Предвкушение счастья. Глава 8

8
Людмила Степановна была рада, что ездить в областной центр теперь приходилось по новому- загородному – мосту. Она не любила проезжать через Рублёвск – там любой водитель вёл себя словно дерзкий ребёнок в песочнице, норовя доказать свою крутость.
То, что она приезжала к отцу тоже её радовало. Тот вёл себя совершенно спокойно. Просто читал романы  Гарднера и старался не слишком надоедать своей дочери.
Людмила старалась не думать о муже подруги. Кондрат постоянно тревожил её душу – красивый темноволосый, чем-то похожий на оперного Ленского.
Она всегда мечтала соблазнить такого красавчика. Подростковая робость перед сексом ушла в прошлое, теперь она считала себя очень милой и привлекательной. Секс будоражил душу, словно шампанское тело. Она пьянела, представляя, как станет отвечать на поцелуи Кондрата и порицать его жеену.
Нелли была её проклятьем. Она, именно она, видела её в облике жалкой и презренной Какульки, именно она могла случайно напомнить ей о её предательстве.
Людмила верила, что вновь стала Принцессой. Но не сказочной недотрогой. Но серьёзной и сильной женщиной которая имеет право на свою маленькую радость.
Она подумывала  о том, на чём можно подловить этого красавчика. Возможно, покинь он Нелли, и перед ним откроется весь мир. Ведь именно Нелли с своей козерожьей въедливостью и мешает ему расправить крылья и взлететь на вершину успеха.
Она боялась только одного слёз и упрёков подруги. Но та вела себя так, как будто притворялась замужней – играя роль – и не более того. Кондрат был для неё скорее братом – он не пытался никак заявить о своих правах, радуясь возможности писать музыку и не слишком задумываться о хлебе насущном.
Людочке же было тесно и в Рублёвске, и в областном центре. Она вдруг подумала о возможности  перевода в Москву. Представила, как начнёт работать в Генеральной прокуратуре. Станет известной и уважаемой дамой с множеством выигранных процессов.
Обвинять людей ей нравилось. Нравилось говорить скользкие слова, считая себя правой и честной – все эти преступники, по её мнению, не стоили ни добрых слов, ни слёз.
Кондрат то казался ей настоящим душкой, то казался замаскированным злодеем. Злодеем, которого она должна была разоблачить.
 
Кондрат старался относиться к своей новой нагрузке философски.
В сущности занятия с Викториной ему нравились сами по себе. От девушки приятно пахло юностью, но он боялся вновь превратиться в школьника, робеющего от одного только девичьего взгляда.
Тот внезапный пугающий его приступ похоти прошёл. Он сам не помнил, зачем поступил так с женой. Возможно, просто боялся, что потеряет её навсегда, словно давно выпрашиваемую игрушку.
Он медленно шёл по набережной, любуясь тем, как река освобождается от ледового плена. Льдины пропадали, словно бы кубики сахара в горячем чае. А он понимал, что скоро наступит обжигающий и юный май – очередной май в его жизни.
Жизнь с Нелли казалась ему замысловатым телеспектаклем. Она так и не сумела стать естественной, словно бы только притворялась женой, боясь переступить через самое главное, словно бы стыдилась этого, как стыдятся замаранного фекалиями белья, или тошноты за праздничным обедом.
Секс пугал их обоих. Кондрат не мог поверить, что он способен покорить свою жену, а Нелли старательно разыгрывала скорее роль всё понимающей дальней сестры.
Им обоим казалось, что их связь незаконна. Словно бы они просто играли в дочки-матери и с минуты на минуту ожидали прихода строгих и неулыбчивых родителей.
Нелли явно что-то скрывала от него. Она старалась спрятать своё тело, словно дорогой подарок. А он не спешил копошиться в обёртке, разворачивая его слой за слоем, словно бы милый, но неумелый пай-мальчик.
Викторина же считала его вполне взрослым. Она всё ещё смотрела на него, словно бы учёная такса, желающая получить лакомство за хорошо исполненный трюк.
Он не часто хвалил её. Викторина играла всё правильно, но без особого чувства, так маленькие дети старательно тараторят стихи, ожидая похвал сначала от своих родителей и их гостей, а затем от профессионального затейника, замаскированного под Деда Мороза.
Он сам когда-то так играл незатейливые пьески. Но тогда ему было всего семь лет. Всего семь лет – и не больше.
Викторине было мало похвал. Она жаждала аплодисментов, огромных корзин с цветами и роскошных букетов от почитателей.
Родитель поддерживал её в  этом иллюзорном мире. Ему нравилось грезить грёзами дочери. Этот крупный и такой самоуверенный в себе мужчина нуждался исполнении самой главной мечты – заслуженной славы для своей обожаемой дочери.
 
 
Викторине было неловко в форменном костюме. Он сковывал её словно бы путы, придавая будущему уроку элементы пытки.
Она не могла представить себя за роялем в таком виде. Заниматься нагишом было так приятно, но что скажет Кондрат Станиславович, если увидит её в таком виде.
«Да, а вдруг он испугается и обо всём наябедничает отцу? Нет. Я надену халат, только халат и больше ни-че-го!»
Она так и сделала, спрятав своё, ожидающее сказки, тело под алой материей
В комнате запахло ароматическими свечами, горели и простые свечи в двух медных канделябрах  на фортепьяно, и загадочно почти интимно  светило бра.
Викторина готовилась к их свиданию с самого утра. Отец сказал, что не станет мешать им, только если она сама не позовёт его. Викторине было смешно от его заботливости – она устала играть роль послушной и опрятной куклы, и предвкушала огромное, просто гигантскле счастье от романа с таким красивым, а главное взрослым мужчиной.
Сверстники явно не годились на роль соблазнителей. Им было страшно сделать то, чего она желала слишком сильно, словно бы от этого зависела её будущая жизнь
Викторина старательно готовила себя для этой роли. Она предвкушала и первый поцелуй, и первый оргазм, её ловкое тело желало этой забавной акробатики. Желало каждой клеточкой, мзнывая от ожидания, словно бы глпый ребёнок перед витриной магазина ирушек.
 
