Предвкушение счастья. Глава 9

[Скрыть] Регистрационный номер 0295699 выдан для произведения: В небольшом степном селении царила тягостная тишина.
Такая же тишина была и в небольшом кирпичном доме. Тут доживал свой   старый механизатор по имени Еркен. Побелевшие от времени волосы и смуглое лицо его, похожее на иссохшую от зноя глину было сердито и почти зло.
Еркен был молчалив, словно  бы немой от рождения. Он знал, что одного взгляда достаточно для робкой и такой же молчаливой женщины, что сейчас хлопотала на кухне, стараясь ублажить и его желудок и его постепенно иссохший характер.
Магира старалась не вспоминать своего детства. То казалось просто обманчиво прекрасным сном. Тогда отец ещё умел улыбаться. Он говорил, возил её в областной центр и покупал ей сладости и игрушки.
Их жизнь была похожа на рассказанную ребёнку  нравоучительную историю. Еркен родился в 1955 году от союза с  пугливой и робкой библиотекаршей, прибывшей на целину по комсомольскому набору и смуглого и довольно смелого парня по имени Хазрат. Еркен любил своих родителей. Любил лошадей,  любил долгие скачки по степени, по после службы в армии вернулся в родной колхоз и стал ведущим механизатором.
Старый Хазрат не мог налюбоваться на сына. Да и постепенно дряхлеющая Юленька также была рада, когда в таком ярком и праздничном 1980-м году избранница сына наконец разродилась дочерью.
Хазрат не мог нарадоваться на яркий подарок невестки. Но та, та не смогла долго прожить под этим знойным солнцем – Еркен не желал покидать этот мир, и однажды его юная жена внезапно и резко заболела.
Смерть Наташи подорвало счастье Еркена. Он смотрел на дочь, как на дорогой подарок. Он радовался ею, но молчаливая и пугливая Магира старалась дичиться отца. Он отчего-то был незнакомым ей и чужим.
Она убежала от него в 1995 году пятнадцатилетней милой и совершенно наивной девушкой. Убежала, боясь его навязчивой отцовской любви. Он караулил её у школы и вёл домой, словно бы строптивую козу, не давая даже взглянуть на одноклассников.
Магира осела в Рублёвске. Там у покойной матери были знакомые, которые не только приютили сиротинку, но и устроили её в ПТУ. Магира была рада учиться на швею. Она вдруг подумала, что очень хорошо стать настоящей портнихой, а потом завести своё собственное ателье. Также поступала и любимая ею романная героиня. Магира зачитывалась романом Чернышевского, она решила во всём подражать  Вере Павловне.
Но её жизнь была сломана, словно бы рано расцветшая ветка.
Это случилось тёмным и дождливым вечером. В тот вечер она отчего-то согласилась пойти в гости к одной красивой и модно одетой девочке. Та явно гордилась модными вещами и красивым личиком.
Вокруг неё вертелись всякие странные личности. Магира слегка побаивалась всех этих мальчишек, но старательно прятала свой страх за смущенной, почти наивной улыбкой.
Она не  помнила, как стала податливой и жалкой,  словно бы расплавленная свеча. Очнулась только, стоя на четвереньках на металлическом круге. Парни крутили его и выбирали какое из  её трёх отверстий гостьи тревожить своими изголодавшимися по приключениям членами.
Магира не понимала, почему повинуется этим страшным людям, почему не закричит, не бросится прочь. Она боялась поднять глаза ввысь, боялась встретиться взглядом с такой недоступной и красивой согруппницей.
Та явно была заводилой в этой компании. И теперь наслаждалась унижением Магиры. Парни не спешили лишить её девственности, но зато охотно использовали два остальных отверстия несчастной девушки.
Магире показалось, что она висит на длинном и толстом канате. Члены врывались в её глотку и анус, словно бы поезда в тоннель. Она боялась поперхнуться, а ещё сильнее опасалась за целость своего зада.
- Старайся, поганая шлюха! – шипела  Наташа. – Чего вы с ней миндальничаете.
Опьяневшие от безнаказанности мальчишки были недовольны скудостью меню. Им хотелось поиграть и с высокомерной и наглой Наташей, поставить её раком и также безжалостно терзать, но страх связаться с её богатым и всем известным отцом заставлял терзать Магиру.
