Китайское яблоко

     Почему китайское яблоко назвали китайским?

Потому, что много на дереве? Потому, что маленькое и невзрачное? Или потому, что попробуй надкусить, и мигом лицо твое сморщивается в китайца? Полагаю, все три версии имеют право на существование. Но есть такие и люди. И выглядят ядрененькими, и много их по всему русскому свету, особенно близ столиц, а вот, поди к ты, надкуси случайно… Я говорю здесь о литературных критиках. Нет, не о тех, конечно, что прославили русский язык на весь мир и даже не о тех талантливых, но отчаявшихся каторжанах, что звали Русь к топору…, я говорю о пачкунах-графоманах от критики, что поют дифирамбы и слагают оды пачкунам-графоманам от литературы.

 

- Если человеку ежедневно повторять, что он свинья – он  захрюкает,- как и всегда, Антуан Антоновский блистал банальностями.

 

     Это был литературный критик средних лет и дарований и, совершеннейшая свинья, о чем можно судить хотя бы по выбору псевдонима. Ну что можно придумать пошлее Антуана Антоновского? По-матушке, он был, правда, Иван Кошак, тоже имечко не подарок, но все же как-то естественнее что ли. Поначалу, он так и подписывался, требуя от верстальщиков, чтобы при наборе его подписи всегда ставили ударение на «о», но те почему-то все время забывали этот чертов надбуквенный апостроф, и наследная благородная фамилия его превращалась в обидную кличку «Кошак», с ударением на «а». Придумывая Антуана, он изобрел историю о своих якобы глубоких аристократических корнях в русской эмиграции первой волны во Францию, хотя, все предки его, от Ноева ковчега, жили под Пензой в деревне Кошаки. Поднялся Антуан на том, что, непонятно с каких мотивов (скорее, просто другого материла не давали), написал лестный отзыв о тогда никому неизвестной, а теперь властительнице всех читающих в транспорте умов, бездарной, но давно миллионерше-детективщице, Дарьи Конечной (может это она и придумала ему, или подсказала этот идиотский псевдоним?). Кукушка хвалит петуха, за то…  В общем, она была ему так благодарна (совсем несвойственное ей движение души) за ту первую положительную критическую статью о ней, что, со временем, сделала его глашатаем любой очередной дурочки этого жанра, которую (предварительно обворовав до нитки) патронировала, с условием, конечно, что жена Цезаря была бы вне подозрений, то есть, королевой метровых писательниц и писателей всегда бы оставалась она. Паж честно отрабатывал свой хлеб, но приходилось ему несладко, ибо, каждая новая восходящая «звезда» чужого лагеря, обзаводилась, в первую голову (еще до выхода стартового своего опуса), толпою подобных Антуану критиков, зачастую, людей куда как языкастее как её самой, так и моего Антуана. Много китайских яблок на китайской яблоне. Один из таких острословов крикнул сейчас ему через весь нижний зал ресторана Центрального Дома Журналиста:

 

- А если бездарю постоянно говорить, что он гений, он станет таковым? Ну, по твоей поросячьей логике, Антуан?

- Ты мне скажи, Свиридов, - крикнул в ответ Антуан, развернувшись спиной к фуршетному столу и слизав со шпажки очередной тост с черной икрой, - если есть силы сказать. Язычок-то, поди перенапрягся за день, лижучи-то? 

- Свой побереги. Свиные зады лизать, поди, утомительно? И зубы почисть, аж досюда несет…

 

     Не стану длить эту пошлость пересказом. Скажу только, что прочие гости презентации на эту перепалку не обратили никакого внимания. Писателям, коих сегодня собралось здесь в избытке (а теперь был банкет в честь выхода очередного бестселлера  Карины Александрининой) и самим впору было затеять драку Bellum omnium contra omnes, по сценарию классического вестерна, а еще тут ввязываться в перепалку каких-то там смердов-журналюг. Но та, что сейчас внимала Антуану, раскрыв рот, готова была вцепиться критику Свиридову в глотку.

