Помочь сайту
Поздравления
Предвкушение счастья. Глава 17
1 сентября 2015 -
Денис Маркелов
17
В понедельник 26 мая Людмила Степановна подъехала к своей бывшей альма-матер.Первая гимназия Рублёвска переехала в новое здание, а сюда в этот охристого цвета дом переехали административные учреждения и музыкально-эстетический лицей.
Людмиле было грустно, это здание было слишком похоже на гимназию – ещё старую, дореволюционную – гимназию для одаренных и особых учениц. Когда-то её привозили сюда на белеюшим, как первый снег Мерседесе, а она – белокурая и счастливая выходила из него с улыбкой настоящей королевской дочери.
«Your Highness, Ihre Hoheit, Votre Altesse!» , - звучало со всех сторон. А она важно и
по-детски смешно задирала свой курносый нос.
Людмила Степановна глубоко вздохнула. Она боялась вновь стать прежней красивой, но безмозглой куклой, обычной блондинкой – предметом насмешек и героиней глупых анекдотов.
Ей удалось пройти в лицей, пройти с бокового входа, стараясь не слишком выделяться - хотя её форменный костюм говорил о многом.
- Здравствуйте. Я могу сейчас поговорить с директором.
- По какому поводу?
- По поводу Вашей ученицы Викторины Оршанской.
Людмила Степановна надеялась увидеть перед собой гордую темноволосую женщину одетую, как комиссар первых лет Советской власти. Но вместо этого перед ней сидела молодая улыбчивая блондинка.
- Авы пришли по поводу Викторины Оршанской?
- Да, точнее я хотела бы узнать побольше об этой девочке.
- Она натворила что-нибудь ужасное? Или это касается её отца?
- Отца?
- Знаете, я всегда выступала против приёма таких вот сложных детей в лицей. Викторина, увы, слишком амбициозна, и, увы, бесталанна. Это так явно, что просто нельзя не заметить.
- В-вы говорили об этом ей?
- Говорили, и не раз, Но знаете, в нашем деле главное, разум и деликатность. Можно навредить растущему организму.
- И она была уверена в своём таланте?
- Скорее в свое неотразимости. Даже пыталась затевать романы с преподавателями. Например, с преподавателем фортепьяно – Левицким Кондратом Станиславовичем. Этот человек женатый, а она – ну, вы понимаете?
- Понимаю, и что же…
- У меня на столе лежит его заявление об уходе по собственному желанию. По правде сказать, он слишком слабый педагог. Слишком уж мягок. Вы помните фильм «Небесные ласточки». Там ещё Андрей Миронов играл Силистена – так вот этот самый Левицкий своего рода Силистен.
- А эта пресловутая Викторина Оршанская – своего рода Дениза де Флориньян?
- Вроде того. Маленький бесёнок, притворяющийся ангелочком. Но меня ей не провести.
- И как Вы бы охарактеризовали её круг общения: У неё было много подруг. Были ли какие-нибудь воздыхатели?
- Мы стараемся уберечь своих воспитанников от излишних страстей. Точнее переплавить их в музыку. Пусть лучше это становится музыкой, чем пошлыми криками на смятой простыне.
- Так среди учащихся у Викторины ухажёров не было.
- Если не считать Кондрата Станиславовича. Он был готов пасть под её напором – обычно такими бывают неуверенные в себе мужчины. Этакие маменькины сынки.
В душе Людмила Степановна была согласна с директрисой. Она уже создала себе портрет мужа подруги, создала ещё на своих прокурорских посиделках в ресторане «Ленский».
Тогда этот стильный парень неплохо смотрелся на эстраде. Красивая марионетка, вроде той, что музицировала в «Необыкновенном концерте» в кукольном театре Образцова.
- О, кстати, я видела двух подруг Оршанской. Серьёзные девочки, блондинки в очках. Они вроде бы учатся в гимназии, мечтают о МГУ.
- А Вы не помните фамилии этих девушек?
- Фамилию. Дроздова. Маша и Даша. Кажется, они выпускницы гимназии.
* * *
Кондрат Станиславович не любил незапланированных визитов. Он чувствовал себя виноватым, особенно, когда в этой квартире появлялись знакомые жены.
Нелли приводила в дом немногих из своих подруг. Разве что довольно стильную и строгую работницу местной прокуратуры.
Людмила была милой и улыбчивой – словно бы только что сошла с витрины модного магазина.
Кондрат намеревался вовремя ускользнуть, сославшись на внезапно посетившее его вдохновение. Сидеть в гостиной и чинно чаёвничать было просто невыносимо.
Он устал играть роль непорочного мужа – ему всё время казалось, что женщины жаждут от него поведения вечно голодного и неудовлетворенного самца. В мыслях он озорно оголял обеих девушек и составлял нечто похожее на групповичок.