Кондрат несколько робел.
Он обычно так волновался перед редкими концертами.
Словно бы вновь его экзаменовали и ждали от него маленького чуда. Викторина с её тёмными волосами и дивным лицом с восточными чертами уже проявлялось перед глазами, словно бы пустынный мираж.
Она была бы отлично кандидаткой в любовницы, будь чуть-чуть постарше и поумнее. Кондрат нуждался в притоке юности – он начинал замечать в своей жене едва уловимые на беглый взгляд признаки неизбежного и страшного увядания. Нелли вела сеья, словно бы роскошный и лорогой, но увы, совсем недолговечный букет.
Он сам боялся состариться и облысеть. Бвло бы глупо представлять осьмнадцатилетнего Ленского обрюгзшим и жёлчным – но он был скошен косою вовремя – в самый свой цвет. Возможно, иногда Богу нужна и сухая трава, но он любит копить свежую не давая времени завестись глупым и суетным мыслям и делам в мозгах и душах людей.
Кондрат не собирался тратить свою жизнь на пустяки. Он был рад, что уже выбрал путь, и теперь боялся оглянуться, словно бы мифический Орфей.
Из Нелли получилась бы идеальная Эврилика. Она согласилась бы остаться в глуьинах Аида, только бы он жил и творил. Кондрат считал свою жену бездарной. Нелли не собиралась творить напоказ, она скорее любила слушать и читать, чем самой пытаться быть пианисткой или писательницей.
Кондрату не хватало такой же молодой м восхизаюзейся им слушательницы, Не зватало огня во взгляде и молодого, еще никем толком неопробованного тела. Он был брезглив к надкусанным плодам. Ему казалось, что ему не хватит разложенных на прилавке сластей и лакомиться придётся жалкими и грязными объедками, словно бы дворовому псу.
Викторина наверняка имела воздыхателей среди сверстников. Он старался угалать, кто из мальчишек смотрит на неё, как на богиню. Для кого её девчье тело кажется золотым истуканом.
Он сам боялся стать в один ряд с этими молокососами. Боялся мз преподавателя стать сопливый и вызывающим тошноту соглядателем чужой жизни.
Влюбленнность длает из нормальных людей идиотов. Надо вызывать ответное чувство, но не надеяться пробудить оное нытьём и жалобами. В сущности, он стремится только к одному – нелепому виду капитуляции – в виде кувыркания в постели и страстного лобзания срамных мест срамными местами.
Викторина наверняка ожидала от их связи нечто большего. Она согласилась быть бы его сопостельницей. Соласилась на деть единственный костюм – костюм Евы и быть кем-то вроде идола.
Нелли не стремилась покоряться ему. Она чувствовала какую-то незаконность их сожительства. Кондрат не имел спил согласитьсяч на венчание, а она не могла прекратить эту пародию на брак.
Развод пугал из обоих. Он не хотел возвращаться в опостылевшую ему двушку, ггде он скорее был квартирантом. Он вспоминал дурацкую вышедшую из моды мебель, материнские вздлхи и жалобы, вспоминал и понимал, что если разведётся с женой то тотчас эже вернётся в это опостылевшее ему прошлое.
Мать с её жалобами и нытьём ушла из жизни в прошлом году. Её похоронили и устроили все дела с наследством. Ираида Михайловна сама не скрывала своё чувства – она говорила, что Кондрат должен иметь возможность сделать шаг назад.
Он сам понимал, что квартира  жены только её. Если бы он только мог, он бы согласился приходить к ней в гости по воскресениям.
Но сейчас было воскресение, и он шёл к другой женщине.
Викторина наверняка приготовила какую-нибудь коварную и чересчур липкую западню. Она понимала, что он будет выглядеть идиотом, если станет надеяться на взаимность – но сексуальный напор избалованной куклы был для него так же нестерпим, словно не ко времени возникшая зубная боль.
Викторина почувствовала себя проституткой.
Она взглянула сквозь тюль и тотчас отвернулась,
«Нет, нет, ещё рано!» - шепнул в ней кто-то.
Девушка постаралась взять себя в руки. Всё было слишком серьезно, не так, как на уроке. Она вдруг поняла, что всегда была такой – голой, развратной, грязной. Что её останавливало только одно – брезгливость к грязному и явно чем-то серьёзно зараженному телу.
«А если я залечу? И у меня вырастет живот!?»
Она ещё не научилась гордиться грядущей беременностью. Не научилась воспринимать её, как дар свыше. Зато страх перестать быть особенной, потерять  мнимую защиту, защиту от всего грязного и ужасного пугал до дрожи в коленках.
Она охотно бы посмотрела на всё со стороны. Словно бы на экране телевизора, словно бы попав на какой-то вечер вседозволенности, когда грязь марает чужие тела, а не её такое красивое и нежное тело.
«А что попросту совратит меня?!»
Она меньше всего хотела смотреть на Кондрата Станиславовича снизу вверх. Боялась показаться жалкой просительницей, бездомной собакой, изнывающей от голода рядом с яркой и вкусно пахнущей закусочной.
 
Викторина начинала уставать от своей обнаженности. Халат стал вдруг невидимой, она не чувствовала его вовсе и стыдилась, стыдилась, стыдилась.
Кондрат Станиславович следил за её руками со стороны, пальцы поклёвывали нужные клавиши, но музыка звучала слишком деревянно, словно бы вся её патетика была обычным фарсом.
Она боялась поверить, пустить эту мелодию в себя. Боялась броситься на Кондрата с диким воплем «Банзай!»
Он был и её желанием, и проклятьем. Секс был близко, близко и неотвратимо, как её такой желанный и в то же время ненавистный концерт.
- А ведь там я…
Она уже предвкушала стыдливые взгляды людей. Словно бы она и впрямь собирается музыцировать голая, отзываясь на каждый импульс из зала, словно бы  на укус изголодавшейся по человеческому телу нагайки. Викторина жаждала этих взглядов. Словно бы никогда неведомой ею порки. Она смешивала всё в своём мозгу. Словно бы в гигантском блендере, смешивала и старательно искала ответ на самый жгучий вопрос.
Она боялась выдать себя, и тотчас выдавала, ёрзая ожидающей плети попой по круглому сидению.
- Достаточно. И куда, это вы, барышня спешите!?»
Викторина тотчас сняла обе руки с клавиатуры, сняла и тотчас поместила их на свои взволнованные бёдра.
По её чреслам пробегала лёгкая волнующая дрожь, она пьянела и забывала обо всём кроме этого строго, но такого желанного голоса. Она любовалась им, словно наиболее чётко сыгранной музыкальной фразой.
«Он всё знает, он знает, что я без трусов. Что вообще я только притворяюсь одетой. Знает, и хочет меня!».
Похотливый бесёнок уже катался на невидимом ею лифте от пяток до макушки. Викторина дрожала, словно бы небоскреб в предвкушении землетрясения.
- Я плохо играла? Да?
- Нет, вы играли прекрасно. Но скучно. Скучно. Вы играли, для кого? Для этих стен? Или всё-таки для меня, Вашего педагога.
Кондрат возвысил голос. Он был готов к произнесению не менее патетического, чем бетховенская соната, монолога.
Его слова опускались на тело Викторины, словно бы безжалостные механические розги адской машины из рассказа Куприна. Она запамятовала имя автора «Гранатового браслета», запамятовала, и теперь тщетно пыталась вспомнить, чувствуя, как влажнеет её пока ещё девственное лоно.
Отец  предрекал её судьбу Серафимы Самойловны. Та тоже мечтала царить на концертах, а всю жизнь проработала в забытом богом детсаду «Барвинок». Эта толстая и добрая женщина приносила детям конфеты, играла для них веселые песенки, и, по рассказам отца, выделяла его как солиста.
Повзрослев, он больше не восхищался музыкантами. Армия лишила его последних иллюзий. И теперь фантазии дочери он воспринимал, как очередную мимолётную блажь.
Правда, это помогало в разговоре с партнёрами. Само слово «лицеистка» поднимало Викторину в глазах этих людей. Они начинали воображать её послушной и разумной девушкой, не представляя, какой вулкан она носит в своей душе.
Родион Иванович это хорошо знал. Дочь могла выкинуть любой фокус – он с ужассом представлял, что однажды застанет её абсолютно голой с каким-нибудь прыщавым юнцом за мало эстетичным занятием.
Он хорошо знал, как это бывает. Викторина могла пойти по стопам своей матери – та отлично умела удовлетворять мужчин, воспринимая их члены, словно бы гигантские пустышки.
Взрастить подле себя ещё одну проститутку – на это Родион Иванович не подписывался. Он никогда не был  в восторге от образа Сонечки Мармеладовой, даже тогда, когда ничего не ведал о продажной «любви». Его одноклассницы годились разве что для лёгкого флирта, настоящая половая жизнь наверняка  бы вызвала бы у них стойкую тошноту.
Он не стремился видеть их сейчас. Те, что когда-то казались богинями, теперь вызывали бы только жалость, словно бы бездарно скопированные шедевры. Он чувствовал, как начинает стыдиться и своего отрочества, и самого себя, погруженного в бесконечность одинаковых дней.
Час занятий подошёл к концу. Родион Иванович подошёл к дверям комнаты дочери и негромко постучал в дверь.
 
