Помочь сайту
Поздравления
О Лике и моральном облике
Эдуард Бернгард
О ЛИКЕ И МОРАЛЬНОМ ОБЛИКЕ
Повесть Лорены Доттай «Силы жизни» («Мосты», №№ 20,21) предваряется выдержкой из какой-то старинной молитвы. Таким образом, ещё не приступив к чтению, уже проникаешься пиететским ощущением предстоящей эпопеи подвижничества из разряда жития святых; в данном случае - святой.
И вправду, героиня повести Лика демонстрирует нам свою поистине бессребренную сущность, выражающуюся в мученическом отказе от материальных благ и научной карьеры, необыкновенную моральную устойчивость, одержимость светлыми гуманистическими идеалами, принципиальную непримиримость к отвратительным людским порокам, как то: национализм или немецкость. Для Лики это, пожалуй, одно и то же. Что ж, наверно, верно.
Если читателю покажется, что в повести много грубых натяжек, то это только кажется. А также кажется, что данное произведение пронизывает агрессивное авторское недовольство всем и вся вокруг. Но это нам, конечно, показалось.
«Серый господин», увидя обыкновенного кота, необычайно разъяряется и трижды орёт с балкона: «Запрещено!»... Кому и что запрещено? Изумившись сим поступком, мы ждём от автора подтверждений психической невменяемости «серого господина», ан нет - он, этот господин, всего лишь такой вот злой, КОРЕННОЙ, нехороший, потому и орёт с балкона при виде сидящего на лужайке кота. Ну, ладно, думаем мы, мало ли чё бывает...
Примечательно, что он не один такой, этот серый господин. В доме напротив обитает целый выводок серых господ, и «они в жизни не держали ни собак, ни котов, ни детей». Занятное обобщение, если учесть, что у немцев в реальности слишком много собак, причём зачастую опасных (как и слишком много леваков - а где их нет?!)... И кошачьих «домочадцев» тоже тут навалом. Вот насчёт детей можно согласиться, но дело тут не столько в серых господах, сколько в правящей феминистской идеологии.
Другой КОРЕННОЙ персонаж, на сей раз женщина, обратив внимание на детские рисунки на асфальте, брюзжит: «Какая грязь... весь асфальт в мелу», и дальше: «Столько от них шума... от этих детей». Нам предлагается поверить, что вполне нормальная женщина действительно считает грязью разноцветные и радующие глаз рисунки мелом, а затем не упускает случая пожаловаться насчёт шума. Ну, такая уж она нехорошая, злая, коренная эта женщина. Они ж вообще, знаете...
«В этой женщине как будто не было ничего своего, а всё из супермаркета и из рекламы: и одежда, и жесты, и, наверное, мысли». Что это, насмешливый антагонизм чеховскому «В человеке всё должно быть прекрасно»? Но коли на то ПОШЛО, то и на Лике одежда из супермаркета, а касательно жестов позвольте спросить, как они могут быть из супермаркета? и из рекламы?.. а мысли? тоже оттуда?.. Да нет, нам только кажется, что это белиберда, просто мы чего-то недопонимаем.
«Она, должно быть, всю жизнь прожила одна, в её жизни была маленькая дешёвая квартирка в социальном районе, каждый день конвейер и каждый день электричка.
Такая жизнь очень бедна, бедна и безрадостна...»
Ах, верно! До чего же ужасная, мрачная жизнь в этой безрадостной Германии!.. Зато у нас в «Совке» - вспомните! Ух!.. Кстати, почему героиня, идя рядом с этой женщиной «лет сорока», думает о ней в прошедшем времени? о якобы прожитой ею в одиночестве жизни, о том, что у неё БЫЛА квартирка... А сейчас, что, нет у неё никакой квартирки? И почему столь самонадеянна героиня в своих домыслах насчёт одиночества и прочего?
«Она жила, словно в броне, эта женщина». Вы уверены? «... всю жизнь прожила в броне, зачерствела...» Ох, уж эти чёрствые коренные обитатели! Правда, смущает то, что чёрствая женщина чего-то говорит Лике, а та ей не отвечает. Кто же из них «чёрствая»? Что это, ИСКАЖЕНСКАЯ логика?
Расставшись с чёрствой женщиной, вежливая Лика отдаётся своим думам: «...переезжать. Лучше всего в интернациональный квартал». Ну, само собой! А то здесь, видите ли, с коренными чёрствыми и серыми совсем невыносимо. Мечтает Лика о чудесном пёстром радужном мирке (пока не узнаешь, что являет он собой наяву!). К тому же дом, в коем обитает Лика, навевает на неё тоску. А почему? Потому что он жёлтый. Кошмар да и только...
По поводу «наших земляков» в Германии: «И когда люди... устанавливали себе русское телевидение и отыскивали себе русский продовольственный магазин, они обычно признавались: „Как я люблю эту страну“». Слово «обычно» здесь - издёвка. Ибо ОБЫЧНО эти люди, коим требуемы названные атрибуты, эту страну вовсе не любят, так что им не в чем «признаваться».
«Переезд в «русский» дом означал для неё последнюю эмиграцию, внутренний монастырь...» Какой трагический пафос, не правда ли?! Хотя, как видите, у героини есть альтернатива, есть возможность беспрепятственно переезжать в «русский» дом или хоть мотать на все четыре... - и это в условиях всё той же унылой немецкой действительности. В «Совке» же, пока не рухнули всевозможные оковы, никто из нас не располагал ровно никакими альтернативами, даже монастырскими.
В гостях она спрашивает «хозяина застолья, где он купил эти сыры, ею ещё непробованные сорта (курсив мой. - Эд.Б.)...» Опять же проявления тоскливой немецкой реальности.
Героиня нередко, так сказать, философирует о себе: «...учиться умела, а деньги зарабатывать не получалось. И жизненной хватки не было». М-да. Сентенции, конечно, мудрые. «Апропо», что это такое - «жизненная хватка»? Честное слово, никак не могу врубиться!.. Хватка... жизненная... Хм!
«Потом пошли околоинтеллектуальные разговоры, она тоже что-то сказала...» Пожалуй, можно согласиться насчёт ОКОЛОинтеллектуальности, если взять за образец сказанное ею по поводу Хайдеггера: «Философ, сотрудничающий с нацистами, для меня - не философ...» Видите, какая идейная и правильная эта Лика! Не то что какой-то там Хайдеггер. И впрямь, если ты сотрудничаешь с нацистами, то какой же ты философ! Главный признак философа - вовсе не философия, как думают некоторые наивные и безыдейные бюргеры, а твои идеалы и принципы, вот! Поэтому Лика - философ. Хайдеггер - не философ. У него не было устойчивых моральных критериев... У Макиавелли - тоже: он проповедовал насилие... Что уж говорить о несознательном Эпикуре, с его гедонизмом...