Жена старалась унять его восторги. Она не спешила играть роль половозрелой - напротив отчаянно молодилась, притворяясь милой и забавной школьницей. Амплуа травести было бы к лицу Нелли. Она, то казалась милой инженю, то травести. Меняясь каждый миг, словно бы узор в калейдоскопе.
Пить чай и есть яйцо всмятку было приятно. Кондрат был рад своему одиночеству. Он старался жить почти незаметно, боясь нарушить заведенный женой порядок. Тут было всё давно рассчитано и расчерчено. А он был всего лишь милой и послушной марионеткой.
Домофон подал свой голос в самый неподходящий момент.
Людмиле Степановне не пришлось долго ожидать у запертой двери подъезда. В динамике прозвучал слегка настороженный мужской голос. Он спросил: «Кто?» - и она со всей возможной официальностью произнесла: «Кондрат Станиславович открывайте, дверь!»
Замок щёлкнул – и путь в парадное был свободен.
Кондрат Левицкий ругал себя за трусость – голос был женским, но каким-то слишком уверенным. Он слегка побаивался женщин с такими мягкими, но властными голосами. Обычно они приносили проблемы, но теперь было глупо и дальше праздновать труса.
Кабина лифта остановилась на его этаже. А он сам, стараясь не выглядеть испуганным, открыл дверь, едва услышав осторожный, но настойчивый звонок и увидел светловолосую девушку в тёмно-голубой униформе.
- Доброе утро, Кондрат Станиславович.
- А это Вы?.. А Нелли ещё не приехала, знаете. Отчего-то задерживается.
- Я в курсе. Я пришла с Вами побеседовать.
- О чём?
- Скорее, о ком. Вы знаете такую гражданку – Оршанскую Викторину Родионовну 1998 года рождения.
- Вообще-то это моя бывшая ученица. А она что-то натворила?
- Пока нет. Но нам известно, что она дружила с некими сёстрами Дарьей и Марией Дроздовыми.
- И причём тут я?
- Я хотела бы поговорить с этой девушкой. Просто побеседовать, без особых формальностей.
- Но знаете, она ведь несовершеннолетняя.
- Я в курсе. Но мне не хотелось бы, что о нашем разговоре знали посторонние. Например, отец этой девушки.
Кондрат старался не замечать этого идиотского костюма с погонами. Ему всегда было неловко в присутствии омундиренных людей, будь те женщины или мужчины.
- Я теперь не являюсь её педагогом. Я подал заявление об увольнении по собственному желанию.
- Я уже встречалась с Вашим директором. Она просила передать, что даёт Вам на размышление всё лето. Нелли решила остаться в Нефтеморске?
- Причём тут Нелли?
- Да, она всегда была очень эксцентричной. Неужели она ничего Вам не сообщила? Вероятно, боится обнадеживать заранее. Она беременна – беременна от Вас. Да, кстати, она поведала мне все детали столь удачного соития.
- Поведала. Значит, она.
Людмила чувствовала человеческую вину, как хороший садовник чует присутствие зловредного червяка в вроде вполне приятном и здоровом яблоке. Она сумела пройти на кухню и внимательно наблюдала, как Кондрат заваривает ей чай.
- Да, я на минутку, - произнесла она, вставая со стула и делая несколько шагов к довольно просторному совмещенному санузлу.
Ей не терпелось побывать здесь - в месте падения гордой и самоуверенной подруги. Та слишком долго избегала законных атак мужа на своё подпорченное целомудрие. Людмила не скрывала своей зависти – она не могла так легко и просто заниматься тем, что люди определяли словом «любовь.
Она сделала вид, что прилежно мочится, затем вернув на место свои модные трусики, подошла к умывальнику и взяла в руки кусок довольно стильного и дорогого мыла.
Но тут её взгляд упал на какую-то белую ткань. Людмила Степановна присела на корточки, присела и подняла с пола сразу пару довольно скромных девичьих трусиков.
На них были аккуратно сделаны две метки: «М» и «Д».
«Так, так!» - очень интересно. – Значит, эти девушки были здесь. И возможно, они пришли сюда не одни. Возможно, их привела сюда Викторина. Но с какой целью? И когда? Вчера, позавчера. Наверняка это случилось уже после отъезда моей подруги.
Людмила Степановна хищно улыбнулась. Она вдруг почувствовала азарт охотничьей собаки преследующей дичь. И эта дичь могла быть её самым важным призом.
- Да, это улика. Оставить её здесь? Или тотчас информировать об этой находке коллег? Интересно, каким образом эти гостьи потеряли свои трусики? Возможно, напросились на помывку, а своё бельё решили оставить в качестве сувенира. И отсюда они ушили уже без трусов, с открытыми гениталиями. А это значит.