Викторина вздрогнула. Она вдруг испугалась, что отец догадался о её тайных мыслях, и теперь уже всерьёз ревновал её к этому щеголю.
Кондрат Станиславович поспешил откланяться.
Ему показалось, что его запрели в раскаленной парной, что эта плутовка давно собиралась совместить музыцирование с чем-то более приятным.
Обратный путь до дома, где он проживал с женой, был гораздо быстрее.
Он не любил появляться в городе вечерами, не любил непогоды и скучных вечеров без общества рояля или синтезатора.
«Да, не стоит играть с огнём. Но как отказаться, не оскорбив этого…»
Он не находил слов. Гигантский и добродушно туповатый папаша Викторины мало походил на бизнесмена. Он годился разве на роль телохранителя – крепкий, сильный и, увы, простодушный.
Он проводил Кондрата до калитки, стараясь не выглядеть слишком благодарным, и как бы стесняясь сунул в карман пальто пару тысячных купюр.
Кондрат не успел оскорбиться этой подачкой. Он вдруг подумал, что эти деньги не будут для него лишними. В сущности, это были бы только его деньги – жена с её заработками сумела отучить его от особой финансовой щепетильности.
 
Викторина старалась не думать о грядущем понедельнике.
В сущности, этот человек был совсем рядом.
Она слышала, как вернулся отец. Как он прошёл в гостиную и включил телевизор на  круглосуточном новостном канале.
События в соседней стране пугали и удивляли одновременно.
Оршанский подумывал о том, чтобы на время покинуть Рублёвск. Эта незапланированная заваруха пробудила в нём прежнего воина, привыкшего к простым и всем понятным решениям.
Он боялся только за свою милую местательницу. Дочьь почти ничего не знала о сужьбе своей матери. Та уехала назад в Лозинки и словно бы растворилась в горячем воздухе степи. Но Викторине было наплевать на мать, она просто не помнила её – Родион старался не вспоминать ни о своей жене, ни о её зитром и коварном отце.
Тот явно не был готов к возвращению купленного товара. Но Родион понимал, что быть родственником этого смуглого человека у него нет ни жлания, ни сил. Отец Магиры его понял – он сам был поражён поведением воей красавицы-дочки – словно бы ипредставить не мог, что та станет отплясывать нагишом у металлического шеста, как какая-нибудь жалкая невольница.
Викторина вскоре перестала даже вспоминать о матери. Она словно бы стыдилась её, жадно прислушиваясь к толкам взрослых и делая свои, никому пока неведомые выводы.
Интерес к музыцированию выделил её в среде сверстниц. Те скорее соглашались поиграть в дочки-матери, чем слушать звуки фортепьяно. Зато Викторине были противны все эти глупые игры, она уже знага, что всё это понарошку, а по-настоящему и мужчины и женщины занимаются глупостями
Сейчас она тщетно боролась ступить на скользкий путь своей мамочки, стать для кого-то просто куколкой, игрушкой на час, на день, на год. Она не представляла себя в дорогом свадебном платье, не представляла даже своего избранника, а вот представить нагим Кондрата Станиславовича ей удавалось без труда. Скорее она старательно вслушивалась в его голос. Он пока ещё метался между тенором и баритоном. Но от звуков этого голоса она тотчас же становилась попросту неуправляемой.
Отец всегда бесил своей тупостью. Он словно бы специально сводил её с этим мужчиной, Викторина не хотела быть похотливым животным, но всё-таки не имела сил отказаться от своих нескромных мечтаний.
Пользуясь поводом она зашла в ванную комнату и тотчас же оголилась. Тело жаждал разрядки,  ео не за инструментом, а на шёлковых пахнущих длрлшим клндицилнером простынях. Викторина стала мыться, стараясьь представить виесто красивой мочалки губы  Кондрата Станиславовича.
С закрытыми глазами это получалось ловчее. Она достигла того места, от прикосновения к которому испытывала особенный восторг, отзываясь на каждое прикосновение, словно бы на целительный удар током.
Представлять жену педагога ей было немного страшно. Быть для кого-то любовницей – она и желала, и страшилась этой судьбы, вспоминая испуганные личика своих подруг.
Маша и Даша никогда не решились бы пойти по её стопам. Они  заразились скукой от своих родителей – те жили, словно бы сонные рыбы в пруду, постоянно жалуясь и ноя.
Викторина мечтала о другой жизни. Её отец мог бы сделать из Кондрата Станиславовича бога фортепьяно.
Викторина уже предвкушала, как её будущий муж станет играть в Карнегги Холл Первый фортепьянный концерт Петра Ильича Чайковского. Представила и едва не вскрикнула от восторга.
Ей, Викторине,  не терпелось поскорее стать законной женой Кондрата Станиславовича Левицкого.
 
 
Кондрат Станиславович  тщетно старался сбросить липкие взгляды восторженной девушки.
Они были повсюду – на его бёдрах, животе , груди и руках.
Его словно с головой окунули в чужую восторженность.
«Глупая девчонка. Неужели она думает, что я?»
Когда-то такие мысли посещали его после встреч с Нелли. Но та была почти его ровесницей – красивой и талантливой. Он всерьёз питавл к ней хоть какие-то чувства.
Дочка же этого орангутанга Оршанского была из другого теста. Она жаждала его, желала, как желают дорогую куклу, бросая ту в угол спустя несколько минут игры.
Кондрат боялся показаться слишком распутным. Он думал только о своей работе, стараясь не сетовать на совершенно нелепое сожительство с Нелли. Она воспринимала его не как законного мужа, а слишком загостившегося родственника.
Это мифическое родство не давало ему сил переступить через запрет. Нелли не пыталась играть роль вакханки, нагая, она становилась скучной, словно бы и сама понимала, что в таком виде, безымянна и нелепа.
Да и голый Кондрат был похож скорее на ограбленного гопниками интеллигента, чем на двойника Аполлона. Он был нелеп, как бывает нелеп оставленный без одежд манекен, демонстрирующий редким прохожам голый воздух в витрине.
Ему не хватало привлекательности, не хватало радостного восторга дикаря.
А Нелли не могла сбросить невидимые путы рабства. Она казалась самой себе маленькой испуганной марионеткой.
Уроки Руфины слишком глубоко запали ей в памяит. Она понимала, что и Кондрат доказывается от той нечистоте, что была в этой «детородной» игре. Она была не готова играть в эту лотерею.
Скворода с яичницей была поставлена на подставку. Кондрат не привык слишком много грязнить тарелок и блюд. Потом надевать фартук и мыть их с Фейри» было как-то неловко, тем более он собирался окунуться в липкие путы интернета.
Одна только мысль о том, что Викторина может сидеть у компьютера, шаловливо выстукивая очередное любовное послание, едва не позволила ему умереть от удушья. С трудом прожевав, кусок плохо прожаренного белка, она принялся за колобкообразный желток, перемалывая их своими тщательно отбеленными зубами.
Ужинал он обычно на кухне. Отсутствие тут радиоточки даже радовало – он помнил, как та бубнила в квартире у матери, Та дгя не могла прожить без новости, радуясь каждому болтуну, как мессии
 
