Отшельник

     В толпе любая индивидуальность как бы нивелируется. Нивелируется, но не усредняется. То есть все темпераменты и характеры приводятся не к среднему арифметическому, но тождественны самой низменной в той толпе натуре. Любой, даже самый высокий интеллектуал в стаде неизбежно становится быдлом. Нет, неповторимость личности, уникальность души ее может проявиться только в одиночестве, через одиночество, через великий пост, если хотите. 

 

 

     Прослужив последние десять лет верой и правдой одной, казалось, ставшей уже родной торговой компании, он вырос из рядового менеджера в заместителя управляющего, но, как это всегда и бывает (а на что еще замы? не подсидел вовремя - получи), в момент кризиса оказался, что называется, крайним. Быть уволенным по простому сокращению в силу объективных обстоятельств на рынке, это одно, но изгнанным с треском и позором за якобы проваленную сделку века – совсем иное. Обида, чувство обиды, что сильнее веры, любви, дружбы, даже такого всепоглощающего чувства, как страх, поселилась в его душе, но оно не вырвалась в праведный протест, нет - мой герой просто впал в глубокую депрессию, будто в кому. Это как с животными. В минуту нападения, угрозы жизни одни из них яростно защищаются, другие удирают со всех ног, третьи падают наземь, изображая из себя труп. С медицинской точки зрения, депрессия сопровождается не только снижением психических процессов, но и даже нежеланием двигаться, есть и думать. Никогда не пивший Иван Иваныч купил ящик водки, на месяц сигарет, кое-что из еды, отключил телефон и домофон, лег на диван у телевизора и… запил.

 

     Первый опыт был тяжек и у дивана теперь всегда стоял тазик, но как бы Ивану ни было плохо, он вливал и вливал в себя эту дрянь, будто вымещая на самом себе всю ту злобу, что клокотала в нем и, наконец, кто вы думаете, победил? Воспитание, привычка к дисциплине, убеждения? Да конечно же водка. Думаю, для него это был лишь медленный способ самоубийства, а для нее, для водки… Да она же всеядна! Где радость – она там, где горе – извольте откушать, самоубийство – добро пожаловать в ее самую многочисленную на земле конфессию. Приговорив ящик за две недели, Иван спустился в магазин, что удобно располагался в цоколе его дома, удвоил закупку и снова на диван. Тазик ему был уже ни к чему.

 

     Поначалу, водка, на пару с телевизором, настолько отупили его, что он даже стал чувствовать себя лучше и даже гораздо. Воистину, в многой мудрости много печали и наоборот но… одиночество, точнее, уединение – для тупости соперник серьезный. Быстро наскучив бестолковыми ток-шоу, бездарными глупыми сериалами и самодовольными, плохо знающими русский ведущими различных новостных и пусть даже около- и псевдо-интеллектуальных передач, Иван уткнулся в книги, коих в его доме имелось предостаточно. Чтение заняло его гораздо на большее время, нежели телевизор. Перемежая русскую классику с иностранной, философию с психологией, религию с эзотерикой и даже пару раз оскоромившись какой-то современной бесталанной трескотней, он будто и вовсе позабыл про свою обиду, но водка… Водка не то, что не отпускала – она мягкой неспешной лапой разжижала его мозги. Книга дана, чтобы насладиться языком, чтобы почувствовать и вдруг в каком-то месте остановиться и примерить на себя эти чувства, дана чтобы подумать и как-то прибрать свои собственные думы, но… это если читаешь трезвый, спьяну же, все чувства и мысли свариваются в одну кисельную субстанцию, которая пусть и вкусна, да, что называется, зуб неймет. 

 

     Однако, есть у чтения под водку и свои преимущества. Бражный компот этот рождает совсем новое отношение к перечитываемому. Как много граней у литературы! Когда у пьяного Ивана книга вываливалась из рук и он впадал в забытье, ему являлись всякие видения. Видения эти были так сверхреальны и отчетливы, так неземно-красивы, порой, впрочем, отвратительны и ужасны, а иногда и до немыслимости эротичны, что никакой литератор и придумать бы не смел, не смог бы предположить, что его книга содержит в себе еще и такое дно (а ведь достойное произведение всегда содержит, перечитайте лишь только под водку). Центром, связующим звеном всех Ивановых бредов и фантазий стала Она. У Нее не было имени. То есть, Иван каким-то образом обращался к ней во сне, но, просыпаясь, напрочь забывал имя и в бодрствующем состоянии в похмельной голове своей вспоминал ее, как просто Она.

