разрушив свои места, чтобы никому не достались. Река схудла, берега иссякли, земля в песок-осыпь превратилась.

- Кто ж их довел до такого?

- Да, многие. После того, как великий Анамнехон ушел и тело его пирамидой прикрыли, многие правили еще. Не стало среди них согласия. Каждому фараону по роду своему власти большей захотелось. Под начало общее уже не хотели идти и сами дела свои справляли. Спустя совсем немного сотворилось фараонов среди нас больше, чем работающих. В каждой большой семье стал
фараон править. Своих же и гонял, чтоб при жизни ему почесть воздавали, и место новое закладывали под усыпальню. Дошло до того, что земель мало ста­ло и камня в округе ближней. Приходилось доставать его из мест других.
Всякий фараон новый создал свои семьи и, уже поправ старое, стал лично на жен других возлагаться.

- Но так было когда-то?!

- Да, но то время прошло. И Анамнехон завещал все по-другому. Бог и мне говорил о том же.

- Ну и что дальше?

- А дальше распад большой произошел. На совете фараонов главенствующих то и случилось. Пять отошло в одну сторону. Семь в другую. Разделилось го­сударство надвое. Одни на одной стороне остались, другие же иную жизнь
повели. Но так недолго было. Чуть позже война разразилась за земли, да за благо земное. Поруха пошла общая. Всякий, кто на другого наскочит и побьет, то дарами иль чем другим завладеет. Даже пирамиды начали отворять и кое-
что оттуда забирать. Жрецов великих бить начали и мало тех совсем оста­лось к моменту отхода моего.

- А соединялось ли царство вновь?

- Нет, больше того не было. Но хуже всего, за власть стали драться и жены среди семей фараонов тех. Если фараон погибал, то за него жена или дети по роду боролись. Чуть позже начали царства свои небольшие упрочать.

- А как?

- Воинов побольше к себе приманивали. Драгоценностями из фараоновых гробниц рассчитывались, а порою, и так нательно отдавались, дабы овладеть умом и телом тех воинов. Разврат стал подле цариц тех твориться.

- Много ли цариц было?

- Да я уж, не упомню. Хотя знаю царство Лидийское от имени царицы той, царство Мизаремы и царство Шумеры. Все они были довольно схожи между собой и время от времени создавали склоки вокруг, дабы от себя что-то отодвинуть, а другой величие распутства пустить. В мои времена те царства также в путь двинулись. На землях других и осели. Не могли они все же противостоять  другим.

- Как же тебя люди избрали?

- А некому было возглавлять все то, что от племени-роду нашего осталось. Разбежались те, кто слыл побогаче в разные стороны. Слыхал я даже, что к другим берегам подались. Вплоть до места того, куда Анамнехон-фараон ходил по морю. Сам я того не изведал лично, мало прожил. Люди упросили стать их вождем, и все совместно город мы обосновали. Римом назвали его. Долго ходили окружно в поисках места, да так возле моря и осели. Все же теплее там было. Холод белый меньше разносился, и беда стороною прошла.

- А, что же дальше случилось? Почему они изгнали тебя?

- Не понравилось им, что я стал закон чтить тот, ранее Богом нашим обозначенный. Слишком строг для них оказался. А хотели все попроще жить. Так, чтобы меньше к порядку приводить себя и больше на море то глазеть от утра до полуночи, когда Луна на море то спадет. Решил создать я свой музей небольшой и дары все от людей снести в одно место. Но исколотили меня за   то. Думали, что хотел я руку к их сокровищу приложить. Хотел также гору воздвигнуть и город великий обосновать. Но люди трудиться не захотели. Только собою, кто как мог, и занимались. Тогда, решил я войско небольшое создать и управлять всем, как и полагается. Вот тут все супротив и стали. Некому кормить то войско и зачем оно нужно вовсе. На том порешили, а меня переизбрали или сдвинули. На место же то избрали другого - Аристотеля. Говорил он ладно и губы им всем, словно сладким плодом смазывал. Велел гнать меня из города и слушать его. Он вроде как Богу служит и по роду к жрецам относится. Даже знак им показывал какой-то. Я того не видел, далеко от него стоял. Но люди поверили и тут же почести все воздали. Меня же пал­ками побили и за город удалили. Так и прожил я совсем немного. Подослали ко мне убийцу от самого Аристотеля. Не хотел он, чтобы я возле его власти влачился. Так вот, моя жизнь та и была загублена, и было то отроду мне все­го тридцать лет. Ровно в день смерти то и исполнилось. Бог очистил меня и на небо поднял. Ум соединил другой и вновь на землю опустил. Но то уже в другой жизни было. А по тому все.

- Спасибо тебе, Аристид. А можешь ответить еще на вопросы?

- Могу, если знаю, что сказать по ним.

- А скажи, почему народ твой феноклами прозывался?

- Это давняя история. Когда-то был вождь у нас. Звали его так - Феноклид. Поэтому, людей так по роду его и обозвали. То время было еще Анамнехона отца правление.

- Теперь, ответь мне еще на такой вопрос. Почему ты согласился на людской уговор тогда и почему по их слову все то оставил бесследно?

- Так Богу было угодно. Он велел поступить таким образом и в первом, и во втором. Слышал я его голос внутри себя, а иногда, даже записывал слово какое, им сказанное для блага и дела общего.

- Но от тебя, как говорят, ничего не осталось?

- Не знаю я того. Что писал - то людям ведал. Правда, при жизни того не показывал. Все мои труды так и остались непрочтенными, думаю. Кому то было нужно, если каждый пекся о своем благе личном, а больше ничего не надо.

- Не винишь ли Бога самого в своей смерти ранней? - спрашивает сам Бог.

- Нет, то сотворили люди или один из них. Бог желал лишь всем добра и славы в труда величии. Так думал я всегда и опосля с тем же остаюсь.

- Ну, что ж, прощаю тебе твои грехи ранние от чрева людского, в пороке затеянного, и возвожу на небеса, дабы мысль твоя в душе состояща там сохранялась до дня великого и благого.

- Благодарю тебя, Бог, за доброту великую. Оставляю человека того и ухожу, как и велено. Но опосля себя след в душе его оставляю и отдаю силы величие в праздности только ума.

- Хорошо, что так поступаешь. Долго не задерживайся. Время уходит и душа твоя вновь чем загрязниться может, - говорит  Бог.

- Уже иду, следом за тобою ступаю. А след сам уже сотворил и часть ума своего человеку оставил. Пусть, благо им творится, и горе людское трудом великим его окупается. Прощай, человек, удаляюсь от тебя и вместе со словом божьим вверх уношусь.

Это был Аристид и в душе-теле одного содержался до времени истори­ческой очистки его. Практически, мало что почувствовал тот человек, ибо душа чиста была и до того, и только его мыслью порочною в жизни могла немного очерниться.

- То душа светлая и мною нарочно на свет пущенная, дабы узнали вы большее и усмотрели в другом всяку ложь, - говорит сам Бог и велит переходить к оповествованию другому, которое в главе иной будет содержаться и по-иному именоваться.

 

 

 

 

 

 

 

Глава  3

 

Неисправимый Аристотель

 

Об Аристотеле уже говорилось и повторяться в очередной раз не будем. Но на сей раз действительно по "коридору темному" пройтись будет нужно, дабы беседа наша состоялась, и ответы мы получили.

Так и посту­паем. Вниз по коридору опускаемся и к двери одной приближаемся.

Из-под нее свет яркий просачивается и в глаза наши больно бьет. То дверь в ад людской, где души те заблудшие срок свой мытают и очистить себя в годах пытаются.

Беремся отважно за ручку двери той и сразу глаза свои заслоняем от све­та, нам навстречу рвущегося.

Затем дверь резко открываем и также быстро уже за собой закрываем, чтоб душа какая недоочищенная наверх ранее не вырвалась.

И вот, мы уже внизу и пред рекой останавливаемся. Там ожидаем немного, а затем благодаря паромщику или лодочнику на другой брег переходим. А дальше поле большое нас встречает, и душ полным-полно там бродит вокруг.

  

Имя то быстро взываем и рот рукой прикрываем, чтоб пакость какая адская к нам внутрь не взошла. Появляются сразу тени светящиеся многие.

- Которая из нас? - спрашивают.
Мы же говорим так:

- Пусть, подойдет душа того, кто вторым императором Рима звался.

Сразу отделяется одна, а другие исчезают. Им нет дела до чужих грехов. Им бы свои исправить, да на землю воочию возвернуться.

- Я тот, кого вы ищете, - говорит нам душа опасенная. Стоят подле ней два великана в одеянии желто-голубом и сверкают своими доспехами. Это охрана той души, чтоб даже очистившись во времени, она не смогла взойти в свет, а так продолжала там и дальше маяться.

Приветствуем каждый по-своему ту душу и чуть-чуть к ней приближаемся на расстояние, чтоб слышно хорошо было.

Ближе не подходим, а то вдруг она прыть какую-то проявит и вмиг в нас самих обернется.

Вдруг воины те не успеют ее схватить за ноги и утащить назад.

Начинаем вопросы ей задавать и спрашивать о времени его тунеядства большого.

- Как долго здесь? - спрашиваем участливо, ибо жалко нам душу человеческую, в тяготе той состоящую.

 - Да уж веков больш двадцати двух состою.

 - Ну и как оно тут живется?

- А вы, что же, не видите сами? - отвечает душа и показывает на свою охрану.

Те еще крепче ее схватывают, да так, что аж стонет она.

- Отпустите, не убегу никуда. Богом велено здесь пребывать до сроку дня нужного.

- Знаем то, - отвечает охрана, - но и твою хитрость ведаем. Сколь здесь состоишь, а все о том же помышляешь. Потому и держим так. Бог велит служ­бу хорошо нести.

- Всё знаете, - зло говорит душа, - только вот они, дурни, мало что сами о себе знают, - это Аристотель о нас с вами говорит и пальцем своим немного крючковатым тычет. Когда-то палец тот побывал в беде великой, да так и исказился, как и почерк самого Аристотеля во время земного пребывания.

- А, что знать мы должны? - разбирает нас интерес, и мы даже ослабляем свое внимание и чуть-чуть ближе пододвигаемся к той душе.

- А ну-ка, отодвиньтесь, - сурово говорит охрана и достает свои доспехи, чтоб в случае чего нас же уберечь от пагубности души той.

Это мы поняли и сразу, немного назад отходя, спрашиваем еще раз.

Душа видит, что дело ее не выгорело и в плач небольшой бросается, пытаясь нас разжалобить. Но мы то уже знаем о ее проделках, а потому, молча выжи­даем, когда все окончится и вновь к ней обратимся с вопросом тем же

Наконец, душа соглашается с судьбою своею и, вытягиваясь во весь рост, начинает вести с нами беседу.

- Так, что вы узнать желаете? - лебезит она перед нами, прямо заглядывая нам в глаза, от чего аж не по себе как-то становится,

- Желаем узнать, как подлог совершил ты в свое время и имя другое осквернил?

- А-а, это об том деле, - сочувственно самой себе отвечает душа, и голова понуро свисает вниз.

Аж жалко становится ее до той поры, пока она резко головой вверх не взбрасывает и свет свой из очей на нас извергает, быстро говоря.

- А вот не скажу я вам обо всем, что было. Что было - то сплыло. Не делал я ничего такого.Все то божьи сказочки, ему в угоду да еще кому-то из рабов его, что подчиняются. Дурни они. Зачем верят то ему. Богу земля наша не нужна. Он так, на ней дела свои производит. Нас мучает, детей делать не
велит. Говорит, чтоб стать мужская другой была или исчезла вовсе. Сам делом тем ведать будет. Вот чего Бог ваш хочет, - и душа громко во весь ад смееется, тычя в нас своим крючковатым пальцем.

Но долго смех тот не длится. Вскоре она снова слезой проливается, и, уже тихо шепча, у Бога прошения за свои слова выпрашивает.

Затем резко все прекращает и спустя секунду начинает свой рассказ по делу прошлому.

- Был я молодым тогда, - говорит Аристотель, - хотел к власти подойти ближе. Сердцами чтоб всех людей ведать, душами их управлять. Скликал я однажды к себе немногих, желающих того же, что и я, и уговорились мы бунт небольшой создать против императора нашего, слабо в делах наших разбирающегося. То получилось, но за раз убрать его не удалось. Тогда, прибегли мы все совместно к еще одному средству.  Взяли и очернили его в глазах люд­ских, сказав, что желает он сам себя обогатить и с помощью воинов охра­нять от нас. Дело то прошло хорошо. Многие на удочку мою верховодную по­пались. Дело до палок дошло, а дальше и вовсе изгнали Аристида того по­дальше. Чуть попозже я к нему отправил одного из своих. Звали его Тиберий.

Дело он свое знал хорошо и с человеком тем покончил. Но я, тогда, подумал, а зачем мне тот Тиберий нужен. Лишний рот к моему столу пирному. Послал я другого своего друга Крита, чтоб он дело то исправил и Тиберия на тот свет отправил. За небольшую плату тот согласился. Спустя день другой то и свершилось. Зажили мы, как великие фараоны. Людям сообщили, что трогать их не будем, но пусть, нас кормят всем, что есть самое хорошее, одежды при­носят и дев для усладу приводят. За то обещал я им от Богов славу вели­кую и благое для дня начало, восходом солнца обзывающееся.

В общем, жизнь каждодневную я обещал, а если не будут слушать, то солнце то остановлю и холод терпеть заставлю. Надо сказать, что подметил я как то солнце вос­ходит, как садится, как Луна на небе показывается, как туман по морю пол­зет и солнце иногда перекрывает. Как туча набежит иногда на него и вся­кое другое. В общем,  поверили мне люди и все то делать мне в угоду начали. Сослался я и на знак, у меня находящийся от жреца одного, что под моею рукою пал, когда в гробницу одну я за драгим ходил. Так что власть моя стала божьей на земле и стали с другом мы жить как на небесах, ничего не делая и ногами по земле мягко ступая.

Сыпали нам люди пух под ноги,
а позже сандалиями увенчали, как и фараонов великих. Сладости дев было премного. Многие хотели, чтобы я с кем ночь, день провел. Поначалу было стыдно мне сразу по несколько принимать, но потом как-то все свыклось и в головах всех улеглось, как так и надо. Тем же и друг мой Крит занимался. Как и я страдал в боли великой от нетерпеливой похоти дев тех, все больше и больше к делу тому пристращающихся. Велел я опосля, чтоб и люди тем занимались воочию где. Чтоб мне легче было, да другу спалось хорошо. Порадовало то людей и вскоре все смешалось везде, как-будто и не было
семей никаких или чего-то схожего. Людей этим заняв, начал я к их добру подбираться. Велел ко мне приходить, чтоб от Бога разрешение получать на всякое ведомство земное. Кому что требовалось. Судил я просто. Кто давал что - то так тому и прилагалось. Кто же ничего не нес - то так сам и оставался. Разводил я руками и говорил, что Бог гневается на него. Пальцем в сторону моря показывал, где туман иногда собирался, и говорил, что то Бог нас покарать хочет от того, что ничего мне не несут. Боялись люди того и в другие земли удалялись, думая, что там лучше. Но холода изведав,
возвращались. Тогда, я и придумал другое всем занятие. Собрал всех и объя­вил, что можно и не делать ничего, а все иметь. Надо только к пирамидам сходить куда или по другим землям пройтись да взять то, что нужно у других людей. Тогда, мол, Бог будет доволен, когда дом мой окружится богатством и сверкать оно будет как солнце, и тепло создавать дополнительно.
Объявил я город вольным ото всего и велел, чтоб во всеоружьи всегда были. Так можно и у других что забрать и свое отстоять. Так вот, город из простого начал превращаться в город воинов. Что не муж - то воин. Со всех сторон девы его окружали и ласкою наделяли. Вино пили, танцы вели и песни
какие пели. В общем, весело жили. Дети, словно грибы расти стали, и из года в год их становилось все больше. Но и "трудились" мы тогда во славу.
Вооружившись, начали ходить за добром других. Вначале то плохо получалось, Слабы в деле том были. Но со временем обучились и дело пошло лучше. Жизнь моя стала еще краше. Злато, серебро окружало вокруг, камни сверкали, свой блеск издавая, вино рекою текло, усласть всякая подносилась, и девы всех ублажали.

Работать вскоре вовсе перестали. Да так вот за счет похо­дов небольших и проживали. Из других мало кто нам отпор чинил. Проведав, что есть земли, где богатые царицы управляют, я туда людей послал. Назначил главного из них - Фракия, чтоб всеми командовал и мою волю исполнял, как божескую.

Долго ходил он по землям, но все ж возвратился и привез добра столько, что я раньше и не видел. Отблагодарил я его и усадил подле себя, дабы он, как и я, правил всеми.

Вместе с Критом и Фракием долго мы проправили государством тем Римом. Так я его обозначил, чтоб грознее имя звучало, и сразу дары приносили, едва услыхав слово Рим.

За десять лет моего управления Рим сильно изменился. Дома богаче стали.
Слуг никаких не было, а только одни девы подносящие, да воины, всем ведающие. Но того было мало. Распорядился я стену городскую строить, валом границы обозначать. А для исполнения того велел других сюда пригонять, чтобы они римлянам жизнь возводили.

Сказал, что богу так угодно, и он сам всем ведает. Снова на солнце указал, что однажды за луною спряталось, и повелел побыстрее все то сотворить. Так походы те бесконечные и начались. Других в город мы не пускали. Сами за стенами обустроенными наслаждались, любви воочию предавались, и жизнь повсюду кипела, словно в муравейнике каком.

Другие же чуть позже стали подле Рима обустраиваться. Но мы их прогнали со временем обратно, не желая видеть никого, кроме самих себя. Но когда очередная дорога вглубь представала, то тогда город преобразовывался.

Воины в путь собирались, и шум стоял по всей округе. Молва о том дохо­дила быстро, хоть никого и рядом не было. Начали уходить некоторые еще глубже, не желая нам что-то свое отдавать. Тогда и созрела у меня мысль о том, что надо всех себе подчинить, а в землях других попечителей оста­вить. Поговорил я с друзьями, и они согласились. Объявил о том всем римлянам, и они поддержали мою мысль. Вскоре в поход отправились и подчинили многих. Фракий и Крит так в других землях и остались. Вместе с ними отпра­вил я и других, чтоб крепче сила моя была и вся дань вовремя свозилась. Опосля дел таких стал я жить еще лучше.

Не было уже тяготы в чем-то и того добра мне хватало. Девы вскоре опустошили меня вовсе, в теле слабость состоялась и решил я заняться другим, предоставив ту возможность своим подчиненным, из числа мною же определенных. То их порадовало и занялись они самой властью, иногда земли другие навещая, да друг друга в грехах опережая.

Я же ум свой к знанию потянул. Благо дело, труды от прежнего правителя остались и, немного в них покопавшись, я свое творить начал. Часто выдумывал, часто не тот путь указывал, а иногда, и к правде ближе прилагался.

Так вот сотворил я себе славу великого мыслителя и распус­тил ее во все стороны земель мне подчиненных. Приверженцы мои велели славу ту поддержать и в поколениях передавать. Греки воздали мне честь особую, соорудив великое здание и обозначив его в мое имя. Они же власть свою так именовали и подчинились трудам моим во многом, создав славу своим мыслителям которые еще при мне восходили. Так вот свою жизнь я и провел без трудов и заботы особой.

- Что за семя ты бросил люду прочему? - сурово спрашивает его Бог, вмешиваясь в нашу беседу.

- Не знаю, - душа просто отвечает и глаза свои прячет.

- Зато знаю я, - сурово Бог говорит по делу тому, -посеял ты великую роз­нь междуусобиц общих и укоренил злодеяния всякие во благо чрева своего и утех всяких. Теперь, тяжело то все даже каленым железом выжечь. Внутри душ тех, сатанинской сладости исповедавших, все улеглось и частью ума их людского стало. Окромя дел тех, тобою творимых, больш ничего и знать не хотят. Жизнь, как услад понимают, а не чтят законы ее и все доброе  попирают.

- То не моя вина, а людская, - душа та Аристотеля отвечает, также взгляд пряча от него подале.

- Не твоя, говоришь, - сердится уже и сам Бог, речь свою продолжая, - знаю, что другие тому из-под того же поддались. Но коли б ты все не затеял и человека Аристида не искоренил, то по-другому дело пошло бы. А так, мзду повек посеял и дело до безобразия довел. Только во время Христово и упас я все то, а так бы распалось вовек и сами себя не сыскали бы в года ка­кие.

- Прости меня, Бог, признаю ошибки, - взмолилась душа Аристотеля.

- Нет, рано еще. Будешь тут, покуда сам тебя не вызову в день какой и дело одно тобою же сотворю. Это будет знак прощения твоего от меня в век грядуще ныне подходящий.

- А какое оно сейчас время то? - спрашивает душа пытливо, так хочется ей на землю взглянуть.

- Время то, что пред тобою шло, да еще ты сам захватил немного.

- Что, вновь холода белью ложатся на кости старые людские?

- И то, и всякое другое схожее имеется, и разное еще творится в угоду времени тому и по моей воле божьей, дабы смогли понять все, что от чего берется и что за чем следом идет. Так понял ли ты вину свою, в века здесь в этом аду пребывая?

- Понял, - душа отвечает, - хочу уж на землю ногою ступить. Отпусти меня. Давно света белого не видывал.

- Отпущу, - отвечает Бог - только не сейчас, а потом. А пока, ведите его обратно, где и содержится, - обратился Бог к его охране, - и пускай еще в котле каком попарится. Может, от того легче ему станет и всякая хитрость до ума настоящего снизойдет.

Попрощался Аристотель с нами, да так душа его вмиг с глаз и скрылась.

Бог же к нам обращается и говорит так.

- Не всю правду поведала вам душа эта страдная. Многих он погубил за жизнь свою смертонесущую. Не во всем признался и раскаяние еще не совсем пришло. Думает снова обойти круг земной и опуститься на землю, чтоб силой взойти своею хитрою. Но не дам я тому состояться и вовсю смотреть буду до дня того, мне нужного, как доказательство оное. Опосля же, снова вглубь опущу, чтоб еще побыл там, пока люди лик свой внутренний не преобразуют, а надалыпе уже отпущу, потому как не страшен он своей хитростью станет. Будет всякий его к труду преломлять и тот же труд из него человека настоящего сотворит, а не лентяя великого.

- Можно ли вопрос задать? - обращаемся мы смело к своему Богу.

- Можно, - Бог отвечает и своею бородою встряхивает.

- Скажи, Бог, а почему то так свершилось? Почему сам не прекратил то воочию и не наказал всех или хотя бы одного?

- Хотел я посмотреть, что сотворится из того, всеми одновременно затеянного. Думал, хоть капля ума пробьется или совесть какая заговорит. Так вот и прождал премного, но хорошего не видел. Мог и других защитить, да только не стал. Сами свои головы туда же сунули и по пути тому идти вознамерились. Вот тогда, и послал я Иисуса, чтоб воочию убедились в грязности своей и к уму, а не к силе тел пробивались.

Но то позже было и еще будет разговор об том дальше. Скажу здесь еще вот что по делу тому. Фракию, Крит, царство ливийское, греческое или Афинское при Аристотеле этом первом было подчинено и обозначено так. Имена тех попечителей его так за основу и легли. В последующем, они меняли свои названия по несколько раз. Все зависело от того, кто там пра­вил. Мог старому подчиниться, а мог по-новому обозначить. В общем, единого не было по делу тому. Как кому вздумается, поступали, если то слово при­менить можно. А теперь, идите дальше по царству Аидову и окликните друго­го императора, что Анимастидом зовется, но в истории Геродотом прозывается. Пусть, он немного осветлится и душу свою вам покажет. Я же удалюсь по­ка, а то, боюсь, долго вы ждать так будете. Сей хитрец любит людей мучить ожиданием великим, да вы и сами на то посмотрите. Все. Вас покинул. Идите сами.

Бог удалился, а мы переходим дальше, чтоб окликнуть душу ту и обозначить стыд ее весь на люди.

Но то в главе другой и под другим названием.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава   4

 

Великий "умник" времени -  Геродот

  

Чтобы достать сего лжеца из царства Аидова, нужно было самому Богу сходить, или опустить на Землю силу свою и ею вглубь недр проникнуть.

- Так вы до него не докричитесь,-  Бог нам поясняет, - а еще себе беды можете навлечь какой. Силы от крика вашего или голоса иссякнут, и вмиг какая душа хитрая внутрь и проскочит. А от того болезнь модет разразить­ся в теле вашем всякая, и вы сами умом поражены будете тем хитростным.

Так то вот, люди, берегитесь тех душ из подземелья Аидова, ибо они - то скудность жизни вашей настоящей и прошлой.

Это они обобрали вас до нитки, и по сей день вы делу тому поддаетесь и не считаете нужным разобраться, почему так произошло. Откуда то богатство у кого взялось.

Нет прибыли чистой, как то говорят везде. Повсюду она делом хитрым побита, а оттуда вся вражда между вами идет. Между бедными меньше, между богатыми больше. Есть что им терять.

Потому и боятся друг друга, а еще пуще, бедноты той боятся, ибо думают, что она их сразу с Земли изведет. Работать будет нуж­но, а кто ее из них любит. Даже нищему и то работа не нравится.

Уж некото­рые хотели бы, чтобы и вовсе никуда не ходить, а им сносили, яко благодать к богу какому. Есть и такие среди вас совместно. Но ладно, не буду мешать говорить с душою той поганою.

Знаю, заждались беседы той. Потому, речь свою прекращаю и душу ту подвожу к вам поближе. В охране она той же состоит, только усиленной вдвойне. Уж, не два ратника, а четыре ее со всех сторон окружают. Не хочу, чтоб она раньше времени куда подалась среди вас и горе сотворила. От того и держу ее в царстве подземельном.

 

И вот, мы видим, как душа та, спотыкаясь и брыкаясь, подходит к нам ближе. Жуть стает перед нами, а не человека мощи какие.

Вся искривлена его стать людская в свечении ее и каким то злым взглядом в нашу сторону смотрит.

Но мы того не боимся. Бог за нами стоит и от нее прикрывает.

Спрашиваем ее смело.

- Чья душа будешь? - строго обращаемся, как будто сами в божеском состоим.

- Век бы вас не видать, - душа та отвечает и отворачивается в сторону.

- А ну, отвечай, когда спрашиваем, - снова сурово к ней обращаемся.

- Кто вы такие, чтоб речи со мной держать? - криво усмехается Геродот, - то Богу только под силу, да еще лишь единицам из вас, под его опекой состоящих. А все вы срамота одна, голытьба. Мало я вас по свету пустил голышом в нитках одних. Надо было больше того сотворить, чтоб вовек только
одни побогаче и жили. Я в том числе состою и состоять буду, когда выйду отсюда. Ничем меня не исправить. Я свое дело знаю.

- Хватит трилогию разводить, - сурово говорит Бог сам, подле нас стоящий, - отвечай на вопросы, пока я лично за тебя не взялся. Так закручу в колесе том подземном, что не только испарь твоя уйдет, а и душа вовсе испарится. Знаешь, что могу то сделать и творил уже с некоторыми.

- Ой, не делай того, Бог, - просит душа та пощады, - отвечу на все, что они спросят. Это я так, для усладу своего отвечаю.

- Говори правду, а не то, точно в колесо запущу, -говорит Бог и вновь чуть поодаль отходит.

- Что знать хотите? - сразу меняется голое той души и поведение.

- Хотим правду знать о тебе и о том, что творилось.

- Так слушайте, - просто душа та отвечает и речь свою начинает вести, вначале только упреждая, - не стойте, на ногах правды нет. Долог мой рассказ будет, аж ноги заболеть могут.

- Где ж садиться тут? - спрашиваем мы и место какое оглядаем.

- А так, друг на друга и возлагайтесь, - говорит открыто душа и заливается громким адским смехом.

- А ну, прекрати, - Бог говорит той душе и что-то из-под своей одежды достает.

Вмиг та душа изменяется и становится кроткой и вежливой, как струна вы­тягивается и человеческие черты обретает воочию.

Высокий лоб появляется, нос крючковатый, ноги худые и длинные, и лицо длин­ное, словно лошадиное, проступает. Не совсем приятно на то глядеть, но Бог велит нам так.

- Держите его взглядом своим и обо всем спрашивайте. Я же пока в одно место другое схожу. Надо кое-что мне проверить.

Так мы и поступаем, и вопросы задавать начинаем.

- Расскажи о жизни своей. Кто ты, откуда родом и как на троне том великом оказался?

-   Геродот я, - душа та отвечает, - ранее Анимастидом прозывался. Но то уже забыто давно и даже памятью моей стерто. Только Бог вот и помнит. А наз­вался я Геродотом потому, что любил всякие рассказы сочинять, песни возводить и людей до нитки обирать. Бывало, так заговорю кому зубы, что он без рубахи нательной и останется. Тогда, нить ему в руки даю и говорю так:

«Иди, раб божий. Нить - то одежда твоя. Ею укрывайся и ничего не бойся».

Так вот и ходили они, пока заговор мой не пройдет и кто из люда какого его не опросит, пред тем хорошо потряся.

Имя мое сложено из нескольких частей, как раз детство мое и обозначающих. Сами догадайтесь, что и как, а я разговор продолжу.

По молодости служил я царю Анимеду. Это в Греции возле Афин состояло. Родом из древнего племени гойев состою. Был когда-то мой дед шаманом, отец также дело то продолжил, да и я вот так обернулся. Прослыхав, что в городе одном наместник римский умер, я туда поспешил, чтоб место то занять. Люди тогда клич такой создали. Кто достоин будет - тот и место то заполучит. Римлянин Крит всем тем делом ведывал. Сам в другой стороне состоял, но земля та ему подчинялась. Вот он и решил, кого поснадобнее себе подобрать. А надо сказать, что когда-то я тому Криту подмогнул в деле одном, еще будучи вовсе младым подростком. Оттого, надежду имеючи, я туда и отправился.

А был тот город древний, Спартой именующийся. Как раз недалеко от Афин он и состоял. Пришел я туда и вмиг в единобор­ство по лживости ума вступил. Надобно было что-то сотворить такое, чтобы царю тому критскому понравилось.Вот тогда и прибег я к тому,что уже ска­зал. На глазах у всех без ничего зубы одному заговорил, да так голым с ниткой по миру пустил. Обошел он весь круг людей. Многие смеялись над ним и пальцем тыкали. Но того оказалось мало. И другие могли то же сотворить, хотя и в меньшей степени.

Потому, царь Крит решил другое изведать. Дал он задание каждому, чтобы придумали мы вымысел какой, от которого все смехом исходить будут и за животы от боли хвататься. Тут-то я и блеснул своим мастерством и царю, как говорят, угодил. Но и этого оказалось мало.

Царь дал новое задание мне, да еще трем, что остались. Велел он на ночь засеять поле небольшое, а на утро собрать по крупинке все зерна, что по нему рассыпаны.

«Так, - говорил, - я ваше трудолюбие проверю».

В общем, поделили участки те и делом занялись. Думал, я думал и, наконец, мысль мне в голову сошла. Засеяв все то, не стал я долго ждать, а сразу на поиск его хватился. Стал разрывать землю руками и по зерну в рот, словно в кладовую, складывать. Увидали то другие и, как я, поступили. Рассердился я на них, но поде­лать ничего не мог. Тогда, остановился и вновь в мысль окинулся. Долго думал я и в конце концов, добился своего.

Решил я использовать голубей для того. Собрал их немного и на поле то пустил. Кто наедался из них и дело то бросал, то сажал их в клеть небольшую. Другие усмотрели то, но не поняли, что я хочу этим сотворить, да так и продолжали по земле рыскать, до ночи и до утра. Голуби же мои быстро с делом справились и все в клети той расположились.