Алиса медленно обходила свой участок.
Она душой прикипела к этому району.
Обходила, стараясь отмечать солидных и явно давно никем не траханных самцов.
Детство с её влюбленностью в кузена и восторженностью перед неведомой никому Лидией ушло в прошлое. Теперь она с ужасом понимала, что всего через два года станет скучной тридцатилетней дамой.
Мужчины пока ещё клевали на её прелести, разыгрывая роль Казанов. Они любили её как Лидию и Алису, Мальвину и Бекки Тэтчер. Алиса  была умной и креативной шлюшкой, радуя своими фантазиями постепенно лысеющих отцов семейств.
Эти кандидаты в дедушки были несносны, сначала она играла на их «флейтах», словно бы заморенный жизнью индийский факир, а затем вскакивала на эти восторженные отростки, словно бы лихой кавалерист в седло, начиная равнодушно и жалостно подпрыгивать в ритме «allegro».
Клиенты называли её ДПСницей за стойкое пристрастие к полосатым презервативам. Алисаа усмехалась – все эти мужики не стоили одной десятой её братца – тот умел найти к ней золотой ключик.
Огромный дом был пока не изучен. Обычно  она подбирала клиентуру сама, читая на лицах мужчин скрытую заинтересованность и неподдельное желание.
Лицо того темноволосого парня явно было глуповато-восторженным. Где-то она его уже видела, но где именно Алиса не могла вспомнить. Она запоминала мужчиг по пенисам, помня особенности каждого члена побывавшего у неё во рту.
Её бесили лишл неразумные малолетки, стремящиеся прикинуться развратными и всё прошедшими шлюхами. Эти маменькины дочки играли с огнём, дразня и своих непутёвых сверстников и мужчин постарше, которым не даёт покоя знаменитый роман ролного тёзки нынешнего Президента России.
По утрам, уставившись в пландет она просматривала давно уже вызывающий сойкую зевоту мультсериал. Голенастая вечно невпопад смеющаяся девчонка уже вызывала жалость. Она была не в силах справиться с своей похотью, любовью к рыжему нескладному загробному призраку.
Этот же мужчинка походил на загробного принца-плаксу. Его тщательно вымытые кудри и дорогое пальто, всё это доказывало в нём пристойный кадр для соития.
- А каков он голый? Смешной, наверное.
Раздеть незнакомца догола, пусть даже ллишь мысленно, было занятно. Она тотчас же это проделала, глядя на него, как хозяйка смотрит на усопшего властителя курятника, оценивая его хилое и жалкое тельце. В качестве еды.
Она проскользнула вслед за ним в подъезд. Этьот парень вероятно страдал насморком – он не прореагировал на призывный зов её дорогого парфюма и просто скрылся в лифтовой кабинке, подобно старомодному призраку в каком-нибудь шотландском замке.
Алиса поспешила к почтовым ящикам – маленькие визиточки с её координатами были быстро рассованы в первые попавщиеся щели, и она тихо и смиренно, стараясь не выдать себя наиболее похотливой улыбклй – дошла до входной двери.
Этому дому не мешало обзавестись консьержем. Она могла бы посодействовать – у Алисы всегда были на примете уставшие от вынуждеееого безделья пенсионерки. Им не хотелось по целым дням марионоватьтся в камере хранения супермаркетов или продавать желающим облегчииться жетоны для туалетных кабинок.
Бабушки отчего-то не брезговали ею. Алиса больше всего боялась прослыть грязнулей. Страх разогнать этим самым свою клиентуру, заставлял её по многу раз надню мыть руки и протирать свой тщательно выбритый лобок дезенфицирующим раствором.
Все эти отцы семейств были помешены на гигиене. Им вовсе не улыбалось оказаться в скучном здании, а там более нечаянно раскрыть все свои по-подростковому дурацкие шашни.
Алиса понимала, что напоминает им дочерей или иных родственников женского пола. Что этим мужчинам хочется капельки власти над кем-то ещё кроме своих подчиненных и жены. Что наконец закрыв от удовольствия глаза, они мысленно мстят милым, но глупым недотрогам, однажды отказавшим им в этом приятном баловстве.
 
Маша и Даша старались не вспоминать о своих приключениях в квартире Оршанского. Им было не по себе от странныз, ранее незнаемых мыслей. Словно бы они уже были совсем взрослыми. И ужас – зарабатывали на жизнь своими молодыми и ловкими телами.
Сексуальная гимнастика страшно пугала их. Даша не понимала, что должна чувствовать, будучи рядом с незнакомым мужчиной. Особенно если она будет совершенно голой.
Мысли о прекрасной столице, о всем известном университете – всё это было просто детской игрой. Их  мысли были настолько воздушными, что их было трудно понять и осознать. Особенно сейчас, когда они были готовы на всё – только бы попасть в число абитуриентов МГУ.
Их пугало только одно ужасное дополнительное испытание. Даша боялась слычайно ошибиться в расчётах или неправильно понять условия задачи. Ей хватало хлопот с ЕГЭ.
Мага мысленно уже поселилась в общежитии МГУ, и не только поселилась, но  уже обрела друзей. Ей хотелось поскорее выбраться из удушающей атмосферы этого райцентра, выбраться и посчитать себя жительницей столицы пускай всего на пять лет.
Она вдруг подумала, что по сравнению с богатыми москвичками эта задавака Викторина была, как утка по сравнению с лебедицей. Она могла сколько угодно задирать нос, но никогда не стала бы по-настоящему талантливой пианисткой. Например, как Юдина, любимая пианистка всесильного вождя Иосифа Сталина.
Викторина могла обрядиться в самый красивый наряд, но все равно была только красивой и глупой куклой. Она не понимала, что танцует над бездной на канате, словно неумелая и дерзкая циркачка.
Даша и Маша боялись только одного прогнуться перел чужой похотью. Их головки старательно выплёскивали в мир пугающие мысли, выплёскивали и старались уверить самих себя, что избавились от неприятных, но настойчивых искусов.
Напрасно их уверяли, что это неизбежно – этакая привывка от неизбежной и такой пугающей взрослости.
Девственность – они стали ощущать тяжесть этого груза. Зато милые фантазии Викторины казались уже вполне осмысленными планами. Даша уже сомневалась, а стоит ей соперничать с более умными молодыми людьми, не лучше ли попросту остаться здесь, стать студенткой местного ВУЗа.
Отец не мог помочь им ни советом, ни добрым словом. Он был отчего-то слишком сердитым и абсолютно чужим, словно случайный,  непрошенный попутчик в купе.
Мыслио бдущем дочерей мучили  мозш Игната обычно во время похмелья. Он презирал этих непутёвых девиц – разумеется эта грязная свинья  сама подстроила ему эту пакость, где-то нагуляла этих куколок.
Развестись с женой не давала гордость. Он решил уйти послесовершеннолетия этой ненавистной ему двойни. Уйдёт с гордо поднятой головой.
Дочери шушкались в своей комнате. Их шёпот был слышен, словно шипение волн о гальку.
Даша и Маша не были готовы сразу оторваться от этого города. Шумная столица немного пугала, им становилось не по себе от одной только мысли, что им придётся быть на виду. Подстраиваться ли под чужие взгляды и мнения, или же отчаянно зашишать свои принциаы – не столь важно.
Даша боялась затеряться в этом пока ещё ей неведомом мимре. Она вжруг подумала, что мало чем отличается от других провинциалок, которые слетаются в Соскву по завету знаменитых чеховских сестёр.
Она плохо представляла, что именно ожидает от математики. Какой дисциплине отдаст предпочтение. Как согласует свою научную карьеру с дичной жизнью.
Приезжать в Москву шлупой провинциальной  девственницей было страшно. Она стыдилась быть глупой наивной девочкой, стыдлась так, будто бы случайно надела трусы задом наперёд да ещё слвершенно случайно замарала их не столь видимым, но зато отлично чувствуемым чужим носом калом.
Запах наивности был схож с  вонью от только что наваленных эскрементов. Даше даже казалось, что Викторина права, они с сестрой закончат свои дни в каком-нибудь полуподнольном борделе, извиваясь под аккомпанемент синтезатора и демонстрируя посетителям все тайны своих оголенных ьезжалостной судьбою тел.
Шаги отца в коридоре напоминали им поступь голодного и безжалостного хищника. Этот тупой, развратный и дерзкий до трусости чкловекне мог быть им настоящим отцом. Наверняка, где-то у родителей хранится роковой документ, где объяснена тайна их появления  на свет.
Маша почти сладко спала. Она лежала, как лежат красивые и наивные сказочные героини, ещё не ведающие человеческой наглости и подлости. Ей снилась Москва, она то становилась ближе, то пропадала. Во сне ей всё удавалось легко и просто. Очень просто.
Она была уверенна в своих силах. Страх опозориться, показаться в глазах друших абитуриентов незадачливым и подлым посмещищем пропал. Напротив, она была звездой, она претендовала на бюджетное место в самом главном университете страны.
Игнат обычно курил, сидя на унитазе. Он любил делать это со спущенными штанами, любуясь на всё ещё крепкий и боеспособный член. Но на его законную супругу этот член реагировал вяло, он скорее предпочитал длинноногих предестниц. Которые смотрели на Игната, словно бы на зловонную кучу навоза.
Пара наивных гордячек была не в счёт. Игнат отчего-то бояося приблизиться к ним – отчпянно воображая себе запретную страсть. Если бы он знал точно, его ли это дети, он возможно бы попробовал развратить их – позволив мыслям о сексе выбить из головы все иные – об интегралах и прочем.
Дочери втаптывали его в грязь. Сам он презирал и школу, и учителей. Излишнее знание воспитывает в человеке гордыню. Человек пытается проникнуть в невеломые ему тайны, а затем устраивает в мире настоящий кавардак, словно бы маленький мальчик в доме, когда его родители ушли на вечерний спектакль.
Игнат в свои школьные годы любил всего два предмета – труд и фмзкультуру. Ему нравилось тягать гиирю и стоять за токарным станком. Желание быть как все, гордиться своим выбором, всё это привело его на Рублёвский механический завод.
Он оставался там недолго. Очень скоро завод распался на два трудовых колллектива. А затем наместе никому не нужных корпусов стали строить большие элитные дома.
Они возвышались надд Волгой, как маяки. Игнат не часто наведывался туда, ненавидя и себя самого и эту такую непредсказуемую жизнь. В сущности, он сам был виноват в том, что не решился вовремя сигнализировать людям о надвигающемся политическом шторме. Когда ещё все эти игры в демократию казались обычной детской забавой.
Теперь он пристрастился к редким митингам недовольства. Пристрастился, чувствуя себя правым. Но уже два года эти митинги почти не проводились – поклонники советского строя постепенно вымирали, как мастодонты, уступая своё место под солнцем более удачливым и  наглым.
Игнат не мог терпеть рядом с собой интеллигентов. Он пониал только одно, эти глупые гордецы тоже презирают его. Особенно чистые конторские женщины – с дорогим парфюмом и косметике на теле и на лице.
Он тщательно вытер свой анус и вальяжно натянул треники. Можно было отправляться аод бок к ненавистной жене. Та явно презирала его, поэтому спала отвернвшись к окну и деловито похрапывала.
Даша и Маша мирно спали. Им было неловко от того, что теперь видели их закрытые глаза – мир стремительно менялся, словно бы узор в калейдоскопе.
Эта призрачная жизнь была милее им скучной яви. Их просто выворачивало  наизнанку, когда они смотрели на отца. Играт вёл себя, ккк наглый откормленный боров, толстый и неопрятный он давно мог только раздражать.
Матери хотелось избавиться от этого довеска судьбы. Даша не могла поверить, что она с сестрой,  появились на свет в результате стараний этого человека. Вдруг их мать обманывает. Наверняка она отдалась другому мужчине, который по какому-то обстоятельству не мог законно объявить о своём отцовстве!
Девушкам непременно хотелось верить в эту мелодраматическую сказку Они не могли понять, как им, дочерям этого грязного и пошлого субъекта захотелось наслаждаться тем, чем наслаждались Гаусс и Лейбниц, Коши т Риман!
А что если и Викторина не дочь своего отца. Сейчас Даша видела её совершенно раздетой за дорогим белоснежным роялем. Инструмент был словно бы вылеплен из пломбира.
Звучала та сама соната. Даша и Маша ужасно завидовали этой богатой девушке. Викторина наверняка была счастлива.
 