Любопытно, художник ли для Лики Пикассо - ведь он был коммунистом... А Сальвадор Дали поддерживал Франко... А Микеланджело распял своего раба... А Сартр разве писатель - с его-то апологией диктатуры!.. А Фейхтвангер содействовал сталинской пропаганде!.. И бедный Шостакович никакой не композитор, ибо ставил свои подписи под разгромными манифестами власти... А целая куча «деятелей советской культуры», прославлявшая раскулачивание, лагеря и жуткое людоедство!
А вот что у Лики, жующей сыр, далее относительно Хайдеггера: «... он тем самым дискредитировал философию. А его жена была антисемиткой...» Ах, ну если так, тогда конечно! Какая тут может быть философия... Интересно, однако, послушать, КАК такие фразы звучат из набитого рта набитой ... . Тем более, если сыр вкусный и жуёшь его с удовольствием. Смакуешь, да ещё выносишь пикантные вердикты всяким этим... Хай... ням!.. деггерам, ням-ням! Да и жена его, ням-ням, ещё та!..
Особенно, надо полагать, ЖЕНА дискредитировала его философию. Знать надо было, на ком женишься! А коли не знал - какой же ты философ!.. Правда, следом выплывает «хайдеггеровская возлюбленная Арендт». А она еврейка. Так что, может быть, всё-таки простим? Вернём ему звание философа?.. Щас, только сыр дожуём, и вернём. А может, ням-ням, не вернём...
Лика усердно размышляет дальше: «Современный философ не должен отсиживаться в хижине и наблюдать со стороны, как людей посылают в печки вместо дров (разве мог он это наблюдать?! - Эд.Б.). Он должен вторгаться в жизнь не только идеями, но и поступками...»
Вот, читатель, каким должен быть современный философ! Образцовым борцом и бойцом за светлые идеалы и благо людей всей земли, надёжным и чутким товарищем, самоотверженно и беззаветно преданным нашему общему делу борьбы за справедливость, за мир во всём мире и дружбу народов!.. Это должно стать девизом и лозунгом каждого воина философского фронта!
С идеалов Лика как-то быстро и незаметно переходит на вопросы личной жизни: «В конце концов, она встретила мужчину - какое большое и редкое счастье, - который её не подавлял, а стал равноценным спутником. Какое большое и редкое счастье». Автор приближается к черте, за которой может произойти слияние с героиней.
Учитель-«кентавр» Джона Апдайка с сожалением думает об одной своей ученице: «А тебе лучше бы замуж!»... Хм, что это вдруг нам припомнилось - ни к селу ни к городу...
Давайте всё же абстрагируем героиню от её автора. Не надо полагать, будто мы имеем дело с авторским альтер эго или ипостасью. Правда, героиня близка и симпатична автору, стало быть, в определённой мере «аутентична»... Впрочем, что нам до этого.
...Владик, хозяин квартиры с дивными сырами, пригласил Лику на прогулку. Он многое знает по истории и архитектуре города и рассказывает об этом Лике, которая, однако, интересуется чем-то другим, органически присущим её высокоморальному мировоззрению: «Как в каждом порядочном немецком городе, и в этом было когда-то гетто». Видите! Молодец она, эта Лика! Ни за что не изменит своим идейным принципам. Обязательно подметит то, что неустанно обязан подмечать каждый настоящий человек... Да.
Если бы «Лика» выразилась, к примеру, так: «Как и во многих немецких городах, и в этом было когда-то гетто», то мы кивнули бы в знак разделяемой печали по поводу данного прискорбного обстоятельства... Так ведь Лика не то, что мы с вами - она очень идейная и правильная! Поэтому и преподносит сие сведение издевательски, и мы чувствуем остроту её жала... извините, остроту проблемы: «Как в каждом ПОРЯДОЧНОМ немецком городе...» Ну конечно, ведь наличие гетто - неотъемлемый, этнографически и ментально обусловленный признак любого немецкого города.
Натыкаясь в бессчётный раз на нечто подобное, хочется спросить: послушайте, вам не надоело?! Ведь это тот самый «мэйн стрим», о котором упоминается в повести, причём героиня с этим предписанным обществу «течением» вроде бы не согласна... Но ведёт она себя как ярая активистка этого самого «мэйн стрим»! Автор делает вид, будто её героиня маргиналка, тогда как на самом деле она ничуть не отличается от конформистской «мэйнстримской» своры, всегда готовой горячо одобрять спущенные сверху правила игры и подвывать сильным мира сего. Неужто вы гордитесь собой, повторяя замусоленные от многомиллионного тиражирования уничижительные шаблоны по адресу тех, кто уже шестьдесят с лишним лет абсолютно беззащитен и безмолвен?! Неужели так приятно бить безропотного и не сопротивляющегося, при этом считать себя справедливым и правым, да ещё верить, что ты на стороне ХОРОШИХ?!
Словно этого мало, вычитываем далее: «В прошлой жизни я, должно быть, была еврейкой - так кажется мне порой, - сказала Лика своему спутнику, перебивая его историческую тираду, - меня сожгли в газовой печке, но я снова воплотилась и снова здесь, - она не выдержала и захохотала».
Хочется надеяться, что «Лике» когда-нибудь станет стыдно за эту кошмарно пошлую выходку. Ибо, если ей станет стыдно, это будет признаком наступающего просветления, помудрения и, скажем так, осовествления. Героиня здесь «настежь» распахивает «одежды», обнажая свою неприглядную суть - и дело не только в заведомой пошлости её излияний, но и в самом что ни на есть отвратительном проявлении пресловутого «мэйн стрим», какое только можно себе представить. Заметьте, она вроде бы «непритязательно» фантазирует насчёт своей «прошлой жизни», и даже хохочет (усугубляя тем самым отвращение читателя), но выбирает (как и прежде!) из всех возможных ролей самую удобную, самую выгодную, а именно - жертвенную, долженствующую вызвать неизбежное сочувствие у читателя, и не только сочувствие, а некую даже пиететскую обходительность в отношении этой «святой» Лики. Чтобы меня лучше поняли, поясню: персонаж действительно порядочный, тем более очевидно близкий автору, никогда не унизился бы до столь одиозно-претенциозного причисления самого себя к «лику святых», как это невозмутимо делает Лика «святая»!