Магира старалась не вспоминать о своём позоре. Она понимала, что эти мальчишки смотрят на неё как на безгласную игрушку. Но она боялась,  боялась вернуться в тот ненавистный ей мир, из которого  она с таким трудом бежала.
Наташка не ушла от возмездия. Очень скоро в квартире её отца побывали безжалостные люди. Они легко сбили спесь с этой гордячки и долго забавлялись с её податливым телом. От ужаса эта петеушная королева выла и кричала и даже подло обделалась, за что её сначала выпороли, а затем заставили слизывать собственный кал и мочу с пола.
Больше они не встречались. Магира больше не мечтала об ателье, а когда в Рублёвске был открыт ночной клуб – она пошла туда сначала официанткой, а потом – танцовщицей.
Судьба Наташки её интересовала мало. Наверняка та пала ещё ниже её – наверняка теперь уже не восхищалась чужой болью и страданиями, а сама впускала в себя всё то, что терзало её робкую согруппницу.
Она старалась не вспоминать об отце. После смерти матери ей было неловко от одной мысли об этом человеке. Именно он был виновен в её сиротстве, именно он отказался уехать из пустыни в яркий, живой мир.
Она не нуждалась ни в его деньгах, ни в его любви. Да и вряд ли он принял бы
её обратно с разработанным анусом и привыкшим к позору ртом. Магира не сердилась ни на мир, ни на Чернышевского. Она могла бы пожаловаться на тех уродов в милицию, но тогда бы её вернули к отцу. Вернули в эту страшную пустынную степь, словно бы на другую планету.
            Встреча её с Родионом была такой неожиданной. Он сначала показался ей похожим на других соглядатай её наготы – мужикам нравилось смотреть и на ловкое тело Магиры, они старались задобрить её серовато-зеленоватыми бумажками, отправляя их в едва заметные трусики этой рублёвской этуали.
            Стать его женой было очень страшно. Она вдруг почувствовала себя очень грязной и мерзкой, словно бы до сих пор стояла на проклятом круге «Здоровье», словно бы до сих пор слышала заливистый и пьяный хохот Наташки.
            Она старалась позабыть эту смазливую и наглую красотку, перестать смотреть на себя её наглыми глазами . Наверняка эта дурёха сама испытала все радости подневольного секса. Родион  был ласков с ней. Она радовалась каждому взгляду, поцелую. А когда этот парень пообещал ей настоящий дворец, она совсем не удивилась, приняв его слова за чистую монету.
            Рождение дочери было таким счастьем. Она старалась забыть о всех своих неприятностях. Стереть из памяти всё чёрное и жестокое. Даже эту подлую гордячку.
Викторина - была её женской радостью. Она не отходила от её кроватки, стараясь предупредить любую  беду, превратить мир своей дочери в маленький рай. Дочка была в меру капризной, она ещё ничего не знала о прошлом своей матери – теперь она уже не танцевала нагишом, словно бы пленница, она была свободна и радостна.
            Отец был далеко. Он был таким же прошлым, как и Наташка, Наташка, что так легко и просто превратила её на всё согласную шлюху. Разумеется, Викторине никогда не придётся стоять на карачках и сосать то, что сосут только плохие и несчастные девушки.
            Теперь после развода с мужем она чувствовала себя преданной. Именно Родион вызвал из небытия полоумного отца, рассказав тому о всех её прегрешениях. Он ревновал её к её прошлому и пристально вглядывался в беззаботное личико дочери, особенно когда звонко и радостно смеялась.
            Викторина слишком рано почувствовала в себе женские чары. Она бесстыдно забиралась на ноги к мужчинам и просила себя покачать. Отец смотрел на эти забавы, не решаясь наказать расшалившуюся  дочь.
            Он был рад, что Викторине не надо убегать во двор для игры. Она могла делать это в детской и  на небольшой площадке за домом – там было её детское царство м песочницей и прочими играми, включая качели и небольшой бассейн с чистой волой.
            Магира побаивалась этой странной отцовской любви Родиона. Тот был похож на мальчишку, укравшего чужую красивую куклу. Также вёл себя и её отец, пользуясь её сиротством. Она так и не поверила в смерть матери. Отец не позволил ей попрощаться с покойной, только привёл к небольшому памятнику на сельском кладбище.