 

     Шел седьмой месяц запоя. Иван очнулся, судорожно откупорил очередную бутылку, плеснул себе в стакан и нервно выпил. Ему хотелось вернуться обратно, не отпускать Ее. Там, там, рядом с Ней он что-то увидел, чего-то ждал, чего-то, чему не было земного названия. Для верности, он сильно добавил прямо из горла, откинулся на подушку и… забылся.

 

 

 

- Посмотри, как здесь прекрасно! – восторженно воскликнула Ева и взяла его за руку (ах вот как звали ее там, во сне?). – Как все-таки талантлив твой Отец!

- Правда? – изумился Иван. – Сад, как сад, звери, как звери, птицы, как птицы да и небо, какое и всегда.

- Какой же ты все-таки бесчувственный, Ванечка, - надула губки Ева. – Нету у тебя ни глаз ни сердца. Красоты ты не видишь. Взгляни вот на меня.

 

     Она отступила на два шага, легла в траву в эротичной позе, зазывно сверкнула небесно-голубыми своими глазами и медленно провела мраморной кистью своей по пышным бедрам, покатому холмику живота и плодородным персям своим. Иван по-собачьи наклонил голову, лениво проследил за ее рукой, взглянул в бездонные, полные любви и неги глаза ее и зевнул.

 

- Ну…, наверное ты красива, но не более, чем вот та коза, что пасется на лужайке, или пусть хоть попугай, что сидит на ветвях над твоей головой, или, к примеру, вот этот кузнечик, что бестолково прыгает и стрекочет под деревом. Нет, попугай пожалуй даже покрасивше. Ярче, что ли. Смотри, как пылают на солнце его перья. Грудь красная, крылья синие, голова желтая. Тебе надо раскраситься так же, как он.

 

     С обидными этими словами Иван подошел к дереву, прилег в его густой тени, раскинув руки, ноги и то, что было между ними к небу и тут же раздалось его мерное посапывание. Ева резко села, уткнулась лицом в колени и горько заплакала.

Змей медленно подполз к ней сзади, обвил ее стан, оплел ноги своим прохладным телом и протиснул свою голову между ее головой и коленями.

 

- Не плачь, девочка моя, - произнес он тихим, звучащим отеческим сочувствием баритоном. Мне очень жаль, но я же, давая тебе Главный плод, говорил тебе - нельзя насытиться красотой вообще, но более, нельзя насытиться ею в одиночку, не деля восторг ни с кем. Я не в счет, хоть и понимаю тебя. Я всего лишь змея. Ты должна поделить трепет души своей именно с Иваном, иначе все это бесплодно, бесполезно и даже мучительно.

- Что же мне делать, Змеюшко? - ласково прижала она его голову к своей пылающей груди.

Тот тоже прижался, прикрыл глаза и удовлетворенно улыбнулся. Даже хладнокровным нужно женское тепло.

- Он же бледнеет, как облако, даже при мысли просто подойти к Главному дереву, - продолжала Ева,  задумчиво глядя в траву и поглаживая голову Змея. - Трус! Как же он боится Отца… Сколько я его уговаривала, умоляла, настаивала, пыталась задеть его самолюбие… - дрожит, как осиновый лист на ветру и все тут. Нет. Мне его не уговорить.

- Ева, - вкрадчиво прошептал Змей, - ты вкусила от Главного дерева не только для того, чтобы наслаждаться красой мира. Плод этот одарил тебя и мудростью. Попробуй воспользоваться ею, ее смелостью и силой и ты поймешь, что радость ума не меньше, если не больше, чем радость души. Перехитри его и ты обретешь долгожданное счастье.

- Но как? – загорелись Евины глаза и из небесно-голубых сделались ультрамариновыми.

- Ты знаешь, что, проснувшись, он прикажет тебе собрать себе плодов на завтрак. Ты так и сделай. Обойди сад, собери сладких плодов, а среди прочих положи и Главный. Он и знать ничего не будет.

- Но…, Главное дерево далеко, - пожала плечами Ева. – Если я буду долго ходить, он обязательно что-нибудь заподозрит. Он стал такой мнительный после моих уговоров.