Если уж вообще пускаться в подобные ретро-реинкарнации, то скорее следует вложить в уста своего героя такую, например, реплику: «В прошлой жизни я, должно быть, служил в концлагере (нацистском, чекистском и т.д.) и содействовал умерщвлению многих людей... Воплотившись в нынешней моей жизни, чувствую, что меня что-то томит, гнетёт...» Герой, способный на ТАКУЮ «прошлую жизнь», как раз и вызывает уважение за своё мужество и за боль СВОЕЙ совести из-за ЧУЖИХ преступлений. Но никакого уважения не вызывает, извините, вздорная и вредная бабенция, кокетливо наряжающаяся в очень, казалось бы, достойную «прошлую жизнь»...
Полагаю, автор меня всё-таки поймёт и не станет реагировать по типу: «А ты кто такой!» Если же станет, это её дело.
Вообще, вся сцена прогулки и беседы Лики с Владиком (кстати, зачем здесь это уменьшительное «Владик»?) не выдерживает никакой критики, выявляет свою, так сказать, несостоятельность, ибо Владик - вроде бы неглупый человек - почему-то «очень внимательно» выслушивает пошлый вздор Лики и «в лице его» напрочь отсутствует «хотя бы намёк на скепсис и удивление». Хотя не приходится сомневаться, что, будь Владик действительно неглупым и разборчивым, он жутко бы морщился и тоскливо озирался от этих откровений своей новой знакомой, и сбежал бы от неё без оглядки максимум через десять минут, оставив ей в этот ненастный день, так и быть, свой «огромный чёрный зонт».
Но не нам решать за Владика. У него своя голова. Поэтому он, разинув рот, жадно внимает ликиным постулатам: «Я верю, что души убитых людей, - не умерших естественной смертью, но убиенных (к чему эта тавтология! Ведь ясно сказала - «убитых», так надо ещё прибавить нечто более звучное. - Эд.Б.), - они зависают недалеко от земли и не могут ни отойти назад на родину, ни снова воплотиться на земле, - все законы нарушены вмешательством человека. И потому они мучаются, и мучают других, и пытаются иногда овладеть чужим телом...»
Брр! Чтобы не сказать «словесный понос», скажем деликатнее: очень уж безвкусная стряпня, откровенно графоманская, да ещё с тошнотворной эзотерической приправой (провозвестие «апогея» повести, как выяснится дальше). Зачем автор... то бишь героиня унижается до подобных вычурных глупостей? Ну, как это «зачем»? Она по-другому и не может! Она и есть такая. Забавно, что предположительно умный Владик по-прежнему благосклонно воспринимает всю эту муру. Кстати, только что Лика вещала о своей прошлой убиенной жизни и о новом своём воплощении, и тут же следом «верит» о ЗАВИСАЮЩИХ душах убитых, которые НЕ МОГУТ «снова воплотиться на земле»! И не могут «отойти назад на родину» - это ещё что?! На какую родину? В рай, что ли? И какие именно «законы» в данном нелепом случае «нарушены вмешательством человека»?
Далее: «Лика снова посмотрела в глаза собеседнику (хотя беседует в основном она. - Эд.Б.). На самом деле она не шутила, а так и думала». Ха-ха! Вот здесь сущая правда! Она действительно не шутит (это было бы некоторой реабилитацией), а так и думает, если только можно назвать думаньем сию бредятину.
Наталкиваемся на очередной ликин перл: «Просто, там, где были массовые убийства, нельзя жить, это опасно...» Имеется в виду Германия, и на ней делается основной акцент, а дальше Лика совсем как-то мимоходом, нехотя упоминает «Россию с лагерями или Америку, в которой белые истребили почти всех индейцев»... Ну, тогда НИГДЕ нельзя жить, а тем более в России и Китае, где происходили неизмеримо более масштабные убийства, или в Камбодже, где была уничтожена почти половина населения, или в Южной и Центральной Америке, где испанцам удалось ликвидировать полностью целые народы, или в Африке, где вообще творится перманентная резня...
Между прочим, «массовые убийства» в Германии можно истолковать двояко, ибо убивали не только немцы, но и немцев крупномасштабно убивали в Германии, подвергая её ужасающим затяжным бомбардировкам, причём главный удар наносился по жилым кварталам. Погибли многие сотни тысяч людей... И всякие доблестные «освободители» тоже очень постарались, насилуя и убивая... Но Лика, вероятно, не согласна с тем, что это были массовые убийства, потому что в этом случае убивали немцев, о чём не стоит ни сожалеть, ни даже упоминать, не правда ли? Она и не упоминает. Сожалеть и упоминать, по мнению высоконравственной Лики, следует лишь о тех жертвах, которые действительно, согласно правильной морали, заслуживают скорби и светлой памяти...
И ещё не упоминает достойнейшая Лика о том, что невозможен такой расклад, как «преступники - жертвы», от рождения, по этническому признаку. Так же как умалчивает о том, что среди тех, кого она заведомо и поголовно относит к жертвам, было много преступников. Не столь важно, свастика у них на рукаве или красная звезда на фуражке. В сапогах и при кобуре - и те, и другие.
Многократно спотыкаясь по ходу повести обо все эти идейные манифесты Лики, приходишь к выводу о стремлении автора заслужить (или выслужить) хорошую отметку по определённому предмету. В определённой среде. Получить от кого-то поощрение и похвалу за рвение. Напрасно стараетесь. Непорядочность, даже если и приносит временные дивиденды, всё равно когда-то будет названа непорядочностью, и, что ещё неприятнее, будет видна всем, да-да, ВСЕМ! Во всей «красе».
А как там наш Владик? Ах, он всё ещё старается не пропустить ни слова своей уникальной спутницы. Между прочим, «он был согласен с ней насчёт зависших душ»... Быть может, автор насмехается? над читателем? над собой?.. Погодите, этим отнюдь не исчерпывается кладезь идейных сокровищ Лики: «Нужно иметь сострадание к людям. Трудно быть духовно благополучным, живя в таких местах». До чего верно. Прекрасные гуманистические тезисы... Нам остаётся лишь взять их на вооружение.
Когда Лика сетует на «немецкую лаящую речь», Владик «просто так, для смеха» изображает немецкий говор, «как это было в русских фильмах о войне и фашистах». И что же Лика? Она «зажала уши, остановилась и зажмурила глаза, и ей стало страшно.
- Закрой рот, пожалуйста! - закричала она, - закрой сейчас же рот!»
Видите, какое страшное впечатление производит на чувствительную ранимую Лику эта ужасная фашистская речь! До чего тонкая, понимаешь, наду... э-э... натура. К таким, конечно, надо очень бережно относиться. Лелеять и выпестовывать надо таких образцовых, эталонных гуманисток.
