Октябрь в городе вступил в свои серые, дождливые права. Листва, еще недавно яркая, облепила тротуары бурыми, мокрыми тряпками. Игорь научился жить по новым правилам. Телефон на незнакомые номера – безжалостно отклонять. Вибрация в каркасе – игнорировать, стискивая зубы. Голос Пети в трубке редакционного телефона… Он старательно замуровал это воспоминание в самый дальний угол сознания, завалив его грудой будничного мусора: статьями о тарифах ЖКХ, отчетами о субботниках, бессмысленными разговорами с Сергеем о футболе. Работа стала щитом. Рутина – оберегом. Он приходил в редакцию первым, уходил последним, заполняя каждую минуту делом или его видимостью. "Голос Пети - самовнушение", – твердил он себе. "Стресс. Переутомление. Последствия той... поездки".
Суббота выдалась особенно тоскливой. Мелкий, назойливый дождь моросил с утра, превращая дворы в хлюпающее месиво. Выспаться не удалось – приснились неясные тени, шелест в телефонной трубке. Игорь решил выйти, купить кофе, пройтись – развеять сонную одурь. Надел старую куртку, натянул капюшон.
Его микрорайон был типичным спальником – панельные коробки, детские площадки с покосившимися горками, скверик с полуоблезлыми скамейками. И вездесущие мусорные площадки – бетонные коробки с контейнерами, вечно переполненными, вечно источающими кисловато-сладкий запах гниения. Он проходил мимо одной такой площадки, стараясь не дышать носом, ускоряя шаг по скользкой плитке.
У контейнера возилась фигура. Закутанная в несколько слоев грязной, бесформенной одежды, с огромным полиэтиленовым мешком. Типичная бомжиха. Их тут было несколько, своих, местных, вечно копающихся в отбросах. Игорь не глядя свернул, чтобы обойти.
Фигура резко обернулась. Как-то слишком быстро, не по-старушечьи. Капюшон сполз.
Игорь замер. Ноги приросли к мокрой плитке. Кофе в бумажном стаканчеке выскользнул из ослабевшей руки, упал, оставив черную лужу на асфальте.
Лицо.
Землисто-серое, изрезанное глубокими морщинами, как высохшая глина. Губы бескровные, тонкие. Но глаза… Глаза. Черные, бездонные, горящие знакомым, леденящим фанатичным огнем. В них не было ни боли, ни смирения обитательницы помойки. В них было знание. Древнее, нечеловеческое, страшное.
Агафья.
Она стояла у мусорного контейнера, в лохмотьях, среди городского хлама, и смотрела на него. Не удивленно. Не просяще. Пристально. Как тогда в Глухово, перед тем как идти к Пелагее. Как будто ждала его здесь. Узнала сквозь капюшон и городскую спешку.
Игорь хотел крикнуть. Хотел убежать. Но тело не слушалось. Он мог только смотреть в эти черные глаза, выхваченные из прошлого и заброшенные сюда, в его спальный район, к мусорным бакам.
Агафья не шевельнулась. Не протянула руку. Ее губы, сухие и потрескавшиеся, едва заметно шевельнулись. И голос, тихий, хриплый, но удивительно четкий в шуме дождя и далекого трафика, прорезал воздух:
– Верни монету.
Не крик. Не шепот. Констатация. Приговор. Точный, как удар ножом.
Игорь дернулся. Инстинкт самосохранения, сильнее паралича, сильнее ужаса, сработал наконец. Он резко развернулся и побежал. Не оглядываясь. Спотыкаясь о мокрые плитки, шлепая по лужам. Капюшон слетел, дождь хлестал по лицу. Он бежал, задыхаясь, сердце колотилось как бешеное, вдавливая холодную монету в грудную кость. В ушах стоял ее голос, наложенный на шипение из телефонной трубки, на детский шепот Пети: "Верни монету. Верни монету. Верни..."
Он влетел в подъезд, захлопнул за собой тяжелую дверь, прислонился к холодному кафелю стены. Дышал, как загнанный зверь. За окном подъезда – серый двор, мокрые деревья, мусорные баки. Никакой фигуры. Только дождь.
«Мерещится», – лихорадочно застучала мысль. «Совпадение. Стресс. Галлюцинация на фоне переутомления. Просто похожая старуха. Просто бомжиха, что-то бормочущая. "Верни бутылку" или "дай денег". Ты не расслышал. Перепутал. Нафантазировал. Потому что мозг ищет подтверждения страху. Потому что Глухово – это прошлое. Закрытое. Оконченное».
Он поднялся в квартиру. Запер дверь на все замки. Включил все светильники. Поставил чайник, стараясь, чтобы руки не тряслись.
- Мерещится, – повторял он как мантру, глядя на струю воды из крана. - Просто старая, больная женщина. Съехавшая катушкой. Таких много.
Он сел на кухонный стул, обхватив голову руками. Но сквозь нагнетаемый рациональный шум пробивалось другое: ясность ее взгляда. Четкость слов. Узнавание. И главное – знание. Знание о монете. О которой не могла знать никакая городская бомжиха.
Он нащупал монету под мокрой футболкой. Она была обычной. Как будто только что выкопана из глуховской земли. Или получена из частной коллекции. Игорь сжал ее до боли, но ничего не ощутил.
Он убежал от мусорных баков. Но тень Агафьи, ее призрак или ее живое, проклятое присутствие, догнал его здесь, в его квартире. И слова "верни монету" висели в воздухе плотнее городского смога. Не галлюцинация. Не совпадение. Предупреждение. Возможно, последнее. Оттуда. От тех, кто уже вышел из могил и шагал по миру. Игорю больше некуда было бежать. Рационализм трещал по швам, открывая черную дыру страха, которая теперь зияла прямо посреди его уютной, залитой светом кухни. Глухово нашло его. И требовало назад то, что он унес – не только монету, но и свою душу.
Помочь сайту
Поздравления