Ночь наступила, я голубей тех распотрошил и зерно соб­рал все воедино. А наутро предстали мы все пред царем.

Каждый нес свою долю и Криту тому показывал. Удивился он, когда я ему свою долю принес. Наибольше всех у меня было. Думали, что я припрятал, и царь уж хотел голо­ву мне отрубить, но тут люди вступились, сказав, что я голубями их собрал. Понравилось то царю, и так я опосля стал небольшим правителем города того Спарта.

Но недолго пришлось мне там править. Вскоре царь Крит поз­вал меня к себе и велел при нем оставаться, советом помагать и дело какое делать.

В Спарте же другого поставили, уже из тех, кто со мною тогда состязался. Были и для них состязания небольшие, которые царь тот придумал.

Я же в том не участвовал, а только наблюдал. Вначале мне не понрави­лось то, что я к царю тому, как в слуги подался. Но по времени, сильно мы с ним сдружились и были яко отец и сын по возрасту, а в дружбе, словно братья родные. Так вот года мои молодые и шли.

Не захотел царь Крит после себя наследников оставлять. Дело свое мне доверил и меня же сыном своим назвал. Правда, я и сам в деле том постарался и довольно близко к царю тому стал. А была у того царя Крита дочь Юнона. Млада была и красива. Вот на ней я женился спустя лет несколько и так вот римляни­ном стал. Был закон такой. Кто в семью римлянина со стороны входит, тот им и становится. И закон тот я же и придумал, Крита к тому подводя и мысль хорошо, словно зубы, заговорив.

Вскоре Крит тот умер и вместо него стал я править. Хорошо было мне тогда. Что хотел, то и творил. Жена, хоть и кра­сива была, но по мнению моему, не особо сладкоедна в деле одном.

Потому, совсем скоро я в блуд пустился. Ходил по разным другим местам и везде свое получал. Случалось, что и жена меня заставала, но на дело то не сер­чала. Так было принято у римлян. Тогда я и вовсе осмелел. Стал дев тех к себе приводить, а вскоре ими же и окружил.

Юнона не была ревнивой или какой-то злоядной. Все то спокойно приняла и в «дело» мое вовсе не вме­шивалась. Так я издал свой первый параграф для парфинян или парфян. Место то было парфянским. В нем указал, что всякому можно блуд тот раз­водить и у себя дома, все что угодно сотворять.

Женам не особо то понравилось, так как не были они римлянками, но мужи с гордостью все то восприняли и вмиг делом тем занялись. В общем, блуд стал по всему городу, который в честь Крита так и обозначаться стал чуть позже, когда я уже повзрослел, и жена моя в вечность канула, город тот имено­вал по-другому.

Вскоре весть о моем городе праздном донеслась до Афин и до царя Антилоха, который после Анимеда стал править. Не понравилось то ему и велел он собрать войско, чтоб со мною покончить и не дать блуду тому по Греции разойтись и до самих Афин дойти.

Так случилась первая война между греками или между парфянами и персами, как афинцы вначале назывались.

Персами их прозвали за одну великую милость божью. Произрастали плоды там сладкие. Кто их вкушал, тот губы долго облизывал. Война, которую так и не назовешь, недолго длилась.

Прибыли те воины к мое­му городу, а их никто враждебно и не встречает. Удивились они и в город вошли.

Спустя время к ним со всех сторон девы начали подходить и убла­жать по-разному. Так вот, через некоторое время воины те оружие в сторо­ну побросали, а сами в блуд, как и все, пустились. Посмотрел я на то с окна своего и сказал Диамеду, что подле меня рос, как ученик первый:

«Видишь, как войско можно превозмочь всякое. Учись тому и другое приду­мывай, чтоб в деле этом всегда победу держать».

Через время я сам вышел из дома своего и повстречался с тем воинским начальником. Разговорились мы, да так мир и заключили. Незачем, мол, воевать, когда никому вреда от этого блуду не имеется.

«Что ж я царю Антилоху скажу?» - спросил тогда тот воин старший.

«Скажи, что разгромил парфян, и я тебе лично сдался. Сохранил ты жизнь мне и семье моей только за то, что я на коленях молил тебя и просил прощения у царя Антилоха. И другие то же делали, плач стоял во всем городе. Так вот и скажешь. Я же, в свою очередь, напишу царю своею рукою о деле этом, а также параграф другой издам. Его ты Антилоху и передашь. Скажешь, повино­вался, покаялся и закон другой принял. Опишу я еще битву эту кровавую и также с собою все то ты увезешь. Победу за собой сохранишь и величать тебя будут, как великого полководца».

«Хорошо», - согласился воин тот, да на том и порешили.

А вскоре, "битва" завершилась, и весть до царя того донеслась. Обрадовался он, воина того великим полководцем сделал и к себе приблизил.

Стал он ему, как брат родной. Доволен был делом тем и сам человек. Как-никак, слава при­росла и славу же поимели все воины, которым начальник приказал молчать.

Часть из них осталась в городе моем, как-будто без вести пропала и в бою погибла. На саном же деле, они в городе обосновались и любовью тою наслаждались.

Прошло времени немного. К тому Юнона моя внезапно с жизнью покончила. Бро­силась сверху вниз головою, да так и разбилась. Никто не узнал, отчего так совершилось и подумали, что она просто хотела с утеса в море прыгнуть, да не попала. Так что, один я остался. Детей не было у нас и кроме Диамеда, ни­кому наследство передать не мог.

Так вот. Прошла весть, что император римский скончался. И там было объявле­но о том, что ждут человека какого, достойного на трон.

Недолго думая, я к Риму подался. Тихо обошел те Афины и к городу тому пришел.

Претендентов много не было. Римляне до того обленились, что даже ум их отказывал в чем работать. Потому, без труда победу одержав, я трон тот императорский занял. Правда, к силе иного рода тогда я прибегнул.

Море вблизи всегда солнце отображало или луну в нем. Решил я этим воспользоваться для себя. Вначале в руку воду набирал и солнце то ловил, чтоб луч его пустить. Затем к золо­ту, серебру приспособился и уже позже к камню, хорошо отточенному и глад­кому.

На ладони моей он хорошо ложился и сверкал, луч тот пуская, словно само солнце. Боялись люди дела того и всякий раз бежали поодаль, чтоб в луч света того не попасть. Так вот я до власти той великой и добрался.

В Риме жизнь попроще была, и я вначале всему тому предался, лишь изредка в дело заглядывая. Но вскоре вдоволь "делом" тем насытившись, ре­шил все же другим заняться.

Чтоб время поскорее шло, да девы немного поотстали, пока занят, решил я сочинения разные писать.

Начал придумывать истории, составлять стихи какие. О жизни людей рассказывать и всякого друга моего величать. Царя афинского я недолюбливал. Еще с младого возраста не нравился он мне. Потому, о нем написал немного и грехов причислил ему бесчисленно. Других же, наоборот, освятил и создал образ героев. Понавыдумывал я много сказок и баек жизненных. Да и самого Антилоха к роду другому причислил.

Фивы - город прежде Критом названный - отнес в места разные, как по моему мнению то шло. Персам всегда всякую пораженческую суть втолковывал, Спарту провозглашал, еще парфян до настоящих героев возводил.

Все то мною было описано и в делах исторических тех был я первым из всех по сложности сочинений своих и особой запутанности времен.
Спустя некоторое время моего правления, Рим на ноги восстал. Стало не хватать еды, питья да и прочего снадобья. Обязали меня римляне дело то устранить.

Решил я походом вначале идти и дань везде собирать. Но затем, подумав немного, взамен себя послал другого.

Был то ученик мой Диамед, которому исполнилось двадцать пять лет. Я же к тому времени ближе к сорока шел.

В свое время я его, как сына обозначил и к римлянам причислил. Ушел в по­ход тот Диамед, а я один в доме своем остался. Хоть и окружен был девами всяко, но без него скучно мне стало. Тогда, решил я созвать других учеников и по всей земле римской клич бросил.

Вскоре прибыло человек двадцать. Ими-то я и занялся. В доме своем расположил и к занятиям приступил.

Обучал их разному. В делах каких бытовых или государственных хорошо они разбирались после школы моей. Искусству ораторскому я их обучил и вырастил многих философов в деле жизни разном. Так годов несколько прошло, прежде чем Диамед с данью возвратился, а ученики те по землям разошлись. Шли там и Демокрит, и Демосфен, и сам Оратор, и другие. Даже Софокла могу к своим причислить, так как и он тогда в "плену" моем состоял. Но позже тот человек сам умом взрос и многое из того, что говорил, по-другому записал. Возрастил я Гомера и по жизни его пустил. Был тот человек особо жаждущ на всякие прелюбодеяния и разную неувидимую суть. Сочинять всякое еще при мне начал, будучи в возрасте совсем молодом.

Взрастил также я Дамоклида или Дамокла. Правда, и он немного в сторону иную отошел.

Такие вот дела мною были творимы при жизни.Сам я мало в чем участвовал, кроме состязаний ка­ких, и по большей части возымал к мысли всякой приблудшей и при желании создавал жизнь другую. Но в накладе не остался, и люди великий почет мне создали и до сих пор его созидают. Нравились им те параграфы мои, от кото­рых парфяне и произошли. Но совсем не так писано мною настояще.

Не хотел я, чтоб так слыло по самой истории. Вот и отнес их к местам другим, а персов тех просто греками обозвал. Так вот они и "воевали" между собой. То греки на персов нападут, то персы грекам мзду воздадут. Не было того на мою быт­ность, окромя одного раза, о котором сейчас сказано было. Что еще я совершил - скажет вам Бог. А я лучше пойду, а то что-то устал от речей своих. Сила моя пропадать начала. Боюсь, еще в раскаяние впаду. Можно ли мне идти, Бог? - спра­шивает та душа опосля своего рассказа.

- Нет, - Бог сурово отвечает, - должен ты еще одну историю преподнести.

- Какую же?

- Расскажи, как ты с тем Гомером обошелся и меч Дамоклида над ним повесил.

- А,что там рассказывать. Знают и так.

- Ты правду расскажи об этом, иначе вовек тебе прощения не будет.

- Ну, хорошо, - душа та соглашается и вновь к рассказу, хоть и неохотно, прибегает. -Так вот. Дело то уже к старости моей относится. Скучно стало мне одному. Диамед где-то в походах пропадал, а я думам своим предавался. Тело уже ослабло и девы те только глаз мой радовали, да поверх ублажали.
Вот, тогда, дал я клич отыскать Гомера того, а заодно Дамоклида, чтоб не скучать одному. Вскоре они прибыли в Рим и возле меня поселились. Стал Гомер меня своими рассказами ублажать, а Дамоклид героя изображать. Был
он велик, статен, мускул играл на теле, диск бросал далеко, мечом владел и так далее. Вот тогда, и породилась у меня мысль историю земную воссоздать. Что Гомер говорил, то я ему немного подыгрывал и поправлял в местах некоторых. Дамоклид же все то отображал в действе. В общем, был то спектакль самый первый.

Для дела того позвали мы дев премного и лучших воинов некоторых. Создали сцену на большом помосте открытом и на живую начали стихи Гомера перекладывать.

Что он не скажет - мы в действо переложим. Вначале так забавлялись. Потом начал я ими руководить, как Бог верховный. В уста речь героям вкладывать и деяния ими же совершать.

От того стало еще веселее, аж здоровье во мне проснулось и стал я, как бог, по действу и смы­слу Гомерову с некоторыми девами сближаться.

Ну, а дальше, все как в жизни пошло. В общем, что не день - то сказка для всех.

Вскоре весь Рим об том прознал и начали мы действа те превселюдно возводить. Так вот, спектакль и получился. И история как бы наяву состоялась. Зачастую я сам участвовал и Гомера поправлял. Имена римляне сами придумывали. Я же только свое вло­жил. Это имя жены Юноны. Хоть и блудил я премного, но жену свою - дочь Крита, уважал и любил. И до сей поры люблю, да жаль вот, что не могу взойти в свет и повстречать судьбу свою.

- Дальше ведай, а не жалобись, - Бог говорит той душе, и она тут же ему подчиняется.

- Ну, а дальше действо и вовсе весь город затронуло. Начали мы все совместно играть и бои те устраивать, что в Гомера рассказах написаны. Быва­ло, так увлекались, что аж до настоящей войны дело доходило. Но так редко было и по большей части, все мирно заканчивалось. В общем, весь Рим тем и занимался, что в лицедействе том участие принимал.

Задумавшись однажды над тем, что надо бы все так и запечатлеть, я, сделав перерыв небольшой в деяниях общих и удалившись с Гомером наедине, начал историю ту всю сотворять
на бумаге.

Гомер писал от себя свое, а я ему подсказывал где и поправлял.
Так вот, совместно мы труд тот и составили.Чуть позже Гомер решил переписать все то по-своему. Чего-то вдруг ему этого захотелось.

Говорил я ему, что не надо, пусть, так остается, но уперся он на своем и уже хотел было все то уничтожить.

Рассердился тогда я на него и велел Дамоклу меч над его горлом поставить и ожидать, пока я не запрячу ту рукопись его.

Так тот и поступил. А спустя время, ко мне мысль зашла ослепить его, чтоб вовсе писать не смог. Так я решил, будет лучше. И труд сохранится, и мне спокойнее.

Повелев Дамоклиду Гомера держать под мечом тем, я ушел на поиски снадобья нужного, чтоб глаза Гомера того водою обтекли.

Долго я искал, а когда возвратился, то увидел, что Дамоклида нет, а только Гомер лежит, а над ним меч висит и почти до горла концом достает.

Если шелохнуться как, то он тут же то горло и проткнет. Камнем сверху был "уве­нчан" меч тот и тяжесть имел большую.

Подивился я тогда тому вымыслу и
вплотную к Гомеру подошел. Тот просил меня не делатъ зла ему и говорил, что мысль та уже его покинула.

Только я меч тот прибрал в сторону, как он тут же схватился и убегать начал. Но вовремя Дамоклид возвратился и, схватив Гомера, приволок обратно.

Тогда вот, в великом зле на него, я и ослепил его. Капнул в глаза ему того снадобья, и вмиг они как-то водою взбухли, а затем только бель одна в них и осталась.

- Будешь знать, как мне перечить, - так я сказал и отпустил его на все че­тыре стороны.

- Что ж я слепой буду делать? - спросил, плача, Гомер.

- А ничего. Ходи по людям и свои рассказы говори. Они будут тебе за то благодарны и всякий раз кормить будут, а иногда, и дев приглашать.

Ушел Гомер в земли другие. Правда, пожалев его, я дал поводыря одного, чтоб знал, куда идет.

Так вот, история, мною придуманная, в свет и изложилась.

Гомер же другого уже не сочинял. Боялся, что вовсе убью его и везде только то и рассказывал. Человек, от меня приставленный, от меня приказ получил так сделать, если тот слово нарушит.

Так и рыскал по земле Гомер и слово нес свое и мое в совокупности.

Показалось мне того очень мало, да и Риму надо было декорацию сменить, а то каждый день одно и то же. Занялся я дру­гим сочинением. Для этого Гомера вновь воротил и, сказав ему о том, разре­шил свое участие принять. Тот согласился.

Так вместе мы составили еще одно великое сочинение. И, конечно, отыграли все то в действе. Дальше Гомер снова в люди подался, песнь ту возлагая и слово мое среди людей пронося.

Надальше мы еще сочиняли и так оно аж до самой моей кончины продлилось.

Под конец жизни отпустил я Гомера вовсе и велел ему больше в Риме не появляться. Тот так и поступил. Никто не знает и по сей день, откуда тот Гомер взялся, и кто его делу тому обучил.

Сам же я в скорости от меча того Дамоклида скончался. Не стал ожидать самой смерти мучительно и велел ему меч надо мной повесить. Не хотел он того творить, но я повелел, пред тем римлян созвав и объявив о своей воле. Так вот моя смерть и свершилась. От меча Дамокла я погиб, рукою его поставленного.

- И здесь схитрил, - Бог душу ту поправляет, - не по вине Дамоклида то было. Приказал он ему, а римляне поддержали. Это он хочет подле себя друга-ученика того содержать, чтоб веселее было и не так скучно в царстве теней этих, которое сам он и придумал.

- Ну как, хорошо здесь? Или как-то по-дру­гому? - Бог спрашивает.

- Да, не так уж и плохо, но думал я, что лучше, когда все то сочинял. Не так мрачно и скучно.

- Сам для себя ты царство избрал заранее, да не ведал, что творишь, иначе сразу бы отказался ото всего и вмиг параграф другой составил. Ну, хорошо, коль ответил на тот вопрос, тогда можешь быть свободен.

- Как? Вовсе свободен?

- Нет, пока до дня одного пребудешь здесь. Опосля выпущу тебя и дело свое сотворишь. А уж надальше, очистившись, заберу твою хитрость ладную и образую из нее ум простой. Так вот и займешь место свое где-нибудь на
небесах  после  стольких  лет  заключения.

- Неужто, будет то? - с надеждой спрашивает душа, и вся аж трепещет в ожи­дании божьего ответа.

- Будет, а сейчас, иди, занимайся сам собою. Пусть, хитрь твоя умом отобразится ранее. Может, это срок тот сделает меньшим.

- Благодарю, Бог, и подчиняюсь силе ума твоего великого. Удаляюсь вмиг. Царствуй на своих небесах славно.

Растворилась в светящемся тумане-мгле сукрова подземного та душа, и остались мы одни с Богом наедине.

- Ну, что? - Бог спрашивает нас, оглядая сверху, снизу, со стороны, ибо везде вокруг состоит, -пойдем далее или что еще хотите узнать от грешника сего великого, который сам себя богом возомнил, да еще меня туда в дело свое втянул.

- Хватит, - мы отвечаем, - от него аж голова болеть стала.

- То хитрь его так на ум ваш воздействует, - говорит Бог, - да еще переживаете вы немного за свое. Сами предаетесь всему тому порою, только я вас в деле том сохраняю и опасаю. Уже давно превратились бы в таких вот Геродотов, да я на страже хоть как стою.

Хочу к другому, чтоб тянулись. Век праздно жить не будешь. Кому-то и работать надо. А кто же хочет не на себя, а на другого то сотворять.

Думаю, времена те прошли или проходят. Пора за ум настоящий браться. Скажу по делу Геродота того еще так.

Слишком умным он выискался в чреде годов тех. И от того, что другие умом слабее, хитрь его и взошла. Люди в деле том - подспорье живое. И особо люди «тупые», как говорят.

Потому ум - есть преобладание над всем. И отставание невозможно, а иначе будете ходить только с ниткой без одежд каких, как сейчас состоите, хоть то сказано и преувеличено.

Но по уму дело так состоит. Оттого и даю всякие знания, и души те поочередно подзываю. Чтоб знали, откуда то все у вас изнутри заложилось и по сей день гнетет. То вам урок большой в деле историческом. Хоть и не говорят души те всего и места особо не указывают, но думаю, ясно становится, что историю ту толковать с другого конца надобно, а не с того, что сейчас якобы правдой состоит.

Все сочинения в лжи сос­тавлены и человек всякий к тому прибечь желает, чтоб себя впереди водрузить всего мира великого. Хотя не умен еще и не прыток ум его, как Геродотов. Не каждый зубы может заговорить так, что без штанов останетесь.

Но к делу тому не призываю, а наоборот, хочу, чтобы вы к другому берегу пристали. Тому, что истинно правдой зовется.

Пора всю ту историческую ложь вывести
и создать настоящую историю в реальности дня и традициях каких, по жизни добытых.

Так что, прежде, чем по дороге "кривой" ступать, о Геродоте подумайте и задумайтесь, к чему то все в будущем может привести.

Это мой совет вам божеский и указ одновременно. Раз взялся я за дело Землю вновь очистить, то доведу его до конца и добьюсь своего.

Пусть, даже многие и не удержатся на ее коре. Это дело праведное и от лжи той и своей страдать будете. Правда самой Земли вверх восходить будет. Это и станет на­чалом времени скончания всякой лжи и искоренения глупости людской.

А теперь, переходим ко второму «богу» земному, который также славы той захотел, да так в ней и утоп от величины лавров, на голову возлагающихся.
Но обо всем сама душа та скажет, и обо всем я дополнительно скажу, ибо души те не всегда совестно говорят.

Все к хитрости прибегают. Хотят человеками выглядеть в глазах ваших.

Ну да, ладно. Посмотрите сами. А сейчас, идите дальше прямо и ничего не бойтесь.

Тихо душу иную подзовите, и она вмиг пред вами стоять будет. Шепот ей ближе всего, и она тут же появится.
Все. Зовите, а я подожду в стороне.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава   5

 

Общий любимец "Аристотель", или слава одному

  

Согласно слову божьему мы и поступаем. Тихо душу ту подзываем, и вот она пред нами воочию становится.

Какая-то несуразная она и сразу не разберешь, где что и находится.

Бог поясняет то по-своему.

- Это от лавров великих, на голову и тело возлагающихся. Та душа к ним припала, что и по сей день в гнете том состоит. Только очистившись совершенно, сможет она их отбросить. Но вы не стоймя стойте, а спросите чего, а
то она, ничего для себя не поведав, скрыться может.

- О чем спрашивать? - сами мы у Бога спрашиваем.

- Да, все о том же. Допрос по времени исполнять надо.

- Хорошо, - мы отвечаем и тут же душу ту опрашиваем, - кем зовешься ты и как на трон тот вылез, императорским зовущийся?

- Апостократ я, - душа та, в лаврах гибнуща, отвечает, победно голову свою держа и на нас откровенно глядячи.

- Откуда в Рим прибыл и почему стал там править?

- Родом я из Плотомены, - отвечает Апостократ, -еще Антилохией ее назы­вают. Это страна отца моего, царя великого. При жизни отца я не видел. Воспитывала меня семья другая. Вечно шептались те родители между собою, да еще другие возле них делали то же. Вот я с возрасту малого к шепоту
и привык. Знать многое хотелось о себе и о других также. К Риму не сразу пробился. Грек по роду я своему. Потому, для того, чтобы достичь означенного, а с детства я в себе такую мысль обнаружил, надо было вначале мне римля­нином стать. Потихоньку взрастая, я все подмечал и знал, о чем люди шепот ведут. Толковали они, что царь есть где-то ослепленный, и подле него нико­го нет. Помета не было никакого по роду людскому.

- Аристотель, сей лжец великий, и тут неправду молвит, - Бог сие перебивает и своею речью дальше ведет.

- Говори правду, не то взыщу больше.

- Хорошо, - отвечает, тихо сопя, та душа и ведает уже по-другому. - Сызмальства я делу одному пристрастился. Гол ходил и часто рукою блуд свой прикрывал. От того повелось мне так завсегда делать и время от времени услад свой я получал. Заметили то родители мои приемные и наказали. Обозлился я против них и мзду свою уже по жизни взрослой сотворил. Отца того   приемного ослепил и детородного органа лишил, а мать ту поверг собою и опосля жить оставил, чтоб слава о ней гадкая катилась. Историю ту я при­думал по-другому и другу моему Софоклу поведал, указав имена другие и по-другому образы людские составив. Но то уже позже случилось. Тогда же я обиду стерпел и так же жить там оставался.

Повзрослев немного, прослыхал я клич, что римский император бросил. К нему в ученики и подался. Там с Софоклом и другими познакомился. Там же Дамоклида повстречал, что в моей жизни сыграл роль особую. Когда отпустили нас, то я вновь к дому прибился, но ко времени тому многое изменилось. Прикинулся я неузнанным и в дом тот пробрался. Там грех совершил тот, о котором говорил, а после вроде бы спасителем в виде другом оказался и в доме том поселился, как другой человек.

Все почести мне воздавали и в первый раз лавром увенчали. Возле родителя того, мною ослепленного, я состоял и его рукою правил. Не знал он, что то я и есть и даже думать забыл о сыне том приемном.

Долго по времени правил я так изподтишка и к родительнице приемной по прошло­му хаживал, как к жене своей. Знали об том люди, но боялись слово молвить. Думали, что могу я и их казнить, как врагов тех, мною придуманных.

Спустя время, надумал я умертвить родителя того и сделал это, обустроив дело по-хитрому. Стал я тогда настоящим правителем. И хотя не был царем, но по­чести те получал. Захотел спустя сжить со свету и женщину ту, что подле состояла. Вскоре дело свершил и один вовсе остался. Тут-то я уже мог, как хотел, развернуться и по-своему повести.

Прознал я про закон, что чтобы рим­лянином стать - надо на римлянке жениться. Наметил я себе одну такую и начал обхаживать всяко да того добиваться.

Но сделать то было трудно. Хоть и распутницы все были они, но чтобы женитьбу сотворить, нужно многое свершить.

Долго побивался я в женихах и всякое в ее указание чинил. Вко­нец, смилостивилась она предо мною и согласилась на брак тот. Возрадовал­ся я тому, но оказалось рано.

Воспротивился тому ее отец, царем Анамгеноном зовущийся. Дочь звалась просто - Александра. Не захотел он, чтобы она за меня замуж шла.

Прослыхал он, что я безроден и к дому тому просто так подступился. Тогда, решил я пойти на хитрость. Взял и очистил конюшни Анамгеноновы от грязи великой, реку перегородив камнями большими и грязь ту вплавь пустив.

Порадовался царь тот делу тому и повелел другое сотворить для него. Велел, чтоб дом на горе стоял, под горою река текла и вниз спадала.

Такое уж мне не под силу было. И, вспомнив про друга своего Дамоклида, я к нему обратился.

Вдвоем мы то совершили быстро, вокруг дома того землю убрав, а реку в обиход пустив, да так, что с одной стороны она в дом тот большой входила, а с другой выходила, вниз спадая и грязь всегда унося.

Так полу­чилось, что дом вроде бы на горе стоит, а река все уносит.

Похвалил меня царь за это и даже руку пожал, как римлянину, но все ж согласия пока не давал. Велел за другое браться. То пни корчевать заставлял, то поле быками вспахивать, то колос собирать, то зерно выдавливать или выжмакивать. В общем, года три на то дело ушло.

Вместе с Дамоклидом то все делали, но царю я его не показывал. Дочь его сама ко мне иногла приходила и уговаривала прекратить домогания. Мол, отец все равно не позволит сделать это. Но я упрям был и упрямство мое все же цели достигло.

Спустя три года я добил­ся означенного и по праву римлянином стал. Дамоклид же к императору подался. Тот его вызвал к себе.

Стал я проживать вскоре на горе в доме том. И так, и сяк старался всегда царю угодить, и всегда ему не перечил. Долго так было. Но вконец все ж терпение мое лопнуло.

Домогаясь очередной раз чего-то, царь тот как-то забылся и к краю дома того подошел. Взял я его, да и подтолкнул немного. Упал он вниз прямо на камни, да так и разбился.

Опечалилась дочь его, но на меня подозрения не пало. Сохранил я с нею хорошие отношения, да так и проживали мы вместе.

Хочу отметить, что вел я жизнь не блудную. Дома находился и все жену, как и прежде, обхаживал. Не была она особо красавицей, да все ж женой доводилась и царицей была.

Меня же пока так не величали. И решил я по-настоящему того добиться. Созвал как-то народ и указал им на город другой.

- Там, - сказал и махнул рукою, - великие ценности хранятся. Можно ими овла­деть, если мудро поступить. Затем все то нам достанется и меньше работать где будем. Как в Риме заживем и себя так же величать станем. Добьюсь я места того, если меня поддержите в делах и вас я затем счастливыми сде­лаю.

Поддержали меня многие, да только царица в стороне осталась. Хоть римлян­ка была и отец ее, но все же не поддерживали нравов тех и жили по-друго­му.

Но перечить мне не смогла, да так же, как и отец, на камни те бросилась, не в силах противостоять и видеть все то.

Обрадовался я, и люди тому об­радовались. Хотели и они достичь блага того, что в Риме, а потому, сразу же мы в поход и отправились.

Достигли города того и ночью напали. Никто не ожидал этого, и победа легко досталась. Набрали мы всякого много и увезли с собой.

Многих ослепили, чтоб знать не знали, кто на них напал, других по­били, третьих в живь укопали, а по большей части разогнали. Дело то все ночью было и мало кто уцелел. Кто же все-таки убежал, то не мог сказать, кто на них напал. К утру мы тихо убрались и следы за собою подмели.

В город же возвратившись, мы пир устроили и начали воспевать сии дела для нас благие.

С собою взяли мы дев ослепленных и ими ублажались, своих пока в стороне от того оставляя. Дальше погубили их всех и в одном месте захоронили неподалек холма того, где дом мой стоял.

Хватило добра того ненадолго. Потому, пришлось вновь в поход собираться и напасть на город другой.

К делу тому спешно готовились, и потому вылазка наша не удалась. Отбили нас ночью и мы в утек пустились. Хорошо, никто не преследовал, да так не­узнанными мы и остались.

Тогда, решили по-другому поступить. Сотворили полигон учебный и начали готовиться, как бои вести и со стенами любыми драться.

Спустя время, хорошо подучившись, двинули мы в сторону другую.

Удачно все прошло и вновь богатство в руки нам поплыло. Возвратившись, снова мы гульбу устроили и время в веселье, гульбе общей проводить нача­ли. Так вот, меня царем и провозгласили.

Много еще раз ходили мы в походы и всякий приносил из него себе какую ублажь. Стали жить мы богато, а гостей заезжих отпроваживать.

Слава пошла по случаю тому и аж до Рима докатилась. Император к тому времени стар уж
сделался и нужно было ему о себе заботиться.

Так что, не трогал нас никто, и жили мы все в великом благе. Время от времени делом своим занима­лись. Так, чтобы кто другой не подумал, откуда богатство то взялось.

Только чья нога в город вступала, то мы за работу и брались. Потому, никто и не знал, что мы те набеги совершаем и всегда винили других.

Воевали потом между собою, а нам то все на руку было. Как только война какая пройдет, мы на город какой набег совершим.

Все думают, что то враг месть пускает и вновь за оружие берутся. А мы по другому городу удар наносим с обратной стороны.

Так вот и жили довольно долго, пока я у них правил. За дело то возлагали на меня многие лавры, почести создавали всякие, а уж усладу
какого и вовсе мне придавалось премного.

Друзья решили меня одарить девой одною, чтоб при мне была всегда, как сподручная птица какая. Согласился я на то, да так время надальше вместе с нею и проводить стал. И вот. Слава триумфу мысли моей из-под ноги встала.

Расскажу обо всем по порядку. В тот день утром я рано проснулся и Артемиду - богиню любви ублажил. Так я ее назвал по-своему и в честь деда моего, по роду приходящего­ся Артемия.

Дальше ногу одну на пол вскинул и захотел встать. Но тело как-то слабо подчинилось, и едва-едва я на ноги поднялся.

Голова кружи­лась, а на дворе с утра сумрачь появилась. Исчезло солнце, и мрак наступил.

После, что-то под ногами вздыбилось и затряслось сильно. Упал я вниз прям на богиню свою, да так и застыл, боясь пошевелиться.

И она испугалась, и тихо только подо мною шевелилась. Вскоре грохот раздался великий от грома, и крыша дома нашего, треснув, на головы обрушилась.

Благо дело, была она из древа легкого и вреда не причинила. Затряслась гора моя, а вскоре река та небольшая выше нас самих поднялась.

Поплыли мы вместе с нею, да вниз на камни и попадали. Спасся я тогда. Жена тело мое сохранила. Сама же погибла, о камни ударившись.

Жалко мне было ее, но жить больше хотелось. Оттолкнул тело ее подальше, а сам на берег выбрался, да так и залег там.