...Лика вспоминает, что в упомянутых фильмах фашисты были «остолопами и висельниками». Висельниками? Может быть, вешателями? Ну, ладно. Дальше: «... война крепко сидит в нас - ещё в нашем поколении сидит, а в них - нет... Здесь они как-то быстро всё зачистили...»
Она уверена в этом. Кстати, «зачистили» можно опять же понять двояко: «зачистили» следы своих преступлений (на что, конечно, и намекает «благородная» Лика, игнорируя повсеместные памятники, мемориалы и музеи) или же «зачистили» следы тотальных разрушений, коим подверглась эта страна. Но вот только НЕ «быстро», как полагают те, кому не доводилось принимать в этом участие или хотя бы задуматься над самим процессом... Это был тяжкий многолетний труд, требующий колоссального напряжения сил, воли, интеллекта. Так, как сумел возродиться этот народ и как он сумел воссоздать свою страну - беспримерный подвиг. Да-да, подвиг, «Лика»! Аналогов ему нет. И плодами этого подвига пользуемся все мы, находящиеся как в этой стране, так и далеко за её пределами, куда устремляются и достижения, и щедрость этой страны... За невольный пафос прошу извинить. Во всяком случае, он не напыщенный.
...«Но, знаешь, некоторые говорят очень мягко, очень мягко по-немецки... Но только некоторые».
Но только некоторые! Опять безапелляционность, на сей раз вылившаяся в некий лингво-артикулярно-фонетический вердикт. Владик, хоть и лоялен к Лике, всё же подмечает стереотипность её суждений, но Лика, разумеется, наиубедительнейшим образом опровергает это его «заблуждение». Вообще, надо признать: Владик едва ли умён, если на него произвели столь сильное впечатление пустые и злые слова Лики о Хайдеггере, и если учесть, что он именно из-за этого очаровался безликой Ликой и стал её приглашать...
Их следующие встречи лучше. Лучше, как вы понимаете, в контексте текста, а не в смысле их взаимоотношений. Лика на какое-то время прекратила оглушать Владика и, в особенности, читателя своим высокоморальным экстремизмом, в её речах появляется даже нечто дельное - моментами, правда, живо напоминающее выдержки из каких-то учебников и философских трудов. По этой причине их беседы иногда принимают откровенно книжный характер. Досадно, что в конце очередного их свидания возобновляется оскоминная интонация пошлости: «... его представление о ней, как о достаточно образованной и тонкопонимающей женщине, молодой и не лишённой шарма, - это представление вдруг пошатнулось...» Брр! Что пошатнулось, это можно понять, но как оно вообще могло у него возникнуть?! Загадка. Тем более что «шататься» сие представление стало почему-то тогда, когда в ликиных выступлениях забрезжило нечто иное, более сносное, нежели прежде.
Весьма неплох эпизод, когда Лика и Владик приезжают в аббатство, точнее - сцена в церкви, затем их возвращение в город и расставание. Но во время их нахождения в церкви происходит и такой диалог: « - А кому ты поставила свечку? - спросил он несколько минут спустя.
- Одному русскому поэту, - ответила Лика, - она умерла в начале месяца. Я думаю, ей теперь лучше - там... Поэты, они по жизни мученики, поэтому рано и уходят. Сил не хватает для долгой жизни.»
Диалог происходит в конце сентября, и сразу ясно, кого подразумевает Лика. И год, конечно, 2006-й. Тут надо бы кое-что уточнить. Поэты часто уходят из жизни молодыми, действительно. От тяжёлых условий и «горения». Но в данном случае причина, увы, гораздо банальнее. Не было у той, кого имеет в виду Лика, ни трудных условий существования, ни «жизненного мученичества». Она была вполне обеспеченной женщиной, но курила, извините, как бешеная, и погубила свои лёгкие. Вот вам «приземлённая» прозаическая правда, столь разительно расходящаяся с возвышенными поэтическими мифами. «Горения» в её жизни было много - в виде зажжённых и дымящихся сигарет. Неприятно, кроме того, что она всю жизнь травила (обкуривала) других людей, ибо, как она сама невозмутимо заявляет в одном своём опусе, курит везде, где только нет грудных младенцев. Поэтому хочется больше думать о жертвах её беспардонности... Представляю себе скривленные физиономии «возвышенных» демагогов! Покусился на их непорочную «идолессу»!.. Вообще, она была энергичная, эгоцентричная и властолюбивая дама. Будучи заместителем редактора одного литературного журнала, она беззастенчиво и публично приписывала себе абсолютно главную, решающую роль, отодвигая всех остальных, в том числе собственно редактора - толкового и скромного труженика.
...Лика долго размышляет о типах мышления, сравнивая себя с Владиком, и приходит к выводу о схематичности его мышления, в противовес её мышлению - интуитивному, ассоциативному, «картинному», «генераторно-идейному», «озарительному»... И вообще, изумительное у неё мышление! Забавно, что как раз в этой своей классификации она следует традиционной схеме, а под конец и вовсе сводит всё к избитому штампу: «А они самозабвенно препарируют, превращая тем самым мир в мертвечину, лишая его и цвета, и запаха, и самой жизни». Сентенция сия, в разных вариациях, звучит уже не первый век. Буквально то же самое довелось мне как-то прочесть в «Фаусте» некоего Гёте.
...Она влюблена в профессора, с которым долго обсуждает вроде бы курсовую работу, на самом деле - нечто иное. Глава эта, в общем, неплохая, хотя и очень уж женская (ну-ну, не визжите!), и другой она, естественно, быть не может. Описание чувств, ситуаций, поведения - всё пропущено через «фемальную» призму. Почему бы и нет? Не мешает знать некоторые особенности «другой половины». Кроме других её особенностей...
В начале главы автор сообщает нам по поводу Лики, что английский язык (при сопоставлении с немецким) «был ей роднее». Это озадачивает. Она в Германии, учится в немецком, разумеется, университете, прибыла из России (или СССР), у неё имеются русские и, вероятно, немецкие корни. Почему же английский ей роднее? Потому, что она лучше им владеет? Но тогда и сообщить об этом надо было соответственно. «Роднее» тут ни при чём.
Кое-где автор невнимателен. Например, Лика «молча сидела перед ним с опущенной головой (курсив мой. - Эд.Б.), как наказанный ребёнок. Он наблюдал за нею.
- Вы правы, - вздохнув, проговорила она.
Хотя взгляд её был упрямым, и она продолжала смотреть ему в глаза (курсив мой. - Эд.Б.), он нисколько не смутился...»
После ухода Лики от профессора следует действительно хороший фрагмент - при описании душевных смятений героини, её потерянности, её колебаний. Снежный и слёзный эпизод во дворе университета трогателен, художественно убедителен, есть ярко нюансированные детали.