Спускаясь поутру к почтовому ящику, Кондрат был в прекраснейшем настроении.
Он впервые почувствовал себя свободным. Жена с её бесконечными совещаниями и заседаниями была далеко и не могла бы помешать ему доказывать самому себе свою крутость.
Как ни странно в почтовом ящике что-то вызывающее белело. Он открыл его и вынул довольно смело сделанный рекламный листок.
Этот листок был рассчитал именно на одинокого и скучающего мужчину. Кондрат был уверен, что держит в руках это совсем не слкчайно, что попробовать избавиться от тяготившего его груза похоти совсем не лишне.
«В сущности, лучше я сделаю это с Мальвиной, чем позволю себе опозорить дочь Родиона Ивановича.
Он вдруг подумал, что зря согласился быть педагогом. Что в сущности он бездарен, и может только перепевать чужие давно знакомые напевы.
После скандала с его балетом, Кондрат чувствовал себя очень скверно. Он ощущал вечную вину то за свой интерес к жене, то за то, что он притворяется настоящим композитором, сочиняя никому ненужные сонаты для рояля.
Ему было далеко до Бетховена с его Патетической и Лунной. Да же знаменитого выпускника его альма-матер с бессмертным хитом «Бухгалтер».
Он тоже пробовал писать эстрадные песни. Даже совершенно случайно сочинил мелодию  на слуйчайно найденный стих.
На листке вырванном из школьной тетради  в клетку почерком жены было написано:

Алиса и Принцесса пленяли чужой взор.
Красивые одежды, приятный разговор
Они были, как куколки красивы и нежны.
Для куколок, для куколок мозги ведь не важны
 
 
Алиса и Принцесса – два прозвища Судьбы.
Алиса и Принцесса – неужто это мы?
Скажите нам пожалуйста, где Правда.
А где Ложь.
Сказать нетрудно милые.
Но что же с вас возьмёшь
 
 
Алиса и Принцесса растаяли, как дым.
Они теперь рабыни. Мир опротивел им.
Раздетые и бритые работают весь день.
Пришлось нимфеткам глупеньким навек забыть про лень
 
 
Алиса и Принцесса – два прозвища Судьбы.
Алиса и Принцесса – неужто это мы?
Скажите нам, пожалуйста, где- Правда.
А где Ложь.
Сказать нетрудно милые.
Но что же с вас возьмёшь?

 
 