            «А что, если моя мать – жива?» - думала она, вгрызаясь зубами в угол подушки. Родилн больше не пытался её обрюхатить, напротив он стал неимоварно брезглив, какждый раз украшая свой пенис яркими цветастыми чехольчиками.
            Марине было мерзко от этих  мерных и повторяющихся движений. Они были бесплодны, и от того наиболее стыдны. Словно бы она вновь оказалась в квартире родителей Наташи, на её шестнадцатилетии.
            Наверняка, эта красотка просто откупилась её телом. Парням нужна была она, а не глупая смуглокожая дурёха с восторженным взглядом тёмных глаз.
            Магира уже не понимала, кто она. Горская кровь смешалась в ней с русской. В ней жид и дед Хазрат, и его сын Еркен и ещё много людей.  Сама она смотрела на свою дочь с горькой улыбкой. Словно бы не верила, что она может выбраться из провинциального болота.
            Муж оставил Викторину себе. Она согласилась с его доводами. В сущности, она не хотела для дочери этого захолустного ада, на самом краю Российской Федерации. Не хотела, чирьы она потом молчаливо проклинала её, проклинала и жаждала мщения.
            Отец сразу объявил ей бойкот. Он специально или молчал и говорил то по-казахски, то -по-чеченски, произнося по-русски только смачные и непристойные ругательства.
            Магира смирилась с этим. Она привыкла готовить еду отцу, привыкла сносить его ругань и молча уходить в свой закуток по первому требованию. Мысль стать вообще немой и глухой приходила не раз.
            Отец относился к ней, словно к чумной. Уходя из дома он запирал её на кключ. Магира иногда мечтала наказать этого тюремщика пожаром. Но только страх самой сгореть заживо останавливал её на полпути.
Она была рада тому, что её дочь не знает своего полоумного деда. Тот явно мстил ей, получая кайф от всех своих выходок. Магира молча, тёрла половицы, стирала бельё и старалась не вспоминать о своей матери.
Отец унимчтожил все их общие с Магирой фото. Вероятно, он не перенёс разлуки с дочкой. Не простил ей того подросткового предательства. Он был уверен, что должна была быть рада тому, что живёт в этом пустынном краю, изнывает от жаркого летнего солнца.
Она ведь верила, что стоит ей переменить место жительства, и всё пойлёт, словно по накатанным рельсам. Что она сумеет достичь всего, о чём мечтала. А вместо этого.
А вместо этого она стала жертвой этой петеушной "королевы". Дочери дешёвого кооперативщика – с дешёвой косметикой и не меннее дешёвыми джинсами. Стала по её милости сначала стриптизёршей, а затем нигде не зарегистрированной путаной.
Теперь чистить навоз, кормить скотину, ухаживать за отцом было во сто крат легче. Он презирал её, но она знала, что он прав, что теперь, когда она отказалась и от мужа, и от дочери дальнейшая жизнь не имела смысла.
И она боялась, боялась сделать только самый решительный и бесповоротный шаг. Смерть была и желанна, и страшна одновременно.
 
Отец наслаждался пловом с бараниной. Он привык смотреть на мир сквозь неё – Магира старательно убрала грязную посуду и удалилась прочь.
В этом доме время тянулось бесконечно. Она вдруг подумала, что была бы рада остаться в этом дне навсегда, остаться, словно муха в патоке, только бы не ожидать от судьбы очередной подлянки.
Отец заменил ей мир. Он был здесь главным, он и только он мог решать её судьбу. Мог подарить счастье или толкнуть в пропасть, словно надоевшую вещь.
Моя тарелки, она делала вид, что совершенно равнодушна. Отец жил на отшибе, к нему почти никто не заходил: газет отец не выписывал, писем не получал. А платил по счетам всегда аккуратно, страясь не быть никому должным.
Магира не ведала откуда отец берёт деньги. Вероятино, от положил все свои капитаоы на карточку, но не кредитки, ни кода от неё Мвгира не видела.
Пару раз она ловила на своём желании сбежать. Вернуться в Рублёвск, взглянуть на повзрослевшую дочь, только бы не играть роль папкиной рабыни до конца своих дней.
 
- Неси шай, лас жан-жақты дарын иесі ха! [1]- донеслось до неё.