 

- Не обращайте внимания, деточка, - обратился он к юной писательнице, что не отходила от него весь вечер, ловя каждое его слово, каждый вдох и взор. – Я сожалею даже, что унизился до общения с таким холопом. Когда-то мы были дружны, пока он не продался с потрохами этой деревенщине Александрининой.

- Иван Антонович, - заискивающе и масляно заглянула девушка в глаза критику, - вы прочли мой роман?

- Ах, Анечка, столько хлопот, столько хлопот, вы не поверите. Вы же знаете, что я пишу диссертацию об истории русского детектива двадцатого века. Столько материала, знаете ли, нужно перелопатить.

- Как жаль, - потупила очи Анечка, и вздохнула так шумно, что вздох этот услышал бы из своего угла и Свиридов, не будь сейчас он так занят перемыванием бренных Антуановых мощей с молодой критиканшей Цурюповой, пишущей на тему городского рэпа, как искусства, наследующего классическому городскому романсу. 

 

     История умалчивает (может мы с вами еще и узнаем), была ли хороша Аня Воронцова в слоге, стиле или сюжете, но, внешне… Внешне это была сама Мельпомена, Эвтерпа и Эрато в одном лице. Она имела классический античный профиль, мраморную, в мраморных же прожилках кожу, тонкий стан на головокружительной высоты стройных ногах и умопомрачительную грудь, несколько спорящую с каноническими пропорциями своей пышностью, но, в глубоком декольте короткого вечернего ее платья столь эротичную, что замолкал любой, даже самый строгий ценитель женской красоты. Иван Антонович был человеком изрядно избалованным вниманием подобных гейш от литературы. Вниманием, но, к глубокому несчастью его, не постельными утехами с ними. И виной всему была… Дарья Конечная. Она использовала его не только, как раба-историографа своей гениальности, она просто и банально пользовалась им, как племенным бычком, при этом, не подпуская к нему ни одну из таких вот проныр. Она была столь патологически ревнива, что в псевдониме ее стало слышаться моему Ивану Антоновичу нечто роковое и безысходное, ибо, кормушка была столь обильна, что только дурак променял бы ее на какую-нибудь, пускай даже и божественной красоты дуру. Тем более было обидно, что сама-то, почти пятидесятилетняя карга Конечная, с легкостью продюсировала молодых писателей через трамплин в виде водяного ее матраса. 

 

     Но сегодня был для Ивана Антоновича день особенный, именины сердца, как сказал бы очень даже схожий характером и стилем с моим Антуаном герой Гоголя. Конечная была теперь на симпозиуме женщин-писательниц детективного жанра в Париже, против обыкновения, не взяв его с собой таскать за ней сумки с тряпьем, и водяной матрас на Остоженке 27 скучал по привычным вечерним волнам.

 

- Впрочем, - как бы через силу, снисходительно отозвался на вздох Ани Иван Антонович, - если нам с вами покинуть этот скучнейший и пошлейший раут, то я бы, пожалуй, пробежал бы ваш роман, ну, может пока не вчитываясь, а так, для общего представления.

- Ах, как это было бы прекрасно! - схватила Аня его за руку и прижалась своей жаркой грудью к его плечу.

Тогда так и решим? Поедем ко мне на Остоженку, вы почитаете журналы, а я, на скорочтении, пролистаю вашу рукопись. Только…, - замялся Иван Антонович, - давайте выйдем отсюда по-отдельности. Негоже, чтобы критика видели вместе с писателем. Ну…, вы понимаете, Анечка.

- Ну конечно же, милый Иван Антонович, поцеловала его глазами во все места Аня.