Тряслась земля и содрогалась подо мною. Дома поодаль рушились и мой также не уцелел. Было то по времени недолго.

Вскоре затихло все, солнце встало и показало весь свет белый. На место тепла холод пришел. Белые му­хи залетали вокруг. Но солнце сияло, как и прежде. Земля устойчиво держа­лась, и я смело встал, и пошел к людям. Повстречав первых, я их ознаменовал рукою и сказал так:

- Воля бога свершилась. Император Рима скончался. Мой час наступил. То Бог знак нам прислал. Потому, дом этот разрушил. И мне к другому идти приказал.

Вскоре весть моя облетела всю округу, и через время собрались меня люди в Рим сопровождать.

Так вот, я к Риму и прибился. Как раз ко времени тому Геродот с собою покончил. Упал меч на него Дамоклов, да так и забил на­смерть.

Во время того сотрясения все и случилось. А через время я появил­ся там, но слух обо мне еще ранее дошел.

Дамоклид, меня знавший, римлянам посоветовал, а люди мои подтвердили, что то Богу угодно, рассказав о раз­рушенном доме моем. Так вот, все в одно сплелось, и римляне поверили.

Сразу же на трон возвели и императором величать начали. Здесь-то я и раз­вернулся во все стороны. Сразу благами себя окружил и велел побольше дань ту сопричитать к Риму. Городу тому, меня поднявшему, дал я особую власть. Разрешил дань не нести и свои почести мне воздавать.

Римлянам же объяс­нил, что Богом так сказано и велено. Поверили они тому, и все сошло с рук гладко.

Были все довольны: и те, и другие. Другу своему Дамоклиду я дань свою воздал. Приблизил особо к себе и дал право властью моею пользовать­ся. Разрешил судить всякого, кто грех какой совершит супротив римлян. Дал земли ему попозже и тем городом вознаградил, что меня вырастил, как царя. К делу написаний разных я особо не налегал. Больше к другому прикладался.

Велел бани большие создать и всем ходить туда, в благовониях парясь и лаврами себя увенчивая, которые, как венец, на головах носили.

Был я в банях тех купальнях самым главным. Венец лавровый из золота нос­ил. От того и утоп в конце жизни моей благой, хотя чтобы достичь того изрядно мне попотеть пришлось. И мне божеское имя присвоили.

Гименеем обозвали, да так и запечатлели в облике и истории самой. Софокл много обо мне писал и создавал свое. Гомер прибился однажды. Ему я свою историю по­ведал, да не знаю: разнеслась ли она по свету или так и осталась. Другу своему Дамоклиду особую честь я создал.

Велел Софоклу ряд подвигов сочи­нить для героя того. Часть из них полуправдой состояла. Но греки присвои­ли себе ту мою благодать и героя друга моего по-другому величали.

Гераклом его обозвали от величины мускул его и тела статного. Часто голым он хо­дил и так запечатлели его мастера мои, которым дал я указание ле­пить стати людские и к божествам их причислять.

Я открыл век золотой леп­ки. Создали мастера из главы моей голову золотую, да так и обозначили ее в истории, которую я сам "поправил" и городу тому заместо Александрии другое имя присвоил. Город богатым особо слыл. Узнаете или угадаете сами. Саму Александрию к берегу другому унес, чтобы вовек никто не разобрался, что к чему.

Мало ли кто словом обмолвиться может. И царю имя немного изменил, и жене его, да и другим также. Себя же оставил, как имя то измененное. Не хотел оставаться в истории безродно идущим. В общем, всем хорошо при мне было, кто возле меня и состоял.

А, что до других - то я не знаю. Мало кого вообще видел, а в войнах, кроме тех набегов, и не учавствовал. До смерти своей так я больше и не женился. Незачем было. И роду своего не продолжил. Зато воспитал юношу одного сызмала. Стал он, как сын мне приемный, как и я когда-то был. Разрешал все ему, даже то, от чего сам когда-то отказался. Так вот его детство под моим руководством прошло.

Воспитывал я его во многом. Учил всему, что сам знаю и другие до меня знали. Был он смышлен и все на лету схватывал. Хороший из него получится воин и вождь людской. Так я думал еще тогда. Но про него не знаю, так как жизнь моя заверши­лась и от золотого венца того я утоп. Не уследили девы за мною. Дурно мне стало, да так тот венец ко дну и потянул. Пока руками взмахнул, то уж воды нахлебался. В общем, смерть моя рано пришла. Мог еще пожить, хотя по возрас­ту и староват был.

Взошел при мне еще один человек. Цицероном звал я его. Пришел он ко мне издалека и хотел обучиться всему. Долго просил и я сог­ласился. Но не совсем успел я то сделать. Только голос и ум начал его про­резаться, как меня не стало. Вот и вся правда, что я хотел утаить от вас. Что еще хотите спросить? Бог, правда, предупреждает:

- Хоть и много он говорил, но все же кое-что покрывает.

- Что же? - мы спрашиваем у души той, в подземном царстве томящейся.

- Думаю, что еще про один грех я не рассказал. Друга своего я погубил, а не в город тот отправил. Дамоклиду позавидовал. Больше девы его любили, чем меня самого. Вот я и погубил его, а слух пустил, что сотворилось то по-другому.

- Что еще опустил? - сурово Бог спрашивает.

- Не знаю, - душа отвечает и глаза от Бога прячет.

- Ладно, ступай, - сам Бог его отправляет, - скажу сам, коль ты того боишься. Иди, грех свой искупай. Еще долго мучиться будет, пока отпущу я его и вновь на землю отправлю.

Удалилась та душа, а мы наедине с Богом остались. Спрашиваем уже его, что тот нам недосказал.

Бог же по-своему отвечает.

- А недосказал он то, что мне и говорить непристойно. Много грехов за ним числится, но тот особый. От него то происходяще и в детстве далеком его еще иным именем звали. Дальше имя свое он сменил, когда в ученики подался,
а позже и вовсе к другому прибился. Вот об этом он и недосказал. Делу тому многих обучил. Дев иногда мучил, а также их свершать многое заставлял. Так он на свет грех тот породил, да и по сей день он мало выводится. Во многих душа его праздно пущена и теперь, остается в былинах головы какой.
Понятно ли все вам об этом великом императоре?

- Да, понятно, - мы сразу отвечаем и вопрос относим.

- А, что ж ты, Бог, сам не противостоял тому? Мог бы грех тот покарать.

- Мог бы, да не захотел лювдей многих в яму одну ложить. Дело плохое всегда расходится быстрее, чем какое доброе. К тому же, думал, что все ж образумятся многие и по-другому жить будут. Так оно и было -  где, как.

Царь хорош  и люди такие, ибо он требует от них исполнения параграфов своих.

Царь немощ и к другой стороне пристает, и люди туда же сворачивают. Так завсегда было, в какую сторону не кинь. Потому, я вот и не карал за то многих.

Ну, а теперь, черед другого настает и время иное вместе с ним наступает. Словно грань какую почувствуете, его переходя. Так и тогда было. Опосля отдыху небольшого продолжим беседу ту. Побудьте пока на месте этом, а я пока ду­шу ту позову и от труда освобожу на время, что б вам с нею поговорить.

- Что ж то за труд такой? - спрашиваем и удивляемся тому. Неужто и в аду том души смертные трудятся?

- Труд великий. Сами узнаете, - Бог нам отвечает, - сидите тихо и никого не подзывайте. Я быстро обернусь.

Бог удалился, а мы ждать остаемся. Мысли разные в голову лезут, но мы их отганяем подальше и терпение всякое сохраняем.

Вскоре Бог возвращается и ведет за собою на привязи душу ту, саму себя гнетущую.

Вся со всех сто­рон цепями увешана. Хоть и из огня светящегося они, но кажется, что то нас­тоящие цепи.

Хотим спросить о том Бога, но он нам отвечает заведомо сам.

- Душа сия долго прозябать здесь будет. Такова моя воля. Цепями то я его сковал и к труду одному приспособил. Долго чинить еще то будет. А за что - сейчас он сам расскажет. Готовьтесь все то выслушать.

Готовимся мы к делу тому и мысленно собираемся. Духу уже мало осталось, чтоб все то понять и в голове уложить.

Но Бог помогает нам и силу дает. Потому, вскоре мы в слух оборачиваемся и надальше по истории Рима того двигаемся.

Но об том уже в главе другой и под другим названием.

О Нероне в сией главе сказано не было. Опустил разговор за него сам Бог.

Не захотел имя его волочить в славе грязной иных людских особ. Но досто­верно дело было так.

Опосля Геродота того, Нерон взошел.

Да только начал параграфы новые в свет возводить, люди его к рукам и прибрали. То есть, власти лишили и в подземелье бросили.

Есть в том доля и Аристотеля того, так как кабы он со своим чудом-домом развалившимся не сунулся в Рим, то Нерон возможно сделал бы свое дело, и вся история пошла бы по другому пути. Но все же, свершилось по-иному и вовсе не так, как того хотел сам Бог.

Это был своеобразный пролог в главу другую, и тут же дорогу иному прокладываем, выводя на свет божий еще одного героя времени великих императо­ров.

  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава   6

 

Заветная сила оракула. Царь царей, или Гай  Юлий  Цезарь

 

Прежде чем вызвать на беседу сего главного недруга всякого воин­ства, надо предыдуще составить ему свой словесный отпор.

Любил сей иноходец поговорить и велел во всяком деле побольше речами творить, а руку мало прилагать.

Хотя все ж таки сам ее налагал куда не следует и по вся­кому в деле нагом преуспевал. Но об том подробнее сам он расскажет, коли во время, ему отведенное, уложится.

Спрашивайте обо всем, что вас интере­сует, только знайте, что и сия душа грехами полна, врать может и недаром до сей поры великими цепями увешана.

Слушая Бога, мы начинаем вопросы задавать и вперед всего спрашиваем:

- Тот же ты цезарь, что Гай Юлием звался и другие имена по земле какой пособирал? Укажи какие, чтоб знали мы о тебе больше и в истории той, тобой и другими придуманной, больше не путались. Укажи жил ты когда и кого подле себя в цари оставил?

Душа та "сонно" оглядывается по сторонам, а затем, вдруг резко те цепи сбрасывает и к нам бросается, чтоб внутрь кому заскочить и людским чре­вом овладеть. Это, чтоб дольше говорить можно было и всякое похвальное дело чинить.

Но Бог начеку состоит и быстро душу ту хватает. Надальше вновь в цепи уколачивает и сам сверху наседает силою своею прижимною.

Стонет та душа и всяко прощения просит у Бога за свой шаг необдуманный.

Спустя немного, Бог силу убавляет, и цезарь тот отвечать начинает.

- Родился я в семье бедной. Римлянином не был. Жил я в Апиллах. Это под Грецией. Еще Македонией ту сторону во время мое прозывали. Роду к древне­му по жрецам идущему относился. Но покинув земли египетские, стал наш род
простым и надо было больше о себе заботиться, чем о сохранности каких-то пирамидных ценностей. Еще отец мой, а раньше и дед, начали продавать части те драгие и землю вокруг себя скупать, чтоб завсегда за нами осталась.

В деле том успех преобладал. Когда я родился, то отец мой аж двадцатью двумя акрами земли ведывал. Дом построили большой. Скотный двор завели, слуг наняли.

Вскоре отец мой сам царем назвался. Выступал он в истории, как царь Модабнимет. Еще под другим именем состоял - как Архивед значился. Был он царем той небольшой Македонии, что при мне же начала так зваться. По имени одного слуги великого из роду жрецов нашего. Македон звали
его и так же назвали ту страну небольшую, к моменту зарождения моего на­считывающую около сорока шести акров земных угодий, окромя тех двадцати двух, что под всякие застройки уходили. По времени тому был мой отец-царь беден. Другие больше имели и, конечно, того же захотел он сам. Спустя время небольшое, только мне годов четыре исполнилось, отец мой еще земли   прибавил, "отвоевав" ее у соседей.

Правда, к войне он не прибегал, а просто оттеснил их подальше силой драгоценностей тех, с пирамид когда-то выве­зенных. Дальше, спустя пять лет, это мне девять было, он снова земли подби­рает и устанавливает свой закон правления.

Уже тысячи людей ему подчиняются и ведет он хозяйство большое. С детства раннего отец обучал меня делу разному. Хотел он, чтобы я возобладал зем­лей большей, нежели он сам.

Потому, как исполнилось мне десять лет, ото­слал он меня обучаться к великому Аристотелю. Многое я познал в те годы ранние и со многими познакомился. Там же греху Ононову обучился и с де­вами по возрасту раннему общаться умел.

Пробыл я в учениках пять годов. За время то отец мой еще преуспел. Земель больше стало и стал он сам на Рим поглядывать, желая власть ту захватить и корни римские пустить.

Случай тому подвернулся особый. Царь-император Аристотель утоп, и мес­то то освободилось. Люди римские клич пустили по земле и в очередной раз состязание назначили.

Но была одна оговорка. Все то для римлян, по земле разошедшихся, только разрешалось. Тут отец мой и совершил подлог, о ко­тором никто и не знает.

Сделал он из меня "римлянина", указав на голову мою, профиль, фас и другое, а также на то, что деве одной я мужем состою.

Подкупил отец семью одну римскую, да так и оженил меня в самый первый раз. Только едва шестнадцать годов мне приходилось.

Так я получил возмож­ность в тех состязаниях участие принимать. Со многих земель прибыли люди. Все они римлянами считались, хотя думаю я, многие из них так же, как и я, к тому пробились.

Были и мои друзья - ученики императора предыдущего. Стали мы состязаться в делах разных. Хочу сразу сказать, что силы у меня физической мало было. Тело худовато и не крепко по сложению. Потому, мно­гие одолели меня сразу же и оказался я вне тех состязаний.

Сильно отец мой опечалился по делу тому и избил меня за мою слабость. Так я воспротивел ко всему, что воинством зовется и решил в другом деле преуспеть.

Состязания те кончились и императором сперва Цицерона - друга моего избрали. Только стал править он, как беда великая случилась.

Побило громом многие урожаи, да суда наши по морю разнесло. Что огнем спалило, что в мо­ре утащило, а что и вовсе утопло. А на судах тех многое добро хранилось.

Тут-то я своим красноречием и блеснул. Речь свою хитрую к людям возвел и обратил дело так, что императором меня переизбрали.

Цицерон, обидевшись, в сторону ушел и долго я его возле себя не видел. Порадовался тогда отец мой тому и прислал в Рим дары большие. А пуще того, начал со дна суда те и богатства доставать с помощью огромных деревянных балок.

В общем, помог он сильно в деле том, и вскоре флот свой мы починили. Римляне приветство­вали отца моего и меня, в том числе, лаврами украшали.

Венец золотой я но­сить не стал. Боялся, что и меня та же судьба постигнет. Потому, довольство­вался малым, из листа обычного сделанного.

Желая во власти своей укрепить­ся и римлянам еще больше понравиться, начал я речи возводить другие, им лестные и многообещающие.

Хлопали мне все люди и зачастую лаврами почитали. Вместе с тем богатства Рима все ж таяли. Надо было поборы новые со­вершать. Дело то я отцу своему предоставил и велел историкам всем непра­вду составлять.

Войны на бумаге возводились и всякие краски сгущались, как тучи перед бурей великой. Отец же без бою с делом тем справлялся и обосновывал себе другой Рим, вдали от настоящего.

Позже то дело переда­лось бывшим моим друзьям Крассу и Помпею. Они тем делом вплотную начали ведать и захотели иметь свою столицу государства.

Я тому не против был и соглашался. На своем посту окромя речей я и не творил ничего. Любви земной предавался, да свою историю во времена отдыха возлагал.

Уж не пом­ню, сколько тех строк я положил лично, но зато историки мои потрудились на славу.

Красс и Помпей дело свое знали. Рим мой стал еще богаче и весе­лее жизнь в нем пошла. Уж каждый и вовсе позабыл, что такое труд земной.

И только дело какое с губ слетало, да на том и завершалось. Иногда, к дому моему Цицерон приходил.

Беседовали мы с ним долго, да так и расставались, не найдя общего согласия. Во многом он был противоречив мне и моей власти голоса.

Но не карал я его, так как другом своим давним считал. Про­длилось долго мое правление государством  тем римским.

Но было бы еще до­льше, если бы за моей спиной другие не начали к власти подбираться. Ко времени старшего возраста моего, стало недовольств больше. Рим "бед­неть" начал.

Красс и Помпей меньше добра присылали, чем ранее. Захотели они жить получше самого Рима в другом городе, ими же и отцом моим сооруженного.

Весть та донеслась до самого Рима и римляне, сговорившись, реши­ли устранить меня, чтоб место занял другой Цезарь или царь римский.

А был он по возрасту, как и я, и в тех же учениках состоял когда-то. Пути наши в одно время разошлись, да вот к концу жизни моей вновь сошлись.

Был молод еще я во время гибели своей. Только тридцать два и свершилось года. Мог бы многое еще порассказать, да время, думаю, мало осталось.

- Говори дальше, - сам Бог отвечает, сверху все ж надавливая немного, чтоб душа та вновь к нам не кинулась, - пока верно говорил. Только в одном сов­рал. Повторись в чем, иначе сильнее прижму.

- Да, только в том и соврал, что в браке, как таковом не состоял, а жена моя мною же убита или отравлена была сразу же после венчания моего императорского. Стал Рим тогда немного перерождаться. В том Цицерон, да и
другие постарались. Хотели узы семейные лучше закрепить. Вот я и ускользнул от них, желая иметь под рукою больше праздного всякого, чем только жену одну. Второй такой девой стала царица другая. Клеопатрой звалась.

Во время мое ей только восемнадцать и было.То я ее наградил титулом тем большим и озолотил ее за искусство любви большое.

Позже она удалилась из земель моих. Так я повелел. Хотел опору в ней иметь позади себя.
Но враги меня опередили, и смерть ранее уготовили.

Такова вот жизнь моя простая и малозаметная. Не знаю, чего это Бог так содержит меня здесь и на землю не возвращает.

- А содержу так за великую ложь твою и умение захватить ею сердца мно­гих, - Бог той душе страдной отвечает, - еще сохраняю тут до времени одного, для меня самого приглядного. Сам вскоре узнаешь, зачем то все творю и почему душу в свет не выпускаю.

- Так и не сказал он нам жил когда, - у Бога мы свое спрашиваем.

- Погодите немного, - Бог нам говорит, - пойду схожу вторую часть его при­веду. Тогда, и узнаете.

- Как? - удивляемся мы. - Неужто, душа его разделена надвое?

- Да. То так сделано с умыслом. Чтоб силы поменьше было той лживой, и не могла она до вас добраться.

Уходит Бог, душу ту отводя, а иную, почти мгновенно приводя. Эта часть ее поменьше светит, но цепями также увенчана.

- Опасна она, - Бог поясняет, - потому, и эту часть сохраняю так.

- Чем же? - мы спрашиваем из любопытства.

- А вот чем, - Бог душу ту пускает и в один миг она к кому-то из нас бросается, слезу выбивая изнутри и в чреве особо сдавливая. Спустя время маленькое начинает душа та воспроизводить речи свои бесчисленные, особым слогом то преподнося.

Бог вновь душу ту изымает, и человек освобождается.

- Фу-у, - с облегчением он говорит, а на лбу пот ручьем уже стекает.

- Вот, - говорит Бог, - чем она опасна. Не успеет войти, как сразу из человека какого-то чревовещателя сотворяет. Хочется ей и надальше ложь ту нести и в своем деле преуспевать. Ну да, ладно. Давайте, спрашивайте, о чем
хотите. Пока я держу ее подле себя, будет она обо всем рассказывать.

- Когда жил ты? - спрашиваем мы у души той и на всякий случай подальше отодвигаемся.

- Жил я во времена нифемидов и финидов, -отвечает та душа, - это время моего зарождения и кончины.

- К какому числу то относится? По времени как обстоит?

- Не знаю точно. При мне календарь был отменен, а новый с году первого и приходился. Лет двенадцать я после того и проправил.

- Что же со временем старым стало?

- А кто считал то время? - душа та безбоязненно отвечает, - никому до него дела не было. Если и стоят где даты какие, то они не ко времени, а просто к числу относятся. Это так еще издавна помечать род какой начали. По числу людскому все то ставилось. Правда, дальше числа все те были заменены. Вместо них стали другие возноситься. Кто как усмотрит, то такую циферь и пос­тавит. Я же дальше того пошел. Стал кресты или линии скрещенные ставить. Это для того, чтоб мой труд в веках остался. До меня того не делали. Этому отец мой меня обучил. Стал я же месяц, день какой по-своему обозначать. Названия от моих слов произошли. За то люди меня любили. Нравилась им выдумка какая моя. Порою, даже себя лично ею величали и назывались посмер­тно, а то и при жизни.

- Как звался еще при жизни ты сам? - опять спрашиваем мы у души.

- Звался по-разному. Люди придумывали свои имена. И Сименионом побывал, и Плутархом, и Асмидием. Звался императором Гаем. Юлий то от меня самого пошло. Цезарь - сам царь обозначает. Еще Викторианом звали меня и божеством величали Паном. Любил я зелье земное и всякую хмель возводил на ней.

- Много ли походов совершил сам?

- Ни в одном не участвовал. Все заслуги те другим принадлежат.

- Было ли что особое в момент правления твоего? -уже сам Бог спрашивает душу ту, приотворяя нам занавес времени того.

- Да, было. Солнце за полночь заходило и темно было везде, словно в те­мень.

- Это ты про Луну говоришь?

- Да, про нее.

- Было ли что еще?

- Буря сильная была. Гром разрушил многое. Земля когда-то тряслась, и нас море немного потеснило вглубь. Волна была больше судов наших. Это как
раз случилось перед кончиной моей.

- Кто убил тебя?

- Имя не знаю. Но подосланы были Мемфисом. То его рук дело. Мне об том поведали, да уже поздно.

- Признаешь ли ты, что густоту тьмы возвел в рукодеяниях своих на пись­ме оставленных и сжег в сердцах людских последнюю каплю веры в жизнь
другую.

- Да, признаю, - душа горестливо отвечает, - но то делал я не ради только себя. Люди того также хотели и тем самым я им по вкусу пришелся.

- Что ты еще сотворил такого, о чем тут или ранее не сказал?

- Послал убивц к отцу своему, да так не знаю, что с ними стало. Создал свой труд об Ононе и воздал долги своему учителю, павшему под венцом
славы. Освятил себя великой славою и портрет свой в истории запечатлел. Казнь домашнюю свершил. Сгибнула от моей руки жена вторая. Звали ее Нимфора. Позже воздал ей славу нимфы - девы такой, всякую сладость убаюкивающую в теле людском. Закрепил славу бога царя морского и Посейдоном величал. Царство Аида обозначил, но вначале было оно другим именовано. Также, Посейдоном звалось. Это я уже разделил на одно и другое, царя Крита чудищем обозначил. Акрополь свершился под моею опекою.

- Да, "великие" и тебе пришлись дела, - говорит по тому всему Бог и тут же нас упреждает, - не все правдой можно то назвать, о чем сказано. Любит сия душа себе труд других присваивать. Но, возможно, труд ее в этом царстве
подземном что изменит. Давно уж здесь содержится и всяк меня упрашивает на землю вернуть. Да не могу того я сделать. Боюсь за многих, что слову и делу его почин воздадут, а затем и вовсе все в ад спровадятся. А трудом я великим сего императора наградил. Велел ему всякий камень на гору поднимать, а когда достигнет верха, то другой волочить кверху. Издавна труд тот Сизифовым зовется. Правда, не каждому дано понять то, но в конце бесед всех я изложу кое-что дополнительно. Сразу могу сказать только вот что.

К труду душу ту двойственно расходящуюся я самолично приспособил. Многие другие к тому также относятся. Ибо, как одной душе то не под силу. Но по всему будет разговор другой, а сейчас, по той же дороге пойдем и узреем лжеца другого, которого великим полководцем зовут и Александром   обозначают.

По делу тому даже труд воинский составили и всякий раз из того пример себе берут. Тольно вот, что я скажу по тому.Дело было и слыло вовсе не так.

Обманом да словом ложным брались города все, да земли другие при­соединялись.

Хотелось императору тому до богатств фараоновых во многом числе пробраться и именно ему надлежит слава великого разрушителя тех пирамид.

Хотя об этом ничего нигде и не сказано. Не хотел тот импера­тор славу такую иметь. Лавров воинских ему захотелось, а еще пуще богат­ств всяких, чтоб вовек Риму не воевать, а только в услади жизненной состоять.

А по Гай Юлию могу сказать еще немногое. Недолго пришлось ему проправить, хотя по истории много отводится. Царем Героном звали его еще при жизни. Октавианом стал его последователь, который после смерти на трон взошел. Октавы -  то от него пошло. Любил он речь свою на песенный лад воз­лагать. Не говорил, а прямо-таки пел. Но ему не долго судьба отвела править. От лавров тех золотых, что Аристотелю прилагались, он погиб.

Ударила молния в знак силы той великой императорской, да так, что голова Октавиана надвое распахнулась.

Венец же цел остался, да больше никто его и не одевал. Позже его изменили, а еще позже и вовсе подменили. То есть, создали из состава другого.

Что же относится к Гай Юлию, то все о нем практически сказано. Потому, переходим к душе иного рода и послушаем, что она воспоет о себе.

Пока Бог ходит за той душою, мы в главу другую переносимся, где и состоит­ся весь разговор.

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава   7

 

Александр Македонский в роли великого

 

Вскоре Бог подзывает нас к себе ближе и говорит так:

- Стойте позади меня. Я сам вопросы задавать буду и всякие слова души той ложные поясню.

- А почему не можем сделать мы того сами? -спрашиваем у Бога.

- Нельзя вам и рта открывать. Вмиг душа та в вас самих обернется. Захотите и вы славы той лживой исповедать и к власти таким же путем прибиться. Стойте позади и молча слушайте. Сам знаю, что вас интересует и зачем мне душа эта так же, как и вам, нужна будет. Как зовут тебя и почему под знаком моим в скрещении линий содержешься?

- Зовусь Мемфисом, - душа та отвечает, - а под знаком тем состою оттого, что при мне Иисус возродился. За мою бытность на ноги встал он и по земле, много оскверненной, пошел.

- Хорошо, - похвалил Бог, - пока правду говоришь. Отвечай так и далее. Возможно, за то грехи твои отпущу чуть более, нежели до того делал это. Расскажи о жизни своей расчудесной и покажь, как к власти доступился, что императорской произрастала.

- Много говорить не буду, - скупо пообещала та душа, - родился я Мемфисом.

Мемфисом в истории и остался. Имя Александр мне сами люди сложили.

При мне еще то все творилось и слава великая упрочалась. Был я беден и скуден на добро всякое. Слыл римлянином настоящим.

И мать, и отец так про­зывались. И жили мы в Риме самом. С детства воспитывался я грубо. Отец мой сильно за девами волочился и почти всегда к дому в хмелю большом при­ходил.

Вел жизнь праздную особо он, потому рано скончался и без наследст­ва нас какого оставил. Мать дальше в слуги подалась, а меня учеником сос­лала к императору Аристотелю.

Так он при детстве моем звался и так его я обозначил для себя самого. Знал я по учебе той и Цицерона, и императора последующего Юлия, и многих других из имен известных.

Все они со мною в разном возрасте обучались и еще в школе гладиаторской состояли, а Спартак при мне оруженосцем состоял вначале. Дальше он к другу старому моему прибился и против меня самого пошел.

Хотел он, как и я, к власти той при­бегнуть, но мало из того, что получилось. И, как известно, погубил я планы и мечты его, хотя не мне лично те лавры принадлежат.

К власти самой про­бился я не случайно. Задумали мы с Генократом в Риме власть изменить. Хотели побольше земель других присоединить и богатством фараонов овла­деть.

Знал я много о них всякого. От того мечтой заразился и стал на путь опустошения земного. Но вначале о сути прихода моего.

Кроме Генократа ко мне в заговор утаенный входило еще несколько. Имена их такие: одного Арифмедом звали, другого Сократом, третьего Аристотелем, четвертого Аполонием, а пятого Гармием.

Были и другие, но имена их меньше созвучны были, а пото­му в памяти мало улеглись. Из многих помню Симметра и Персида. Они власть в землях других воздавали. Также вошла в жизнь мою Клеопатра, Марк Антоний из числа друзей моих ранних и от меня же бежавших, Главк и Марк Квиридий, что позже стал управлять Мемфисом городом.

Также знаю я Менаполюса - царя федуклийского, Дорния Аполонского - грека афинского и оракула дельфийского, Федукла Сиракузского, что позже Архимедом стал, Мизария Византийского /мизареты обосновавшего по римскому стилю/, Дельфию и Плутониду знал из цариц, Птолемею и Фану - великую царицу индийскую.

Грек Феофан мне родственником приходился. Повзрослев немного, я женился на дочери его слабо видящей. Кармильдия звали ту деву. Знал я Турема Синозского - великого врачевателя исскусстного. Раны мои он залечивал. Сохра­нил в памяти имя еще одно - Феноклия Портирейского. Был он врагом мне, в землях путь преграждал. Из египетских имен помню слабо. Редко встречал кого на своем пути, потому и мало кто запомнился. Но начну с начала.

Как только заговор наш состоялся и мысль свою в дело воздвигли, к власти Октавиан пришел.

Но его судьба вам известна и буду рассказывать о себе. Октавиана того люди захотели, да, наверное, небо отвергло.

Так на смену ему я пробился. Друзья поддержали меня на выборах, а уже тогда руку вверх тя­нули и патрициями величались.

Помог делу моему еще Клавдий, Главком именующийся. Состоял и он в нашем заговоре, да только в сторону немного в тот момент отошел. Но все же, мне помог и вскоре императором тем я стал. Много я не думал. Говорил, что знаю, как Рим извечно сыт будет. Сам за дело взялся и войско свое начал готовить. Созвал гладиаторов и велел им обучать войско свое. Сам я в деле том особо участия не принимал и во всем полагался на других.

Спустя полгода решил я двинуть в поход. Клавдия вместо себя оставил, как старшего, а Марка Квиридия с собой забрал.

Решил я идти не пешком, а морем. Суда починили к моменту тому, и на них мы в путь отправились. Вскоре нужного достигли и к берегам Египта пристали. Там спешились и пошли вдоль берегов реки длинной. Людей мало встречали. Повсюду голод, холод процветал. Шли и болезни разные от этого. Потому, в дальнейшем, стал
я целителя того, что указал, с собой брать.

Много в тот поход мы не набрали. Мало, что уцелело от времени прежнего, а потому повернули назад. Но от мысли пройтись до конца я не отказался.

Делу тому опосля еще римляне помогли. Когда возвратился я из похода того, славою не увенчанного, постыдили меня тогда и хотели уж было переизбрать. Да Клавдий Главк вме­шался и всех успокоил.

Решили пока оставить, но взамен потребовали жертву принести богам и им самим, как знак преданности глубокой. Пожертвовал я сыном своим возрожденным и тогда же поклялся свершить суд свой надо всеми, как они надо мной.

Долго не собираясь, особо не думая, я вновь в поход ушел. На этот раз путь пеша проложил. Забрал с собой многих из чис­ла самих римлян, сославшись на малочисленность свою и богатства разные, что в землях других состояли.

На это и "купились" многие, хотя им лично мало что пофортунило. Так отомстил я многим за смерть сына своего и так­же дальше и продолжил. Возвратившись из похода, привезли мы добра много. Тут же оно разделено было, но, конечно, верх больше получил.

