Честь имеем? Пушкин против Байрона

«Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того ещё особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, - следствие чувства превосходства, быть может мнимого», - эпиграф к «Евгению Онегину». Некая цитата из неизвестного никому частного письма (естественно, переведённого с французского, на котором полагалось российскому дворянину изъясняться в первые десятилетия XIX века). Часто ли мы обращаем внимание на эту фразу? А стоило бы – в ней ключ к характеру произведённого в вечные «лишние люди» и наделавшего много шуму в нашей литературе персонажу.

Роман в стихах Александра Пушкина – вообще первый русский роман. Ну да, были кое-какие попытки до него, но не буду их касаться, потому как в память культурную они вошли непрочно. Разумеется, нельзя не назвать байроновского «Дон Жуана» в качестве повода к желанию нашего литературного экспериментатора попробовать сотворить нечто занимательное и новое для читателя. Работёнка оказалось непростой, продолжалась с перерывами восемь лет и завершилась написанием восьми глав. Про те две, которые в произведение не вошли, также говорить не хочу – они всё же сюда не вписываются, полностью соглашаюсь в том с автором.

История Онегина банальна до смешного. Но так и должно было получиться, потому как самые банальные люди те, которые изо всех сил стараются быть оригинальными. Старания эти выливаются во что? Ложное чувство превосходства, этакое подростковое «ячество», гордость за способность быть безразличным к собственным гадостям. Свою дурную службу они сослужили немалому числу игроков с жизнью. «Унылый романтизм и безнадёжный эгоизм» - беспощадный приговор Пушкина и самому Байрону, и его героям.

А Онегин? Разве гадок? Нет, пожалуй, такого о нём не скажешь. Но он всего лишь пародия, слепое подражание некому искусственному образу, туманившему ум и чувства близкого ему общества. Нет в нём смелости быть собою, вот какая штука. Хотя ведь жить торопился и чувствовать спешил… Или это Пушкин о нём лишь с иронией сказал? Ох, уж этот Александр Сергеевич наш, прост как будто, да глубок и замысловат фантастически.

Один из друзей поэта заметил восторженно, что Татьяна – это именно Пушкин и есть. Да-да, с этой её естественностью, молодой бесхитростностью и зрелой несуетностью одновременно. Светский маскарад, который она вынуждена терпеть, не затрагивает её всерьёз – она может надеть модное платье, но оно никогда не повлияет на её восприятие самой себя и окружающей жизни. Всё лучшее из пытающегося по-новому себя выразить русского характера (да всей русской культуры – чего уж там!) сосредоточено действительно в Татьяне, но что ещё интереснее – через эту несомненную пушкинскую русскость проявляется и европейский человек тоже. Впрочем, это закон – гений говорит на языках своего народа и всего мира одновременно.

Наиболее ярко проявился Онегин, конечно, в ситуации с дуэлью. Зачем надо было дразнить бедного Ленского, зачем надо было принимать его вызов? А затем, что зол на самого себя: в глуши вдруг встречается эта девочка-дикарка, про которую сразу ясно, что не стандарт, что подлинно в ней всё, не фальшиво, в то время как сам себе разрешить уже ничего не может, кроме исполнения пустой роли. Ну, так и играет эту роль по всем дурацким заведённым правилам (обычай - деспот меж людей), убивает несчастного приятеля. Кровавый, он долго будет ему являться в воображении, да уж ничего не изменишь.

Но ведь требования чести, скажут иные, Онегин верен им – значит, прав. Требования чести – это то, что прописала совесть, а не досужая молва. И совесть говорит нашему герою, что он совершил убийство невинного человека. Сначала он позволил себе смеяться над его чувствами в угоду своему настроению – убил его морально, а потом жизнь довела эту линию до логического завершения – убийства физического.

Требования ненадуманной чести заставляют Татьяну отказаться от как будто бы встрепенувшегося Онегина. Да и как ему не встрепенуться? Самая блестящая дама Петербурга теперь бывшая дикарка (девушки, если хотите знать, что есть воплощение женственности, перечитывайте XIV строфу последней главы бессмертного романа). Она дала слово матери, она дала слово мужу, она дала слово себе – такие, как она, измен не приемлют. А чувство? Чувство может быть вечным, может быть и временным. Если Онегину выпало счастье наконец испытать нечто сильное и глубинное, так поздравим его с этим, он не так безнадёжен, как герои Байрона.

7 мая 2011 года