Она сумела приноровиться к этим грубым фразам. Отец специально издевался над нгей, вгоняя в землю, словно упрямый гвоздь в доску.
Еокен Хазратович молчал. Дочь сновала вокруг стола, она была просто и почти бедно одета – в поношенном халате прямо на голое тело.
Он так и не простил её, сейчас она стремительно дурнела, толстела, превращаясь из свободного человека в домашнего любимца. Он всегда ел в одиночестве. Магире ужасно хотелось попробовать остатки его трапезы, она стыдливо облизывалась, словно изголодавшаяся кошка.
Он пил чай мелкими глотками. Жизнь была расстрачена, словно бы получка за дружеской попойкой. Он знал, что  ещё год другой и он будет готов уйти с земли прочь.
- Иди, уберись онда[2], - проговорил он.  - Ал мен ұйықтап барамын
Магира автоматически прибрала стол. Она вдруг стала уставать от этого пренебрежения. От того, что отец – глупый и надменный отец – бывший колхозник – относится к ней, как домашней кошке.
Она привыкла к  его грубости. Мир скукожился до размеров кухни и двора. И она удивлялась, как раньше не могла жить без мыслей об огромном и странном мире.
Теперь она даже немного удивлялась той глупой девчонке, что мечтала уехать далеко-далеко. Как представляла, как будет жить в большом мире.
Теперь этот отцовский мир был ей как раз. Она даже не думала о побеге. Не думала, что может вновь сойтись с мужчиной, стать для кого-то женой и мачехой.
Отец не выпускал её за пределы двора. Да и сама Магира не спешила покидать этот спасительный мир. Она словно дворовая сука была готова лаять на кого угодно, оберегая мир хозяев от непрошенных гостей.
Тишина в дому была очень тяжкой. Магира не слышала  даже тиканья настенных часов, она привыкла к их говору, как привыкла помогать отцу, забывая о своей прежней жизни с Родионом.
Он забрал у неё смысл жизни. Конечно, Викторине было бы тесно в этом мире, она бы изнывала от скуки и могла пристраститься к какому-нибудь опасному зелью. Видеть дочь с остановившимся взглядом, выбритой наголо головой и странным желанием постоянно колоть себе вены пугал Магиру. Родион не зря намекал, что она сумеет воспитать из девочки только проститутку и наркоманку, что её драгоценный папаша обыкновенный подлец, раз желает иметь рядом с собой не только дочь, но и внучку.
Родион понимал, что отдав ей дочь лишится смысла жизни. Доставшийся ему от Шабанова бизнес был скорее обузой, чем радостью. Мам он оказался здесь, словно бедный багдадец во дворце эмира, не представляя всех тонких хитросплетений доверенной ему машины.
Он искренно верил, что всё это принадлежит ему. Он давным-давно похоронил своего босса. Похоронил в душе и старался не вспоминать про строгого и жёлчного старика.
Магире же было страшно жить в том большом и враждебном к ней доме. Она чувствовала на себе чьи-то ехидные взгляды, словно бы вся их семейная жизнь была всего лишь кем-то придуманной мелодрамой.
Дочь тоже была не совсем её – она больше льнула к отцу, и смотрела на мать с лёгким укором. Магира боялась, что рано или поздно дочь узнает, чем её мать занималась до замужества.
Она не хотела повторения для неё своей судьбы. Дочь не должна была дразнить людей своим нагим телом. Она должна была вырваться из липких объятий порока и пойти по ровной и светлой дороге, не замечая того, что было у неё за спиной.
Но в дочери жили её страхи и желания. И она могла пройти через то, через что прищлось пройти Магире. Она с ужасом представляла голую дочь, стоящую на четвереньках и предающую своё тело за мифическую возможность остаться в живых.
Тогда она всерьёз испугалась всех этих подвыпивших молодчиков. Парнишки наслаждались её ужасом, грозя в случае неповиновения превратить её красивое платье в груду тряпок, а её тело бросить на городской свалке на съедение одичавшим и озлобленным псам.
Всё было слишком страшно. Она понимала, что ещё мгновение и её попросту вырвет – от выпитого за столом  пойла голова стала тупой, а тело - податливым и мягким, словно бы размягчённый на жарком солнце пластилин.