На самом деле, Иван Антонович боялся того, что Конечной, всенепременно, и так-то доложат, что он вился на презентации этой плебейки Александрининой вокруг какой-то девицы, с ногами от ушей, а уж если они выйдут вместе… В ревнивом гневе, Конечная вполне способна прикончить его карьеру. Вышвырнет, как шелудивого пса, а уж в тех, кто доклюет его печень, недостатка не будет, начиная с того же Свиридова. Псевдоним Антоновский без псевдонима Конечная – пустой звук на панели современной литературы и ее критики.

 

     Отношения писателя и критика очень схожи с сексуальными, но выше и глубже, нежели просто секс. Здесь налицо все виды известных извращений от садомазохизма, до… Впрочем, как гласит известная конвенция Лиги сексуальных реформ, приемлемыми половыми отношениями считается все то, что происходит между партнерами по обоюдному согласию, а, следовательно, ни о каких извращениях речи здесь не идет. Просто вначале молодой писатель добровольно ложится под маститого критика, ну а, подбронзовев тиражами да гонорарами (молитвами своего Зоила Фракийского), садится сверху, но, как мы и говорили уже, все по обоюдному согласию. Нет более извращенного насилия, чем это пресловутое обоюдное согласие. Ну вот как теперь…

 

 

     Такси подкатило к доходному дому в эклектичном стиле, извинительно называемом сегодня, «ретро», с балюстрадой по всему периметру пятого этажа углового фасада. Поднявшись на последний этаж, Иван Антонович открыл своим ключом дверь Дарьиной квартиры и пропустил Аню вперед. От роскоши, начинающейся прямо от порога, глаза девушки подернулись поволокою нешуточной страсти. «Боже! Если так живут критики, то как же тогда живут писатели?!».

 

- Ну, вы проходите, деточка. Я сейчас организую чайку… Или желаете чего покрепче?

- Не откажусь.

 

     Аня стояла спиной к Ивану Антоновичу. Она низко наклонилась, расстегивая ремешки туфель, хоть в том и не было никакой функциональной необходимости, ибо это были ремешки декоративные, но эффект был достигнут. Сердце моего критика запрыгало мартовским зайцем.

 

- В-вот… тут тапки, - плохо владел языком Иван Антонович, - но в квартире прибирают каждый день, так что можно и босиком.

- Хочу босиком, - выпрямилась Аня и развернулась к Ивану Антоновичу пылающим взором. – А можно, я и колготки сниму, - пошла она в атаку, увидев, что ее визави, что называют, поплыл. 

- Н-н-ну…, конечно же, Анечка, - совсем растерялся несчастный Иван Антонович. – Как женщины вообще ходят в такую жару в колготах?

- Дресс-код, - загадочно улыбнулась Аня и вместо того, что б пойти в ванную, запустила руки под подол платья, спустила резинку колгот на бедра, оперлась левой рукой о плечо критика, а правой начала медленно снимать колготы сначала с правой, потом с левой ноги.

Иван Антонович, нервно сглотнул слюну.

- Можно, я пока их в ванной оставлю, а то у меня с собой сумочки нет? Представляете, в Домжуре забыла, глупая. Ничего, завтра заберу.

 

     Она шмыгнула в ванную, а Иван Антонович все никак не мог совладать с нижней своей челюстью, которая упрямо не желала закрываться. 

Вовремя забывать и вовремя вспоминать – одно из наиглавнейших правил поведения женщины в любой ситуации. Можно было бы, по приходе, просто попроситься в ванную, но это же не сценарий, а теперь это уже сюжет, и, судя по реакции зрителя, мизансцена удалась на славу. В ванной Аня сняла и трусики и побросала все это свое хозяйство на столик перед зеркалом так, чтобы зайдя, скажем, умыться, Иван Антонович сразу бы понял, в чем, точнее, без чего теперь Аня.

 

- У вас усталый вид, Иван Антонович, - выскочила она из ванной комнаты, оправляя подол платья. Критик продолжал стоять бледным соляным столбом. - Вы бы умылись с дороги. Эти презентации так утомительны. 