Хорошо написана и сцена, когда Лика приходит домой, кормит кота, выбрасывает курсовую работу в мусорное ведро, постепенно заболевает... Но и тут, к сожалению, не обошлось без ляпсуса: «Когда не знала, что выбрать, брала уже много раз читанное, посмаковать любимые ею места. Это могла быть сцена с господином Блюмом, аппетитно жарившим кусок печени...»
Увы, увы, Лика ошибается, несмотря на много раз читанное и «посмакованное» ею ЛЮБИМОЕ место. Господин Блюм жарил вовсе не печень, а почку. Н-да. И пережарил её, увлёкшись просвещением своей супруги... Ну, подумаешь, спутала печень с почкой! Не страшно... Но дело ведь не в почке, а в литературе! Тем более когда речь идёт о любимых, понимаешь, местах, многократно перечитанных. Уж можно было и запомнить. (При первой публикации данной рецензии /«Мосты», № 23/ и я допустил оплошность, написав «баранью почку», хотя она была свиная. Sorry!)
...Одумавшись, Лика вытаскивает курсовую работу из мусорного ведра, тут в дверь звонят, и, когда она идёт к двери открывать, держа курсовую в руках, из неё выпадает - незаметно для героини - листок, исписанный мелким почерком профессора... Конечно, такие киношные приёмы создают определённую сюжетную «завязку», но я лично отношусь к ним с недоверием ввиду их затёртости.
Последующий фрагмент - действие в университете - вполне хорош, даже держит читателя в напряжении, созвучном нагнетанию рецидива болезни Лики во время лекции, когда вся обстановка и люди становятся для неё диковинными.
Правда, в этом эпизоде - и вообще в повести - содержится ряд тавтологий, о которых придётся упомянуть: «оглянуться назад»; «... она опоздала, и лист посещений уже ушёл в глубь зала, и она не успела отметиться» (понятно, что не успела, коли лист ушёл); «В фойе воздух был свежее, и легче дышалось» (обычно дышится легче, если воздух свежее); «За что бы она ни бралась, что бы она ни делала...»; «...никаких взаимных обвинений, никаких упрёков...»
Попадаются и шероховатости иного рода: «... начал собираться. У него начинался семинар...» (здесь можно было, дабы избежать «тесных» повторений, хотя бы так: «... стал собираться. У него начинался семинар...»); «Мне не хватило двух оценок...» (следовало, конечно же: «Мне не хватило двух баллов...»); «Это были надписи последних феминисток на стенах университетского туалета.» (Последних вообще или последних в смысле недавних, посетивших туалет последними?); дважды фигурирует «чай с ромашкой», вызывающий невольную улыбку - всё-таки ромашковый чай, а не чай с ромашкой!
Затем опять, увы, возобновляется лейтмотив «немецкой» ксенофобии. Ох, уж эти немцы!.. Итак, Лика встречает в столовой Мириам, турчанку, которая поведала ей, по воле автора, следующее: «Помнишь семинар у Кайзера? - он не поставил мне отметку, написал на моей курсовой, чтобы я отправилась прежде на курсы и выучила язык, а лучше, - он написал, - уехать мне обратно в Турцию, - он считает, там мой язык, моя культура и моя религия.»
Можете ли вы себе представить, чтобы в нашу эпоху германский профессор университета позволил бы себе такое? И дело даже не в «представлении», а в невозможности подобной ситуации! Ибо за такую надпись на курсовой работе студентки-турчанки его буквально разнесли бы в пух и прах - как разъярённые студенты, так и возмущённые коллеги-преподаватели. Его немедля изгнали бы из университета, а то и подали бы на него в суд. Да будь он самым отъявленным ксенофобом и даже членом неонацистской партии, никогда не посмел бы он поставить подобную резолюцию на курсовой работе иностранной студентки!
Здесь автор вновь увлёкся своей неприязнью к немецкому обществу и допустил, мягко говоря, перегиб. Но вовсе не этот профессор выставлен в неприглядном виде, а... автор! Это называется саморазоблачением. Добрый вам совет: не позволяйте вашей неприязни выливаться в злобные наветы, ибо это возымеет обратный желаемому эффект - вас просто перестанут уважать, и поделом.
Героине очень хочется ещё раз ущипнуть этих гадких коренных жителей: ей якобы намекали, что «...не должно быть претензий у иностранцев». А профессора Кайзера она добивает таким приговором: «С ним теперь всё понятно». С тобой тоже, Лика!
...«Какая научная карьера, когда временами есть нечего?» - негодует Лика. Немножко слишком неубедительно. Заставить читателя поверить в то, что ей в Германии наших дней нечего есть - задача архитрудная. Хотя бы потому, что в этой стране самое высокое социальное обеспечение. Голодать здесь возможно лишь по желанию, при наличии «кафкианских» комплексов. Впрочем, если «Несколько дней прошло с тех пор, как она последний раз выходила из квартиры», то можно предположить, что съестные припасы кончились. Но кота ведь она кормит! Причём тем, чем положено - мясными консервами. А сама? «Теперь она могла ночами лежать и днями, и думать, не открывая глаз. Но на самом деле как будто и не думалось, - да и о чём: будущее представлялось какой-то чёрной дырой - яма, - и больше ничего. Прыгнуть, что ли, в неё?»
Её «драма» довольно банальна, но показательна. Это из самого начала повести. Её душевное состояние и последующие её «мытарства», уже рассмотренные нами, призваны вселить в нас уверенность в том, что она «не от мира сего» - натура очень тонкая, поэтичная, философская и т.п. Ну, хорошо, хорошо, мы готовы согласиться, то бишь принять на веру, но ты, тонкая натура, всё-таки сходила бы в магазин, купила бы себе чё-нибудь пожевать, ась? А то, знаешь, голодать долго неинтересно - от этого и твои глубокие мысли путаются. А ежели денег нет, сходи в «социальамт» - дадут, не сомневайся! Здесь и бичи на государственном довольствии, а что уж говорить о таких тонких натурах как ты!
Она, эта Лика, полагает, что если бросила университет и иногда моет где-то посуду, то «знает жизнь» и вправе выносить мрачные вердикты окружающему миру. Шершавые у неё, видите ли, ладони. Но, быть может, лучше знает жизнь всё-таки тот, кого, например, изводили, истязали с детства, мучили, устраивали на него форменные облавы; тот, кого терроризировали учителя, хамы, хулиганы, менты, активисты и чекисты; тот, кого избивали в армии до полусмерти, повредили ему разные органы, в том числе половой, следствием чего - трудности в «сближениях»... Это опять же к примеру.