Этот стих пробудил в нём творческий порыв. Кондрат тотчас набросал нехитрую ля-минорную мелодию. Представить свою жену лысой и голой он мог с трудом. Та очевидно слишком дорожила своим драгоценным телом, что явно не желала иметь его в качестве соглядатая..
Такой же скромницей была и её школьная подруга. Она не спешила радоваться семейному счастью Нелли, даже в гостях, ведя себя так, словно бы всё ещё была на службе.
Кондрату всегда были непонятны люди в форме. Он даже побаивался их особенно таких вот дам с милыми, но строгими лицами.
Он помнил, как эта девица едва не довела его до инфаркта, когда внезапно пришла в тот самый миг, когда, полная тёзка, воспетой художником Серовым балерины мылась в его ванной. Голенькой влюбленной в него танцовщице было плевать на правила приличия. Она, как и Викторина, жила в своём потайном мире, считая других людецй удобными и приятными игрушками.
Сейчас он не знал, как поступит. Первый опыт с женой явно удался. Он как-то разом перестал бояться, словно бы и впрямь стал настоящим мужчиной.
Нелли была подавлена его напором. Он повелевал ею, словно бы отец неразумной дочерью. А Нелли могла лишь принимать его ласку, принимать и радоваться тому, что избранна.
Теперь это занятие  не казалось таким недоступным. Напротив, он был готов повторить его многократно, повторить с Викториной, с Мальвиной, словно бы странная крепко сжатая пружина теперь распрямлялась в его уставшем от вынужденного девства тела.
Он вдруг подумал, что неплохо бы успокоить взвинченные нервы. Как-то избавиться ри сладких предвкушений, стать вновь строгим и немногословным педагогом.
Мать до последних дней считала его своей собственностью. Она демонстративно не явилась на свадьбу сывна, сославшись на дурное самочувствие от жаркой погоды.
Кондрат был рад показаться абсолютным сиротой. Он даже был рад этому обстоятельству. Свадьба была вполне даже без присутствия его взбалмошной мамаши.
Только теперь он понял, что может до конца поверить в свою взрослость. Нелли не хватало в нём смелости, она наверняка сравнивала его со своими коллегами по банку – там было не слишком много мужчин и они выглядели крупнее и виднее женщин – и потому первыми бросались в глаза.
В лицее он чувствовал себя так же неловко. Молодость выдавала в нём начинающего педагога. А слегка старомодный вид в стиле давно почивших в бозе любомудров придавал ему ореол некоторой загадочности.
Он старался следить за своей причёской. Эта артистичная небрежность была ему весьма важна.  Она, как бы выделяла его среди учителей, а романтичные ученицы видели в нём, то Шопена, то Паганини.
Вот и сегодня он предвкушал быстрые взгляды и порозовевшие щечки у всех этих любительниц музыцирования. Он смущался только от Викторины, та умела смутить его своими тайными желаниями.
Он боялся всерьёз увлечься ею, отравиться этими взглядами, словно бы плохо очищенным и от того за душу хватающим самогоном. Он вообше опасался слишком страстных людей. И теперь с ужасом вспоминал буйных соседей, грязных и похабных хулиганов с  громким смехом и неизменной вонью изо рта.
Он боялся попасть под влияние избалованной и глупой девчонки, она явно была уверанна в своей неуязвимости и стремилась только ко одному ублажению своего чистого и пока ещё вполне здорового тела.
Отец Викторины поставил её под невидимый другим колпак, поставил и дразнил ею весь остальный мир.
- Кондрат Сианиславович, - донеслось до него.
Кондрат оглянулся на голос.
- Слушаю Вас, Ирина Евгеньевна.
Эта строгая женщина с примесью удивительной  красоты истинной горянки ему всегда нравилась. Она была строгой, но всегда находила повод поговорить с ним.
- Кондрат Станиславович. Я по поводу Вашей ученицы. Она кажется, через месяц собирается дать сольный концерт.
- Да… Патетическая Бетховена и революционный этюд Шопена.
- Да, я слышала. Но понимаете, это сложная девочка. У неё слишком большие амбиции. И к тому же её отец.
- А при чём тут Родион Иванович?
- Ах, даже так. Он и к вам подбивал клинья? Я бы не советовала Вам играть с огнём. Виолетта ничем не примечательна. Она даже скучна, как музыкант. И я бы остереглась давать ей слишком большой аванс доверия. У нас не ДМШ. Но и  не ЦМШ. Понимаете?
- Вполне. Но я не думаю, что  и сама Викторина этого не понимает.
- Какое странное имя. Думаю, что, если бы у него родился сын, он назввал бы его Кроссвордом.
- Это римское имя. В переводе означает победительница.
- Ах, вот как. Ну, что же надеюсь эта победительница не ударит в грязь лицом перед всем городом.
 
 На этот раз Викторина вошла в класс задумчтвая и притихшая. Казалось, что она отчего-то стесняется. Наглости и задора уже не было, она словно бы вышла из под душа, смущенная и нагая.
Кондрат отвернулся. Он отчего-то верил в эту мифическую наготу, словно бы костюм ученицы был наспех намалёван гуашью, словно бы вот вот будет смыт безжалостными дождевыми струями.
Звуки Патетической ударили по  перепонкам. Он вдруг почувствовал, как втягивается в новый мир, как эти тлржетсвенные взуки проникают в него, как они оживают, словно глотнувшие влаги цветы.
Эта торжетсвенная соната была словно бы его первая исповедь, словно ьы ему самому хотелось пойти до конца в своём стремлении.
Викторина старательно выбивала из стурны каждый звук. Она была рада, пальцы были послушны ей, они были точно в цель, она, словно бы поселила в себе Бетховена, и это он нет, не играл, но счастливо импровизировал, даруя всем новый никогда ранее неслышанный мир.
Она уже не чувтсовала удушающей тяжести форменного костюма. Она была нагой и прекрасной, она была свободна и сыятав, словно бы персловутая Годива из города Ковентри.
Её слушали. Её впервые не прерывали ненужными ремарками. Она была свободна. Она знала, что может играть дальше, чувствуя, как становится скорее автором, автором этой чудесной сонаты.
Кондрат не верил своим ушам. Это была какая-то новая соната. Словно бы с помощью этих ярких и бурных взуков девушка исповедовалась перед ним, признавалась в любви, а может попросту смеялась над его нелепой женитьбой, доказывая, что она, Викторина, во сто крат лучше Нелли.
Вторая часть  сонаты была сродни молитве. Она вдруг напомнила ему, что он так и не решился переступить через ешё один, очень важный порог.
Этот обряд, с золоченными венцами и пением хора казался еиу глупым анахронизмом. Он никогда не верил в божественность брака, напротив, считал его просто государственной формой похоти,.
Теперь он мог законно приблизиться к телу жены. Увидеть её голую. Она теперь не посмелва бы отказать его жеоланиям. Она не имела бы на это ни малейшего права.
Кондрат покраснел. Сколько раз они пробовали погрузиться в бездну разврата, но всё напоминало скорее дурацкое бултыхание на мелководье с неизбежным надувным кругом.
В приступе откровенности Нелли открыла перед ним свой дошкольный фотоальбом. Он смотрел на неё – Нелли была маленькой и голой – и стояла старательно придерживая руками своеобрачную «пачку» - надувной круг белого цвета.
Он был возмущен этим детским бесстыдством. Ей словно бы обрезали крылья. Оставили тут бескрылого и маленького ангела.
«Это меня снимал папа. В бухте Инал…», пробормотал она, пряча лицо.
Кондрат глубоко вздохнул. Тело жены были оглушающе горячим. Она сидела слишком близко, и он понимал, что там, под дорогим халатом, она совершенно, совершенно нагая.
Тогда он решился лишь на поцелуй – долкий и странный. Словно бы он был только гостем зашедшим почаёвничать.
Нелли боялась показаться ему развратной. Он мог любить её на расстоянии, но вблизи отчего-то робел, словно бы неумелый актёр-любитель.
Н о сейчас, сейчас он робел сильнее. Виктоирна была готова пойти ва-банк, отдать ему самое дорогое женское сокровище, стать его дамой сердца. Акондрат впервые пожалел, что так и не сумел пристраститься к курению.
Через четверть часа инструмент замолк.
Викторина чувствовала не только  голой, но предптельски обгоревшей на жгучем тропическом солнце.
- Кондрат Станиславович. – произнесла она тоном девочки, просящейся в уборную.
- Да, - выдавил из себя Левицкий.
-Кондрат Станиславович. Можно я домой пойду? У меня голова просто раскалывается.
Она ужасно хотела увлечь его за собой. Их урок был последним в расписании. И она знала, что Кондрат Станиславович так же направит свои стопы к набережной. Будет старательно обходить лужи и сторопиться бешенно проносящихся автомобилей, берегая драгоценные брючины от досадных пятен грязи.
Она ешё не знала, как поведёт себя оставшись с этим человеком наедине. Ео ей ужасно хотелось, хотелось попробовать.
Что-то дерзкое и наглое жило в её душе. Это дерзкое  нечто было так нагло, что теперь требовало безумия и от неё.
 