Прознали о том и мои подчиненные со стороны западной. Решили также не сидеть сложа руки, а к землям другим приставать. Тогда, и разделили мы территорию, чтоб самим с собою не воевать. Они на своей стороне порядок "поддерживали". Я же в своей, время от времени лаврами увенчивался.

Начал походы я творить чаше. Глубже в земли древние удалялся и до того Египта доставал аж с другой стороны.

Так я вот по всем пирамидам прошелся и долю драгого составил. Однажды даже стычка произошла между своими. Я со своей стороны шел, а мои подчиненные с другой. Издали плохо было видать, и мы друг друга не распоз­нали.

В бой с ходу вступили, а уже после всего разобрались. Но ходу истори­ческого делу тому не дали и описали по-другому.

Войну к галлам причисли­ли, которых отродясь никто и не знал. Дальше также поступали, желая скрыть свои истинные намерения.

Рим богател и расширялся. Со всех сторон к нему помощь шла. Римляне довольны мною были. Вскоре стали величать они меня по-другому в честь побед моих малых и великих, которых вовсе и не было, так как отпор чинить мало кому приходилось. Но воздавая славу самому се­бе и делу воинственному, решил я к хитрости небольшой прибегнуть.

Сотво­рили разные труды и схемы нарисовали, чтоб посильнее умелость ту выразить, а в них имена создали и врагов наших обозначили. Со своей стороны многих я указал, а вот с другой просто мною же или моими подчиненными придумано было.

Так хотели мы все славу за собой великую закрепить и вовек Рим наш в благах великих купать. Сам же для своего блага я историю свою сочинил. Славу Македонского присвоил, хотя в землях тех, другом моим ведомых, вовсе не показывался.

Так вот история меня и запомнила. Во многом я сам поста­рался, да и люди другие в том преуспели.

Клавдию я римский трон завещал, хотя сам правил и собою гордился. Жен после первой не имел и после себя никого не оставил.

Жизнь моя в походах прошла и в окружении дев других. Много я не прожил. Все же усталость сказалась и на году сорок восьмом я почил. Сердце того не выдержало и в один миг остановилось. Друзья мне честь великую возложили и славу большую сотворили. Вот и вся правда о се­бе, -созналась, вконец, та  душа.

- Почти, все правильно сообщено было, - сказал после этого нам сам Бог, - надо должное душе той отдать и часть грехов простить. Особенно касающих­ся общего падения людского. Но все ж, не обо всем до конца молвлено. Что
еще сотворил ты за свою бытность воинскую? Чего не указал нам допоясняюще?

- Очевидно, не сообщил я о деле одном, в быту моем воинском содержащемся. Слыл я несколько порочным в деле любви земной и иногда принуждал кого к своей стати людской стать поближе. Грех мною сей был опущен, да, думаю, Бог простил за него меня. Не сказал я и о том, что сын божий, на Землю опу­щенный, из-за меня в кровь людскую окунулся.

Воспитал я многих жестоко и велел унаследовать это в поколениях. Римлян вперед всех поставил и велел каждому волю его чинить и безропотно подчиняться. Таков вот мой еще грех и от него хочу избавиться. Неверно я поступил при жизни и хотел бы доби­ться славы другой,

- Какой же? - Бог его спрашивает, ибо мы на то права не имеем.

- Славы обычной простой. Как человека труженика и никакого другого.

- А почему так?

- Понял я при жизни еще, что не в ту мечту ударился и во всем ошибки совершил.

- Отчего же историю ту не исправил?

- Побоялся за самого себя, да и других подвести не хотел. Знал, что имя мое, если и осквернят, то свои славой  воздадут.

- Они так и поступили, - ответил душе той Бог, - тебя вниз веков опустили, а себя вверх к власти той воздвигли. Клавдий императором стал, а многие другие иные венцы царские одели. Не рассказал ты еще нам о "восстании Спартака", да еще о размолвке с Марком Антонием.

- Спартак примкнул к другому берегу. Против меня выступил, желая властью овладеть. Но те, на кого он опирался, против него и пошли. Не стали они к власти его возводить, так как поняли, что это бессмысленно. Славу уже мне упрочили, и Спартака в Риме уже никто не воспринял бы.

Марк Антоний же на его стороне оказался. Чудом спасся и бежал к Клеопатре, где и проживал дальше. Не стал я трогать его, хотя и мог бы. Но другая судьба его достала, и еще при жизни моей Марка не стало.

- Ответь еще на одно, - говорит Бог, - почему при жизни тебя мало кто императором величал?

- Так получилось, что я больше в походах был,чем в Риме том состоял. Потому, славу мне воздавали редко. И по большей части, другие правили из числа патрициев тех и ораторов великих.

- Хорошо, отпускаю часть грехов твоих земных, но на волю пока не выпускаю. Будешь пока здесь состоять. Понадобишься - вызову и день другой для тебя составлю. Пока иди работай и при встрече с кем в сторону уходи. Пусть, твой грех невыветрившийся при тебе остается. Время пройдет и уже легче тебе и мне станет.

Отпустил Бог душу ту, и она быстро куда-то вглубь укатила. Сам же к нам обернулся и сказал так:

- Многих вы выслушали и о многих чего прознали. Но истории тех жизней должны реально подтвердиться. А для того нужно людей, ранее означенных мною, найти и на вид всех поставить. То будет первое исполнение сего заве­та моего божьего. Другое вслед за этим идти должно. Сами люди исторические по ходу жизни своей и работ дело то ведущие, должны во всем порядок
навести и общую картину жизни той составить. Скажу так по делу тому всему.

След свой истинный мало кто из тех великих оставил. По большему, все то просто придумано и линией исторической во времени закреплено.

Тот "гордеев" узел разрубить надобно и по сему в деле том порядок возобладать должен. Даты роли не играют. Все то просто к числу относится. Лишь в некоторых, дошедших документах что-либо правильно более-менее состоит. Со своей божьей стороны могу сказать или указать вот что.

К тысячелетиям то не относится. Вся история свершалась в века небольшие по числу их сложения.
Многое не дошло до времени настоящего, а потому, правду тяжело за хвост ее поймать и изо лжи общей вытянуть наружу. Не думайте, что души те, пороком обрастущие, одну неправду говорят. Во многом правда та наверх проступает. Только уже иные не хотят того, и славу доводят до дня настоящего.
Расцвет людской кровью добывался, а богатства какие трудом разным сотворялись. Много пота вышло и кожи потрескалось от времен тех.

До сих пор некоторые раны не заживают, да так и переходят из века в век, из тела в
тело другое. То есть печаль людская вековая. Она доказывает время то злых опустошений человеческих. Но то понять еще надобно и в уме должно то состояться, как понятое. Ибо от того жизнь уже настоящая зависит и от того же суд общий божеский по Земле вестись будет.
Не пугаю я тем никого, но заветно предупреждаю.

Ум и правда - то есть сила великая, в лета грядущие от всего сохраняющая. Может, кому и не "по­везет", то есть тело его угорит где и в боли сойдет на нет. Но на все есть свои причины и по тому делу к словам, мною сказанным, придираться не надо.
На все есть воля божья, но на все есть и воля самой природы. Бог указывает на что, а любой человек уже сотворяет. Издавна ясно, что как понято -
то так и в жизни добыто. Все от того ума и зависит. Извините за правду такую, но таково дело с вашей жизнью обстоит и так с самого начала ведет­ся.

Теперь, хочу немного довести сию историю, как говорят, до конца и оповестить кратко, что дальше было.

После смерти Александра или Мемфиса к трону
Менисток пришел.

Был он человеком набожным и многое изменил после той гонитвы за славой и жизнью легкой.

Избрали его люди за неимением других.
Многие зажиточные римляне начали в земли другие перебираться.

Рим этот стал для них слишком холоден. Захотели они к другому берегу приплыть.

К тому же, великие беды пришли. Александр то все вместе с богатством и завез. Пошесть разная пошла, болезни напали и холода ближе подступили.
Море волною всходить начало, а земля труситься часто стала.

За краткое время Рим тот бедным стал, и многие из него в края другие подались. Но кое-что все же уцелело и в оных стенах осталось.

На основе того и создалось первое христианское государство, которое Византийским обозначилось.
Город Иерусалимом стал, после Константинополем и дальше Стамбулом.

Но то уже при другом императоре свершилось. А лига порочных цезарей и великих полководцев здесь прекратилась.

Долго она еще в стороне западной состояла,
но разлад и там произошел. Разделились многие земли и образовали еще меньшие царства.

Подобно прошлому императорскому новый Рим стеною взошел.

Но не сразу он стал так называться и к христианству вплотную подошел. Тот Рим, что на сицилийских холмах, вовек славу жестокости преподносил и в те же года славу такую закрепостил.

Христиане повелись не случайно там.
Захотелось тому Риму славу прежнюю повидать в лице других исполнителей.

Как того добивались они - догадаться несложно. Веру новую к себе приспособили и Новый Рим зачали, о чем в самой истории, выдуманно-надуманной сказано.

Так они и обозначились "новые римляне". Но обо всем том говорить не буду. Ясно и так, какие дела за тем хранятся и как волю божью все исполняют и чтят.

Хочу так сказать по делу всему мирскому и людскому. Многие хотят видеть себя в славе Рима того цезарского. Хотят в распутстве, грязи вековой повязнуть, хотят, чтобы кто-то на них трудился и даже Бога к тому приспособить желают.

Как Бог, говорю раз и навсегда всякому желающему знать правду как о себе, так и обо мне.

Не признавал никогда волю распутничества всякого, мзду не имел в века развития людского и всегда старался на помощь прийти, чтоб "червь" земной в человека в века обратился.
Такова моя воля была всегда и таковой остается до времен нынешних. Не подумайте, что как Бог, я стою супротив дела вашего детородного иль другого какого, мною просто празднеством именующегося.

Знаю, что отдых всякому нужен, но отдых тот в труде заблаговременном вершиться должен. Своими, а не чужими руками, как это вчера и сейчас происходит. Не должен никто никому
прислуживать. Есть только работа такая, которая в чинность должна быть возведена и по-своему оправдана, как обычная необходимость. Потому, слушайтесь советов моих и к уму тому всеобщему прильните, а не в трусости своей душевной и чревоугодной повязните и славу старому не возведите.

Обещал я, что расскажу или поясню о душах тех, что томятся в неволе адской. Все то мною умышленно придумано и возведено в ранг людского  простого  по­нятия.

Творю же все я несколько по-иному.

Хотя взаправду души те, в формулах и выражениях исчислимы, в аду земном пребывают.

А делают одно дело все они. Силу к верху подают и вновь за другой устремляются. Оттого так и зовется их работа, как Сизифов труд, ибо не "видят" те души тому окончания и тру­дятся повсеместно вне отдыха и славы венчания.

То есть труд их повседнев­ный, на Земле всходом именующийся, слава которому в злаке, плоде преподносится.

В завет словам моим, ранее и сейчас сказанным, не подумайте и не обольстите себя надеждою, что участь ту обойдете, коли к хитрости или к чему другому прильнете.

Многое вам неизвестно о той жизни потусторонней и только с моих слов и знать можете. Еще ни одна душа не рассказала о ней, а если и состоялось - то по моему ведому и во благо "чрева" науки раз­ной.

Повесть, мною вам всем поведанная, не совсем правдой состоит в смысле вышеозначенном.

Но по уму вашему к другому прибегнуть сейчас тяжело.

Если с другой стороны преподать, то вовсе не понятно будет и другой "околеси­цей" покажется.

Но в смысле историческом и относительно слагаемости дел тех во времени, все так сокрещается.

На бытность Менистока того приход Христа возлагается и при нем же город Рим Иерусалимом становится.

Но об этом говорил уже много раз и еще ведать не буду. Полагаюсь на ум ваш, во многих телах состоящий, и на чистоту совести человеческой. Только она способна отворить глаза многим приспособленцам и сотворить дело нуж­ное в плане переиздания всех смысловых оттенков истории людской.

Не могу сказать, что все ложь, что в изданиях, рукописях и т.д. прилагается. Многое просто неправильно истолковано.

С точки зрения политики, любви подходят многие. А реально другое дело состояло, но во имя той же любви, якобы большой, все и сотворялось. Плохое закрывалось, а "хорошее" в свет выходило.

Итак, правда одна еще раз состоялась и можно будет переходить к описанию иного рода.

Попробую я совместить силу индукции ума вашего исторического с силой ума другого порядка.

Хочу каждому раздать условно по невидимой карточке-тесте на пробу ума и вовлечь любого в дело земного претворения всеобщего.

Пугаться этого не надо. Так или иначе - все состоится. Есть смысл приложить ум свой к делу этому и несколько упорядочить ход истории дальнейшей. А по сему делу, как говорят, все и считайте, что карточки те уже вам розданы.

И знайте еще одно.

Как говорят, не знание законов от всякой ответственности не освобождает.

Потому, согласно этому, как Бог, обо всем говорю так.

Читайте и ускользайте от лжи, правоведно ведущейся с тех самых римских времен.

Знаете, какова суть римского права?

Сейчас скажу. Всякий умысел прав, если он направлен на целесообразность возведения блага.

Эти слова не цитируемы, но они принадлежат одному из тех "великих императоров времени".

Я же говорю вам сейчас так.

Парадоксально то, что недопонято, ибо оно подчинено глупости, а значит, и всякому отсутствию ума. Это формула жизни и всякого совершенства. Знайте это и довольствуйтесь самым малым из этой величины - своей собственной жизнью. Она есть критерий вашего духовного морального блага и состоянием теловеличины.

И напоследок сего общего для всех рассказа, скажу еще одну, не заменимую для жизни фразу.

Всякая мысль, отсутствуя или присутствуя в самой челове­ческой голове, имеет свою силу возведения, и уже она зависит от силы того самого ума, что составляет в большинстве голову человеческого образца.

Это та формула жизни, которую ищут многие, но так и не находят, отдавая дань времени своему умонесостоянию.

Каждому возлагается природой что-то свое. Некоторым возлагается большее. Но все оно искомо в уме и доподлинно завершено той же природой.

Этого не стоит забывать и не надо искать что-то среди иного, если оно давно уже себя обозначило. Значит, другого не бу­дет.

Значит, искать просто бессмысленно. Значит, ум требует исполнения, и уже возвеличиваем в самом себе.

На этом рассказ сей небольшой будет окончен и разговор с душами на время оставлен. Надальше речь пойдет о величинах других и доподлинно довершит дело состоятельности одного ума.

Что же сотворится во время доискания другого ума, пока воочию неизвестно.

Во всяком деле могут быть свои про­счеты. Подвластен этому и ум самого Творца. Но если он сотворил ум одного, то наверняка, просчета все же не совершил.

Именно ум является тем порядком, что становит людей в ранг выше и оповествует все нижестоящее.

Дать дорогу уму - значило бы совершить умный поступок. Не сотворить того - значило бы опустить себя ниже и увенчать себя славой "цезаревича".

Это и есть определение всякого естества, в век уходящий состоящее и в век другой переходящее. Это и будет определением величины добра и зла. И оно же составит эти две противоборствующие стороны.

Итак, время пошло. Дело за всеми и дело за самим Богом в его определении и опережении.

На этом я, как Бог, с вами прощаюсь и довожу до вашего сведе­ния некоторые символические прорехи.

Утерянное ранее снизойдет вновь. Сотворенное вновь станет опорой старому. Возведенное в силу взойдет на основе "сатанистического" людского покрова. Дело общее - сотворение человека и обоснование прихода его, как силы вероисповедальной.

До свидания, многим, и желаю хорошо над тем поразмыслить. Эти слова являют­ся своеобразно догматом и прагматом настоящего времени "безликости".

Не прозябайте в унынии и сотворите чудо общего одухотворения. Это крите­рий вашего поведения и, в частности, общего ума.

До всяческих свершений и во имя всего.

С этими словами обращался сам Бог.

 

 

 

 

 

 

P.S.

 

По делу этому уже давно послесловие какое имеется и кое-где отражено оно, так сказать, воочию.

И дело самих людей обнаружить все то, а еще лучше – поверить, дабы снова не нашлось то прежнее и проскользнуло кому-то просто вовнутрь.

Пока пишется сие и слог новый к тому же новому слагается, все то природное не стоит, как завсегда, на месте. Оно меняется и ко времени скорому самой болью веков выразится.

Таково слово мое здесь последнее и его еще услышите вы все и даже убедитесь воочию.

Бог

 

Год 2013-ый, месяц март, число 29.

    

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                    СОДЕРЖАНИЕ

 

Пролог………………………………………3

 

Краткое содержание………………………7

 

Глава   1

Император от Бога или 

владыка сердец людских…………………15

 

Глава   2

Император "косых" -  Аристид…………33

 

Глава  3

Неисправимый Аристотель……………..41

 

Глава   4

Великий "умник"

времени -  Геродот………………………..55

 

 

Глава   5

Общий любимец "Аристотель",

или слава одному………………………….79

 

Глава   6

Заветная сила оракула. Царь царей,

или Гай  Юлий  Цезарь………………….97

 

Глава   7

Александр Македонский

в роли великого…………………………..111

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

© Copyright: bdfy bdfyjd, 2014

Регистрационный номер №0211270

от 26 апреля 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0211270 выдан для произведения:

 

                              Сергей  Пилипенко

 

 

 

 

 

 

 

     ВЕЛИКИЕ   ИМПЕРАТОРЫ 

                   ВРЕМЕНИ

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПРОЛОГ

 

Можно всегда доподлинно знать что-то, но нельзя в совершенстве знать все.

Это тезис. И он актуален в любое время, ибо ничто не стоит на месте и во времени самом просто развивается. 

Относительно то же можно сказать и обо всей нашей истории совместной человеческой, ибо не узнанные ее страницы до сей поры не только гуляют где-то, но по жизненному еще и практикуют, то есть накладывают свой отпечаток прошлого и заставляют ошибаться в который там раз.

Этим я недвусмысленно делаю замечание всей существующей на сегодня истории и еще раз подчеркиваю всю ее значимость.

То, что предложено для ознакомления ниже совсем не похоже на факты слагаемости какого-то исторического периода времени.

Но оно существует и имеет энергетический баласт, что создает проблемность на планете и воочию воссоздает успех всеземного зла. Помимо того, оно же имеет и ознакомительную ценность и представляет интерес для самой истории, как науки практически доктрического направления.

И, наконец, то же в уже разобранном на сегодня виде умами многих и многих способно к другому смыслу применения и по большому счету может реально развить свой успех в деле построения реалий современного дня.

Сила привязности к человеческому знанию такова, что фактически не имеет границ. Именно они и преодолеваются мыслью в желании пополнить свой баланс состоящих на Земле знаний. 

С той же целью выносится подобное в свет или погружается во тьму.

Это параллептические уравнения времени, сам смысл которых пока не раскрыт и будет осуществляться только в ближайшее время.

Следите за этим, и Вы все поймете.

Ум не взрастает за один раз. Ему нужно время. Это так же необходимо, как и еда, что непосредственно его и создает в виде вещества.

Пути к этому могут быть различны, но дальше земного ведома не уйдут, что значит -  мы есть и будем всегда оставаться только теми, кто есть, то есть  самими людьми.

Это еще она загадка времени и также будет в скором раскрыта. 

Но не стоит пока раскрывать вашу собственную память. Ум не готов к тому полностью и это чревато бедой.

Пока только единицы штурмуют те высоты, да и то все удается с трудом и с наименьшим понимаем  происходящего.

Я же практикую это и довожу до иных смысл. Это и есть тайна во времени, и она же обретает суть в воплощении в жизнь подобных этому знаний.

Наука же пока сильно не успевает, что не дает нам права дожидаться именно ее в разрешении наших же всеземных проблем.

Этого хочет наш ум, этого же хочет сама Земля. В ее ведение все те дела, и в ее же закономерности вся суть  развития  именно нашего…

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ВЕЛИКИЕ   ИМПЕРАТОРЫ

ВРЕМЕНИ

  

  

" Только некоторые достигают уровня совершенства, хотя и того достаточно, чтобы все остальные восприяли тому же...

   Но, очевидно, мысль человеческая, долго никому не веданная, слабо восприимчива в теле людском.

   Оттого, пороки чтятся сильнее, нежели ум, здравость произрастают".

  

   НЕРОН - четвертый император Римский

  

  

  

Краткое  содержание

 

Совсем небольшое по масштабу произведение призвано сообщить человечеству некоторые неузнанные страницы истории и глубоко отобразить стадию пророчеств, совершенных в более раннюю эпоху развития.

Сюжет, по сути сего слова, прямо либо косвенно будет ослаблен, а его место займет краткосрочный анализ уже сотворенного кем-то.

Многое почерпнуто из самой жизни, хотя на первый взгляд покажется, что это просто вымысел.

Линия судеб проляжет во времени и выразит доподлинно риаритет прош­лых лет.

Человечество вовсе не так безгрешно, каковым себя считает. Во все века не существовало, так обозначенной, пре­людии всеобщей любви.

В то же время, пороки произрастали с разной силой. Все зависело от императора или того, кто руководил тем или иным потоком людоскоплений.

Именно об этом будет идти речь в этом небольшом и немного наг­ловатом рассказе, исходя из его почти безбожного откровения и массы безро­потно идущего материала времени.

Своеобразно, это произведение - разговор по душам с теми, кто жил и пра­вил когда-то и волею своею оказался не по ту сторону мира сего.

В книге будет присутствовать момент эквилибрационной  мистики. Это вход в тот самый "темный коридор ", которого все боятся и попадают всегда, как  в  неминуемо неизбежное.

Кто не согласен - пусть, не зрит очами своими.

Так говорит сей рассказ, который полон особого "безбожия" и который влачит в себе всю силу геностезирующих пространство единиц, то есть силу полярности душ людских.

Всякий, имеющий доступ к особому виду миропознания, неизбежно должен войти в этот затемненный мир и разобраться с самим собою, ибо то прош­лое всегда состоит за днем сегодняшним.

Исключения могут составить только те, кто только возродился и еще читать не умеет, или понимать смысл  сказанного.

К тем, кто причисляется к мироопределению, относятся многие. Пере­числять всех просто бессмысленно.

Значит, надо читать практически каждому, уже повзрослевшему и ставшему на путь собственного развития.

Итак, рассказ сей будет оглашать список великих имен лет прошлых и пооче­редно вызывать какую-либо силу, состоящую в естестве, для беседы и своеобразного очищения.

Всё, что угадано, будет пройдено. Всё оглашенное станет явью. Всё ранее не взошедшее, всплывет наружу и послужит обязательно доказательством сего.

Нет смысла указывать, о чем конкретно будет идти речь, если заранее сказано, что это разговор по душам.

Это значит, что он будет по существу какого-либо дня прошлого в соче­тании дня уже настоящего.

Это также значит, что он будет носить почти "интим­ный" характер и будет отражать все, что стояло вчера, как стать и дань времени ее людская.

Каковы сами беседы - можно узнать только прочитав, а не пролистав. Из краткой, бегло брошенной глазом строки, ничего не узнаешь.

Это не роман, не приключение и это не сама мистика вне человеческого родства.

Это природное "сватовство", когда одно может сближаться с другим сквозь время, а опосля, став иным, просто породниться и улечься, как сама жизнь.

Вот про это и про еще другое и пойдет речь в этом, мало приятном для многих людей и поколений рассказе, который доподлинно передаст суть времени другого и образует собой нечто эфемерно содержащееся в дне настоящем, что поможет всем одновременно и создаст день реальный в дне вечно праздном доселе.

Рассказ сей не от Бога, а, как говорится, от самого сатаны и знаком общим увенчан не будет, хотя под эгидою его на бумаге воспроизводится.

Литературный запас скроен слабо, а сюжет отображен несколько скрыто. Это память души людской о ее делах и "великих" деяниях. Согласитесь все то прочесть, и вы станете вдвойне богаче умом.

Ум сатаны также надобен, как и божественный. Ибо есть ум земной и есть небесный. Всяк всякому рознь, но в одном деле состоящи оба. Жизнью дело то зовется и в ней сила та сатанинская находится.

По смыслу произведение сие к опиусному относится, ибо в уме кого все то содержится именно так.

Сатана, как известно, свою силу имеет, и она в ряды годы веков кому передается.

Дабы избежать каких кривотолков и метаморфоз по делу этому, хочу ска­зать сразу вот о чем.

Сатана - то не сила дьявольская. Это выражение линии генетической или отображение природно идущее. И, судя здраво, все это к генетике относится, да  еще к генетической психологии тел. Так что, слова того пугаться не надо и к дому чьему экзорциста пригла­шать не следует, коль книгу взять прочитать.

Все то энергия человеческая или людская, от тела или ума растуща и из мира в мир переходяща, то есть из одного столетия в другое.

Это сама жизнь и ее самые истинные черты. Нет человека безгрешного и праведного, на Земле воочию состоящего.

Вовродившийся уже грех имеет. Ибо он в чреве состоял, которое от греха прошлого сотворилось. Потому, сила генетическая или просто сатанинская обычно к людской относится, и они ею сами ведают, как хотят.

Что же до силы другой, то она от другого и произрастает, хотя подспудно в люде каком и содержится. Но об этом в другом и не совсем сейчас ого­ворено будет.

А пока можно сказать еще вот что.

Каковы бы ни были силы жизненные и какова бы не была воля божьего ума - все будет творимо самим человеком, ибо он по Земле пущен и силою ее же окружен.

Бог только сверху смотрит и по-своему мир зябкий от холода душ содержит. Земное на Земле землянами творимо. Так было, так есть, так и впредь будет.

Опасаясь, что не воспримется все то, как надо или доступно понятно, сам Бог будет доподлинно контролировать ход извековечной истории людской и если надо - ублажать будет нас своим словом. Или повравляюще сообщать что, дабы сами в думах не мучились и ересь какую не нагородили, яко то уже есть сейчас.

А теперь, братья, в путь по большому и темному коридору в царство Аидово, в царство мрака и извечной теплоты большой.

Там до сих пор ведутся споры между душами императоров тех и туда наш взгляд совместно направлен сейчас, судя по всему, что мы же творим, а не сила адская. И судя по состоянию дел и ума всякого, набожно кляну­щегося человека, доводящего себя в мольбе той до совершенства разврата.

Но обо всем по порядку.

Идем по главам так же, как по историческим временам. То есть, согласно летописи нашей, Богом составленной, а сатаной под себя использованной для блага тела его великого, расползающегося во все стороны и в целом, всю Землю покрывающего.

Думайте над сим, кто как может, и мыслью отягощайтесь, ибо только она от сатанинского убеждения спасти может и привести люд земной к естеству самого поз­нания и величине настоящей праздности тела людского.

Вот все, о чем будет оговорено в произведении, если не касаться тех самых бесед с людьми-душами времени  прошлого.

Итак, можно идти далее и опускаться в пучину своеобразного сна подземного.

Так мы совместно и поступаем вне страха и только вперед гладячи. Не беспокойтесь, там не останетесь и читайте смело.

Все же это всего лишь рассказ, а не мука какая. Нечисть уж давно во всех состоит, так что горя какого еще не прибудет, коль если об этом кто подумает.

Сила всего в том, что естеством именуется, да еще в том, что самим адом прозывается. И одно, и другое рядом состоит и, конечно, уживается.

А как?

Об этом уже было в другом сказано. Так что, не будем терять время и осложнять маршрут нашего взгляда.

Лучше пустимся в путь и побыстрее умом вторично взрастем. Удачи нам в деле этом и успехов великих.

  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава   1

 

Император от Бога или владыка сердец людских

 

" Во всеузнании греха

  Есть капля верности и силы.

 Подсказ всему - моя веха

В величьи славы заводилы".

 

Пророчество никогда не было какой-то сферой человеческой деятель­ности. Это, как говорят, всего лишь дар божий.

Да, так оно и есть. Это Бог дает силу ума некоторым и соблазняет их уста произносить всякое.

Сила любого пророчества - именно ум или его доподлинное состояние вне стадии какого-то специфически периферийного возвышения или искусствен­ного обогащения составом чего-либо.

Рок или судьба очень часто связаны именно с пророчеством. И чаще всего винят того, кто что-то и прорекает. Но ведь это смешно.

Бог дал или послал человеку силу ума, а люди его за то изгоняют.

Именно такой стала судьба самого первого императора древней Римской империи, имя которому было Аристид.

Бог дал ему ум. Обязал пророчить и
правду на земле чинить в государстве том, где тот состоял.

Что же сделали сами люди, подчиняясь ему в то время?

Они просто соста­вили ему свою линию жизни и избрали для себя другого императора, как им казалось, более умного и вне всякого пророчества.

Бог посмотрел на то дело и согласился. Что ж, не хотят жить по уму -  пусть, живут по-другому.

И вторым императором того же государства стал Аристо­тель. Он не был так умен, как ему то приписывают. И многое им же сочинено
специально для осквернения времени прошлого и возвышения самого себя.

Доказать то сейчас трудно. Но способ все же имеется. Содержится душа та разнородная в человеке одном. И если хорошо ее потрясти в виде энергетическом, то вмиг она выйдет и создаст угрозу человеку тому, в живом теле состоящему пока.

Грешна во многом та душа и воспроизводится на Земле только благодаря тому единому доказному дню.

Но, что то есть за доказательство, когда человек Землю покинет, а душу ту никто не поведает?
Так вот.

Доказательетво будет следующим. Тело жить останется, а душа оная будет подле него рядом состоять. Как символ в окружном порядке. Или круг-свечение энергетическое.

И это еще не все. Надалее круг тот расширяться начнет и дойдет до размера большего. Словно туманом человек тот окружен
будет, а спустя время на его теле знаки воднописанные проявляться начнут. И имя души той просветится во мраке ночном или свете дневном отемнится.

Это и будет доказательством о том, что все так и было. Мы же здесь в кни­ге поговорим с душою самою как бы предыдуще делу тому и ее в известность обо всем поставим.

Кроме того, вопросы зададим, и она на них ответит.

Итак, то был император второй, не от Бога, а от людей поставленный.

Третьим человеком таким стал Анимастид. Но его по-другому назвали.

Геродотом имя то опосля состоялось. Слыл великим выдумщиком он, много легенд, росказней-басней о себе составил и о других также.

Сам от правле­ния отказался лично, и подле него правили другие. Что творилось тогда - одному Богу, да душам тем известно.

Определяем и сей "джентльмен" удачи во времени нашем реально сказочном.

И та душа в человеке состоит. И сейчас он в почине великом. Богом угото­вана ему "милость" одна. Воспроизведет чрево его наружу огромно, да так оно разрастется, что пол покроет и собою полкомнаты занимать будет.

На круге-шаре том от чрева большого буквы своеобразно родимым пятном возьмутся. Имя то будет прошлое. А побок его и добавленное состоять будет.

Так вот правда та наружу и выйдет. И весь люд узнает о деле том и как в музей ходить будет, чтобы воззреть воочию.

Мы же опросим душу ту сейчас по ходу повествования и узнаем, что за грехи сотворены были.

Пока же перейдем ко следующему.

Четвертым стал править Нерон. То человек от Бога вновь послан был. Хотел все же он исправить положение других людей.

Но недолго то продолжалось и на смену ему водрузили люди другого. А точнее, сам он влез, сам на трон тот посягнул, а люди подтвердили, молчаливо согласившись.

Нерона того загу­били в плену подземном. Слеп стал он и старцем сделался. Умер от того на году двадцать восьмом. Правду о Нероне просто так узнаете из слов Бога самого и души его, в теле одном состоящей.

Последующим слыл Апостократ. Опосля его также Аристотелем назовут за де­ло, созвучное с делами предыдущего такого же. То был пятый император Рим­ский.

Бог и об этом собирается весть пустить.Укажет он сам на человека того, в котором душа та состоит, и на месте, что от него останется, те бук­вы состоять будут на земле обычной, словно прожжены каким-то большим огнем.