У неё, у этой Лики, кругом долги (как она в них влезла, не наше собачье дело! В подробности нас не посвящают), и она со дня на день ожидает прихода «серых людей», которые заберут её жалкие пожитки в счёт непогашенных долгов. Право, слеза прошибает. До чего же суровая и жестокая эта немецкая действительность. Сплошной мрак. Но, заметьте, хотя у неё страшные долги и беспросветное существование, она высокомерно даёт чаевые богатому владельцу Интернет-кафе! «Сдачи не надо»... Смотри, какая!
Как же прикажете вас понимать, барышня?! Наверное, так:
„У советских собственная гордость. На буржуев смотрим свысока...“
Позже выясняется, что Лика не стала долго изнурять себя голоданием и пошла-таки за пособием (мы об этом догадывались), но на её восприятии мрака немецкой действительности это никак не отразилось. Она продолжает невозмутимо ненавидеть тех, от кого принимает дары... Впрочем, Лику ведь замучили немецкие чиновники. О какой тогда признательности толковать? К тому же, она явно из тех постсоветских страдальцев, на ком жутко отразился развал империи (подтверждается дальше).
В беседе с подружкой в кафе делается вывод, что в Германии «всё шиворот на выворот». Этой стране, оказывается, «гораздо удобнее» платить людям пособие, чем создавать рабочие места или позволять им учиться! Вот... А что касается разных благ, так это... м-м... как-то само собой образуется... Остаётся только поражаться, как сей народ ухитряется быть вторым в мире по изобретениям и научным открытиям и первым в мире по экспорту своей продукции (в том числе технологий). Но тебя, Лика, пусть это не смущает. Кушай мороженое в кафе, запивай апельсиновым соком и поноси опостылевшую Неметчину.
Вообще-то автор ненароком показывает избалованность своих персонажей. При более форсированных «обертонах» можно было бы даже заподозрить, что здесь сокрыта ирония... Если бы! «Педалировать» эти «звуки» приходится критику. Сомневаясь при том, слышны ли они автору.
Официант приносит им заказанные лакомства, смакуя которые, Лика рассуждает о том, что «жалость действительно развращает людей»... Идейная гуманистка не замечает, что противоречит себе, «вылавливая клубнику» десертной ложкой. Потом она жалуется, что формально «мы все имеем свободу передвижения, но фактически - нет. Пока не найду работу»... Словно те, у кого нет работы, не могут в Германии свободно передвигаться! По-моему, они вольны это делать чаще, нежели работающие. А сменить место жительства - вовсе не проблема.
Привычное нагромождение ликиных дум: «И её желание уйти в монастырь осталось с ней, как сам монастырь (? - Эд.Б.), потому что монастырь - это не высокие забор и ворота, а оборонительное состояние души». Ну, теперь мы знаем!
Лика о Владике: «...если это касается других людей, то он их всех жалеет: одни пострадали от нацистов, другие пострадали от развала Союза, третьи - от немецких чиновников, а кто-то - от всего сразу.»
Хотелось бы знать, где мог Владик встречать пострадавших от нацистов?.. А что касается людей, чувствующих себя пострадавшими от развала Союза, то едва ли они могут вызвать у интеллигента и просто порядочного человека сострадание, ибо нет среди них таких, кто был бы этого достоин... Третья категория, как и первая, опять-таки жертвы немцев, на сей раз - чиновников (и как это немцы всё успевают!)... Лика, додумывая за Владика, не отводит никакого места в этой более чем предвзятой классификации людям, пострадавшим от других, ещё худших, зол: от коммунистов, чекистов или, например, от русских чиновников... О, нет! Это Лике неинтересно. Она слепа на один глаз, глуха на одно ухо, любит игру в одни ворота.
«Есть художники, смотришь на их картины и кажется, что они тебя с картины грязью поливают. Не картина, а какое-то недоразумение... А рядом критики стоят, тоже облитые грязью, но очень, очень довольны...» Ну уж нет! Я, как критик, очень, очень недоволен обильной грязью рассматриваемой нами «картины» немецких «ужасов». Не картина, а какое-то недоразумение.
Персонажи в очередной раз впадают в пошлость:
«...Владик сказал как-то, ему не нужны деньги...
А мне нужны, - возразила тогда Лика, - хотя бы для того, чтоб помогать другим людям. Есть много нуждающихся на свете»... Трогательно, не правда ли? До чего славная и добрая эта Лика.
«Лика решила промолчать: она и так на удивление много говорила в этот раз...» Наверное, автор уверен в забывчивости читателя, «на удивление» которого как раз то, что Лика решила промолчать.
Тривиальность настойчиво заявляет о себе и дальше: «Ей подумалось: как много людей без научных степеней, и они не печалятся об этом. Они устроили свою жизнь, и вполне счастливы. Да, и ведь образованность не есть этический критерий...» Право, как верно, как точно. Летом бывает жарко. Зимой порой очень холодно. Волга впадает в Каспийское море. Хорошие люди лучше плохих.
«...только в детстве всё было настоящее: и рождество и Дед Мороз...» Ощущения детства - примем, но какое могло быть рождество в СОВЕТСКОМ детстве?!
Попадается хороший штрих: «Кот тоже вышел в прихожую встретить гостя, распушил свой и без того пушистый хвост». Вот ещё удачный момент: Владик рисуется перед Ликой упоминанием своих «выдающихся знакомых. Она подозревала, что эти знакомые его своим знакомым не считают».
Что хорошо, то - хорошо. Но затем Лика неизбежно становится самой собой: «Если мужчина хочет с тобой переспать, - это ещё не значит, что ты ему нравишься и что он воспринимает тебя как женщину...» Брр! Правда, подружка на это резонно возражает: как же ещё её можно воспринимать, если она женщина и больше никто. Это мы, так и быть, отнесём к заслуге автора.
«Люди привыкают ко всему» - продолжает одаривать нас перлами глубокомыслия Лика, и даже назидательно повторяет эту оригинальную сентенцию. «Мороженое было съедено» - вероятно, единственное во всей сценке, в чём был какой-то вкус.
...Лика удовлетворённо констатирует, что её наблюдения подтверждаются некой книжкой, делящей человечество на четыре типа невротиков... Хотя не так давно она брезгливо сетовала на чью-то страсть к классификациям и схематизациям. Правда, на сей раз она ставит диагноз самой себе - «Отчуждение и побег из общества». Она стремится «как можно меньше зависеть от общества, его государственных институтов, видя в них угрозу для своего психического здоровья»... Но за пособием всё-таки пошла! Это пособие выдаёт ей то самое общество, и едва ли можно сказать, что тем самым оно угрожает ликиному здоровью. Напротив, оно предоставляет Лике возможность уединяться, дабы удобнее было отдаваться думам о плохом и вредном обществе. «Она искала в жизни нишу». Что ж, пожалуй, она её нашла. Как в рассказе Азиза Несина: нищего, выдающего себя за пророка, приветили во дворце султана и стали его усиленно кормить. Ну, ты всё ещё пророк? - спрашивают его. Разумеется! - отвечает откормленный нищий. И что тебе говорит Аллах? - задают ему вопрос. «Аллах говорит: ты нашёл своё место. Не вздумай его оставить!»