Кондрат Станиславович старался не слишком афишировать свою близость к задумчивой и молчаливой Викторине. Ему было и приятно, и не приятно идти рядом с ней. Идти, словно бы влюбленный в неё одноклассник.
Виктрине было немного стыдно. Она боялась признаться себе в какщм- то будоражущем душу чувстве. Словно бы её заставляли играть роль одновременно слишком развратной, но отчего-то очень робкой дурочки.
Отцовские деньги могли помсочь ей – тот наверняка нашёл бы кандидата для пробы – какого-нибудь скучающего ловеласа. Но Викторина боялась стать для него милой гутаперчивой куклой – эта, для кого-то такая желанная гимнастика, пугала её, словно первая в жизни прививка.
От Кондрата Станиславовича пахло одеколоном. Викторина жалела, что сейчас не страдает насморком – аромат парфюма пьянил словно ьы бокал вина на полузапретной тинейджерской вечеринке.
«Неужили его жена не даёт ему…» - полумала она, бросив краткий взгляд на солидно окольцованный палец своего преподавателя.
Кондрат Станиславович был рад тому, что имеет возможность думать о музыке. Он вновь чувствовал призыв к творчеству – квартиет и балет были в прошлом, душа требовала нового подвига.
Может быть сочинить фортепьяный концерт. Такой же, как у Сайковского или Рахманинова, сочинить и посвятить его ей?
Он пытался представить большую, залитую электрическим светом сцену, выдвинутый на авансцену рояль и главное полный симфонический оркестр.
Да, он мог бы сделать подарок для этой девочки, мог бы поразить её – удивительными мелодиями и пассажами. В сущности – это его хоеб приручать трёхногих блескучих чудовищ.
«Спасибо, что проводили меня. На воздухе мне стало лучше.», - проговорила Викторина, стараясь спрятать торжествующую улыбку начинающей соблазнительницы. – Так вы придёте в воскресенье?»
- Да-да, конечно, - успокаивающе бросил он.
Набережная привела его к высокому дому. Тут в этой новостройке он чувствовал себя затворником – в доме всерьёз опасались грабителей и отгораживались от мира металлическими дверьми и хитроумными замками.
Кондрату не хотелось никого видеть. Он всерьёз подумывал о  сочинении концерта, и мысленно заставлял Викторину разучивать его. Возможно он напишет его в ля-миноре, чтобы не слишком заморачиваться с многочисленными  то ли диезами, то ли бемолями – хотя си- минор и до-минор также были бы благозвучны.
Но в мозгу вдруг зазвучала только что сочиненная им песенка. Алиса. Принцесса – образы из далёуого детства. Какие-то ожившие девичьи рисунки – что за глупости лезут в голову. Это  виноват слякотный и грязный апрель. Эта предпасхальная неустроенность, скука от постных завтраков и ощущение неловкости и стыда.
Он так и не решилс ходить на церковные службы. В сущности он вовсе в них не нуждался. Страх оказаться обманутым, лишним для всех этих людей, наконец почувствовать дискомфорт от своей мнимой ничтожности.
Он мог бы поверить в свои силы. Попытаться пойти ва-банк, стать вровень зо знаменитым иркутским «самородком». Он да ещё полный тёзка беглого олигарха вызывали у него лёгкую зависть – они царили в душах меломанов, а но был всего лишь незадачливым педагогом – и только.
Кваритра впучтила его в себя. Ему показалось, что он очутился в уютной вполне комфортабельной камере – с видом на скучную реку. Тут можно было бы жить, если бы не постоянный страх перед возможным странным и пугающим исходом.
Он понимал, что есть искус стать трупом. Просто открыть окно, сославшись на духоту, а потом «позабыть» о такой непрочной москитной сетке.
- Да, а если мы бы завели ребёнка, и он выпал отсюда?
Мысль была сродни слишком наперчённому куску мяса. Он не знал, проглотить или выплюнуть её. А мысль пищала у него в мозгу.
- Да, а чём я только думаю. Наверняка она вернятся и попросит меня дать ей развод.
Он был готов переехать в доставшуюся от матери квартиру. Правда не представля, каким образом будет жить в этой полинявшей и требующей серьёзного ремонта «двушке».
Там можно было разместить разве что синтезатор.
 
Викторина была рада прикинуться недомогаю щей. Она быстро избавилась от опостылевшего ей форменного костюма, и смугловатым угрём нырнула под одеяло.
Тело ощутило мягкость тщательно отстиранной простыни. Отец неплохо управлялся со стиральной машинкой, а она с остальной бытовой техникой.
Мысль о возможном романе с Левицким стала острее. Она уже не стеснялась своей ьезумности – напротив, все остальные мысли старались спрятаться в тень.
«Интересно, а он разведётся с женой?
Ей было боязно быть единственной женщиной этого робкого и нескладного мужчины. Нелли Валерьевна была всего лишь лёгким туманом. Траурным фото на обелиске. Она была непредставима, словно бы… Викторина слешка побаивалась богохульства, и от того не сравнивала её ни с Богом, ни с другими опасными для души сравнениями.
Зато красивые и такие наивные сёстры Дроздовы были бы кстати. Она успела заразить их ожиданием первого раза. Девушкам не хотелось оказаться в Москве непорочными. Они считали своё девство нерастраченной валютой – и пытались избавиться от неё в первом попавшемся дьюти-фри.
Кондрат Станиславович подходил на роль этого беспошлиного магазина. Он наверняка считал её неразумной девчонкой, и от того боялся судьбы Гумберта Гумберта.
«Почему все мужики или дураци, или идиоты?» - подумала она, ломя себя на желании слегка «поарпеджировать» на своей взволнованной щелке.
Это уменмие пришло к ней невзначай. Она уже не помнила, когда впервые задохнулась от этого рукотворного оргазма.
Но почувствовать там, внутри толстый и жаждующий встречи член было бы во сто крат приятнее. Она любила наблюдать, как сношаются собаки. Особенно смотреть на довольно наглых и довольно лыбящихся кобелей.
Если бы она стала сравнивать Кондрата с собакой, то сравнивала бы его с неслишком чистопородным догом. Он словно бы только прикидывался чистопородным псом, но ужасно стеснялся какого-то мизерного, едва заметного дефекта.
«А что, если он импотент. Неужели мне придётся…»
Мысль о минете её сначала ошарашила и возмутила. Стать …., нет только не это. Она не могла терпеть солёные выражения. От них возникало пугающее ощущение высеченности.
Спасительный сон не желал утишать её взволнованное тело. Движение пальцев слегка утишили головную боль, но мысли о предстоящем ей испытании делали сон обычным сексуальным кошмаром.
В их доме топили до середины апреля. Она была не ввосторге от пышущих жаром радиаторов. Отец обожал тепло, он  успел пострадать от холода и считал, что хорошо протопленный дом самым лучшим подарком фортуны.
Голенькая Викторина  встала и торопливо проскользнула в ванную. Она решила слегка побалдеть в тёплой воде, представляя себя мифической нимфой, мечтающей о соитии с Юпитером.
 
Кондрат в какой-то ярости брал аккорд за аккордом.
Он с детства завидовал Сергею Рахманинову. Завидовал этой великолепной, 3ловленной за хвост музыке. Этому апефеозу  России.
Он хотел создать нечто подобное, но не такое пугавющее и величиственное. Что-то сродни третьему концерту, его первой части удивительной дорожной песни. Песни, от которой ноги олощадей сами бегут по утоптанному просёлку.
Но его мысли не могли литься свободно. Мысль о том, что он будет соперничать с самим Сергеем Рахманиновым  заставляла сникать его пальцы. Те были не в сиоах страх перед новым аккордом.
«Нет, нет… Я должен попробовать, попытаться. Ведь смог же Корнелюк создать своей шедевр!»
Нелли было неинтересно его музыцирование. Так он счиатл, глядя на её спокойное, казавшееся слегка равнодушным лицо. Её волновали финансовые проводки и сроки возврата кредитов. Но не его старания выйти на прясую дорогу.
Он был последним творцом, последним мастодонтом. Он понимал, что был обманут своей мечтой и принял за сад обычный пустыеей мираж.
Возможно, Викторина оценила бы его мелодии. Он вдруг вспомнил о старом советском фильме – там девушка также покорила престарелого композитора, мать всегда презирала эту юную амбициозную ленинградку. А он жалел какого-то нескладного и постепенно угасающего Рощина.
Виктоирна. Он вдруг представил её нагою. Обнаженность тела,  но полное закрытость души. Он вдруг вспомнил, как доолго готовился к первому соитию с женой, како ни лежали подле друг друга ошарашенные известиями с Кавказа.
Тогда всё получилось как-то сдавленно и смято, словно бы в позорной детской игре. Нелли удалось выкатиться из под него. А он так и не смог совершить того последнего рокового рывка.
Всё что было накануне, не имело теперь смысла. Она почувствовал себя обманутым. Словно бы он и Нелли принадлежали теперь кому-то ещё – были чьими-то рабами – рабами, которых именно завтра утром ждёт невольниций рынок.
Тогда он подумал, что сделала ошибку, что всё его стремление к этой девушке былоо сродни стремлению насекомого к обжигающего его свету, что он попросту предал и себя, и мать.
Теперь он почти предал жену. Тот мимолётный стыдный порыв, тот рывок в незнаемое, когда он сам удивился удачному вторжению, тем подлым словам, тем страстным выплескам, а затем, затем…
Это было сродни убийству. Он не мог, не имел права на этот шаг, и потому не мог поверить в реальность всего происходящего.
«Это сон, только сон…» - подумал он, оставляя её стонать.
Это уже не была прежняя вежливая, но холодная Нелли, не была, как не бывает кукла живым человеком. И он презирал себя эа этот порыв, за свою, так быстро иссякшую, похоть.
Уловоленная пальцами музыка никуда не годилась. Он явно кому-то яростно подражал и боялся этого стыдного подражания. Боялся, как боялся всерьёз увлечься такого шикарной, но наивной девушкой, как Викторина.
 