Надалыпе стал шестой император править. И по сей день он Юлием зовется. Что сотворил он - узнаете из отповеди его личной. Мы же обозначим следу­ющего.

Седьмым стал приспешник его, Мемфисом зовущийся. Город Мемфис он обоснов­ал. Надале его Калигулой именовали, а еще царем Александром он прозывался. Грецию, Палладу ту покорил, потому имя то получил.

Позже стал Александром Македонским зваться, а уже пред смертью Юлием Вторым.

Восьмой по счету - император Менисток, а девятый -  Константин.

Это уже город Рим стал Иерусалимом зваться. Христианство там обосновалось и центр свой создало.

Соответственно, Рим другой обосновался от предыдущих приспешников императорских и обозначился вначале как Помпеи, затем Иерусалим, по­том Рим. И еще несколько раз название его по ходу истории менялось.

Но воротимся к истоку наших коренных знаний и расскажем, как то все вна­чале образовывалось.

Прообразом создания Римской империи или государства Рим стал древний Египет. От распада великого племенного союза произошли оттоки. Одно племя Рим тот и обосновало.

  

Естественно, место императора было предложено "скоропадшему" бывшему фараону из состава того же племени.

Им и оказался Аристид. Имя то свой секрет содержит и обозначает самого человека. В несоставном переводе оно обозначает: человек, по земле истину несущий, ногами величину ее измеряющий. То есть, в личном деле все то сотворилось, и делом каким руководил он именно так.

Племя само феноклами было обозначено.

Но возвратимся немного к началу и несколько уточним суть того, что поочередно возросло перед глазами.

Итак, первым вырос Аристид. Имя  то известное и в самой истории обозначе­нное. Многое приписано ему не заслуженно, а кое-что и вовсе придумано, что­бы, как говорится, людям было жить легче, имеется в виду их широкое распол­зание душ в сторону ненужности.

Следующим "кандидатом" стал Аристотель. Тот ли это человек, о котором пи­сано в истории, мы спросим у него самого на страницах произведения.

Здесь жe следует сказать, что он является одним из прямых потомков древнего фараонского гнезда. Но, к сожалению, пошел не по пути праведному, а поддался на уловку своей сатанинской души. А, что это такое, мы еще разберем.

Далее шел Анимастид. Его нет в истории и сам он себя запечатлел под вымы­шленным именем - Геродот. Много ли правды он написал - узнаете сами из его ответов. Здесь же хочется сказать только то, что уже говорилось. Вся она взойдет чревом высоким или великим. Под стать той лжи, что густо пала на ум людской последующий.

Нерон правил совсем мало, и только-только люди начали к его слову прислу­шиваться, как тут же его и потеснили, а точнее, упрятали подальше вглубь одного из подземелий. Об этом человеке оговорено не будет, мало он прожил и практически ничего не успел сотворить, хотя по самой истории приписано ему многое.

Далее вновь наступил черед Аристотеля. Точнее, того, кто так стал прозыва­ться за свои дела.

И этот император самопришлый ответит на вопросы само­стоятельно. Имя его настоящее другое и об том уже сказано предыдуще.

Опосля этого стал во главе уже создающейся империи, так именуемый, Гай Юлий Цезарь. Все ли так в истории, как говорится здесь - можно проверить. Но не стоит терять времени на бессмысленные поиски. Там вы можете найти лишь одно. Великие дела и обозначение полководца.

То же относится и к его "сменщику" на посту Мемфису узколицому или Александру Великому - царю Лидии, Македонии, Эллады и других государств.

Все, что связано с порабоще­нием, связано именно с ним. Предыдущий "вождь" мало этим занимался. Поэтому, Мемфис решил придать значения больше данному вопросу и расширил гра­ницы своего государства аж до того самого Рима, что уже стоит в наше время. Приход Иисуса на Землю падает на его правление, хоть и недолгое по времени.

Следующим возрос само собой или сам по себе Meнисток. Этого императора история не запечатлела. Он первым принял христианство и стал  именоваться Византий.

То есть, получил имя христианское из уст самого Христа и превселюдно побожился возвести город Рим в ранг города божьего.

История походов Христа как раз связана именно с этим городом, который сейчас зовется Стамбулом, а раньше Константинополем был от имени девятого римского императора, что пришел опосля Менистока или Византия.

Тот же Рим при этом императоре стал именоваться Иерусалим. А буквально через двадцать лет переименовали в Константинополь.

В то же время, или практически одновременно развивался и другой город. Тот, который именуется и по сей день Римом.

Еще во времена Цезаря его верховные успокоители народов или те, кто обозначен в самой истории как Красс, Помпей и другие, решили обосно­вать себе теплое гнездышко, построив город на западных рубежах границ той империи.

Его так и назвали Помпеей. Под горою он состоял, а ее именно так именовали от великой стати Помпея.

Но в результате великого землетрясения и извержения вулкана не без помощи сатанинского отродья, то есть людей, которые проживали в том городе, он исчез, захоронив собою многие людские тела.

Но великие полководцы на том не остановились. И хотя Помпей погиб во время того землятрясения, все же на смену взошли другие, обосновавшие настоящий Рим на семи сицилийских  холмах.

Это было тогда именно так. Чуть позже холмы некоторые опустились, и город древности /как его теперь называют/ оказался в одном месте.

Тогда же, он располагался во всю ширь. Словом, это было как какое-то небольшое государство, в котором процветало садоводство, земледелие, скотоводство вперемешку с ремесленичеством.

Уже во времена Александра Македонского, когда холмы те разошлись в сторо­ны и некоторые части опустились под воду, стал вырисовываться сам город, как отдельная единица того государства.

Точнее, люди стали подходить ближе к нему со всех сторон, убегая от воды, и создали уплотненное поселение.

Вместе с тем, на Земле происходили и другие изменения.

Одно время суток менялось другим. На смену одному календарному исчислению приходило другое. Кроме этого, в суть эпоса тех времен легло укоренелое за годы кро­вавого правления, лжесопутствующее всякому величию людское приспособлен­чество.

Именно оно из соображений собственной безопасности дало на свет незабываемую историю, обозначенную, как  "до нашей эры".

Всему тому сопутствовали настоящие бедствия. Оползни в горах, подъем воды в реках, морях, частые извержения и землетрясения, а кроме того - не­весть откуда взявшиеся болезни.

Люди верили во все, опасаясь за свои жиз­ни. Не было нужды что-то особо доказывать.

Только жизнь и ее сохранение являлось самым главным приоритетом в деле любого доказательства.

Итак, как вы теперь понимаете, в деле историческом есть немало прорех.

Существовало, как минимум, три Рима древнего (Рим-Иерусалим-Константинополь-Стамбул); (Помпеи); (Помпеи-Иерусалим-Рим) по указанным в скобкам маршрутам их развития.

И, соответственно, было две Римских империи практически од­новременно. Отдавая дань некоторым не лжецам, история все же дала небольшое понятие об этом и указала на Восточную и Западную империи.

Соответственно этому существовало и два разносторонне  складывающихся  руководства.

Одни сохраняли за собой право завоеваний. Другие оставили свою часть территорий и образовали христианское  начало.

Но, тем не менее, до правления Менистока, это государство было единым целым и сохраняло свое языческое наследие веков.

Все, что относится к древнему Риму, относится в большей части к тому городу, что стал Константинополем.

И походы Александра Македонского или Мемфиса производились именно оттуда.

В другом же Риме существовала власть другая. Власть по принципу: кто силь­нее.

Это знали и сами императоры. Потому, частенько сами же и успокаивали своих подчиненных. А если это не удавалось, то шли войною или подсылали убийц.

В общем, в параллель с самой древней столицей Рим шло развитие влас­ти за трон Рима другого. Из-за этого и только потому происходит путаница в определении времени существования одних и тех же руководителей, только по-разному в разных сторонах  названных.

Того же Гай Юлий Цезаря именовали несколькими именами. Ему первоначально было присвоено имя Калигула. Но затем оно перекочевало к другому, его последователю. Также обозначался он как Сименион Великий, греки назвали его этим именем. Звали его еще Плутархом и Асмидием. Все эти имена обоз­начали одно и то же лицо, а именно первого царя Гай Юлия.

До того их имено­вали императорами. Цезарь захотел себе иметь почет фараона. Потому, возвратил прежнюю структуру управления и заставил носить его в такой же пе­реносной нише.

Его последователь Александр или Калигула, или Мемфис Вели­кий /рост был высокий у него и узкое, немного плосковатое лицо/ от того отказался.

В походах это было неудобно. Хотя по возвращению такой почет все же воздавался.

Но не будем особо вдаваться в исполнение исторических величин и предо­ставим возможность людям сведущим разобраться в этом деле, как говорят, до конца и соответствующе.

Сами же перейдем ко второй главе настоящего произведения и воспроизведем поочередно допрос времени.

А точнее, попытаем­ся понять, что сотворили те герои времени и почему до сей поры на них осо­бо хмурится сам Бог.

Но пред этим хочется дать ему самому слово, дабы он несколько уточнил детали и как бы "подтолкнул" к дальнейшему, уже нашему решению.

" Как Бог и величина порядка ума свыше, могу сказать только вот что.

Память историческая в действе каком особо запятнана людской кровью. Именно это побудило меня к первоизданию мира сего, хотя он был так издан уже едино­жды. Эти мои слова должны заставить многих задуматься и принять исключительные меры для того, чтобы та самая память, обагренная кровью невинных, не наложила свою дань на время настоящего переиздания.

История ваша так же не верна, как и все то, что вы считаете родным и близким по свершенству дел его. Внутри всякой горы огонь какой земной содержится. Таково же дело и в человеке состоит. Внешне спокойно - не обозначает внутреннюю благо­дать. Так многие в себе силу разную содержат и ею управляют помыслами своими. Так было тогда и так есть сейчас.

Что нового обрели люди за последние 2000 лет?

Новое - это достижение моего ума.

Старое - ускорение становления вашего показно гнетущегося состояния.

Ничего конкретного в своих жизнеделах вы не добились. Такая же мерзость, те же стандарты и такое же лжепре­подношение.

Всякое слово доводится до другого с огромным приорите­том искажения.

Даже самые благочестивые и вроде бы не запятнанные ничем, воспроизводят на Земле сатанинскую силу.

Все это не от ума идет и тем более, не от самого меня.

Как Бог, скажу следующее.

Ни вера, ни ее преподношение не способны спасти ваш мир от основатель­ного разрушения. Его возможность  устоять - это значит, воскресить насто­ящий ум.

Что такое ум? - можете спросить все.

Ум - это сила беспробудного здраво­мыслия.

Ум - это величина силы здравости тела и духа. Ум - это сокровище света в темном коридоре царствия общего мрака.

Ум - это величина стой­кости людской своему платоническому взрастанию в деле совершенства энаменостезической апасторали развития.

И, конечно же, ум - это величина людской очищенности от всякого работического угнетения.

Имеете ли вы способность такого определения?

Подумайте еще раз и опросите ту историю всю целиком и полностью, чтобы она больше вам поперек дороги какой не становилась.

Узнайте ее основные штрихи и определите внутри совершенные ошибки великих или самих себя.

Это будет очищением и определенным продвижением к уму.

Что листать толстые проповеди лжецов?

Что тупо всматриваться в какие-то картины веков, не известно кем писанные и вообще, имеющее ли право быть как-то названными.

Только я могу указать на подлинность какого события. Только мне одному известно, как сотворилась ваша история.

Только мне видно отсюда с мест моих, как идут дела ваши на Земле.

И только я могу определить вашу настоящую сущность бытия.

Такими вот словами я завершаю речь свою в этой главе и прорицаю вам будущее.

Рим - столица позорной славы, будет низложена главою вниз и испепелена полностью. Это не слава ума.

Это величие людского порока. Есть время упасть вниз челом и покаяться. Но покаяние всем будет драго стоить. Оно не упасет от того, что я сказал, но зато упасет ваши жизни людские.

Есть смысл сохранить что-то во веки веков. Но есть в том и мой откровенный умысел.

Как поймете - так и дело собой повернете. Моментум о море - так говорится среди людей.

Я же говорю по-другому и именую латынью дело все то.

" apostolato prego w kontraseptive diskrimenanto reproduktione   enovertive enoposicione naturalies dies amorales portovideve rekles ".

Для тех, кто мои слова не допоймет, говорю проще:

всякому натуральному ис­полнению, искаженному до состава не такового, уготовано другое по виду существование.

А в переводе на философию это будет звучать так:

любая дискриминация силы взрастания будет являться величиной падения натурального числа.

Думайте над этим, люди, и согласитесь с тем, что я опишу далее. Время пока еще есть".

 

А теперь, переходим непосредственно ко второй главе сего рассказа, или бо­лее, чем откровенного путешествия в мир предков, и стараемся, во что бы то ни стало, понять смысл Богом сказанных слов.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава   2

 

Император "косых" -  Аристид

 

Душа сего почетного гражданина римской империи находится, как говорят, под рукою.

Хоть и говорилось, что общаться с нею не будем, но, очевидно, сам Бог передумал и решил дать свой небольшой обзор.

Форма нашего общения будет довольно простая. Это диалог, изредка переходящий в какое-либо дополнительное объяснение.

Итак, как говорят, в путь.

Устанавливаем определенную связь с душой давно ушедшего человека того и воспроизводим беседу так, как она есть.

- Кто ты, Аристид?

- Я Меламед Аристид Феноклов, - отвечает нам душа.

- По какому случаю прибыл сюда?

- Бог тому указ, а еще время мое вышло в тельном содержании человечес­ком.

- Что поведаешь нам сегодня?

- Скажу немного. Жил я во времена царя Сиида, от которого все мы племенем и ушли.

- Как прозывали еще того царя или, может, имя было другое?

- Да, так и прозывали - царь Сиид. Больше мне не известно ничего.

- Потомок ли ты фараона древнего?

- Да, по роду прихожусь Тутанхамонову. Люди попросили меня возглавить их сенат небольшой. Я согласился. Дело то состояло худо для нас. Мало всех уцелело от беды, разразившейся в землях египетских.

- А почему так случилось?

 - Говорили разное. Одни гласят, что то Бог покарал за все. Другие - что срубленные скалы отомстили за себя. Третьи говорили, что опостывший ко всему фараон главный гнев на себя привлек со стороны небес, да так и окоченел сам при виде белых хлопьев, по земле вслед нам летящих.

- Что ж то было такое?

- Не знаю, как называть его. Холодное, липкое немного, водой стекает и зябь по телу создает. Поля пропали, деревья согнулись, земля какой-то бе­лой стала и холодно ступать по ней было.

- Так вы от этой беды спасались?

- И от этой, и от второй.

- А какая же другая?

- Другая - голод, разруха всеобщая. Многие ушли ранее, разрушив свои места, чтобы никому не достались. Река схудла, берега иссякли, земля в песок-осыпь превратилась.

- Кто ж их довел до такого?

- Да, многие. После того, как великий Анамнехон ушел и тело его пирамидой прикрыли, многие правили еще. Не стало среди них согласия. Каждому фараону по роду своему власти большей захотелось. Под начало общее уже не хотели идти и сами дела свои справляли. Спустя совсем немного сотворилось фараонов среди нас больше, чем работающих. В каждой большой семье стал
фараон править. Своих же и гонял, чтоб при жизни ему почесть воздавали, и место новое закладывали под усыпальню. Дошло до того, что земель мало ста­ло и камня в округе ближней. Приходилось доставать его из мест других.
Всякий фараон новый создал свои семьи и, уже поправ старое, стал лично на жен других возлагаться.

- Но так было когда-то?!

- Да, но то время прошло. И Анамнехон завещал все по-другому. Бог и мне говорил о том же.

- Ну и что дальше?

- А дальше распад большой произошел. На совете фараонов главенствующих то и случилось. Пять отошло в одну сторону. Семь в другую. Разделилось го­сударство надвое. Одни на одной стороне остались, другие же иную жизнь
повели. Но так недолго было. Чуть позже война разразилась за земли, да за благо земное. Поруха пошла общая. Всякий, кто на другого наскочит и побьет, то дарами иль чем другим завладеет. Даже пирамиды начали отворять и кое-
что оттуда забирать. Жрецов великих бить начали и мало тех совсем оста­лось к моменту отхода моего.

- А соединялось ли царство вновь?

- Нет, больше того не было. Но хуже всего, за власть стали драться и жены среди семей фараонов тех. Если фараон погибал, то за него жена или дети по роду боролись. Чуть позже начали царства свои небольшие упрочать.

- А как?

- Воинов побольше к себе приманивали. Драгоценностями из фараоновых гробниц рассчитывались, а порою, и так нательно отдавались, дабы овладеть умом и телом тех воинов. Разврат стал подле цариц тех твориться.

- Много ли цариц было?

- Да я уж, не упомню. Хотя знаю царство Лидийское от имени царицы той, царство Мизаремы и царство Шумеры. Все они были довольно схожи между собой и время от времени создавали склоки вокруг, дабы от себя что-то отодвинуть, а другой величие распутства пустить. В мои времена те царства также в путь двинулись. На землях других и осели. Не могли они все же противостоять  другим.

- Как же тебя люди избрали?

- А некому было возглавлять все то, что от племени-роду нашего осталось. Разбежались те, кто слыл побогаче в разные стороны. Слыхал я даже, что к другим берегам подались. Вплоть до места того, куда Анамнехон-фараон ходил по морю. Сам я того не изведал лично, мало прожил. Люди упросили стать их вождем, и все совместно город мы обосновали. Римом назвали его. Долго ходили окружно в поисках места, да так возле моря и осели. Все же теплее там было. Холод белый меньше разносился, и беда стороною прошла.

- А, что же дальше случилось? Почему они изгнали тебя?

- Не понравилось им, что я стал закон чтить тот, ранее Богом нашим обозначенный. Слишком строг для них оказался. А хотели все попроще жить. Так, чтобы меньше к порядку приводить себя и больше на море то глазеть от утра до полуночи, когда Луна на море то спадет. Решил создать я свой музей небольшой и дары все от людей снести в одно место. Но исколотили меня за   то. Думали, что хотел я руку к их сокровищу приложить. Хотел также гору воздвигнуть и город великий обосновать. Но люди трудиться не захотели. Только собою, кто как мог, и занимались. Тогда, решил я войско небольшое создать и управлять всем, как и полагается. Вот тут все супротив и стали. Некому кормить то войско и зачем оно нужно вовсе. На том порешили, а меня переизбрали или сдвинули. На место же то избрали другого - Аристотеля. Говорил он ладно и губы им всем, словно сладким плодом смазывал. Велел гнать меня из города и слушать его. Он вроде как Богу служит и по роду к жрецам относится. Даже знак им показывал какой-то. Я того не видел, далеко от него стоял. Но люди поверили и тут же почести все воздали. Меня же пал­ками побили и за город удалили. Так и прожил я совсем немного. Подослали ко мне убийцу от самого Аристотеля. Не хотел он, чтобы я возле его власти влачился. Так вот, моя жизнь та и была загублена, и было то отроду мне все­го тридцать лет. Ровно в день смерти то и исполнилось. Бог очистил меня и на небо поднял. Ум соединил другой и вновь на землю опустил. Но то уже в другой жизни было. А по тому все.

- Спасибо тебе, Аристид. А можешь ответить еще на вопросы?

- Могу, если знаю, что сказать по ним.

- А скажи, почему народ твой феноклами прозывался?

- Это давняя история. Когда-то был вождь у нас. Звали его так - Феноклид. Поэтому, людей так по роду его и обозвали. То время было еще Анамнехона отца правление.

- Теперь, ответь мне еще на такой вопрос. Почему ты согласился на людской уговор тогда и почему по их слову все то оставил бесследно?

- Так Богу было угодно. Он велел поступить таким образом и в первом, и во втором. Слышал я его голос внутри себя, а иногда, даже записывал слово какое, им сказанное для блага и дела общего.

- Но от тебя, как говорят, ничего не осталось?

- Не знаю я того. Что писал - то людям ведал. Правда, при жизни того не показывал. Все мои труды так и остались непрочтенными, думаю. Кому то было нужно, если каждый пекся о своем благе личном, а больше ничего не надо.

- Не винишь ли Бога самого в своей смерти ранней? - спрашивает сам Бог.

- Нет, то сотворили люди или один из них. Бог желал лишь всем добра и славы в труда величии. Так думал я всегда и опосля с тем же остаюсь.

- Ну, что ж, прощаю тебе твои грехи ранние от чрева людского, в пороке затеянного, и возвожу на небеса, дабы мысль твоя в душе состояща там сохранялась до дня великого и благого.

- Благодарю тебя, Бог, за доброту великую. Оставляю человека того и ухожу, как и велено. Но опосля себя след в душе его оставляю и отдаю силы величие в праздности только ума.

- Хорошо, что так поступаешь. Долго не задерживайся. Время уходит и душа твоя вновь чем загрязниться может, - говорит  Бог.

- Уже иду, следом за тобою ступаю. А след сам уже сотворил и часть ума своего человеку оставил. Пусть, благо им творится, и горе людское трудом великим его окупается. Прощай, человек, удаляюсь от тебя и вместе со словом божьим вверх уношусь.

Это был Аристид и в душе-теле одного содержался до времени истори­ческой очистки его. Практически, мало что почувствовал тот человек, ибо душа чиста была и до того, и только его мыслью порочною в жизни могла немного очерниться.

- То душа светлая и мною нарочно на свет пущенная, дабы узнали вы большее и усмотрели в другом всяку ложь, - говорит сам Бог и велит переходить к оповествованию другому, которое в главе иной будет содержаться и по-иному именоваться.

 

 

 

 

 

 

 

Глава  3

 

Неисправимый Аристотель

 

Об Аристотеле уже говорилось и повторяться в очередной раз не будем. Но на сей раз действительно по "коридору темному" пройтись будет нужно, дабы беседа наша состоялась, и ответы мы получили.

Так и посту­паем. Вниз по коридору опускаемся и к двери одной приближаемся.

Из-под нее свет яркий просачивается и в глаза наши больно бьет. То дверь в ад людской, где души те заблудшие срок свой мытают и очистить себя в годах пытаются.

Беремся отважно за ручку двери той и сразу глаза свои заслоняем от све­та, нам навстречу рвущегося.

Затем дверь резко открываем и также быстро уже за собой закрываем, чтоб душа какая недоочищенная наверх ранее не вырвалась.

И вот, мы уже внизу и пред рекой останавливаемся. Там ожидаем немного, а затем благодаря паромщику или лодочнику на другой брег переходим. А дальше поле большое нас встречает, и душ полным-полно там бродит вокруг.

  

Имя то быстро взываем и рот рукой прикрываем, чтоб пакость какая адская к нам внутрь не взошла. Появляются сразу тени светящиеся многие.

- Которая из нас? - спрашивают.
Мы же говорим так:

- Пусть, подойдет душа того, кто вторым императором Рима звался.

Сразу отделяется одна, а другие исчезают. Им нет дела до чужих грехов. Им бы свои исправить, да на землю воочию возвернуться.

- Я тот, кого вы ищете, - говорит нам душа опасенная. Стоят подле ней два великана в одеянии желто-голубом и сверкают своими доспехами. Это охрана той души, чтоб даже очистившись во времени, она не смогла взойти в свет, а так продолжала там и дальше маяться.

Приветствуем каждый по-своему ту душу и чуть-чуть к ней приближаемся на расстояние, чтоб слышно хорошо было.

Ближе не подходим, а то вдруг она прыть какую-то проявит и вмиг в нас самих обернется.

Вдруг воины те не успеют ее схватить за ноги и утащить назад.

Начинаем вопросы ей задавать и спрашивать о времени его тунеядства большого.

- Как долго здесь? - спрашиваем участливо, ибо жалко нам душу человеческую, в тяготе той состоящую.

 - Да уж веков больш двадцати двух состою.

 - Ну и как оно тут живется?

- А вы, что же, не видите сами? - отвечает душа и показывает на свою охрану.

Те еще крепче ее схватывают, да так, что аж стонет она.

- Отпустите, не убегу никуда. Богом велено здесь пребывать до сроку дня нужного.

- Знаем то, - отвечает охрана, - но и твою хитрость ведаем. Сколь здесь состоишь, а все о том же помышляешь. Потому и держим так. Бог велит служ­бу хорошо нести.

- Всё знаете, - зло говорит душа, - только вот они, дурни, мало что сами о себе знают, - это Аристотель о нас с вами говорит и пальцем своим немного крючковатым тычет. Когда-то палец тот побывал в беде великой, да так и исказился, как и почерк самого Аристотеля во время земного пребывания.

- А, что знать мы должны? - разбирает нас интерес, и мы даже ослабляем свое внимание и чуть-чуть ближе пододвигаемся к той душе.

- А ну-ка, отодвиньтесь, - сурово говорит охрана и достает свои доспехи, чтоб в случае чего нас же уберечь от пагубности души той.

Это мы поняли и сразу, немного назад отходя, спрашиваем еще раз.

Душа видит, что дело ее не выгорело и в плач небольшой бросается, пытаясь нас разжалобить. Но мы то уже знаем о ее проделках, а потому, молча выжи­даем, когда все окончится и вновь к ней обратимся с вопросом тем же

Наконец, душа соглашается с судьбою своею и, вытягиваясь во весь рост, начинает вести с нами беседу.

- Так, что вы узнать желаете? - лебезит она перед нами, прямо заглядывая нам в глаза, от чего аж не по себе как-то становится,

- Желаем узнать, как подлог совершил ты в свое время и имя другое осквернил?

- А-а, это об том деле, - сочувственно самой себе отвечает душа, и голова понуро свисает вниз.

Аж жалко становится ее до той поры, пока она резко головой вверх не взбрасывает и свет свой из очей на нас извергает, быстро говоря.

- А вот не скажу я вам обо всем, что было. Что было - то сплыло. Не делал я ничего такого.Все то божьи сказочки, ему в угоду да еще кому-то из рабов его, что подчиняются. Дурни они. Зачем верят то ему. Богу земля наша не нужна. Он так, на ней дела свои производит. Нас мучает, детей делать не
велит. Говорит, чтоб стать мужская другой была или исчезла вовсе. Сам делом тем ведать будет. Вот чего Бог ваш хочет, - и душа громко во весь ад смееется, тычя в нас своим крючковатым пальцем.

Но долго смех тот не длится. Вскоре она снова слезой проливается, и, уже тихо шепча, у Бога прошения за свои слова выпрашивает.

Затем резко все прекращает и спустя секунду начинает свой рассказ по делу прошлому.

- Был я молодым тогда, - говорит Аристотель, - хотел к власти подойти ближе. Сердцами чтоб всех людей ведать, душами их управлять. Скликал я однажды к себе немногих, желающих того же, что и я, и уговорились мы бунт небольшой создать против императора нашего, слабо в делах наших разбирающегося. То получилось, но за раз убрать его не удалось. Тогда, прибегли мы все совместно к еще одному средству.  Взяли и очернили его в глазах люд­ских, сказав, что желает он сам себя обогатить и с помощью воинов охра­нять от нас. Дело то прошло хорошо. Многие на удочку мою верховодную по­пались. Дело до палок дошло, а дальше и вовсе изгнали Аристида того по­дальше. Чуть попозже я к нему отправил одного из своих. Звали его Тиберий.

Дело он свое знал хорошо и с человеком тем покончил. Но я, тогда, подумал, а зачем мне тот Тиберий нужен. Лишний рот к моему столу пирному. Послал я другого своего друга Крита, чтоб он дело то исправил и Тиберия на тот свет отправил. За небольшую плату тот согласился. Спустя день другой то и свершилось. Зажили мы, как великие фараоны. Людям сообщили, что трогать их не будем, но пусть, нас кормят всем, что есть самое хорошее, одежды при­носят и дев для усладу приводят. За то обещал я им от Богов славу вели­кую и благое для дня начало, восходом солнца обзывающееся.

В общем, жизнь каждодневную я обещал, а если не будут слушать, то солнце то остановлю и холод терпеть заставлю. Надо сказать, что подметил я как то солнце вос­ходит, как садится, как Луна на небе показывается, как туман по морю пол­зет и солнце иногда перекрывает. Как туча набежит иногда на него и вся­кое другое. В общем,  поверили мне люди и все то делать мне в угоду начали. Сослался я и на знак, у меня находящийся от жреца одного, что под моею рукою пал, когда в гробницу одну я за драгим ходил. Так что власть моя стала божьей на земле и стали с другом мы жить как на небесах, ничего не делая и ногами по земле мягко ступая.

Сыпали нам люди пух под ноги,
а позже сандалиями увенчали, как и фараонов великих. Сладости дев было премного. Многие хотели, чтобы я с кем ночь, день провел. Поначалу было стыдно мне сразу по несколько принимать, но потом как-то все свыклось и в головах всех улеглось, как так и надо. Тем же и друг мой Крит занимался. Как и я страдал в боли великой от нетерпеливой похоти дев тех, все больше и больше к делу тому пристращающихся. Велел я опосля, чтоб и люди тем занимались воочию где. Чтоб мне легче было, да другу спалось хорошо. Порадовало то людей и вскоре все смешалось везде, как-будто и не было
семей никаких или чего-то схожего. Людей этим заняв, начал я к их добру подбираться. Велел ко мне приходить, чтоб от Бога разрешение получать на всякое ведомство земное. Кому что требовалось. Судил я просто. Кто давал что - то так тому и прилагалось. Кто же ничего не нес - то так сам и оставался. Разводил я руками и говорил, что Бог гневается на него. Пальцем в сторону моря показывал, где туман иногда собирался, и говорил, что то Бог нас покарать хочет от того, что ничего мне не несут. Боялись люди того и в другие земли удалялись, думая, что там лучше. Но холода изведав,
возвращались. Тогда, я и придумал другое всем занятие. Собрал всех и объя­вил, что можно и не делать ничего, а все иметь. Надо только к пирамидам сходить куда или по другим землям пройтись да взять то, что нужно у других людей. Тогда, мол, Бог будет доволен, когда дом мой окружится богатством и сверкать оно будет как солнце, и тепло создавать дополнительно.
Объявил я город вольным ото всего и велел, чтоб во всеоружьи всегда были. Так можно и у других что забрать и свое отстоять. Так вот, город из простого начал превращаться в город воинов. Что не муж - то воин. Со всех сторон девы его окружали и ласкою наделяли. Вино пили, танцы вели и песни
какие пели. В общем, весело жили. Дети, словно грибы расти стали, и из года в год их становилось все больше. Но и "трудились" мы тогда во славу.
Вооружившись, начали ходить за добром других. Вначале то плохо получалось, Слабы в деле том были. Но со временем обучились и дело пошло лучше. Жизнь моя стала еще краше. Злато, серебро окружало вокруг, камни сверкали, свой блеск издавая, вино рекою текло, усласть всякая подносилась, и девы всех ублажали.

Работать вскоре вовсе перестали. Да так вот за счет похо­дов небольших и проживали. Из других мало кто нам отпор чинил. Проведав, что есть земли, где богатые царицы управляют, я туда людей послал. Назначил главного из них - Фракия, чтоб всеми командовал и мою волю исполнял, как божескую.

Долго ходил он по землям, но все ж возвратился и привез добра столько, что я раньше и не видел. Отблагодарил я его и усадил подле себя, дабы он, как и я, правил всеми.

Вместе с Критом и Фракием долго мы проправили государством тем Римом. Так я его обозначил, чтоб грознее имя звучало, и сразу дары приносили, едва услыхав слово Рим.