Вдруг мы замечаем интересную «выкладку»: «Та воспринимала одиночество как понятие, но не как состояние, потому что оно было ей чуждо»... и тут же вспоминаем Николая Бокова! Впрочем, бывают совпадения. Мысли перекликаются, ибо «витают в воздухе». Иногда они, правда, заимствуются.
«Самодостаточные люди... мало нуждались в других, их внутренняя жизнь протекала слишком интенсивно». Очень хорошо! Но... опять эти надоедливые ассоциации. Так ведь Лика не лыком шита! Она мыслит почище того парижского отшельника.
...За всё время их знакомства Владик (наконец-то!) резюмирует: «С тобой очень тяжело». Истинная правда! Даже мне, критику... Но, раз уж взялся за гуж...
Небезынтересно, какой видит или ощущает себя Лика: «Рядом с ней сидело такое же полувоздушное существо...» Такое же!
Недолговременная работа Лики в заведениях «общественного питания» описана хорошо, правдиво, здесь возникает подлинное уважение и сочувствие к людям нелёгкого труда. Что ж, кто-то должен этим заниматься - повсюду в мире. Вряд ли уместно в данной связи негодовать по поводу несправедливого мироустройства.
Лика ни с кем не «стыкуется», не «совмещается», и это можно назвать канвой повести. Возможно, сюжетная идея и неплоха. Но мы, как явствует из характера детального разбора данного произведения, «цепляемся» к другому, а именно к тому, чем нас «облили».
Ещё одна «задумка» повести: показать контраст «высокообразованной и тонкочувствующей» Лики с её серым окружением, особенно на работе, где Лика - в роли «подсобного персонала», на самом непривлекательном и грязном участке работы.
Порой кажется, что нам намекают, будто героиня - фригидна. Но это впечатление постепенно рассеивается. И на этом не стоит задерживаться.
Погодите! Мы просто не можем пройти мимо таких вот ликиных рассуждений: «Один говорит: я слишком стар для неё. Другой думает: я слишком для неё беден. Третий: я недостаточно симпатичен, а другой, может быть: что я буду с ней делать, она такая уверенная в себе, верно, она не одна. - А женщина ждёт, ждёт, ждёт и глотает невидимые никому слёзы, уверенная, симпатичная, интеллигентная. И одинокая»... No comment!
«...она отправилась в столовую, надеясь отработать долги, не зная ещё, что продолжает отдавать свои жизненные силы другим, почти ничего не получая взамен». Ух! Героиня, однако, СЛИШКОМ ЧРЕЗМЕРНО переоценивает отдачу себя на благо других, кои, по её мнению, почти ничего не дают ей. Это весьма показательная черта ликиного «автопортрета». И вся-то она на службе людям, из сил выбивается, бедная, а люди и спасибо не скажут!.. Лике невдомёк, что сотни миллионов людей вкалывают не в пример ей. При этом не исходят злой обидой на мир и не рассуждают о том, что отдают свои жизненные силы другим, ничего не получая взамен.
Вот, собственно, главная «идея» повести, «подогретая», как мы увидим далее, несносной эзотерической кульминацией.
«...после всех напастей, катастроф и несчастий выбиралась на белый свет еле живая Надежда». Сильно сказано! Можно подумать, героиня пережила как минимум концлагерь - и не в «прошлой» жизни, а в этой!
«...есть люди, похожие на Лику, и приходящие в этот мир уже познавшими многое, и потому, чуть ли не в четырёхлетнем возрасте, смотрят на этот мир взрослым и мудрым взглядом, удивляясь человеческой глупости». Потрясающе! «Похожие на Лику»! Однако, скромняга! И можно только удивляться её... э-э... мудрости-премудрости. Она сравнивает себя с Бальзаком. Почему не сразу с Джойсом? Или даже с Блаватской? Или с самой Марининой?!
Между прочим, «мысли героев» Бальзака «сбываются» в ликиной жизни, да ещё «с неумолимой точностью». Неизвестно, могут ли мысли сбываться, но заимствоваться они могут.
Чудовищная квинтэссенция банальности содержится в следующем пассаже: «Лика никогда не хотела влачить жалкое существование, наблюдая за жизнью других. Она сама желала быть жизнью»...
Кто-то верно заметил: писатель, уверовавший в свои большие возможности, начинает строчить третьесортные опусы или того хуже, ибо уже не в состоянии трезво оценить написанное. «И не сразу заметила, как оказалась на обочине». Изношенный шаблон в думах Лики неожиданно становится иллюстрацией вышесказанного.
«Но временами находила на неё жуткая тоска, она замыкалась в себе, и заболевала». Это Лика размышляет о бальзаковской героине. Н-да. Бальзак в её передаче становится просто неотразим.
«Она решила жить без будущего, а только сегодняшним днём...» Автор словно нарочно «подставляется».
Лика о себе: «...письма, в которое она вложила столько мыслей». Столько мыслей!
«Владик только сказал, они должны учиться друг у друга» (...)
«Прежде всего, ей нужно было научиться терпению и научиться любить людей, какие они есть, не желая их изменить». Автор, замещая Лику, извергает трескучую болтовню. Это даже не банальность, а идеальное пустословие... Догадываюсь, какие эмоции вызываю у автора, но она когда-нибудь да поймёт, что я оказал ей неоценимую услугу - просто потому, что после этой рецензии она будет писать лучше. Надеюсь, и порядочнее. Не в «одни ворота».
«...она была для него слишком жёсткой, а ему нравились очень красивые женщины, очень умные...» Уже не хочется комментировать, но придётся: понятие «жёсткости» для Лики - из того же смыслового ряда, что и «красота», и «ум».
Лика всё чаще сравнивает себя с «оловянным солдатом». Ну, ещё бы! Она ведь поистине пример жизненной стойкости в экстремальнейших... да что там! в гибельных условиях!
О некоем Эдварде: «Мучительно было понимание того, что он не сможет дать счастья ни себе, ни женщине»... Что за завидное упорство в тошнотворной тривиальности!
