Конец октября выстуживал город до костей. Поздние сумерки окутали улицы сизым, промозглым саваном. Фонари, зажженные рано, бросали на мокрый асфальт дрожащие, вытянутые тени. Игорь шел с работы, усталость тяжелой ношей давила на плечи. Телефон в кармане молчал – он давно заглушил и звонки, и вибрацию, отрезав холодные уколы страха. Но тишина в наушниках была ненадежной. Страх гнездился глубже – под ребрами, рядом с монетой-медальоном. Он научился с ним жить, как с фоновой болью: подавлять, заглушать работой, скрипом шагов по плитке, гудением вечернего трафика.
Он свернул в свою подворотню – узкую щель между панельными громадами, ведущую во двор. Здесь всегда пахло сыростью, старым кирпичом и подвальной затхлостью. Свет единственного фонаря у подъезда слабо пробивался сюда, оставляя середину прохода в глубокой, вязкой тени. Игорь невольно ускорил шаг, инстинктивно стремясь к свету двора.
Тень отделилась от стены. Резко, бесшумно. Высокая, коренастая фигура в темной, промасленной телогрейке и шапке-ушанке, надвинутой на лоб. Она встала поперек узкого прохода, перекрывая выход.
– Постой, парень, – голос был хриплым, грубым, но в его тембре, в самой подаче звука, было что-то… знакомо-чужое. Как плохая запись из прошлого.
Игорь замер. Сердце екнуло, сжимаясь в ледяной ком. Он попытался обойти, но человек шагнул влево, снова преграждая путь. В тусклом свете, падавшем со двора, Игорь разглядел лицо. Обветренное, с грубыми чертами, щетиной в несколько дней. Но… знакомое. Иван? Глаза… глаза субъекта были запавшими, тусклыми, но в них горел незнакомый огонек – не бравады Ивана, а чего-то звериного, отчаянного и… голодного. Все-таки Иван. Или его тень, его вывернутая наизнанку суть. Как? Зачем здесь?
– Чего надо? – блефовал Игорь, отступая на шаг. Голос предательски дрогнул. – Дорогу не загораживай.
– Монету, – прошипел человек. Его рука, крупная, в рваной вязаной перчатке, резко протянулась к груди Игоря. – Отдай. Не твоя. Отдай!
Страх, дремавший под спудом, взорвался адреналином. Чисто животное чувство заставило Игоря рвануться назад, вглубь темной подворотни. Но фигура среагировала молниеносно, не по-человечески. Она настигла его за два шага. Жесткие пальцы вцепились в ворот куртки, рванули на себя. Другая рука, когтистая в перчатке, рванулась к шее, к шнурку, к выпуклости под тканью.
– Нет! – вырвалось у Игоря, больше инстинктивный вопль, чем слово. Он отбивался, пытаясь вырваться, но хватка была стальной. Он почувствовал, как холодный металл монеты прижался к коже, как пальцы нащупали ее сквозь рубашку, ухватились за шнурок и сам диск.
И в этот миг случилось нечто.
Человек, похожий на Ивана, взвыл. Не крик боли, а дикий, нечеловеческий вопль, полный невыносимой агонии и ярости. Его тело взметнулось дугой, как от удара невидимого тарана. Рука, сжимавшая монету и шнурок, задергалась в бешеной судороге. Не отпускала, а будто приклеилась к раскаленному металлу. От места хватки – сквозь ткань перчатки! – повалил едкий, тонюсенький дымок, смешиваясь с паром от дождя и дыхания. Запах паленой кожи, шерсти и чего-то древнего, медного, ударил в нос.
Он рухнул на мокрый асфальт подворотни, не отпуская Игоря! Весь его корпус бешено затрясло в конвульсиях. Ноги дергались, голова колотилась о плитку, из горла вырывались хриплые, булькающие звуки, смешанные с тем же воем. Глаза закатились, оставив лишь белки, мерцающие в полумраке. Но рука, сжимавшая монету сквозь ткань на груди Игоря, была как тиски, дергаясь в такт судорогам, причиняя Игорю боль и ужас.
Игорь, упавший следом на колени, почувствовал жар. Невыносимый жар, исходящий от монеты! Он плавил холод страха, прожигал рубашку, обжигал кожу под ней. Шнурок впивался в шею. Казалось, сама монета пылала в кулаке атакующего.
Слепой ужас и боль дали в Игорю новые силы. Он рванулся изо всех сил, выкручиваясь из ослабевшей, но все еще державшей хватки. Шнурок натянулся как струна, врезаясь в кожу, но выдержал. С треском ткани порвалась рубашка у ворота, но шнурок и монета остались при нем.
Игорь отпрянул, прижавшись спиной к холодной кирпичной стене, чувствуя жгучий холодок монеты на обожженной коже и боль от шнурка на шее. Он смотрел на бьющееся в неистовых конвульсиях тело, на струйку дыма от перчатки, на безумно закатившиеся глаза. Она защитила. Не солью, не молитвой – собой. Как последний бастион света, впитанная в него сила, ответившая огнем на прикосновение нечисти.
«Беги! Сейчас!»
Игорь не раздумывал. Он рванулся вперед, перепрыгнул через дергающиеся ноги, выскочил из подворотни на освещенный двор. Сердце колотилось, как бешеное, кровь гудела в ушах. Он обернулся на секунду. Фигура все еще билась в судорогах в темноте прохода. Жутко. Не от мира сего. Дымок все еще висел в воздухе.
Он побежал к своему подъезду, но рука сама потянулась не к кнопке домофона, а к куче старых веток, сваленных у забора после осенней уборки двора. Две относительно прямые палки. Толстые, сырые. Он схватил их. Мысли путались: "Эпилепсия? Ток? Все что угодно, только не..." – но руки действовали сами. Быстро, точно, движимые глубинным, почти генетическим знанием.
Он бросил одну палку поперек входа в подворотню, прямо на границе света двора и ее темноты. Вторую – вдоль, поверх первой, образуя грубый, неровный крест на мокром асфальте. Не молитву шептал. Просто положил. Как ставят заслон. Как рисуют черту. Как просят защиты у сил, в которые уже не смеешь верить, но отчаянно надеешься.
Он отступил на шаг, глядя на эту жалкую преграду из мокрого дерева и на темный провал подворотни, откуда доносились приглушенные хрипы и глухие удары о землю. Крест казался ничтожным на фоне только что пережитого ужаса. Но он был действием. Жестом отчаяния и подсознательной веры в те самые "колоритные суеверия", о которых он лгал в статье.
Игорь резко развернулся и побежал к подъезду. Набрал код дрожащими пальцами. Ворвался в ярко освещенный холл. Запер за собой тяжелую дверь, прислонился к ней спиной. Дышал, как загнанный зверь. Слушал – стук сердца, шум дождя по крыше... и тишину снаружи. Ни хрипов, ни шагов.
Он поднял дрожащую руку к шее. Шнурок – цел. Монета – на месте. Ее металл больше не жгло, он снова был холодным, но под пальцами чувствовалась легкая, странная вибрация, как от далекого гула. Игорь опустился на холодные ступеньки лестничной клетки. Тело трясло. Не от холода. От осознания. Бастион устоял. Но цена... Агафья говорила правду. Петя требовал свое. И то, что пришло в виде Ивана... оно уже здесь. И крест из двух мокрых палок на асфальте – не защита. Это лишь отсрочка. Очень короткая. Глухово не забрало монету. Теперь оно знало, что она здесь. И придет снова. За ней. И за ним.
Помочь сайту
Поздравления