За десять лет моего управления Рим сильно изменился. Дома богаче стали.
Слуг никаких не было, а только одни девы подносящие, да воины, всем ведающие. Но того было мало. Распорядился я стену городскую строить, валом границы обозначать. А для исполнения того велел других сюда пригонять, чтобы они римлянам жизнь возводили.

Сказал, что богу так угодно, и он сам всем ведает. Снова на солнце указал, что однажды за луною спряталось, и повелел побыстрее все то сотворить. Так походы те бесконечные и начались. Других в город мы не пускали. Сами за стенами обустроенными наслаждались, любви воочию предавались, и жизнь повсюду кипела, словно в муравейнике каком.

Другие же чуть позже стали подле Рима обустраиваться. Но мы их прогнали со временем обратно, не желая видеть никого, кроме самих себя. Но когда очередная дорога вглубь представала, то тогда город преобразовывался.

Воины в путь собирались, и шум стоял по всей округе. Молва о том дохо­дила быстро, хоть никого и рядом не было. Начали уходить некоторые еще глубже, не желая нам что-то свое отдавать. Тогда и созрела у меня мысль о том, что надо всех себе подчинить, а в землях других попечителей оста­вить. Поговорил я с друзьями, и они согласились. Объявил о том всем римлянам, и они поддержали мою мысль. Вскоре в поход отправились и подчинили многих. Фракий и Крит так в других землях и остались. Вместе с ними отпра­вил я и других, чтоб крепче сила моя была и вся дань вовремя свозилась. Опосля дел таких стал я жить еще лучше.

Не было уже тяготы в чем-то и того добра мне хватало. Девы вскоре опустошили меня вовсе, в теле слабость состоялась и решил я заняться другим, предоставив ту возможность своим подчиненным, из числа мною же определенных. То их порадовало и занялись они самой властью, иногда земли другие навещая, да друг друга в грехах опережая.

Я же ум свой к знанию потянул. Благо дело, труды от прежнего правителя остались и, немного в них покопавшись, я свое творить начал. Часто выдумывал, часто не тот путь указывал, а иногда, и к правде ближе прилагался.

Так вот сотворил я себе славу великого мыслителя и распус­тил ее во все стороны земель мне подчиненных. Приверженцы мои велели славу ту поддержать и в поколениях передавать. Греки воздали мне честь особую, соорудив великое здание и обозначив его в мое имя. Они же власть свою так именовали и подчинились трудам моим во многом, создав славу своим мыслителям которые еще при мне восходили. Так вот свою жизнь я и провел без трудов и заботы особой.

- Что за семя ты бросил люду прочему? - сурово спрашивает его Бог, вмешиваясь в нашу беседу.

- Не знаю, - душа просто отвечает и глаза свои прячет.

- Зато знаю я, - сурово Бог говорит по делу тому, -посеял ты великую роз­нь междуусобиц общих и укоренил злодеяния всякие во благо чрева своего и утех всяких. Теперь, тяжело то все даже каленым железом выжечь. Внутри душ тех, сатанинской сладости исповедавших, все улеглось и частью ума их людского стало. Окромя дел тех, тобою творимых, больш ничего и знать не хотят. Жизнь, как услад понимают, а не чтят законы ее и все доброе  попирают.

- То не моя вина, а людская, - душа та Аристотеля отвечает, также взгляд пряча от него подале.

- Не твоя, говоришь, - сердится уже и сам Бог, речь свою продолжая, - знаю, что другие тому из-под того же поддались. Но коли б ты все не затеял и человека Аристида не искоренил, то по-другому дело пошло бы. А так, мзду повек посеял и дело до безобразия довел. Только во время Христово и упас я все то, а так бы распалось вовек и сами себя не сыскали бы в года ка­кие.

- Прости меня, Бог, признаю ошибки, - взмолилась душа Аристотеля.

- Нет, рано еще. Будешь тут, покуда сам тебя не вызову в день какой и дело одно тобою же сотворю. Это будет знак прощения твоего от меня в век грядуще ныне подходящий.

- А какое оно сейчас время то? - спрашивает душа пытливо, так хочется ей на землю взглянуть.

- Время то, что пред тобою шло, да еще ты сам захватил немного.

- Что, вновь холода белью ложатся на кости старые людские?

- И то, и всякое другое схожее имеется, и разное еще творится в угоду времени тому и по моей воле божьей, дабы смогли понять все, что от чего берется и что за чем следом идет. Так понял ли ты вину свою, в века здесь в этом аду пребывая?

- Понял, - душа отвечает, - хочу уж на землю ногою ступить. Отпусти меня. Давно света белого не видывал.

- Отпущу, - отвечает Бог - только не сейчас, а потом. А пока, ведите его обратно, где и содержится, - обратился Бог к его охране, - и пускай еще в котле каком попарится. Может, от того легче ему станет и всякая хитрость до ума настоящего снизойдет.

Попрощался Аристотель с нами, да так душа его вмиг с глаз и скрылась.

Бог же к нам обращается и говорит так.

- Не всю правду поведала вам душа эта страдная. Многих он погубил за жизнь свою смертонесущую. Не во всем признался и раскаяние еще не совсем пришло. Думает снова обойти круг земной и опуститься на землю, чтоб силой взойти своею хитрою. Но не дам я тому состояться и вовсю смотреть буду до дня того, мне нужного, как доказательство оное. Опосля же, снова вглубь опущу, чтоб еще побыл там, пока люди лик свой внутренний не преобразуют, а надалыпе уже отпущу, потому как не страшен он своей хитростью станет. Будет всякий его к труду преломлять и тот же труд из него человека настоящего сотворит, а не лентяя великого.

- Можно ли вопрос задать? - обращаемся мы смело к своему Богу.

- Можно, - Бог отвечает и своею бородою встряхивает.

- Скажи, Бог, а почему то так свершилось? Почему сам не прекратил то воочию и не наказал всех или хотя бы одного?

- Хотел я посмотреть, что сотворится из того, всеми одновременно затеянного. Думал, хоть капля ума пробьется или совесть какая заговорит. Так вот и прождал премного, но хорошего не видел. Мог и других защитить, да только не стал. Сами свои головы туда же сунули и по пути тому идти вознамерились. Вот тогда, и послал я Иисуса, чтоб воочию убедились в грязности своей и к уму, а не к силе тел пробивались.

Но то позже было и еще будет разговор об том дальше. Скажу здесь еще вот что по делу тому. Фракию, Крит, царство ливийское, греческое или Афинское при Аристотеле этом первом было подчинено и обозначено так. Имена тех попечителей его так за основу и легли. В последующем, они меняли свои названия по несколько раз. Все зависело от того, кто там пра­вил. Мог старому подчиниться, а мог по-новому обозначить. В общем, единого не было по делу тому. Как кому вздумается, поступали, если то слово при­менить можно. А теперь, идите дальше по царству Аидову и окликните друго­го императора, что Анимастидом зовется, но в истории Геродотом прозывается. Пусть, он немного осветлится и душу свою вам покажет. Я же удалюсь по­ка, а то, боюсь, долго вы ждать так будете. Сей хитрец любит людей мучить ожиданием великим, да вы и сами на то посмотрите. Все. Вас покинул. Идите сами.

Бог удалился, а мы переходим дальше, чтоб окликнуть душу ту и обозначить стыд ее весь на люди.

Но то в главе другой и под другим названием.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава   4

 

Великий "умник" времени -  Геродот

  

Чтобы достать сего лжеца из царства Аидова, нужно было самому Богу сходить, или опустить на Землю силу свою и ею вглубь недр проникнуть.

- Так вы до него не докричитесь,-  Бог нам поясняет, - а еще себе беды можете навлечь какой. Силы от крика вашего или голоса иссякнут, и вмиг какая душа хитрая внутрь и проскочит. А от того болезнь модет разразить­ся в теле вашем всякая, и вы сами умом поражены будете тем хитростным.

Так то вот, люди, берегитесь тех душ из подземелья Аидова, ибо они - то скудность жизни вашей настоящей и прошлой.

Это они обобрали вас до нитки, и по сей день вы делу тому поддаетесь и не считаете нужным разобраться, почему так произошло. Откуда то богатство у кого взялось.

Нет прибыли чистой, как то говорят везде. Повсюду она делом хитрым побита, а оттуда вся вражда между вами идет. Между бедными меньше, между богатыми больше. Есть что им терять.

Потому и боятся друг друга, а еще пуще, бедноты той боятся, ибо думают, что она их сразу с Земли изведет. Работать будет нуж­но, а кто ее из них любит. Даже нищему и то работа не нравится.

Уж некото­рые хотели бы, чтобы и вовсе никуда не ходить, а им сносили, яко благодать к богу какому. Есть и такие среди вас совместно. Но ладно, не буду мешать говорить с душою той поганою.

Знаю, заждались беседы той. Потому, речь свою прекращаю и душу ту подвожу к вам поближе. В охране она той же состоит, только усиленной вдвойне. Уж, не два ратника, а четыре ее со всех сторон окружают. Не хочу, чтоб она раньше времени куда подалась среди вас и горе сотворила. От того и держу ее в царстве подземельном.

 

И вот, мы видим, как душа та, спотыкаясь и брыкаясь, подходит к нам ближе. Жуть стает перед нами, а не человека мощи какие.

Вся искривлена его стать людская в свечении ее и каким то злым взглядом в нашу сторону смотрит.

Но мы того не боимся. Бог за нами стоит и от нее прикрывает.

Спрашиваем ее смело.

- Чья душа будешь? - строго обращаемся, как будто сами в божеском состоим.

- Век бы вас не видать, - душа та отвечает и отворачивается в сторону.

- А ну, отвечай, когда спрашиваем, - снова сурово к ней обращаемся.

- Кто вы такие, чтоб речи со мной держать? - криво усмехается Геродот, - то Богу только под силу, да еще лишь единицам из вас, под его опекой состоящих. А все вы срамота одна, голытьба. Мало я вас по свету пустил голышом в нитках одних. Надо было больше того сотворить, чтоб вовек только
одни побогаче и жили. Я в том числе состою и состоять буду, когда выйду отсюда. Ничем меня не исправить. Я свое дело знаю.

- Хватит трилогию разводить, - сурово говорит Бог сам, подле нас стоящий, - отвечай на вопросы, пока я лично за тебя не взялся. Так закручу в колесе том подземном, что не только испарь твоя уйдет, а и душа вовсе испарится. Знаешь, что могу то сделать и творил уже с некоторыми.

- Ой, не делай того, Бог, - просит душа та пощады, - отвечу на все, что они спросят. Это я так, для усладу своего отвечаю.

- Говори правду, а не то, точно в колесо запущу, -говорит Бог и вновь чуть поодаль отходит.

- Что знать хотите? - сразу меняется голое той души и поведение.

- Хотим правду знать о тебе и о том, что творилось.

- Так слушайте, - просто душа та отвечает и речь свою начинает вести, вначале только упреждая, - не стойте, на ногах правды нет. Долог мой рассказ будет, аж ноги заболеть могут.

- Где ж садиться тут? - спрашиваем мы и место какое оглядаем.

- А так, друг на друга и возлагайтесь, - говорит открыто душа и заливается громким адским смехом.

- А ну, прекрати, - Бог говорит той душе и что-то из-под своей одежды достает.

Вмиг та душа изменяется и становится кроткой и вежливой, как струна вы­тягивается и человеческие черты обретает воочию.

Высокий лоб появляется, нос крючковатый, ноги худые и длинные, и лицо длин­ное, словно лошадиное, проступает. Не совсем приятно на то глядеть, но Бог велит нам так.

- Держите его взглядом своим и обо всем спрашивайте. Я же пока в одно место другое схожу. Надо кое-что мне проверить.

Так мы и поступаем, и вопросы задавать начинаем.

- Расскажи о жизни своей. Кто ты, откуда родом и как на троне том великом оказался?

-   Геродот я, - душа та отвечает, - ранее Анимастидом прозывался. Но то уже забыто давно и даже памятью моей стерто. Только Бог вот и помнит. А наз­вался я Геродотом потому, что любил всякие рассказы сочинять, песни возводить и людей до нитки обирать. Бывало, так заговорю кому зубы, что он без рубахи нательной и останется. Тогда, нить ему в руки даю и говорю так:

«Иди, раб божий. Нить - то одежда твоя. Ею укрывайся и ничего не бойся».

Так вот и ходили они, пока заговор мой не пройдет и кто из люда какого его не опросит, пред тем хорошо потряся.

Имя мое сложено из нескольких частей, как раз детство мое и обозначающих. Сами догадайтесь, что и как, а я разговор продолжу.

По молодости служил я царю Анимеду. Это в Греции возле Афин состояло. Родом из древнего племени гойев состою. Был когда-то мой дед шаманом, отец также дело то продолжил, да и я вот так обернулся. Прослыхав, что в городе одном наместник римский умер, я туда поспешил, чтоб место то занять. Люди тогда клич такой создали. Кто достоин будет - тот и место то заполучит. Римлянин Крит всем тем делом ведывал. Сам в другой стороне состоял, но земля та ему подчинялась. Вот он и решил, кого поснадобнее себе подобрать. А надо сказать, что когда-то я тому Криту подмогнул в деле одном, еще будучи вовсе младым подростком. Оттого, надежду имеючи, я туда и отправился.

А был тот город древний, Спартой именующийся. Как раз недалеко от Афин он и состоял. Пришел я туда и вмиг в единобор­ство по лживости ума вступил. Надобно было что-то сотворить такое, чтобы царю тому критскому понравилось.Вот тогда и прибег я к тому,что уже ска­зал. На глазах у всех без ничего зубы одному заговорил, да так голым с ниткой по миру пустил. Обошел он весь круг людей. Многие смеялись над ним и пальцем тыкали. Но того оказалось мало. И другие могли то же сотворить, хотя и в меньшей степени.

Потому, царь Крит решил другое изведать. Дал он задание каждому, чтобы придумали мы вымысел какой, от которого все смехом исходить будут и за животы от боли хвататься. Тут-то я и блеснул своим мастерством и царю, как говорят, угодил. Но и этого оказалось мало.

Царь дал новое задание мне, да еще трем, что остались. Велел он на ночь засеять поле небольшое, а на утро собрать по крупинке все зерна, что по нему рассыпаны.

«Так, - говорил, - я ваше трудолюбие проверю».

В общем, поделили участки те и делом занялись. Думал, я думал и, наконец, мысль мне в голову сошла. Засеяв все то, не стал я долго ждать, а сразу на поиск его хватился. Стал разрывать землю руками и по зерну в рот, словно в кладовую, складывать. Увидали то другие и, как я, поступили. Рассердился я на них, но поде­лать ничего не мог. Тогда, остановился и вновь в мысль окинулся. Долго думал я и в конце концов, добился своего.

Решил я использовать голубей для того. Собрал их немного и на поле то пустил. Кто наедался из них и дело то бросал, то сажал их в клеть небольшую. Другие усмотрели то, но не поняли, что я хочу этим сотворить, да так и продолжали по земле рыскать, до ночи и до утра. Голуби же мои быстро с делом справились и все в клети той расположились.

Ночь наступила, я голубей тех распотрошил и зерно соб­рал все воедино. А наутро предстали мы все пред царем.

Каждый нес свою долю и Криту тому показывал. Удивился он, когда я ему свою долю принес. Наибольше всех у меня было. Думали, что я припрятал, и царь уж хотел голо­ву мне отрубить, но тут люди вступились, сказав, что я голубями их собрал. Понравилось то царю, и так я опосля стал небольшим правителем города того Спарта.

Но недолго пришлось мне там править. Вскоре царь Крит поз­вал меня к себе и велел при нем оставаться, советом помагать и дело какое делать.

В Спарте же другого поставили, уже из тех, кто со мною тогда состязался. Были и для них состязания небольшие, которые царь тот придумал.

Я же в том не участвовал, а только наблюдал. Вначале мне не понрави­лось то, что я к царю тому, как в слуги подался. Но по времени, сильно мы с ним сдружились и были яко отец и сын по возрасту, а в дружбе, словно братья родные. Так вот года мои молодые и шли.

Не захотел царь Крит после себя наследников оставлять. Дело свое мне доверил и меня же сыном своим назвал. Правда, я и сам в деле том постарался и довольно близко к царю тому стал. А была у того царя Крита дочь Юнона. Млада была и красива. Вот на ней я женился спустя лет несколько и так вот римляни­ном стал. Был закон такой. Кто в семью римлянина со стороны входит, тот им и становится. И закон тот я же и придумал, Крита к тому подводя и мысль хорошо, словно зубы, заговорив.

Вскоре Крит тот умер и вместо него стал я править. Хорошо было мне тогда. Что хотел, то и творил. Жена, хоть и кра­сива была, но по мнению моему, не особо сладкоедна в деле одном.

Потому, совсем скоро я в блуд пустился. Ходил по разным другим местам и везде свое получал. Случалось, что и жена меня заставала, но на дело то не сер­чала. Так было принято у римлян. Тогда я и вовсе осмелел. Стал дев тех к себе приводить, а вскоре ими же и окружил.

Юнона не была ревнивой или какой-то злоядной. Все то спокойно приняла и в «дело» мое вовсе не вме­шивалась. Так я издал свой первый параграф для парфинян или парфян. Место то было парфянским. В нем указал, что всякому можно блуд тот раз­водить и у себя дома, все что угодно сотворять.

Женам не особо то понравилось, так как не были они римлянками, но мужи с гордостью все то восприняли и вмиг делом тем занялись. В общем, блуд стал по всему городу, который в честь Крита так и обозначаться стал чуть позже, когда я уже повзрослел, и жена моя в вечность канула, город тот имено­вал по-другому.

Вскоре весть о моем городе праздном донеслась до Афин и до царя Антилоха, который после Анимеда стал править. Не понравилось то ему и велел он собрать войско, чтоб со мною покончить и не дать блуду тому по Греции разойтись и до самих Афин дойти.

Так случилась первая война между греками или между парфянами и персами, как афинцы вначале назывались.

Персами их прозвали за одну великую милость божью. Произрастали плоды там сладкие. Кто их вкушал, тот губы долго облизывал. Война, которую так и не назовешь, недолго длилась.

Прибыли те воины к мое­му городу, а их никто враждебно и не встречает. Удивились они и в город вошли.

Спустя время к ним со всех сторон девы начали подходить и убла­жать по-разному. Так вот, через некоторое время воины те оружие в сторо­ну побросали, а сами в блуд, как и все, пустились. Посмотрел я на то с окна своего и сказал Диамеду, что подле меня рос, как ученик первый:

«Видишь, как войско можно превозмочь всякое. Учись тому и другое приду­мывай, чтоб в деле этом всегда победу держать».

Через время я сам вышел из дома своего и повстречался с тем воинским начальником. Разговорились мы, да так мир и заключили. Незачем, мол, воевать, когда никому вреда от этого блуду не имеется.

«Что ж я царю Антилоху скажу?» - спросил тогда тот воин старший.

«Скажи, что разгромил парфян, и я тебе лично сдался. Сохранил ты жизнь мне и семье моей только за то, что я на коленях молил тебя и просил прощения у царя Антилоха. И другие то же делали, плач стоял во всем городе. Так вот и скажешь. Я же, в свою очередь, напишу царю своею рукою о деле этом, а также параграф другой издам. Его ты Антилоху и передашь. Скажешь, повино­вался, покаялся и закон другой принял. Опишу я еще битву эту кровавую и также с собою все то ты увезешь. Победу за собой сохранишь и величать тебя будут, как великого полководца».

«Хорошо», - согласился воин тот, да на том и порешили.

А вскоре, "битва" завершилась, и весть до царя того донеслась. Обрадовался он, воина того великим полководцем сделал и к себе приблизил.

Стал он ему, как брат родной. Доволен был делом тем и сам человек. Как-никак, слава при­росла и славу же поимели все воины, которым начальник приказал молчать.

Часть из них осталась в городе моем, как-будто без вести пропала и в бою погибла. На саном же деле, они в городе обосновались и любовью тою наслаждались.

Прошло времени немного. К тому Юнона моя внезапно с жизнью покончила. Бро­силась сверху вниз головою, да так и разбилась. Никто не узнал, отчего так совершилось и подумали, что она просто хотела с утеса в море прыгнуть, да не попала. Так что, один я остался. Детей не было у нас и кроме Диамеда, ни­кому наследство передать не мог.

Так вот. Прошла весть, что император римский скончался. И там было объявле­но о том, что ждут человека какого, достойного на трон.

Недолго думая, я к Риму подался. Тихо обошел те Афины и к городу тому пришел.

Претендентов много не было. Римляне до того обленились, что даже ум их отказывал в чем работать. Потому, без труда победу одержав, я трон тот императорский занял. Правда, к силе иного рода тогда я прибегнул.

Море вблизи всегда солнце отображало или луну в нем. Решил я этим воспользоваться для себя. Вначале в руку воду набирал и солнце то ловил, чтоб луч его пустить. Затем к золо­ту, серебру приспособился и уже позже к камню, хорошо отточенному и глад­кому.

На ладони моей он хорошо ложился и сверкал, луч тот пуская, словно само солнце. Боялись люди дела того и всякий раз бежали поодаль, чтоб в луч света того не попасть. Так вот я до власти той великой и добрался.

В Риме жизнь попроще была, и я вначале всему тому предался, лишь изредка в дело заглядывая. Но вскоре вдоволь "делом" тем насытившись, ре­шил все же другим заняться.

Чтоб время поскорее шло, да девы немного поотстали, пока занят, решил я сочинения разные писать.

Начал придумывать истории, составлять стихи какие. О жизни людей рассказывать и всякого друга моего величать. Царя афинского я недолюбливал. Еще с младого возраста не нравился он мне. Потому, о нем написал немного и грехов причислил ему бесчисленно. Других же, наоборот, освятил и создал образ героев. Понавыдумывал я много сказок и баек жизненных. Да и самого Антилоха к роду другому причислил.

Фивы - город прежде Критом названный - отнес в места разные, как по моему мнению то шло. Персам всегда всякую пораженческую суть втолковывал, Спарту провозглашал, еще парфян до настоящих героев возводил.

Все то мною было описано и в делах исторических тех был я первым из всех по сложности сочинений своих и особой запутанности времен.
Спустя некоторое время моего правления, Рим на ноги восстал. Стало не хватать еды, питья да и прочего снадобья. Обязали меня римляне дело то устранить.

Решил я походом вначале идти и дань везде собирать. Но затем, подумав немного, взамен себя послал другого.

Был то ученик мой Диамед, которому исполнилось двадцать пять лет. Я же к тому времени ближе к сорока шел.

В свое время я его, как сына обозначил и к римлянам причислил. Ушел в по­ход тот Диамед, а я один в доме своем остался. Хоть и окружен был девами всяко, но без него скучно мне стало. Тогда, решил я созвать других учеников и по всей земле римской клич бросил.

Вскоре прибыло человек двадцать. Ими-то я и занялся. В доме своем расположил и к занятиям приступил.

Обучал их разному. В делах каких бытовых или государственных хорошо они разбирались после школы моей. Искусству ораторскому я их обучил и вырастил многих философов в деле жизни разном. Так годов несколько прошло, прежде чем Диамед с данью возвратился, а ученики те по землям разошлись. Шли там и Демокрит, и Демосфен, и сам Оратор, и другие. Даже Софокла могу к своим причислить, так как и он тогда в "плену" моем состоял. Но позже тот человек сам умом взрос и многое из того, что говорил, по-другому записал. Возрастил я Гомера и по жизни его пустил. Был тот человек особо жаждущ на всякие прелюбодеяния и разную неувидимую суть. Сочинять всякое еще при мне начал, будучи в возрасте совсем молодом.

Взрастил также я Дамоклида или Дамокла. Правда, и он немного в сторону иную отошел.

Такие вот дела мною были творимы при жизни.Сам я мало в чем участвовал, кроме состязаний ка­ких, и по большей части возымал к мысли всякой приблудшей и при желании создавал жизнь другую. Но в накладе не остался, и люди великий почет мне создали и до сих пор его созидают. Нравились им те параграфы мои, от кото­рых парфяне и произошли. Но совсем не так писано мною настояще.

Не хотел я, чтоб так слыло по самой истории. Вот и отнес их к местам другим, а персов тех просто греками обозвал. Так вот они и "воевали" между собой. То греки на персов нападут, то персы грекам мзду воздадут. Не было того на мою быт­ность, окромя одного раза, о котором сейчас сказано было. Что еще я совершил - скажет вам Бог. А я лучше пойду, а то что-то устал от речей своих. Сила моя пропадать начала. Боюсь, еще в раскаяние впаду. Можно ли мне идти, Бог? - спра­шивает та душа опосля своего рассказа.

- Нет, - Бог сурово отвечает, - должен ты еще одну историю преподнести.

- Какую же?

- Расскажи, как ты с тем Гомером обошелся и меч Дамоклида над ним повесил.

- А,что там рассказывать. Знают и так.

- Ты правду расскажи об этом, иначе вовек тебе прощения не будет.

- Ну, хорошо, - душа та соглашается и вновь к рассказу, хоть и неохотно, прибегает. -Так вот. Дело то уже к старости моей относится. Скучно стало мне одному. Диамед где-то в походах пропадал, а я думам своим предавался. Тело уже ослабло и девы те только глаз мой радовали, да поверх ублажали.
Вот, тогда, дал я клич отыскать Гомера того, а заодно Дамоклида, чтоб не скучать одному. Вскоре они прибыли в Рим и возле меня поселились. Стал Гомер меня своими рассказами ублажать, а Дамоклид героя изображать. Был
он велик, статен, мускул играл на теле, диск бросал далеко, мечом владел и так далее. Вот тогда, и породилась у меня мысль историю земную воссоздать. Что Гомер говорил, то я ему немного подыгрывал и поправлял в местах некоторых. Дамоклид же все то отображал в действе. В общем, был то спектакль самый первый.

Для дела того позвали мы дев премного и лучших воинов некоторых. Создали сцену на большом помосте открытом и на живую начали стихи Гомера перекладывать.

Что он не скажет - мы в действо переложим. Вначале так забавлялись. Потом начал я ими руководить, как Бог верховный. В уста речь героям вкладывать и деяния ими же совершать.

От того стало еще веселее, аж здоровье во мне проснулось и стал я, как бог, по действу и смы­слу Гомерову с некоторыми девами сближаться.

Ну, а дальше, все как в жизни пошло. В общем, что не день - то сказка для всех.

Вскоре весь Рим об том прознал и начали мы действа те превселюдно возводить. Так вот, спектакль и получился. И история как бы наяву состоялась. Зачастую я сам участвовал и Гомера поправлял. Имена римляне сами придумывали. Я же только свое вло­жил. Это имя жены Юноны. Хоть и блудил я премного, но жену свою - дочь Крита, уважал и любил. И до сей поры люблю, да жаль вот, что не могу взойти в свет и повстречать судьбу свою.

- Дальше ведай, а не жалобись, - Бог говорит той душе, и она тут же ему подчиняется.

- Ну, а дальше действо и вовсе весь город затронуло. Начали мы все совместно играть и бои те устраивать, что в Гомера рассказах написаны. Быва­ло, так увлекались, что аж до настоящей войны дело доходило. Но так редко было и по большей части, все мирно заканчивалось. В общем, весь Рим тем и занимался, что в лицедействе том участие принимал.

Задумавшись однажды над тем, что надо бы все так и запечатлеть, я, сделав перерыв небольшой в деяниях общих и удалившись с Гомером наедине, начал историю ту всю сотворять
на бумаге.

Гомер писал от себя свое, а я ему подсказывал где и поправлял.
Так вот, совместно мы труд тот и составили.Чуть позже Гомер решил переписать все то по-своему. Чего-то вдруг ему этого захотелось.

Говорил я ему, что не надо, пусть, так остается, но уперся он на своем и уже хотел было все то уничтожить.

Рассердился тогда я на него и велел Дамоклу меч над его горлом поставить и ожидать, пока я не запрячу ту рукопись его.

Так тот и поступил. А спустя время, ко мне мысль зашла ослепить его, чтоб вовсе писать не смог. Так я решил, будет лучше. И труд сохранится, и мне спокойнее.

Повелев Дамоклиду Гомера держать под мечом тем, я ушел на поиски снадобья нужного, чтоб глаза Гомера того водою обтекли.

Долго я искал, а когда возвратился, то увидел, что Дамоклида нет, а только Гомер лежит, а над ним меч висит и почти до горла концом достает.

Если шелохнуться как, то он тут же то горло и проткнет. Камнем сверху был "уве­нчан" меч тот и тяжесть имел большую.

Подивился я тогда тому вымыслу и
вплотную к Гомеру подошел. Тот просил меня не делатъ зла ему и говорил, что мысль та уже его покинула.

Только я меч тот прибрал в сторону, как он тут же схватился и убегать начал. Но вовремя Дамоклид возвратился и, схватив Гомера, приволок обратно.

Тогда вот, в великом зле на него, я и ослепил его. Капнул в глаза ему того снадобья, и вмиг они как-то водою взбухли, а затем только бель одна в них и осталась.

- Будешь знать, как мне перечить, - так я сказал и отпустил его на все че­тыре стороны.

- Что ж я слепой буду делать? - спросил, плача, Гомер.

- А ничего. Ходи по людям и свои рассказы говори. Они будут тебе за то благодарны и всякий раз кормить будут, а иногда, и дев приглашать.

Ушел Гомер в земли другие. Правда, пожалев его, я дал поводыря одного, чтоб знал, куда идет.

Так вот, история, мною придуманная, в свет и изложилась.

Гомер же другого уже не сочинял. Боялся, что вовсе убью его и везде только то и рассказывал. Человек, от меня приставленный, от меня приказ получил так сделать, если тот слово нарушит.

Так и рыскал по земле Гомер и слово нес свое и мое в совокупности.

Показалось мне того очень мало, да и Риму надо было декорацию сменить, а то каждый день одно и то же. Занялся я дру­гим сочинением. Для этого Гомера вновь воротил и, сказав ему о том, разре­шил свое участие принять. Тот согласился.

Так вместе мы составили еще одно великое сочинение. И, конечно, отыграли все то в действе. Дальше Гомер снова в люди подался, песнь ту возлагая и слово мое среди людей пронося.

Надальше мы еще сочиняли и так оно аж до самой моей кончины продлилось.

Под конец жизни отпустил я Гомера вовсе и велел ему больше в Риме не появляться. Тот так и поступил. Никто не знает и по сей день, откуда тот Гомер взялся, и кто его делу тому обучил.

Сам же я в скорости от меча того Дамоклида скончался. Не стал ожидать самой смерти мучительно и велел ему меч надо мной повесить. Не хотел он того творить, но я повелел, пред тем римлян созвав и объявив о своей воле. Так вот моя смерть и свершилась. От меча Дамокла я погиб, рукою его поставленного.

- И здесь схитрил, - Бог душу ту поправляет, - не по вине Дамоклида то было. Приказал он ему, а римляне поддержали. Это он хочет подле себя друга-ученика того содержать, чтоб веселее было и не так скучно в царстве теней этих, которое сам он и придумал.

- Ну как, хорошо здесь? Или как-то по-дру­гому? - Бог спрашивает.

- Да, не так уж и плохо, но думал я, что лучше, когда все то сочинял. Не так мрачно и скучно.

- Сам для себя ты царство избрал заранее, да не ведал, что творишь, иначе сразу бы отказался ото всего и вмиг параграф другой составил. Ну, хорошо, коль ответил на тот вопрос, тогда можешь быть свободен.

- Как? Вовсе свободен?

- Нет, пока до дня одного пребудешь здесь. Опосля выпущу тебя и дело свое сотворишь. А уж надальше, очистившись, заберу твою хитрость ладную и образую из нее ум простой. Так вот и займешь место свое где-нибудь на
небесах  после  стольких  лет  заключения.