Нельзя сказать, что в данной повести всё из рук вон... Мы уже не раз останавливались на заслуживающих позитивной оценки «местах». К удачным элементам повести можно отнести и такой сюжетный приём, как внезапное чередование сценок, не стыкующихся друг с другом во времени, как, например, неожиданный эпизод в квартире Владика - пикантный спектакль под душем и после душа... Выхваченные из водоворота бытия «импрессии»... Вместе с тем показательно, что в повести практически нет новых, свежих образов, метафор, нюансов. Хотя вот, пожалуй: небо в представлении Лики «тяжело дышало не грозой, а злостью». По крайней мере, не штамп.
«Лика часами просиживала в книжном магазине на третьем этаже и читала всё подряд. Было тепло и уютно сидеть на красных диванах... Когда о себе давал знать голод, она покидала красный диван... проходя мимо полок и намечая, что будет читать на следующий день»... Читатель, вспомним - это называется «влачить жалкое существование»! «Отдавать свои жизненные силы другим»! Воистину, жертвенное житие «оловянного солдата».
Выясняется особый дар Лики - необычное свойство её рук, приносящих радость и умиротворение всем живым существам - ребёнку ли, коту, а также растениям. Кроме того, «она держала руки над едой в тарелках, над водой в стаканах». Ах! Наша Лика, оказывается, ещё и экстрасенс! Ну, ваще! Экстраординарно одарённая эзотерическая натура. «Ей было достаточно положить руку на голову ребёнка, и он начинал успокаиваться...» Странно, она ж вроде ни с кем не контачит... Ну, не наше дело.
И вот наступает своеобразный апофеоз повести - Лика встречает некую Миру, тоже зацикленную на всякой сверхъестественной чепухе... Ну, тут просто пир единомыслия, экстаз единодушия! Делятся они друг с другом взахлёб. Придётся перечислить то, что волнует Лику и о чём она мечтает как можно больше узнать: «О голографической картине мира, о числах и символах, о работе с цветом и энергиями, о строении человека, о диагностике ауры и чакр, об астральных путешествиях и реинкарнации...»
Прости, читатель, за весь этот ужас, но это ещё не всё! Терпи! Лику также «интересуют возможности вибрационной медицины, кенизиологии, био- и космоэнергетики...» Ты хохочешь, читатель, а вот мне было не до смеха, пока я переписывал атрибуты этой кунсткамеры разума.
«- Остановимся на энергиях, - перебила Мира...» Ну, здесь и я не удержался... Представить только этих заседающих за столиком кафе корифейш всех наук!.. С их чакрами. Склонившихся «очень близко друг к другу, отчего они стали похожими на сообщников». Тайный союз меча и орала!
Не удивительно, что Лика «не нашла себя» в университете. Ей там действительно нечего делать.
Автор по-прежнему невнимателен: «...подошли к бару заплатить за кофе», хотя заказывался также апельсиновый сок. Пустяк.
Кстати, эта Мира «не реже одного раза в год» ездила в Индию «к своему учителю, в это время жила в ашраме, медитируя и проходя посвящения». В общем, в духе 70-х годов. И Лика с одержимостью готова реанимировать ту давно зачахшую (невзирая на чакры) моду левацко-пацифистского поколения Запада, одуревшего от избалованности и безделья.
Дальнейшее малоинтересно. Внушением и самовнушением можно вызвать что угодно. Мы даже не хотим «всё это» оспаривать. Просто это скучно. Эти сеансы Миры над Ликой. Эти камни с многозначными и многообещающими вкраплениями. Не увлекает такая литература.
«...в книгах написано не всё...» - философствует Мира, - «...а некоторые из нас имеют доступ ко всему». А вот это уже глупая самонадеянность. Впрочем, вполне ожидаемая от этой Миры, которая по части банальных сентенций едва ли уступит Лике... Далее дело идёт о наложении рук на больные места, дабы исцелить... Увенчивается эпизод прямо-таки торжественной галиматьёй: «...мы посылаем энергию пациенту в другой город или страну...»
И любому, даже наивному читателю сразу становится ясно, чего «всё это» стоит.
Сцена сеанса с «лечебными руками» вызывает у читателя догадку о том, что Лика непременно пожелает применить свой новоявленный дар к больному Владику, несмотря на окончательный разрыв с ним, ибо исключительное благородство Лики требует от неё переступить через условности и самоотверженно помочь несчастному. И вправду - вскоре она звонит Владику и предлагает встретиться (он, конечно, и не подозревает, ради чего!).
«Ты слышал что-нибудь о лечении энергиями?» - Лика вкрадчиво подготавливает свои сакральные откровения.
«Владик поморщился». И не он один, Лика! Ну, не все ж такие посвящённые в таинства...
«- И ты отказался?! - закричала она.»
Умора, честное слово! Здесь я смеюсь и над собой тоже - стоило разве тратить на «всё это» время и усилия!
Единственное, пожалуй, в чём Лика права, это когда она прямо заявила Владику: «ты всё гребёшь под себя и ничего не отдаёшь взамен». Справедливый упрёк, особенно если учесть, что Владик когда-то вынудил безденежную Лику поехать с ним в аббатство, обещая купить ей билет (правда, двусмысленно: «Мы купим тебе билет»), но в итоге за длинную дорогу (туда и обратно) расплачиваться пришлось самой Лике, что стоило ей недельной суммы на пропитание.
Владик, конечно, не подарок. Лика - тем более. В последней беседе с Владиком неотвратимо проявляется обычная ликина манера, на сей раз усугублённая позаимствованной у Миры ахинеей. И непонятно, как от этой ахинеи Владик мог оказаться на грани истерики.
Затем мы узнаём, что Лика больше «не хотела никого спасать. Она хотела быть счастливой». Ага! Залог счастья - отказ от помощи другим. Мораль ясна, читатель?
«Я бешусь от гнева! ... такой вот у меня характер». Призналась-таки! И не подозревает Лика, насколько она в этом права.
В конце повести Владик окончательно заболел. Спятил. Правда, драматическая ситуация, когда он лезет в кусты, что-то явно напоминает, поэтому назовём сие реминисценцией... Всё-таки надо отдать должное Владику - он долго держался. Другому - для того чтобы спятить - хватило бы одной-единственной встречи с Ликой. Пожалуй, лишь крепкий африканец может выдержать с ней. Он и появляется на финальных страницах. Их встреча сулит многообещающее продолжение...
В завершение Лика видит «космический» сон, вызывающий её ликование (не отсюда ли имя?). Пробудившись, она стремится поскорее записать его, пока чудесные картинки не выветрились. Но записывать из этого сновидения, в общем-то, нечего. Ничего нового в нём нет.
Санкт-Вендель, февраль 2009 г.
Нет комментариев. Ваш будет первым!