- Тебе и не нужно никуда ходить, девочка моя, я все уже сделал.

Змей вильнул хвостом по траве и из нее к ногам Евы выкатилось маленькое золотистое яблочко.

- Я люблю тебя, Змеюшко! – в восторге воскликнула Ева, но тут же прикрыла рот обеими ладошками, испугавшись, что разбудит Ваню. – Но…, - вдруг тревожно задумалась она, - как я его подложу? А вдруг он заметит, что я что-то подбираю с земли?

- А ты спрячь его до времени у себя.

- Но где же?.. Я же голая…

- У женщины всегда есть при себе потаенное и сокровенное место, - улыбнулся Змей и провел своим хвостом между ног Евы, отчего та страстно затрепетала. – Это тем более полезно, что Главный плод этот тогда насытится твоими соками и когда Иван прозреет, он станет мудрым твоею мудростью и будет видеть мир твоими глазами и твоим сердцем. Тогда он будет в твоей власти навеки. Он станет твоим рабом.

- Жена, - вдруг раздался от дерева сонный голос Ивана. – Собери-ка мне плодов в Отцовом саду. Я что-то проголодался.

Змей неслышно скользнул в траву, а Ева быстро сделала, как он ей велел, задрожав при этом трепетом ни с чем несравнимого желания.

- Сейчас, дорогой.

 

     Ева встала, взяла большой пальмовый лист и, обойдя окрестные деревья, собрала плоды. Подойдя к Ивану, она медленно опустилась на колени, незаметно вынула Главный плод и положила его поверх других.

 

- Какой красивый и странный плод, - взял в руки золотое, прозрачное до семечек яблоко Иван. Он поднес его к носу и вдохнул его аромат. – И пахнет как-то непривычно. Где ты его сорвала?

- Не знаю, Ванечка, - безразлично пожала плечами Ева, - с какого-то из соседних деревьев. Ты же видел, я обошла тебя по кругу, на твоих глазах. Ты ешь. Если понравится, я обязательно найду то дерево и принесу тебе столько, сколько захочешь. Если будет мало, я посажу семена от него и выращу тебе целый сад точно таких же. 

Закравшиеся было подозрения оставили Ваню, он поднес Главный плод к своим губам и…

 

 

 

     Иван резко проснулся, весь обуреваемый каким-то несказанным, неизъяснимым трепетом. Приподнявшись на локтях, он обозрел батареи бутылок вкруг своего дивана, переполненную окурками тарелку, беспорядочные стопки книг на полу, толстый слой пыли на столе, посмотрев в окно, он увидел яркое солнце, которое казалось коричневым от толстого никотинового налета на мутных стеклах. В комнате пахло склепом. Воздух был тяжелым, почти осязаемым, словно Иван пребывал сейчас в каком-то затхлом тумане смрадного болота. Ему стало гадко. Это явно не был райский сад, что видел он только что, рядом не было божественно-прекрасной женщины, а в руках не было Главного плода. И вместо того, чтобы снова влить в себя водки и вернуться обратно в пусть и иллюзорный, но прекрасный сон, он, будто повинуясь чьему-то приказу, резко вскочил на ноги, рванулся к входной двери и распахнул ее. На пороге стояла Маша, его бывшая секретарша, и отчаянно давила на кнопку немого звонка. Маша, которая все эти полгода, каждую пятницу и воскресенье ходила под Ванины двери и, теперь уже совершенно машинально, отчаявшись отыскать, но не переставая надеяться увидеть его, звонила в безответную дверь, вдруг побледнела, что стала почти прозрачной, ноги ее подкосились и она упала на руки Ивана без памяти. Иван подхватил ее опустился на колени прямо в коридоре и заглянул в бледное и прекрасное лицо ее. Да… На руках Вани спала… Ева. Прошло неизвестно сколько времени, а он все не мог оторвать от нее влюбленных своих глаз. «Боже! Как же я раньше не замечал, ее неземной красоты!», – недоумевал Иван. Наконец Маша очнулась и медленно открыла свои небесно-голубые глаза. Глаза эти улыбнулись кроткой и счастливой улыбкой, а губы почти неслышно прошептали:

- Как же долго я ждала тебя, мой Отшельник…