Всё, что с ней делали, было ужасно. Она понимала, что героиня Чернышевского не могла так поступить, но она уже не сравнивала себя с Верой Павловной, а молча и покорно делала то, что от неё требовали.
Слёзы текли по её лицу. Она не имела возможности их глотнуть – рот постоянно был занят, а в оглохшие от ужаса уши вползал пьяный и восхищенный смех Наташи.
Та  явно бравировала своей одетостью.
- Почему она до сих пор одета?  Если бы она также стояла на карачках и лизала им это, мне бы было легче. Почему?
Она не помнила, как забылась во сне. Тот был совсем не лучше страшной яви, но она была рада, что не чувствует тяжкого презрения к себе самой, не пытается избавиться от чужой склизкой плоти.
Сначала ей хотелось попросту подавиться. Умереть и оттуда с небес посмотреть за их паникой. Как эта красотка станет вопить от ужаса и материться на пацанов, Наташка всегда была именно такой трусливой и гадкой гадюкой – наглая с бессильными, и угодливая и улыбчивая с сильными.
Она успела простить её, простить и пожалеть. Эта «госпожа» не выдержала и пары фрикций. Представить её, коленопреклоненную, без модных шмоток с залитым спермой  мордашкой было приятно. Тогда бы первым от неё отказался её нагловатый и  одновременно трусливый отец. Он разыгрывал из себя всесильного человека, а сам начинал дрожать от одного вида фининспектора или молчаливого пацана с бейсбольной битой.
Все эти красивые вещи были куплены со страхом в душе. И дорогой стереофонический магнитофон, и этот полупроводниковый телевизор, и этот японский видеомагнитофон. Да и сама Наташка казалась взятой напрокат куклой.
С ней потом и поступили, как с куклой: бесцеремонно оголив и заставив играть по своим правилам. Мужики были злы и безжалостны. Они явно выполняли чей-то заказ, заставляя её вымученно улыбаться  в промежутках между оральными ласками.
О падении этой самозваной «королевы» узнало всё ПТУ. Об этом преступление смачно написала одна криминальная газетёнка, авторица озаглавила свою заметку лихо «Голгофа ПТУшницы».
Наташка испарилась. Она больше не приходила на занятия и её попросту исключили. Да и сама Магира с трудом ложила до выпуска из училища, стараясь не думать о своей будущей судьбе ни в слишком чёрных, ни в слишком радужных красках.
Теперь ей было бы страшно встретиться со своими бывшими согруппницами. Наверняка эти девчонки сумели как-то вписаться в столь предательски изменчивый мир. Устроиться в какое-ниюудбь кафе, родить ребёнка или попросту продолжать жить, повинуясь миру, словно бы большой и полноводной реке.
 
Колька Свмохин возвращался из райцентра на своём оранжевом «Иже» с коляской. Мотоцикл подарили ему  в далёком 1991 году, на шеснадцатилетие, взяв обещание не слишком  быстро гонять и не возить одноклассниц на пруд.
Родители боялись, что он не выдержит и совершит какую-то глупость. Отец Кольки, Иван Петрович, явно чуял близкую смерть всё системы. Он старательно вкладывал сбережения – то в ремонт дома, то в покупку мотоцикла, а то просто обдумывад своё житьё-бытьё.
Тогда, воскресным утром, он так ни за кого не проголосовал. Просто бросил в урну незаполненный бюллетень, бросил и вышел на свежий воздух, купив по дороге кулёк ирисок и две бутылки дефицитного «Жигулёвского» пива.
- Эй, кум… А ты за кого голосовал? За Вольфыча или за Ельцина?
- Ни за кого, - буркнул Самохин-старший.
Он был уверен, что принял правильное решение, что надо отойти в сторону и посмотреть, как решат другие. В сущности, вся эта затея с выборами и всем прочим была ему не по душе.
В тревожные дни августа он также старался держаться нейтралитета. Ему было не до той московской свары, как и  его сыну . Он предвкушал  последнюю встречу с одноклассниками, и вовсе не собирался решать, кто прав – члены ГКЧП  или Ельцин.
Подруги по классу донашивали старую советскую форму. Некоторые, правда, хватались дорогими трикотажными платьями и бижутерией. Их ресницы и брови были преувеличенно натушёваны, а губы призывно, то  ярко краснели, то лиловато ежевели.