- Неужто, будет то? - с надеждой спрашивает душа, и вся аж трепещет в ожи­дании божьего ответа.

- Будет, а сейчас, иди, занимайся сам собою. Пусть, хитрь твоя умом отобразится ранее. Может, это срок тот сделает меньшим.

- Благодарю, Бог, и подчиняюсь силе ума твоего великого. Удаляюсь вмиг. Царствуй на своих небесах славно.

Растворилась в светящемся тумане-мгле сукрова подземного та душа, и остались мы одни с Богом наедине.

- Ну, что? - Бог спрашивает нас, оглядая сверху, снизу, со стороны, ибо везде вокруг состоит, -пойдем далее или что еще хотите узнать от грешника сего великого, который сам себя богом возомнил, да еще меня туда в дело свое втянул.

- Хватит, - мы отвечаем, - от него аж голова болеть стала.

- То хитрь его так на ум ваш воздействует, - говорит Бог, - да еще переживаете вы немного за свое. Сами предаетесь всему тому порою, только я вас в деле том сохраняю и опасаю. Уже давно превратились бы в таких вот Геродотов, да я на страже хоть как стою.

Хочу к другому, чтоб тянулись. Век праздно жить не будешь. Кому-то и работать надо. А кто же хочет не на себя, а на другого то сотворять.

Думаю, времена те прошли или проходят. Пора за ум настоящий браться. Скажу по делу Геродота того еще так.

Слишком умным он выискался в чреде годов тех. И от того, что другие умом слабее, хитрь его и взошла. Люди в деле том - подспорье живое. И особо люди «тупые», как говорят.

Потому ум - есть преобладание над всем. И отставание невозможно, а иначе будете ходить только с ниткой без одежд каких, как сейчас состоите, хоть то сказано и преувеличено.

Но по уму дело так состоит. Оттого и даю всякие знания, и души те поочередно подзываю. Чтоб знали, откуда то все у вас изнутри заложилось и по сей день гнетет. То вам урок большой в деле историческом. Хоть и не говорят души те всего и места особо не указывают, но думаю, ясно становится, что историю ту толковать с другого конца надобно, а не с того, что сейчас якобы правдой состоит.

Все сочинения в лжи сос­тавлены и человек всякий к тому прибечь желает, чтоб себя впереди водрузить всего мира великого. Хотя не умен еще и не прыток ум его, как Геродотов. Не каждый зубы может заговорить так, что без штанов останетесь.

Но к делу тому не призываю, а наоборот, хочу, чтобы вы к другому берегу пристали. Тому, что истинно правдой зовется.

Пора всю ту историческую ложь вывести
и создать настоящую историю в реальности дня и традициях каких, по жизни добытых.

Так что, прежде, чем по дороге "кривой" ступать, о Геродоте подумайте и задумайтесь, к чему то все в будущем может привести.

Это мой совет вам божеский и указ одновременно. Раз взялся я за дело Землю вновь очистить, то доведу его до конца и добьюсь своего.

Пусть, даже многие и не удержатся на ее коре. Это дело праведное и от лжи той и своей страдать будете. Правда самой Земли вверх восходить будет. Это и станет на­чалом времени скончания всякой лжи и искоренения глупости людской.

А теперь, переходим ко второму «богу» земному, который также славы той захотел, да так в ней и утоп от величины лавров, на голову возлагающихся.
Но обо всем сама душа та скажет, и обо всем я дополнительно скажу, ибо души те не всегда совестно говорят.

Все к хитрости прибегают. Хотят человеками выглядеть в глазах ваших.

Ну да, ладно. Посмотрите сами. А сейчас, идите дальше прямо и ничего не бойтесь.

Тихо душу иную подзовите, и она вмиг пред вами стоять будет. Шепот ей ближе всего, и она тут же появится.
Все. Зовите, а я подожду в стороне.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава   5

 

Общий любимец "Аристотель", или слава одному

  

Согласно слову божьему мы и поступаем. Тихо душу ту подзываем, и вот она пред нами воочию становится.

Какая-то несуразная она и сразу не разберешь, где что и находится.

Бог поясняет то по-своему.

- Это от лавров великих, на голову и тело возлагающихся. Та душа к ним припала, что и по сей день в гнете том состоит. Только очистившись совершенно, сможет она их отбросить. Но вы не стоймя стойте, а спросите чего, а
то она, ничего для себя не поведав, скрыться может.

- О чем спрашивать? - сами мы у Бога спрашиваем.

- Да, все о том же. Допрос по времени исполнять надо.

- Хорошо, - мы отвечаем и тут же душу ту опрашиваем, - кем зовешься ты и как на трон тот вылез, императорским зовущийся?

- Апостократ я, - душа та, в лаврах гибнуща, отвечает, победно голову свою держа и на нас откровенно глядячи.

- Откуда в Рим прибыл и почему стал там править?

- Родом я из Плотомены, - отвечает Апостократ, -еще Антилохией ее назы­вают. Это страна отца моего, царя великого. При жизни отца я не видел. Воспитывала меня семья другая. Вечно шептались те родители между собою, да еще другие возле них делали то же. Вот я с возрасту малого к шепоту
и привык. Знать многое хотелось о себе и о других также. К Риму не сразу пробился. Грек по роду я своему. Потому, для того, чтобы достичь означенного, а с детства я в себе такую мысль обнаружил, надо было вначале мне римля­нином стать. Потихоньку взрастая, я все подмечал и знал, о чем люди шепот ведут. Толковали они, что царь есть где-то ослепленный, и подле него нико­го нет. Помета не было никакого по роду людскому.

- Аристотель, сей лжец великий, и тут неправду молвит, - Бог сие перебивает и своею речью дальше ведет.

- Говори правду, не то взыщу больше.

- Хорошо, - отвечает, тихо сопя, та душа и ведает уже по-другому. - Сызмальства я делу одному пристрастился. Гол ходил и часто рукою блуд свой прикрывал. От того повелось мне так завсегда делать и время от времени услад свой я получал. Заметили то родители мои приемные и наказали. Обозлился я против них и мзду свою уже по жизни взрослой сотворил. Отца того   приемного ослепил и детородного органа лишил, а мать ту поверг собою и опосля жить оставил, чтоб слава о ней гадкая катилась. Историю ту я при­думал по-другому и другу моему Софоклу поведал, указав имена другие и по-другому образы людские составив. Но то уже позже случилось. Тогда же я обиду стерпел и так же жить там оставался.

Повзрослев немного, прослыхал я клич, что римский император бросил. К нему в ученики и подался. Там с Софоклом и другими познакомился. Там же Дамоклида повстречал, что в моей жизни сыграл роль особую. Когда отпустили нас, то я вновь к дому прибился, но ко времени тому многое изменилось. Прикинулся я неузнанным и в дом тот пробрался. Там грех совершил тот, о котором говорил, а после вроде бы спасителем в виде другом оказался и в доме том поселился, как другой человек.

Все почести мне воздавали и в первый раз лавром увенчали. Возле родителя того, мною ослепленного, я состоял и его рукою правил. Не знал он, что то я и есть и даже думать забыл о сыне том приемном.

Долго по времени правил я так изподтишка и к родительнице приемной по прошло­му хаживал, как к жене своей. Знали об том люди, но боялись слово молвить. Думали, что могу я и их казнить, как врагов тех, мною придуманных.

Спустя время, надумал я умертвить родителя того и сделал это, обустроив дело по-хитрому. Стал я тогда настоящим правителем. И хотя не был царем, но по­чести те получал. Захотел спустя сжить со свету и женщину ту, что подле состояла. Вскоре дело свершил и один вовсе остался. Тут-то я уже мог, как хотел, развернуться и по-своему повести.

Прознал я про закон, что чтобы рим­лянином стать - надо на римлянке жениться. Наметил я себе одну такую и начал обхаживать всяко да того добиваться.

Но сделать то было трудно. Хоть и распутницы все были они, но чтобы женитьбу сотворить, нужно многое свершить.

Долго побивался я в женихах и всякое в ее указание чинил. Вко­нец, смилостивилась она предо мною и согласилась на брак тот. Возрадовал­ся я тому, но оказалось рано.

Воспротивился тому ее отец, царем Анамгеноном зовущийся. Дочь звалась просто - Александра. Не захотел он, чтобы она за меня замуж шла.

Прослыхал он, что я безроден и к дому тому просто так подступился. Тогда, решил я пойти на хитрость. Взял и очистил конюшни Анамгеноновы от грязи великой, реку перегородив камнями большими и грязь ту вплавь пустив.

Порадовался царь тот делу тому и повелел другое сотворить для него. Велел, чтоб дом на горе стоял, под горою река текла и вниз спадала.

Такое уж мне не под силу было. И, вспомнив про друга своего Дамоклида, я к нему обратился.

Вдвоем мы то совершили быстро, вокруг дома того землю убрав, а реку в обиход пустив, да так, что с одной стороны она в дом тот большой входила, а с другой выходила, вниз спадая и грязь всегда унося.

Так полу­чилось, что дом вроде бы на горе стоит, а река все уносит.

Похвалил меня царь за это и даже руку пожал, как римлянину, но все ж согласия пока не давал. Велел за другое браться. То пни корчевать заставлял, то поле быками вспахивать, то колос собирать, то зерно выдавливать или выжмакивать. В общем, года три на то дело ушло.

Вместе с Дамоклидом то все делали, но царю я его не показывал. Дочь его сама ко мне иногла приходила и уговаривала прекратить домогания. Мол, отец все равно не позволит сделать это. Но я упрям был и упрямство мое все же цели достигло.

Спустя три года я добил­ся означенного и по праву римлянином стал. Дамоклид же к императору подался. Тот его вызвал к себе.

Стал я проживать вскоре на горе в доме том. И так, и сяк старался всегда царю угодить, и всегда ему не перечил. Долго так было. Но вконец все ж терпение мое лопнуло.

Домогаясь очередной раз чего-то, царь тот как-то забылся и к краю дома того подошел. Взял я его, да и подтолкнул немного. Упал он вниз прямо на камни, да так и разбился.

Опечалилась дочь его, но на меня подозрения не пало. Сохранил я с нею хорошие отношения, да так и проживали мы вместе.

Хочу отметить, что вел я жизнь не блудную. Дома находился и все жену, как и прежде, обхаживал. Не была она особо красавицей, да все ж женой доводилась и царицей была.

Меня же пока так не величали. И решил я по-настоящему того добиться. Созвал как-то народ и указал им на город другой.

- Там, - сказал и махнул рукою, - великие ценности хранятся. Можно ими овла­деть, если мудро поступить. Затем все то нам достанется и меньше работать где будем. Как в Риме заживем и себя так же величать станем. Добьюсь я места того, если меня поддержите в делах и вас я затем счастливыми сде­лаю.

Поддержали меня многие, да только царица в стороне осталась. Хоть римлян­ка была и отец ее, но все же не поддерживали нравов тех и жили по-друго­му.

Но перечить мне не смогла, да так же, как и отец, на камни те бросилась, не в силах противостоять и видеть все то.

Обрадовался я, и люди тому об­радовались. Хотели и они достичь блага того, что в Риме, а потому, сразу же мы в поход и отправились.

Достигли города того и ночью напали. Никто не ожидал этого, и победа легко досталась. Набрали мы всякого много и увезли с собой.

Многих ослепили, чтоб знать не знали, кто на них напал, других по­били, третьих в живь укопали, а по большей части разогнали. Дело то все ночью было и мало кто уцелел. Кто же все-таки убежал, то не мог сказать, кто на них напал. К утру мы тихо убрались и следы за собою подмели.

В город же возвратившись, мы пир устроили и начали воспевать сии дела для нас благие.

С собою взяли мы дев ослепленных и ими ублажались, своих пока в стороне от того оставляя. Дальше погубили их всех и в одном месте захоронили неподалек холма того, где дом мой стоял.

Хватило добра того ненадолго. Потому, пришлось вновь в поход собираться и напасть на город другой.

К делу тому спешно готовились, и потому вылазка наша не удалась. Отбили нас ночью и мы в утек пустились. Хорошо, никто не преследовал, да так не­узнанными мы и остались.

Тогда, решили по-другому поступить. Сотворили полигон учебный и начали готовиться, как бои вести и со стенами любыми драться.

Спустя время, хорошо подучившись, двинули мы в сторону другую.

Удачно все прошло и вновь богатство в руки нам поплыло. Возвратившись, снова мы гульбу устроили и время в веселье, гульбе общей проводить нача­ли. Так вот, меня царем и провозгласили.

Много еще раз ходили мы в походы и всякий приносил из него себе какую ублажь. Стали жить мы богато, а гостей заезжих отпроваживать.

Слава пошла по случаю тому и аж до Рима докатилась. Император к тому времени стар уж
сделался и нужно было ему о себе заботиться.

Так что, не трогал нас никто, и жили мы все в великом благе. Время от времени делом своим занима­лись. Так, чтобы кто другой не подумал, откуда богатство то взялось.

Только чья нога в город вступала, то мы за работу и брались. Потому, никто и не знал, что мы те набеги совершаем и всегда винили других.

Воевали потом между собою, а нам то все на руку было. Как только война какая пройдет, мы на город какой набег совершим.

Все думают, что то враг месть пускает и вновь за оружие берутся. А мы по другому городу удар наносим с обратной стороны.

Так вот и жили довольно долго, пока я у них правил. За дело то возлагали на меня многие лавры, почести создавали всякие, а уж усладу
какого и вовсе мне придавалось премного.

Друзья решили меня одарить девой одною, чтоб при мне была всегда, как сподручная птица какая. Согласился я на то, да так время надальше вместе с нею и проводить стал. И вот. Слава триумфу мысли моей из-под ноги встала.

Расскажу обо всем по порядку. В тот день утром я рано проснулся и Артемиду - богиню любви ублажил. Так я ее назвал по-своему и в честь деда моего, по роду приходящего­ся Артемия.

Дальше ногу одну на пол вскинул и захотел встать. Но тело как-то слабо подчинилось, и едва-едва я на ноги поднялся.

Голова кружи­лась, а на дворе с утра сумрачь появилась. Исчезло солнце, и мрак наступил.

После, что-то под ногами вздыбилось и затряслось сильно. Упал я вниз прям на богиню свою, да так и застыл, боясь пошевелиться.

И она испугалась, и тихо только подо мною шевелилась. Вскоре грохот раздался великий от грома, и крыша дома нашего, треснув, на головы обрушилась.

Благо дело, была она из древа легкого и вреда не причинила. Затряслась гора моя, а вскоре река та небольшая выше нас самих поднялась.

Поплыли мы вместе с нею, да вниз на камни и попадали. Спасся я тогда. Жена тело мое сохранила. Сама же погибла, о камни ударившись.

Жалко мне было ее, но жить больше хотелось. Оттолкнул тело ее подальше, а сам на берег выбрался, да так и залег там.

Тряслась земля и содрогалась подо мною. Дома поодаль рушились и мой также не уцелел. Было то по времени недолго.

Вскоре затихло все, солнце встало и показало весь свет белый. На место тепла холод пришел. Белые му­хи залетали вокруг. Но солнце сияло, как и прежде. Земля устойчиво держа­лась, и я смело встал, и пошел к людям. Повстречав первых, я их ознаменовал рукою и сказал так:

- Воля бога свершилась. Император Рима скончался. Мой час наступил. То Бог знак нам прислал. Потому, дом этот разрушил. И мне к другому идти приказал.

Вскоре весть моя облетела всю округу, и через время собрались меня люди в Рим сопровождать.

Так вот, я к Риму и прибился. Как раз ко времени тому Геродот с собою покончил. Упал меч на него Дамоклов, да так и забил на­смерть.

Во время того сотрясения все и случилось. А через время я появил­ся там, но слух обо мне еще ранее дошел.

Дамоклид, меня знавший, римлянам посоветовал, а люди мои подтвердили, что то Богу угодно, рассказав о раз­рушенном доме моем. Так вот, все в одно сплелось, и римляне поверили.

Сразу же на трон возвели и императором величать начали. Здесь-то я и раз­вернулся во все стороны. Сразу благами себя окружил и велел побольше дань ту сопричитать к Риму. Городу тому, меня поднявшему, дал я особую власть. Разрешил дань не нести и свои почести мне воздавать.

Римлянам же объяс­нил, что Богом так сказано и велено. Поверили они тому, и все сошло с рук гладко.

Были все довольны: и те, и другие. Другу своему Дамоклиду я дань свою воздал. Приблизил особо к себе и дал право властью моею пользовать­ся. Разрешил судить всякого, кто грех какой совершит супротив римлян. Дал земли ему попозже и тем городом вознаградил, что меня вырастил, как царя. К делу написаний разных я особо не налегал. Больше к другому прикладался.

Велел бани большие создать и всем ходить туда, в благовониях парясь и лаврами себя увенчивая, которые, как венец, на головах носили.

Был я в банях тех купальнях самым главным. Венец лавровый из золота нос­ил. От того и утоп в конце жизни моей благой, хотя чтобы достичь того изрядно мне попотеть пришлось. И мне божеское имя присвоили.

Гименеем обозвали, да так и запечатлели в облике и истории самой. Софокл много обо мне писал и создавал свое. Гомер прибился однажды. Ему я свою историю по­ведал, да не знаю: разнеслась ли она по свету или так и осталась. Другу своему Дамоклиду особую честь я создал.

Велел Софоклу ряд подвигов сочи­нить для героя того. Часть из них полуправдой состояла. Но греки присвои­ли себе ту мою благодать и героя друга моего по-другому величали.

Гераклом его обозвали от величины мускул его и тела статного. Часто голым он хо­дил и так запечатлели его мастера мои, которым дал я указание ле­пить стати людские и к божествам их причислять.

Я открыл век золотой леп­ки. Создали мастера из главы моей голову золотую, да так и обозначили ее в истории, которую я сам "поправил" и городу тому заместо Александрии другое имя присвоил. Город богатым особо слыл. Узнаете или угадаете сами. Саму Александрию к берегу другому унес, чтобы вовек никто не разобрался, что к чему.

Мало ли кто словом обмолвиться может. И царю имя немного изменил, и жене его, да и другим также. Себя же оставил, как имя то измененное. Не хотел оставаться в истории безродно идущим. В общем, всем хорошо при мне было, кто возле меня и состоял.

А, что до других - то я не знаю. Мало кого вообще видел, а в войнах, кроме тех набегов, и не учавствовал. До смерти своей так я больше и не женился. Незачем было. И роду своего не продолжил. Зато воспитал юношу одного сызмала. Стал он, как сын мне приемный, как и я когда-то был. Разрешал все ему, даже то, от чего сам когда-то отказался. Так вот его детство под моим руководством прошло.

Воспитывал я его во многом. Учил всему, что сам знаю и другие до меня знали. Был он смышлен и все на лету схватывал. Хороший из него получится воин и вождь людской. Так я думал еще тогда. Но про него не знаю, так как жизнь моя заверши­лась и от золотого венца того я утоп. Не уследили девы за мною. Дурно мне стало, да так тот венец ко дну и потянул. Пока руками взмахнул, то уж воды нахлебался. В общем, смерть моя рано пришла. Мог еще пожить, хотя по возрас­ту и староват был.

Взошел при мне еще один человек. Цицероном звал я его. Пришел он ко мне издалека и хотел обучиться всему. Долго просил и я сог­ласился. Но не совсем успел я то сделать. Только голос и ум начал его про­резаться, как меня не стало. Вот и вся правда, что я хотел утаить от вас. Что еще хотите спросить? Бог, правда, предупреждает:

- Хоть и много он говорил, но все же кое-что покрывает.

- Что же? - мы спрашиваем у души той, в подземном царстве томящейся.

- Думаю, что еще про один грех я не рассказал. Друга своего я погубил, а не в город тот отправил. Дамоклиду позавидовал. Больше девы его любили, чем меня самого. Вот я и погубил его, а слух пустил, что сотворилось то по-другому.

- Что еще опустил? - сурово Бог спрашивает.

- Не знаю, - душа отвечает и глаза от Бога прячет.

- Ладно, ступай, - сам Бог его отправляет, - скажу сам, коль ты того боишься. Иди, грех свой искупай. Еще долго мучиться будет, пока отпущу я его и вновь на землю отправлю.

Удалилась та душа, а мы наедине с Богом остались. Спрашиваем уже его, что тот нам недосказал.

Бог же по-своему отвечает.

- А недосказал он то, что мне и говорить непристойно. Много грехов за ним числится, но тот особый. От него то происходяще и в детстве далеком его еще иным именем звали. Дальше имя свое он сменил, когда в ученики подался,
а позже и вовсе к другому прибился. Вот об этом он и недосказал. Делу тому многих обучил. Дев иногда мучил, а также их свершать многое заставлял. Так он на свет грех тот породил, да и по сей день он мало выводится. Во многих душа его праздно пущена и теперь, остается в былинах головы какой.
Понятно ли все вам об этом великом императоре?

- Да, понятно, - мы сразу отвечаем и вопрос относим.

- А, что ж ты, Бог, сам не противостоял тому? Мог бы грех тот покарать.

- Мог бы, да не захотел лювдей многих в яму одну ложить. Дело плохое всегда расходится быстрее, чем какое доброе. К тому же, думал, что все ж образумятся многие и по-другому жить будут. Так оно и было -  где, как.

Царь хорош  и люди такие, ибо он требует от них исполнения параграфов своих.

Царь немощ и к другой стороне пристает, и люди туда же сворачивают. Так завсегда было, в какую сторону не кинь. Потому, я вот и не карал за то многих.

Ну, а теперь, черед другого настает и время иное вместе с ним наступает. Словно грань какую почувствуете, его переходя. Так и тогда было. Опосля отдыху небольшого продолжим беседу ту. Побудьте пока на месте этом, а я пока ду­шу ту позову и от труда освобожу на время, что б вам с нею поговорить.

- Что ж то за труд такой? - спрашиваем и удивляемся тому. Неужто и в аду том души смертные трудятся?

- Труд великий. Сами узнаете, - Бог нам отвечает, - сидите тихо и никого не подзывайте. Я быстро обернусь.

Бог удалился, а мы ждать остаемся. Мысли разные в голову лезут, но мы их отганяем подальше и терпение всякое сохраняем.

Вскоре Бог возвращается и ведет за собою на привязи душу ту, саму себя гнетущую.

Вся со всех сто­рон цепями увешана. Хоть и из огня светящегося они, но кажется, что то нас­тоящие цепи.

Хотим спросить о том Бога, но он нам отвечает заведомо сам.

- Душа сия долго прозябать здесь будет. Такова моя воля. Цепями то я его сковал и к труду одному приспособил. Долго чинить еще то будет. А за что - сейчас он сам расскажет. Готовьтесь все то выслушать.

Готовимся мы к делу тому и мысленно собираемся. Духу уже мало осталось, чтоб все то понять и в голове уложить.

Но Бог помогает нам и силу дает. Потому, вскоре мы в слух оборачиваемся и надальше по истории Рима того двигаемся.

Но об том уже в главе другой и под другим названием.

О Нероне в сией главе сказано не было. Опустил разговор за него сам Бог.

Не захотел имя его волочить в славе грязной иных людских особ. Но досто­верно дело было так.

Опосля Геродота того, Нерон взошел.

Да только начал параграфы новые в свет возводить, люди его к рукам и прибрали. То есть, власти лишили и в подземелье бросили.

Есть в том доля и Аристотеля того, так как кабы он со своим чудом-домом развалившимся не сунулся в Рим, то Нерон возможно сделал бы свое дело, и вся история пошла бы по другому пути. Но все же, свершилось по-иному и вовсе не так, как того хотел сам Бог.

Это был своеобразный пролог в главу другую, и тут же дорогу иному прокладываем, выводя на свет божий еще одного героя времени великих императо­ров.

  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава   6

 

Заветная сила оракула. Царь царей, или Гай  Юлий  Цезарь

 

Прежде чем вызвать на беседу сего главного недруга всякого воин­ства, надо предыдуще составить ему свой словесный отпор.

Любил сей иноходец поговорить и велел во всяком деле побольше речами творить, а руку мало прилагать.

Хотя все ж таки сам ее налагал куда не следует и по вся­кому в деле нагом преуспевал. Но об том подробнее сам он расскажет, коли во время, ему отведенное, уложится.

Спрашивайте обо всем, что вас интере­сует, только знайте, что и сия душа грехами полна, врать может и недаром до сей поры великими цепями увешана.

Слушая Бога, мы начинаем вопросы задавать и вперед всего спрашиваем:

- Тот же ты цезарь, что Гай Юлием звался и другие имена по земле какой пособирал? Укажи какие, чтоб знали мы о тебе больше и в истории той, тобой и другими придуманной, больше не путались. Укажи жил ты когда и кого подле себя в цари оставил?

Душа та "сонно" оглядывается по сторонам, а затем, вдруг резко те цепи сбрасывает и к нам бросается, чтоб внутрь кому заскочить и людским чре­вом овладеть. Это, чтоб дольше говорить можно было и всякое похвальное дело чинить.

Но Бог начеку состоит и быстро душу ту хватает. Надальше вновь в цепи уколачивает и сам сверху наседает силою своею прижимною.

Стонет та душа и всяко прощения просит у Бога за свой шаг необдуманный.

Спустя немного, Бог силу убавляет, и цезарь тот отвечать начинает.

- Родился я в семье бедной. Римлянином не был. Жил я в Апиллах. Это под Грецией. Еще Македонией ту сторону во время мое прозывали. Роду к древне­му по жрецам идущему относился. Но покинув земли египетские, стал наш род
простым и надо было больше о себе заботиться, чем о сохранности каких-то пирамидных ценностей. Еще отец мой, а раньше и дед, начали продавать части те драгие и землю вокруг себя скупать, чтоб завсегда за нами осталась.

В деле том успех преобладал. Когда я родился, то отец мой аж двадцатью двумя акрами земли ведывал. Дом построили большой. Скотный двор завели, слуг наняли.

Вскоре отец мой сам царем назвался. Выступал он в истории, как царь Модабнимет. Еще под другим именем состоял - как Архивед значился. Был он царем той небольшой Македонии, что при мне же начала так зваться. По имени одного слуги великого из роду жрецов нашего. Македон звали
его и так же назвали ту страну небольшую, к моменту зарождения моего на­считывающую около сорока шести акров земных угодий, окромя тех двадцати двух, что под всякие застройки уходили. По времени тому был мой отец-царь беден. Другие больше имели и, конечно, того же захотел он сам. Спустя время небольшое, только мне годов четыре исполнилось, отец мой еще земли   прибавил, "отвоевав" ее у соседей.

Правда, к войне он не прибегал, а просто оттеснил их подальше силой драгоценностей тех, с пирамид когда-то выве­зенных. Дальше, спустя пять лет, это мне девять было, он снова земли подби­рает и устанавливает свой закон правления.

Уже тысячи людей ему подчиняются и ведет он хозяйство большое. С детства раннего отец обучал меня делу разному. Хотел он, чтобы я возобладал зем­лей большей, нежели он сам.

Потому, как исполнилось мне десять лет, ото­слал он меня обучаться к великому Аристотелю. Многое я познал в те годы ранние и со многими познакомился. Там же греху Ононову обучился и с де­вами по возрасту раннему общаться умел.

Пробыл я в учениках пять годов. За время то отец мой еще преуспел. Земель больше стало и стал он сам на Рим поглядывать, желая власть ту захватить и корни римские пустить.

Случай тому подвернулся особый. Царь-император Аристотель утоп, и мес­то то освободилось. Люди римские клич пустили по земле и в очередной раз состязание назначили.

Но была одна оговорка. Все то для римлян, по земле разошедшихся, только разрешалось. Тут отец мой и совершил подлог, о ко­тором никто и не знает.

Сделал он из меня "римлянина", указав на голову мою, профиль, фас и другое, а также на то, что деве одной я мужем состою.

Подкупил отец семью одну римскую, да так и оженил меня в самый первый раз. Только едва шестнадцать годов мне приходилось.

Так я получил возмож­ность в тех состязаниях участие принимать. Со многих земель прибыли люди. Все они римлянами считались, хотя думаю я, многие из них так же, как и я, к тому пробились.

Были и мои друзья - ученики императора предыдущего. Стали мы состязаться в делах разных. Хочу сразу сказать, что силы у меня физической мало было. Тело худовато и не крепко по сложению. Потому, мно­гие одолели меня сразу же и оказался я вне тех состязаний.

Сильно отец мой опечалился по делу тому и избил меня за мою слабость. Так я воспротивел ко всему, что воинством зовется и решил в другом деле преуспеть.

Состязания те кончились и императором сперва Цицерона - друга моего избрали. Только стал править он, как беда великая случилась.

Побило громом многие урожаи, да суда наши по морю разнесло. Что огнем спалило, что в мо­ре утащило, а что и вовсе утопло. А на судах тех многое добро хранилось.

Тут-то я своим красноречием и блеснул. Речь свою хитрую к людям возвел и обратил дело так, что императором меня переизбрали.

Цицерон, обидевшись, в сторону ушел и долго я его возле себя не видел. Порадовался тогда отец мой тому и прислал в Рим дары большие. А пуще того, начал со дна суда те и богатства доставать с помощью огромных деревянных балок.

В общем, помог он сильно в деле том, и вскоре флот свой мы починили. Римляне приветство­вали отца моего и меня, в том числе, лаврами украшали.

Венец золотой я но­сить не стал. Боялся, что и меня та же судьба постигнет. Потому, довольство­вался малым, из листа обычного сделанного.

Желая во власти своей укрепить­ся и римлянам еще больше понравиться, начал я речи возводить другие, им лестные и многообещающие.

Хлопали мне все люди и зачастую лаврами почитали. Вместе с тем богатства Рима все ж таяли. Надо было поборы новые со­вершать. Дело то я отцу своему предоставил и велел историкам всем непра­вду составлять.

Войны на бумаге возводились и всякие краски сгущались, как тучи перед бурей великой. Отец же без бою с делом тем справлялся и обосновывал себе другой Рим, вдали от настоящего.

Позже то дело переда­лось бывшим моим друзьям Крассу и Помпею. Они тем делом вплотную начали ведать и захотели иметь свою столицу государства.

Я тому не против был и соглашался. На своем посту окромя речей я и не творил ничего. Любви земной предавался, да свою историю во времена отдыха возлагал.

Уж не пом­ню, сколько тех строк я положил лично, но зато историки мои потрудились на славу.

Красс и Помпей дело свое знали. Рим мой стал еще богаче и весе­лее жизнь в нем пошла. Уж каждый и вовсе позабыл, что такое труд земной.

И только дело какое с губ слетало, да на том и завершалось. Иногда, к дому моему Цицерон приходил.

Беседовали мы с ним долго, да так и расставались, не найдя общего согласия. Во многом он был противоречив мне и моей власти голоса.

Но не карал я его, так как другом своим давним считал. Про­длилось долго мое правление государством  тем римским.

Но было бы еще до­льше, если бы за моей спиной другие не начали к власти подбираться. Ко времени старшего возраста моего, стало недовольств больше. Рим "бед­неть" начал.

Красс и Помпей меньше добра присылали, чем ранее. Захотели они жить получше самого Рима в другом городе, ими же и отцом моим сооруженного.

Весть та донеслась до самого Рима и римляне, сговорившись, реши­ли устранить меня, чтоб место занял другой Цезарь или царь римский.

А был он по возрасту, как и я, и в тех же учениках состоял когда-то. Пути наши в одно время разошлись, да вот к концу жизни моей вновь сошлись.

Был молод еще я во время гибели своей. Только тридцать два и свершилось года. Мог бы многое еще порассказать, да время, думаю, мало осталось.