- Да-да, Анечка, - промямлил Иван Антонович, прошел к умывальнику и… увидел то, что и планировалось.

 

     Он открыл кран, взбрызнул лицо прохладной водой, но сердце никак не унималось. Он медленно взял ее трусики, поднес к губам и поцеловал, закатив глаза в полуобмороке. Вдруг, откуда-то из спальни раздался Анин визг. Иван Антонович пулей влетел в комнату и снова застыл. Аня безудержно хохотала, раскачиваясь на волнах водяного матраса, смешно задрав ноги и оголив теперь уже все, что только можно было оголить. Увидев его, она зарделась алой розой, села посреди кровати и, как могла (достаточно неаккуратно) одернула платье.

 

- Простите, Иван Антонович, - сконфуженно произнесла она провинившейся школьницей. – Я просто не ожидала. Я села на краешек, а она возьми, да и опрокинь меня на спину, представляете? Прям, как живая.

Аня стала поправлять спавшую с плеча бретельку платья, но, видимо, как-то неловко получилось, и полная жизни, сочная правая ее грудь, выскочила из корсажа непослушным зверьком и с любопытством уставилась огромным коричневым своим глазом на моего критика.

- Ой, - смущенно ахнула девушка, покраснев еще гуще.

 

     Такого, поверьте, никто не выдержал бы, а если учесть, в каком черном теле держала Ивана Антоновича на предмет женщин Конечная, и как обрыдло ему рыхлое тело его покровительницы… М-да… Воздержание даст сто очков форы вседоступности. Что за радость брать то, что видишь по первому своему желанию?  Чувства, ощущения девальвируются в пыль. А вот так, после месяцев монашества, да еще на ложе ненавистной настоятельницы твоего монастыря, да еще с таким ангельским созданием…

 

 

     Дарья Антиповна нервно хлопнула дверью машины и тихо, но грязно выругалась. «Чертовы лягушатники! – бурчала она себе под нос, поднимаясь по лестнице дома №27 по Остоженке, с грохотом волоча за собой чемодан, больно бьющийся своими колесиками о каждую ступеньку. – Не додавил их Гитлер, когда время было! Да и Александр наш тоже хорош! Ведь наш же был Париж в четырнадцатом!».

Случилось ужасное. По какому-то там чиновничьему недосмотру, не была оформлена должным образом аккредитация российской делегации. Конечная устроила скандал и тем вовсе ополчила против себя администрацию симпозиума. Те последовали простой букве закона и… Скандал, который она закатила в российском посольстве, вообще не поддается литературному описанию. Так или иначе, Дарья Антиповна Конечная, урожденная Клавдия Антиповна Сухая, поднималась теперь к дверям своей квартиры, проклиная, помимо французов и всей Европы, еще и своего пажа, Ивана Антуановича Антоновского-Кошака, который (хоть ничерта и не обязан был) не проследил за правильным оформлением документов. «Ну…, теперь я сниму с него кожу, с живого…». Она провернула ключ в замке и устало ввалилась в квартиру. Многострадальный чемодан ее, избитый ступенями лестницы, без сил повалился на пол, и ручкой своей уткнулся в незнакомые хозяйке туфли. Она побледнела, кинулась в ванную, увидела на туалетном столике колготы и трусики, так живописно разложенные Аней для совсем другого зрителя и… дом № 27 по улице Остоженка, что в городе Москве, огласил, нет, потряс ильфо-петровский крик раненной навылет волчицы. Иван Антонович, изможденный талантом молодой, ненасытной и весьма изобретательной на постельные сценарии писательницей, резко проснулся, в мгновение узнал до боли знакомый рев, и понял, что это конец.

 

     Если бы вам вдруг захотелось бы представить лицо моего несчастного литературного критика в ту минуту, вам достаточно было бы только надкусить китайское яблоко и посмотреть на себя в зеркало. Кислая жизнь, кислый финал. Китайские яблоки очень даже невкусные, но зато из них варят великолепное варенье.