Растерянные учителя всё ещё что-то невнятно блеяли о перестройке и гласности. Самохин был недоволен выбором родителей – он понимал, что те не вынесут его на своих плечах ещё пять лет, что сейчас все эти модниццы отправятся в бордели, а крепкие и здоровын парни илиа ряды армии, или на строгие и безжалостные капиталические стройки.
Самохин с презрением смотрел на принаряженных девчонок. Мысленно он пытался раздевать их донага и сравннивать между собой, словно стыдливые мраморные статуи. Все эти красотки всё ещё притворялись вполне взрослыми, выставляя вперёд свои бюсты и вертя хорошо откормленными попами пред глазами сопливых и всё-таки уже усатых парней.
Отец ничего не советовал Николаю. Он попросту не хотел принуждать его ни к скорому браку, ни к холостой безалаберности. В сущности, время до семейного рая ещё не настало.
Он так и не сошелся ни с одной из своих сопостельниц. Ни с темноволосой и страстной Ниной Протасовой. Однофамилица толстовского героя была внешле красива, но в постели напоминала тупую резиновую куклу. Она молча сносила его ласки, но была холодна, словно бы украденный из витрины манекен.
Он так и не смог пробудить в неё страсть, специально старательно оберегая её от желанного материнства, а себя от незапланированного отцовства. Нина Протасова была уверенна, что он, вернувшись со службы, обязательно женится на ней и писала ему в часть красивые, полные романтики письма.
Теперь спустя почти два десятка лет после их разрыва он жалел о своей глупости. Возможно, он попросту оттолкнул необработаный алмаз, приняв его за жалкий булыжник. Сейчас уставший от необременительных встреч с вчерашними школьницами, он мечтал о серьёзном чувстве.
Дорога, ведущая в Снегири, была ему известна. Он проезжал  по ней туда и обратно по три раза в неделю, стараясь закупить как можно больше продуктов. Отец и мать, получали пенсию, а он перебивался лёгкими необременительными заработками.
Его приглашали то в экспедиторы, то в шофёры, то в строители. Самохин соглашался,  не особенно думая о своей старости, но сейчас накануне сорокалетия вдруг ощутивший свою полную неустроенность.
«И чего ты сынок, как пёс бездомный мотаешься? Мотоцикл у тебя есть, автомобиль есть. Ну, домишка не слишком яркий, но ведь это всё твоё. Мы с матерью не сегодня-завтра на суд Божий отправимся. Я ведь, когда ты родился, грешным делом тебе завидовал – мой сын мой при коммунизме жить будет!».
«И, сынок, почто Нинку обидел? Она ведь теперь в город укатила. А тут путёвых невест и не осталось. А тебе бы о детях подумать!»
И Коля думал. Он мысленно рисовал портрет своей избранницы, рисовал и искал похожую девушку – на базаре, на улицах, или просто во снах.
Сейчас его мотоцикл проезжал мимо дома Нелюдима. Этот смуглый мужчина  почти всегда молчал, говоря только по великой нужде. Его язык выдавал в нём инородца – вероятно, всего мулата. Кто-то считал его чеченцем, кто-то казахом, в кто-то гадким и всесильным колдуном.
Никто толком не знал его имени. И потому звали Нелюдимом, стараясь не встречаться с ним взглядом.
- Не один он живёт, говорила как-то словоохотливая старушка. Чи дочь у него, чи кто. Только он её за забор-то не пускает. И собака у него здоровущая – я мимо шла, а она, проклятая, как гавкнет, вот с меня и полилось, словно из бахчисарайского фонтана».
Колька любил слушать эти разговоры. Он даже представлял себе пленницу Нелюдима. Наверняка она была очень красивой и слабой, раз не щмякнула этого дурака по черепушке и не ушла от него на волю.
- Пора, пора сынок. – гудел отец. – На кого я-то дом оставлю. Надо было тебя вовремя на Нинке женить, но ты хитёр был – как ты её с гондонами объегорил.
Колька краснел. Ему становилось нестерпимо стыдно, словно бы он и впрямь не доверял Нинке, и брезговал ею
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 
 


 
 

[1]  Неси чай. Грязная шлюха
[2] Иди, уберись там. А я спать пойду