- Говори дальше, - сам Бог отвечает, сверху все ж надавливая немного, чтоб душа та вновь к нам не кинулась, - пока верно говорил. Только в одном сов­рал. Повторись в чем, иначе сильнее прижму.

- Да, только в том и соврал, что в браке, как таковом не состоял, а жена моя мною же убита или отравлена была сразу же после венчания моего императорского. Стал Рим тогда немного перерождаться. В том Цицерон, да и
другие постарались. Хотели узы семейные лучше закрепить. Вот я и ускользнул от них, желая иметь под рукою больше праздного всякого, чем только жену одну. Второй такой девой стала царица другая. Клеопатрой звалась.

Во время мое ей только восемнадцать и было.То я ее наградил титулом тем большим и озолотил ее за искусство любви большое.

Позже она удалилась из земель моих. Так я повелел. Хотел опору в ней иметь позади себя.
Но враги меня опередили, и смерть ранее уготовили.

Такова вот жизнь моя простая и малозаметная. Не знаю, чего это Бог так содержит меня здесь и на землю не возвращает.

- А содержу так за великую ложь твою и умение захватить ею сердца мно­гих, - Бог той душе страдной отвечает, - еще сохраняю тут до времени одного, для меня самого приглядного. Сам вскоре узнаешь, зачем то все творю и почему душу в свет не выпускаю.

- Так и не сказал он нам жил когда, - у Бога мы свое спрашиваем.

- Погодите немного, - Бог нам говорит, - пойду схожу вторую часть его при­веду. Тогда, и узнаете.

- Как? - удивляемся мы. - Неужто, душа его разделена надвое?

- Да. То так сделано с умыслом. Чтоб силы поменьше было той лживой, и не могла она до вас добраться.

Уходит Бог, душу ту отводя, а иную, почти мгновенно приводя. Эта часть ее поменьше светит, но цепями также увенчана.

- Опасна она, - Бог поясняет, - потому, и эту часть сохраняю так.

- Чем же? - мы спрашиваем из любопытства.

- А вот чем, - Бог душу ту пускает и в один миг она к кому-то из нас бросается, слезу выбивая изнутри и в чреве особо сдавливая. Спустя время маленькое начинает душа та воспроизводить речи свои бесчисленные, особым слогом то преподнося.

Бог вновь душу ту изымает, и человек освобождается.

- Фу-у, - с облегчением он говорит, а на лбу пот ручьем уже стекает.

- Вот, - говорит Бог, - чем она опасна. Не успеет войти, как сразу из человека какого-то чревовещателя сотворяет. Хочется ей и надальше ложь ту нести и в своем деле преуспевать. Ну да, ладно. Давайте, спрашивайте, о чем
хотите. Пока я держу ее подле себя, будет она обо всем рассказывать.

- Когда жил ты? - спрашиваем мы у души той и на всякий случай подальше отодвигаемся.

- Жил я во времена нифемидов и финидов, -отвечает та душа, - это время моего зарождения и кончины.

- К какому числу то относится? По времени как обстоит?

- Не знаю точно. При мне календарь был отменен, а новый с году первого и приходился. Лет двенадцать я после того и проправил.

- Что же со временем старым стало?

- А кто считал то время? - душа та безбоязненно отвечает, - никому до него дела не было. Если и стоят где даты какие, то они не ко времени, а просто к числу относятся. Это так еще издавна помечать род какой начали. По числу людскому все то ставилось. Правда, дальше числа все те были заменены. Вместо них стали другие возноситься. Кто как усмотрит, то такую циферь и пос­тавит. Я же дальше того пошел. Стал кресты или линии скрещенные ставить. Это для того, чтоб мой труд в веках остался. До меня того не делали. Этому отец мой меня обучил. Стал я же месяц, день какой по-своему обозначать. Названия от моих слов произошли. За то люди меня любили. Нравилась им выдумка какая моя. Порою, даже себя лично ею величали и назывались посмер­тно, а то и при жизни.

- Как звался еще при жизни ты сам? - опять спрашиваем мы у души.

- Звался по-разному. Люди придумывали свои имена. И Сименионом побывал, и Плутархом, и Асмидием. Звался императором Гаем. Юлий то от меня самого пошло. Цезарь - сам царь обозначает. Еще Викторианом звали меня и божеством величали Паном. Любил я зелье земное и всякую хмель возводил на ней.

- Много ли походов совершил сам?

- Ни в одном не участвовал. Все заслуги те другим принадлежат.

- Было ли что особое в момент правления твоего? -уже сам Бог спрашивает душу ту, приотворяя нам занавес времени того.

- Да, было. Солнце за полночь заходило и темно было везде, словно в те­мень.

- Это ты про Луну говоришь?

- Да, про нее.

- Было ли что еще?

- Буря сильная была. Гром разрушил многое. Земля когда-то тряслась, и нас море немного потеснило вглубь. Волна была больше судов наших. Это как
раз случилось перед кончиной моей.

- Кто убил тебя?

- Имя не знаю. Но подосланы были Мемфисом. То его рук дело. Мне об том поведали, да уже поздно.

- Признаешь ли ты, что густоту тьмы возвел в рукодеяниях своих на пись­ме оставленных и сжег в сердцах людских последнюю каплю веры в жизнь
другую.

- Да, признаю, - душа горестливо отвечает, - но то делал я не ради только себя. Люди того также хотели и тем самым я им по вкусу пришелся.

- Что ты еще сотворил такого, о чем тут или ранее не сказал?

- Послал убивц к отцу своему, да так не знаю, что с ними стало. Создал свой труд об Ононе и воздал долги своему учителю, павшему под венцом
славы. Освятил себя великой славою и портрет свой в истории запечатлел. Казнь домашнюю свершил. Сгибнула от моей руки жена вторая. Звали ее Нимфора. Позже воздал ей славу нимфы - девы такой, всякую сладость убаюкивающую в теле людском. Закрепил славу бога царя морского и Посейдоном величал. Царство Аида обозначил, но вначале было оно другим именовано. Также, Посейдоном звалось. Это я уже разделил на одно и другое, царя Крита чудищем обозначил. Акрополь свершился под моею опекою.

- Да, "великие" и тебе пришлись дела, - говорит по тому всему Бог и тут же нас упреждает, - не все правдой можно то назвать, о чем сказано. Любит сия душа себе труд других присваивать. Но, возможно, труд ее в этом царстве
подземном что изменит. Давно уж здесь содержится и всяк меня упрашивает на землю вернуть. Да не могу того я сделать. Боюсь за многих, что слову и делу его почин воздадут, а затем и вовсе все в ад спровадятся. А трудом я великим сего императора наградил. Велел ему всякий камень на гору поднимать, а когда достигнет верха, то другой волочить кверху. Издавна труд тот Сизифовым зовется. Правда, не каждому дано понять то, но в конце бесед всех я изложу кое-что дополнительно. Сразу могу сказать только вот что.

К труду душу ту двойственно расходящуюся я самолично приспособил. Многие другие к тому также относятся. Ибо, как одной душе то не под силу. Но по всему будет разговор другой, а сейчас, по той же дороге пойдем и узреем лжеца другого, которого великим полководцем зовут и Александром   обозначают.

По делу тому даже труд воинский составили и всякий раз из того пример себе берут. Тольно вот, что я скажу по тому.Дело было и слыло вовсе не так.

Обманом да словом ложным брались города все, да земли другие при­соединялись.

Хотелось императору тому до богатств фараоновых во многом числе пробраться и именно ему надлежит слава великого разрушителя тех пирамид.

Хотя об этом ничего нигде и не сказано. Не хотел тот импера­тор славу такую иметь. Лавров воинских ему захотелось, а еще пуще богат­ств всяких, чтоб вовек Риму не воевать, а только в услади жизненной состоять.

А по Гай Юлию могу сказать еще немногое. Недолго пришлось ему проправить, хотя по истории много отводится. Царем Героном звали его еще при жизни. Октавианом стал его последователь, который после смерти на трон взошел. Октавы -  то от него пошло. Любил он речь свою на песенный лад воз­лагать. Не говорил, а прямо-таки пел. Но ему не долго судьба отвела править. От лавров тех золотых, что Аристотелю прилагались, он погиб.

Ударила молния в знак силы той великой императорской, да так, что голова Октавиана надвое распахнулась.

Венец же цел остался, да больше никто его и не одевал. Позже его изменили, а еще позже и вовсе подменили. То есть, создали из состава другого.

Что же относится к Гай Юлию, то все о нем практически сказано. Потому, переходим к душе иного рода и послушаем, что она воспоет о себе.

Пока Бог ходит за той душою, мы в главу другую переносимся, где и состоит­ся весь разговор.

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава   7

 

Александр Македонский в роли великого

 

Вскоре Бог подзывает нас к себе ближе и говорит так:

- Стойте позади меня. Я сам вопросы задавать буду и всякие слова души той ложные поясню.

- А почему не можем сделать мы того сами? -спрашиваем у Бога.

- Нельзя вам и рта открывать. Вмиг душа та в вас самих обернется. Захотите и вы славы той лживой исповедать и к власти таким же путем прибиться. Стойте позади и молча слушайте. Сам знаю, что вас интересует и зачем мне душа эта так же, как и вам, нужна будет. Как зовут тебя и почему под знаком моим в скрещении линий содержешься?

- Зовусь Мемфисом, - душа та отвечает, - а под знаком тем состою оттого, что при мне Иисус возродился. За мою бытность на ноги встал он и по земле, много оскверненной, пошел.

- Хорошо, - похвалил Бог, - пока правду говоришь. Отвечай так и далее. Возможно, за то грехи твои отпущу чуть более, нежели до того делал это. Расскажи о жизни своей расчудесной и покажь, как к власти доступился, что императорской произрастала.

- Много говорить не буду, - скупо пообещала та душа, - родился я Мемфисом.

Мемфисом в истории и остался. Имя Александр мне сами люди сложили.

При мне еще то все творилось и слава великая упрочалась. Был я беден и скуден на добро всякое. Слыл римлянином настоящим.

И мать, и отец так про­зывались. И жили мы в Риме самом. С детства воспитывался я грубо. Отец мой сильно за девами волочился и почти всегда к дому в хмелю большом при­ходил.

Вел жизнь праздную особо он, потому рано скончался и без наследст­ва нас какого оставил. Мать дальше в слуги подалась, а меня учеником сос­лала к императору Аристотелю.

Так он при детстве моем звался и так его я обозначил для себя самого. Знал я по учебе той и Цицерона, и императора последующего Юлия, и многих других из имен известных.

Все они со мною в разном возрасте обучались и еще в школе гладиаторской состояли, а Спартак при мне оруженосцем состоял вначале. Дальше он к другу старому моему прибился и против меня самого пошел.

Хотел он, как и я, к власти той при­бегнуть, но мало из того, что получилось. И, как известно, погубил я планы и мечты его, хотя не мне лично те лавры принадлежат.

К власти самой про­бился я не случайно. Задумали мы с Генократом в Риме власть изменить. Хотели побольше земель других присоединить и богатством фараонов овла­деть.

Знал я много о них всякого. От того мечтой заразился и стал на путь опустошения земного. Но вначале о сути прихода моего.

Кроме Генократа ко мне в заговор утаенный входило еще несколько. Имена их такие: одного Арифмедом звали, другого Сократом, третьего Аристотелем, четвертого Аполонием, а пятого Гармием.

Были и другие, но имена их меньше созвучны были, а пото­му в памяти мало улеглись. Из многих помню Симметра и Персида. Они власть в землях других воздавали. Также вошла в жизнь мою Клеопатра, Марк Антоний из числа друзей моих ранних и от меня же бежавших, Главк и Марк Квиридий, что позже стал управлять Мемфисом городом.

Также знаю я Менаполюса - царя федуклийского, Дорния Аполонского - грека афинского и оракула дельфийского, Федукла Сиракузского, что позже Архимедом стал, Мизария Византийского /мизареты обосновавшего по римскому стилю/, Дельфию и Плутониду знал из цариц, Птолемею и Фану - великую царицу индийскую.

Грек Феофан мне родственником приходился. Повзрослев немного, я женился на дочери его слабо видящей. Кармильдия звали ту деву. Знал я Турема Синозского - великого врачевателя исскусстного. Раны мои он залечивал. Сохра­нил в памяти имя еще одно - Феноклия Портирейского. Был он врагом мне, в землях путь преграждал. Из египетских имен помню слабо. Редко встречал кого на своем пути, потому и мало кто запомнился. Но начну с начала.

Как только заговор наш состоялся и мысль свою в дело воздвигли, к власти Октавиан пришел.

Но его судьба вам известна и буду рассказывать о себе. Октавиана того люди захотели, да, наверное, небо отвергло.

Так на смену ему я пробился. Друзья поддержали меня на выборах, а уже тогда руку вверх тя­нули и патрициями величались.

Помог делу моему еще Клавдий, Главком именующийся. Состоял и он в нашем заговоре, да только в сторону немного в тот момент отошел. Но все же, мне помог и вскоре императором тем я стал. Много я не думал. Говорил, что знаю, как Рим извечно сыт будет. Сам за дело взялся и войско свое начал готовить. Созвал гладиаторов и велел им обучать войско свое. Сам я в деле том особо участия не принимал и во всем полагался на других.

Спустя полгода решил я двинуть в поход. Клавдия вместо себя оставил, как старшего, а Марка Квиридия с собой забрал.

Решил я идти не пешком, а морем. Суда починили к моменту тому, и на них мы в путь отправились. Вскоре нужного достигли и к берегам Египта пристали. Там спешились и пошли вдоль берегов реки длинной. Людей мало встречали. Повсюду голод, холод процветал. Шли и болезни разные от этого. Потому, в дальнейшем, стал
я целителя того, что указал, с собой брать.

Много в тот поход мы не набрали. Мало, что уцелело от времени прежнего, а потому повернули назад. Но от мысли пройтись до конца я не отказался.

Делу тому опосля еще римляне помогли. Когда возвратился я из похода того, славою не увенчанного, постыдили меня тогда и хотели уж было переизбрать. Да Клавдий Главк вме­шался и всех успокоил.

Решили пока оставить, но взамен потребовали жертву принести богам и им самим, как знак преданности глубокой. Пожертвовал я сыном своим возрожденным и тогда же поклялся свершить суд свой надо всеми, как они надо мной.

Долго не собираясь, особо не думая, я вновь в поход ушел. На этот раз путь пеша проложил. Забрал с собой многих из чис­ла самих римлян, сославшись на малочисленность свою и богатства разные, что в землях других состояли.

На это и "купились" многие, хотя им лично мало что пофортунило. Так отомстил я многим за смерть сына своего и так­же дальше и продолжил. Возвратившись из похода, привезли мы добра много. Тут же оно разделено было, но, конечно, верх больше получил.

Прознали о том и мои подчиненные со стороны западной. Решили также не сидеть сложа руки, а к землям другим приставать. Тогда, и разделили мы территорию, чтоб самим с собою не воевать. Они на своей стороне порядок "поддерживали". Я же в своей, время от времени лаврами увенчивался.

Начал походы я творить чаше. Глубже в земли древние удалялся и до того Египта доставал аж с другой стороны.

Так я вот по всем пирамидам прошелся и долю драгого составил. Однажды даже стычка произошла между своими. Я со своей стороны шел, а мои подчиненные с другой. Издали плохо было видать, и мы друг друга не распоз­нали.

В бой с ходу вступили, а уже после всего разобрались. Но ходу истори­ческого делу тому не дали и описали по-другому.

Войну к галлам причисли­ли, которых отродясь никто и не знал. Дальше также поступали, желая скрыть свои истинные намерения.

Рим богател и расширялся. Со всех сторон к нему помощь шла. Римляне довольны мною были. Вскоре стали величать они меня по-другому в честь побед моих малых и великих, которых вовсе и не было, так как отпор чинить мало кому приходилось. Но воздавая славу самому се­бе и делу воинственному, решил я к хитрости небольшой прибегнуть.

Сотво­рили разные труды и схемы нарисовали, чтоб посильнее умелость ту выразить, а в них имена создали и врагов наших обозначили. Со своей стороны многих я указал, а вот с другой просто мною же или моими подчиненными придумано было.

Так хотели мы все славу за собой великую закрепить и вовек Рим наш в благах великих купать. Сам же для своего блага я историю свою сочинил. Славу Македонского присвоил, хотя в землях тех, другом моим ведомых, вовсе не показывался.

Так вот история меня и запомнила. Во многом я сам поста­рался, да и люди другие в том преуспели.

Клавдию я римский трон завещал, хотя сам правил и собою гордился. Жен после первой не имел и после себя никого не оставил.

Жизнь моя в походах прошла и в окружении дев других. Много я не прожил. Все же усталость сказалась и на году сорок восьмом я почил. Сердце того не выдержало и в один миг остановилось. Друзья мне честь великую возложили и славу большую сотворили. Вот и вся правда о се­бе, -созналась, вконец, та  душа.

- Почти, все правильно сообщено было, - сказал после этого нам сам Бог, - надо должное душе той отдать и часть грехов простить. Особенно касающих­ся общего падения людского. Но все ж, не обо всем до конца молвлено. Что
еще сотворил ты за свою бытность воинскую? Чего не указал нам допоясняюще?

- Очевидно, не сообщил я о деле одном, в быту моем воинском содержащемся. Слыл я несколько порочным в деле любви земной и иногда принуждал кого к своей стати людской стать поближе. Грех мною сей был опущен, да, думаю, Бог простил за него меня. Не сказал я и о том, что сын божий, на Землю опу­щенный, из-за меня в кровь людскую окунулся.

Воспитал я многих жестоко и велел унаследовать это в поколениях. Римлян вперед всех поставил и велел каждому волю его чинить и безропотно подчиняться. Таков вот мой еще грех и от него хочу избавиться. Неверно я поступил при жизни и хотел бы доби­ться славы другой,

- Какой же? - Бог его спрашивает, ибо мы на то права не имеем.

- Славы обычной простой. Как человека труженика и никакого другого.

- А почему так?

- Понял я при жизни еще, что не в ту мечту ударился и во всем ошибки совершил.

- Отчего же историю ту не исправил?

- Побоялся за самого себя, да и других подвести не хотел. Знал, что имя мое, если и осквернят, то свои славой  воздадут.

- Они так и поступили, - ответил душе той Бог, - тебя вниз веков опустили, а себя вверх к власти той воздвигли. Клавдий императором стал, а многие другие иные венцы царские одели. Не рассказал ты еще нам о "восстании Спартака", да еще о размолвке с Марком Антонием.

- Спартак примкнул к другому берегу. Против меня выступил, желая властью овладеть. Но те, на кого он опирался, против него и пошли. Не стали они к власти его возводить, так как поняли, что это бессмысленно. Славу уже мне упрочили, и Спартака в Риме уже никто не воспринял бы.

Марк Антоний же на его стороне оказался. Чудом спасся и бежал к Клеопатре, где и проживал дальше. Не стал я трогать его, хотя и мог бы. Но другая судьба его достала, и еще при жизни моей Марка не стало.

- Ответь еще на одно, - говорит Бог, - почему при жизни тебя мало кто императором величал?

- Так получилось, что я больше в походах был,чем в Риме том состоял. Потому, славу мне воздавали редко. И по большей части, другие правили из числа патрициев тех и ораторов великих.

- Хорошо, отпускаю часть грехов твоих земных, но на волю пока не выпускаю. Будешь пока здесь состоять. Понадобишься - вызову и день другой для тебя составлю. Пока иди работай и при встрече с кем в сторону уходи. Пусть, твой грех невыветрившийся при тебе остается. Время пройдет и уже легче тебе и мне станет.

Отпустил Бог душу ту, и она быстро куда-то вглубь укатила. Сам же к нам обернулся и сказал так:

- Многих вы выслушали и о многих чего прознали. Но истории тех жизней должны реально подтвердиться. А для того нужно людей, ранее означенных мною, найти и на вид всех поставить. То будет первое исполнение сего заве­та моего божьего. Другое вслед за этим идти должно. Сами люди исторические по ходу жизни своей и работ дело то ведущие, должны во всем порядок
навести и общую картину жизни той составить. Скажу так по делу тому всему.

След свой истинный мало кто из тех великих оставил. По большему, все то просто придумано и линией исторической во времени закреплено.

Тот "гордеев" узел разрубить надобно и по сему в деле том порядок возобладать должен. Даты роли не играют. Все то просто к числу относится. Лишь в некоторых, дошедших документах что-либо правильно более-менее состоит. Со своей божьей стороны могу сказать или указать вот что.

К тысячелетиям то не относится. Вся история свершалась в века небольшие по числу их сложения.
Многое не дошло до времени настоящего, а потому, правду тяжело за хвост ее поймать и изо лжи общей вытянуть наружу. Не думайте, что души те, пороком обрастущие, одну неправду говорят. Во многом правда та наверх проступает. Только уже иные не хотят того, и славу доводят до дня настоящего.
Расцвет людской кровью добывался, а богатства какие трудом разным сотворялись. Много пота вышло и кожи потрескалось от времен тех.

До сих пор некоторые раны не заживают, да так и переходят из века в век, из тела в
тело другое. То есть печаль людская вековая. Она доказывает время то злых опустошений человеческих. Но то понять еще надобно и в уме должно то состояться, как понятое. Ибо от того жизнь уже настоящая зависит и от того же суд общий божеский по Земле вестись будет.
Не пугаю я тем никого, но заветно предупреждаю.

Ум и правда - то есть сила великая, в лета грядущие от всего сохраняющая. Может, кому и не "по­везет", то есть тело его угорит где и в боли сойдет на нет. Но на все есть свои причины и по тому делу к словам, мною сказанным, придираться не надо.
На все есть воля божья, но на все есть и воля самой природы. Бог указывает на что, а любой человек уже сотворяет. Издавна ясно, что как понято -
то так и в жизни добыто. Все от того ума и зависит. Извините за правду такую, но таково дело с вашей жизнью обстоит и так с самого начала ведет­ся.

Теперь, хочу немного довести сию историю, как говорят, до конца и оповестить кратко, что дальше было.

После смерти Александра или Мемфиса к трону
Менисток пришел.

Был он человеком набожным и многое изменил после той гонитвы за славой и жизнью легкой.

Избрали его люди за неимением других.
Многие зажиточные римляне начали в земли другие перебираться.

Рим этот стал для них слишком холоден. Захотели они к другому берегу приплыть.

К тому же, великие беды пришли. Александр то все вместе с богатством и завез. Пошесть разная пошла, болезни напали и холода ближе подступили.
Море волною всходить начало, а земля труситься часто стала.

За краткое время Рим тот бедным стал, и многие из него в края другие подались. Но кое-что все же уцелело и в оных стенах осталось.

На основе того и создалось первое христианское государство, которое Византийским обозначилось.
Город Иерусалимом стал, после Константинополем и дальше Стамбулом.

Но то уже при другом императоре свершилось. А лига порочных цезарей и великих полководцев здесь прекратилась.

Долго она еще в стороне западной состояла,
но разлад и там произошел. Разделились многие земли и образовали еще меньшие царства.

Подобно прошлому императорскому новый Рим стеною взошел.

Но не сразу он стал так называться и к христианству вплотную подошел. Тот Рим, что на сицилийских холмах, вовек славу жестокости преподносил и в те же года славу такую закрепостил.

Христиане повелись не случайно там.
Захотелось тому Риму славу прежнюю повидать в лице других исполнителей.

Как того добивались они - догадаться несложно. Веру новую к себе приспособили и Новый Рим зачали, о чем в самой истории, выдуманно-надуманной сказано.

Так они и обозначились "новые римляне". Но обо всем том говорить не буду. Ясно и так, какие дела за тем хранятся и как волю божью все исполняют и чтят.

Хочу так сказать по делу всему мирскому и людскому. Многие хотят видеть себя в славе Рима того цезарского. Хотят в распутстве, грязи вековой повязнуть, хотят, чтобы кто-то на них трудился и даже Бога к тому приспособить желают.

Как Бог, говорю раз и навсегда всякому желающему знать правду как о себе, так и обо мне.

Не признавал никогда волю распутничества всякого, мзду не имел в века развития людского и всегда старался на помощь прийти, чтоб "червь" земной в человека в века обратился.
Такова моя воля была всегда и таковой остается до времен нынешних. Не подумайте, что как Бог, я стою супротив дела вашего детородного иль другого какого, мною просто празднеством именующегося.

Знаю, что отдых всякому нужен, но отдых тот в труде заблаговременном вершиться должен. Своими, а не чужими руками, как это вчера и сейчас происходит. Не должен никто никому
прислуживать. Есть только работа такая, которая в чинность должна быть возведена и по-своему оправдана, как обычная необходимость. Потому, слушайтесь советов моих и к уму тому всеобщему прильните, а не в трусости своей душевной и чревоугодной повязните и славу старому не возведите.

Обещал я, что расскажу или поясню о душах тех, что томятся в неволе адской. Все то мною умышленно придумано и возведено в ранг людского  простого  по­нятия.

Творю же все я несколько по-иному.

Хотя взаправду души те, в формулах и выражениях исчислимы, в аду земном пребывают.

А делают одно дело все они. Силу к верху подают и вновь за другой устремляются. Оттого так и зовется их работа, как Сизифов труд, ибо не "видят" те души тому окончания и тру­дятся повсеместно вне отдыха и славы венчания.

То есть труд их повседнев­ный, на Земле всходом именующийся, слава которому в злаке, плоде преподносится.

В завет словам моим, ранее и сейчас сказанным, не подумайте и не обольстите себя надеждою, что участь ту обойдете, коли к хитрости или к чему другому прильнете.

Многое вам неизвестно о той жизни потусторонней и только с моих слов и знать можете. Еще ни одна душа не рассказала о ней, а если и состоялось - то по моему ведому и во благо "чрева" науки раз­ной.

Повесть, мною вам всем поведанная, не совсем правдой состоит в смысле вышеозначенном.

Но по уму вашему к другому прибегнуть сейчас тяжело.

Если с другой стороны преподать, то вовсе не понятно будет и другой "околеси­цей" покажется.

Но в смысле историческом и относительно слагаемости дел тех во времени, все так сокрещается.

На бытность Менистока того приход Христа возлагается и при нем же город Рим Иерусалимом становится.

Но об этом говорил уже много раз и еще ведать не буду. Полагаюсь на ум ваш, во многих телах состоящий, и на чистоту совести человеческой. Только она способна отворить глаза многим приспособленцам и сотворить дело нуж­ное в плане переиздания всех смысловых оттенков истории людской.

Не могу сказать, что все ложь, что в изданиях, рукописях и т.д. прилагается. Многое просто неправильно истолковано.

С точки зрения политики, любви подходят многие. А реально другое дело состояло, но во имя той же любви, якобы большой, все и сотворялось. Плохое закрывалось, а "хорошее" в свет выходило.

Итак, правда одна еще раз состоялась и можно будет переходить к описанию иного рода.

Попробую я совместить силу индукции ума вашего исторического с силой ума другого порядка.

Хочу каждому раздать условно по невидимой карточке-тесте на пробу ума и вовлечь любого в дело земного претворения всеобщего.

Пугаться этого не надо. Так или иначе - все состоится. Есть смысл приложить ум свой к делу этому и несколько упорядочить ход истории дальнейшей. А по сему делу, как говорят, все и считайте, что карточки те уже вам розданы.

И знайте еще одно.

Как говорят, не знание законов от всякой ответственности не освобождает.

Потому, согласно этому, как Бог, обо всем говорю так.

Читайте и ускользайте от лжи, правоведно ведущейся с тех самых римских времен.

Знаете, какова суть римского права?

Сейчас скажу. Всякий умысел прав, если он направлен на целесообразность возведения блага.

Эти слова не цитируемы, но они принадлежат одному из тех "великих императоров времени".

Я же говорю вам сейчас так.

Парадоксально то, что недопонято, ибо оно подчинено глупости, а значит, и всякому отсутствию ума. Это формула жизни и всякого совершенства. Знайте это и довольствуйтесь самым малым из этой величины - своей собственной жизнью. Она есть критерий вашего духовного морального блага и состоянием теловеличины.

И напоследок сего общего для всех рассказа, скажу еще одну, не заменимую для жизни фразу.

Всякая мысль, отсутствуя или присутствуя в самой челове­ческой голове, имеет свою силу возведения, и уже она зависит от силы того самого ума, что составляет в большинстве голову человеческого образца.

Это та формула жизни, которую ищут многие, но так и не находят, отдавая дань времени своему умонесостоянию.

Каждому возлагается природой что-то свое. Некоторым возлагается большее. Но все оно искомо в уме и доподлинно завершено той же природой.

Этого не стоит забывать и не надо искать что-то среди иного, если оно давно уже себя обозначило. Значит, другого не бу­дет.

Значит, искать просто бессмысленно. Значит, ум требует исполнения, и уже возвеличиваем в самом себе.

На этом рассказ сей небольшой будет окончен и разговор с душами на время оставлен. Надальше речь пойдет о величинах других и доподлинно довершит дело состоятельности одного ума.

Что же сотворится во время доискания другого ума, пока воочию неизвестно.

Во всяком деле могут быть свои про­счеты. Подвластен этому и ум самого Творца. Но если он сотворил ум одного, то наверняка, просчета все же не совершил.

Именно ум является тем порядком, что становит людей в ранг выше и оповествует все нижестоящее.

Дать дорогу уму - значило бы совершить умный поступок. Не сотворить того - значило бы опустить себя ниже и увенчать себя славой "цезаревича".

Это и есть определение всякого естества, в век уходящий состоящее и в век другой переходящее. Это и будет определением величины добра и зла. И оно же составит эти две противоборствующие стороны.

Итак, время пошло. Дело за всеми и дело за самим Богом в его определении и опережении.

На этом я, как Бог, с вами прощаюсь и довожу до вашего сведе­ния некоторые символические прорехи.

Утерянное ранее снизойдет вновь. Сотворенное вновь станет опорой старому. Возведенное в силу взойдет на основе "сатанистического" людского покрова. Дело общее - сотворение человека и обоснование прихода его, как силы вероисповедальной.

До свидания, многим, и желаю хорошо над тем поразмыслить. Эти слова являют­ся своеобразно догматом и прагматом настоящего времени "безликости".

Не прозябайте в унынии и сотворите чудо общего одухотворения. Это крите­рий вашего поведения и, в частности, общего ума.

До всяческих свершений и во имя всего.

С этими словами обращался сам Бог.

 

 

 

 

 

 

P.S.

 

По делу этому уже давно послесловие какое имеется и кое-где отражено оно, так сказать, воочию.

И дело самих людей обнаружить все то, а еще лучше – поверить, дабы снова не нашлось то прежнее и проскользнуло кому-то просто вовнутрь.

Пока пишется сие и слог новый к тому же новому слагается, все то природное не стоит, как завсегда, на месте. Оно меняется и ко времени скорому самой болью веков выразится.

Таково слово мое здесь последнее и его еще услышите вы все и даже убедитесь воочию.

Бог

 

Год 2013-ый, месяц март, число 29.

    

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                    СОДЕРЖАНИЕ

 

Пролог………………………………………3

 

Краткое содержание………………………7

 

Глава   1

Император от Бога или 

владыка сердец людских…………………15

 

Глава   2

Император "косых" -  Аристид…………33

 

Глава  3

Неисправимый Аристотель……………..41

 

Глава   4

Великий "умник"

времени -  Геродот………………………..55

 

 

Глава   5

Общий любимец "Аристотель",

или слава одному………………………….79

 

Глава   6

Заветная сила оракула. Царь царей,

или Гай  Юлий  Цезарь………………….97

 

Глава   7

Александр Македонский

в роли великого…………………………..111

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

За двумя стенами

Тайны имперской канцелярии