- Надо пойти, выпить чашку чая. Это меня успокоит.
Чайник было вскипел, и пакетик с дорогой заваркой был тотчас же залит кипятком.
Пить чай в одиночестве было стыдно. Он вдруг уставился на стул, на котором обычно сидела жена, представил её обнажненную и весёлую, а затем мысленно усадил туда также мло одетую Викторину.
Он уже зависел от маленькой ведьмы. Он хотел назвать её другим мловом на букву «с». Ео отчего-то побоялся своей грубости.
Нелли пару раз выходила в кухню в неглиже. Он любил любоваться её ночной сорочкой, похожей  на смертный саван гоголевской паночки. Он любил смотреть на неё со спины, особенно выделяя ягодицы жены. Они были весьма красивы.
- Да, они очень красивы…
Нелли так больше и не решилась раскрыться перед ним. Она заворачивавлась в придуманную ей тайну, словно бы дешёвый подарок в бумагу, заворачивалась и беззвучно требовала: «Разверни меня…»
Он боялся, что разочаруется в ней, как привык разочаровывать в дешёвых подачках его гордой матери. Та была уверенна, что получила долгожданную игрушку. И теперь могла вечно забавляться с ней, мстя томуку, кто обманул её девичьи ожидания.
Он сумел ускользнуть из её плена. Сумел оставить её в дрках, как ловкий мальчик злую и бессердечную бабу Ягу. А она, она пне простила ему ни бегства, ни предательства.
Теперь он пытался предать жену. Она также обманула его ожидания. Она оказалась просто его отражением – разве что разнополым.
«Я слишком много от неё ожидал!»
Теперь уже жаждали его. Жаждали с упорностью законченного алкоголика. Он вдруг испугался этоо иступленного ожидания, испугался, что также обманет Викторину, как уже не раз обманывал жену, не решаясь покончить со всё более усилившимся страхом сближения.
Он вдруг подумал, что некто специально мешает им. Что он жаждет от них языческого непотребства. Что  этому никто приятно видеть голые унижкенные тела, что он питается их дикими вскриками и желаниями.
«А Викторина. Неужели и она?»
Он не мог понять какой бес завёлся в душе его ученицы. Чего она ожидает от их беззаконного сближения. Что он может доказать ей слившись с неё воедино.
«А что она просто использует меня. Просто ожидает моего позора!».
Он не был готов ни к суду, ни к раскаянью. Не мог поверить, что вызывал в этой скромнице такой дикий вал страсти. Это было только ужасным ночным кошмаром, последствием очередной поллюции.
«Нет, я недолжен, не должен думать о ней!»
Он вдруг представил, как в этом воздухе появляется тело Викторины. Как она улыбается, смотрит на него своими тёмными глазами и манит, манит.
 
Викторина старательно расслаблялась. Её тело уплывало прочь с грещной земли. Только в глубинавх космоса моэно было заняться тем, что ей хотелостьь сотворить с тим непробиваемым преподом.
Мысли о Кондрате были назойливы, как комары. Они проникали под кожу, заставляя краснеть от каждого «укуса».
Отец бы смог объяснить этому мальчику, чего от него требуется. Викторина свято верил во всесилие своего отца. Она считала его настоящим некоронованныс царём этого города.
Кондрат должен был быть рад их связи. Наверняка эта банкирша не давала ему свободы. Её интересовало другое. Викторина пару раз видела, как Кондрат Станиславович выходит из жениного «Матиза» и даже зло подумала: «Вот – локущка. Даже тачку нормальную не купила!»
Она брезговала не слишком известными марками машин. Брезговала и презирала тех, кто одевался в секонд-хендах. Презирала слишком умных и слишком глупых. Первым она завидовала, а вторые явно завидовали ей самой.
Ей тоже ужасно хотелось в Москву. Хотелось стать самой знаменитой, самой красивой, самой талантливой. Только бы не стать всеми презираемой толстой и жалкой тёткой с пальцами сосисками, которые изо доя в день играют для лопоухих малышей опостылевшую ей самой «Калинку-малинку».
Она мечтала о другом – о самых замечательных оркестрах и дирижёрах, о полных зарах, где мужчины будуи в смокингах, а дамы – в вечерних платьях. Она предвкушала это, как предвкушает ребёнок свой день рождения млм Новый Год. Но только не толстая всеми презираксвя тётка.
Откц восхишался любой сыгранной ею пьесой. Он был совершенным профаном в области музыки, так же восхищался Полонезом Огиньского, как и Фантазией Вольфганта Амадея Моцарта.
Викторина выставила напоказ  из волы свои коленки. Они у неё были смугловаты от природы, и напоминали пропеченные солнцем лысины. Она понимала, что смуглость и тёмные волосы для кого-то делают из неё изгоя. Она завидовала голыбоглазым сёстрам Дроздовым. Их копии можно было бы выдавать за образ всеми любимой куклы. Они могли бы царить на обложках дорогих журналов, где женщины продают себя.
Викторине не хотелось быть ни моделью, ни проституткой. Она даже натурщиц слегка презирала. Какая разница если на твоё тело будут пялиться миллионы.
Секс был для неё сладостью и проклятьем. Он был неотвратим, и от того пугал сильнее. Она понимала, что когда-нибудь с удовольствием оголится и согласится на эту для кого-то слишком животную гимнастику.
Ведь тем же занималась её мать. И не только с обожаемым ею Родионом Ивановичем, но и с другими мужчинами.
Викторина старалась не представлять этих ужасных картин. Она бы никогда не решилась взять в рот это половое отличие, и не только взять, но и смаковать его, словно бы спелый банан. А что если после этого она постареет и подурнеет. Если из красивой и полной жизни девушки станет мерзкой никому ненужной старухой?
Кондрат Станиславович. Викторина усмехнулась. Из кратких реплик отца она знала, что и мужчины лижут женщинам гениталии, что это считается позором, и что после таких упражнений их ждёт незавидная участь. Секс был обманчивой сказкой, он ублажал тело, но втаптывал в грязь душу.
«Нет, только не это!» - подумала Викторина, в ужасе закрывая глаза.
Ей на мгновение показалось, что она уже лежит в огромном котле. Лежит точно, как сейчас – совершенно голая, а копошащиеся кругом черти вырывают из её причёски волос за волосом.
«Боже, и что потом! Неужели я навек останусь там без волос, без судьбы, без счастья!».
Она поспешила выскочить из ванны, словно бы та была наполнена не тёплой водой, но страшной разъедающей всё кислотой.
Страх стать игрушкой, перестать ловить на себе восхищенные взгляды стал сильнее. Она вдруг устыдилась и мелькнувшего в зеркале отражения, и своего школьного костюма, и с каким-то неведомым страхом спряталась под спасительную простыню