Людмила Степановна ничего не понимала. Допустим, погибший Дроздов обнаружил отсутствие трусов у своих дочерей, но как это связать с взрывом его автомобиля. Кому было выгодно устроить этот взрыв?
«Нет, нет. Надо просто пока спрятать эту улику. Спрятать, а потом. Что делать потом. Вдруг он всё же причастен и к взрыву? Решил устранить отца этих девочек. Но зачем?»
Она положила трусики туда, где они лежали. В сущности, не надо было стимулировать этого человека на новый пока ещё неизвестный ход.
Кондрат старался выглядеть спокойным и гостеприимным. Он вдруг подумал, что его мягкотелая гостеприимность его когда-нибудь погубит. Что, в сущности, став мужем Нелли Валерьевны Оболенской, он ни на йоту не повзрослел, напротив, оказался ещё более инфантильным, чем после окончания консерватории.
Нелли попросту заменила ему мать. Ей нравилось быть умелой и ответственной, нравилось держать в памяти весь распорядок дня своего мужа. А Кондрат, словно бы примерный сын играл на синтезаторе и пианино, играл и мог наслаждаться жизнью.
Зарплаты жены хватало на их двоих. Он работал скорее из-за странного чувства стыдливости, понимая, что лежебочества и иждивения Нелли может не перенести.
Но ему было трудно свыкнуться с необходимостью быть вполне самостоятельным и взрослым – слишком акселерованные дети – указывали ему его место - им было как-то смешно подчиняться ему.
Особенно нестерпима была Викторина. Она балансировала между детством и взрослостью. Без форменного костюма вполне могла сойти за взрослую женщину. Женщину. Но Кондрату было стыдно вдвойне – он словно бы мягкотелый Гумберт поддавался влиянию очередной полубезумной Лолиты.
Женщина в прокурорском мундире смущала его ещё больше. А что если и она претендует на обладание его драгоценным пенисом. Если все эти разговоры о Викторине только умело заброшенная приманка.
«Если я откажусь с ней сотрудничать, она рано или поздно обо всём догадается! А может ещё и Нелли раззвонит! Нет, это просто невозможно. И что тогда, тогда и мне придётся убираться отсюда!»
Он был уверен, что его тотчас выгонят прочь, словно не оправдавшего надежд приблудного котёнка – возвращаться обратно – в далёкий бывший Сталинский район, вновь жить там, где еще сохранился аромат его покойной матери. А что если сменить Нелли на эту светловолосую прокурессу.
Мысль обожгла мозг, словно пламя газовой горелки подушечки пальцев. Людмила Степановна запомнилась ему ещё с того переломного года, когда он наконец решился, решился официально стать мужем Нелли – прекратить это дурацкое ухаживание престарелого школьника и.
Он хорошо запомнил тот январский вечер в ресторане «Ленский». Обычно ему платили там небольшие деньги за выступление. Он то играл довольно известные фортепьянные пьесы, то импровизировал, а иногда аккомпанировал красивой, но давно уже сброшенной со счетов. знаменитой в Рублёвске Сильве.
Эта женщина обладала довольно звучным, но постепенно тускнеющим голосом. Она пела то выходную арию Сильвы, то какой-нибудь красивый романс и была рада своей порции аплодисментов и ужину за счёт заведения.
Их кормили не в общем зале, кормили, словно бездомных животных с лёгким чувством презрения и лёгкого душевного превосходства. Кондрат предпочитал котлеты с лёгким гарниром, а эта дама - гурьевскую кашу…
Даша и Маша старательно молчали. Им ужасно хотелось разреветься. Наверняка им вместо блестящего аттестата дадут невзрачную справку. И никакой Москвы они больше никогда не увидят.
Их надзиратели старательно куражились над ними – наблюдая, как вчерашние интеллектуалки незаметно для самих себя превращаются в тупых и на всё согласных животных. Как готовы ползать на брюхе ради того, чтобы им позволили сходить в туалет, и дали какой-нибудь объедок со стола.
Девушки боялись одного быть превращенными в жалких и подлых давалок. Им всегда были противны доступные женщины – но ведь они сами ещё недавно в азарте сексуальной игры не замечали своей позорной наготы, вживаясь в роль шаловливых и наглых поросят.
Тогда это напоминало всего лишь небольшую шалость – но теперь, теперь, когда по их телам ползали не только назойливые мухи, но и взгляды этой разбойной парочки – всё стало иначе.
Больше всего они боялись по-настоящему обосраться. В прямом и переносном смысле. Оказаться грязными и вонючими, как настоящие свиньи. Было бы лучше обзавестись хвостиками и пятачками, чем терпеть мерзкую тишину и пустоту вокруг себя.
Связанные за спиной руки затекали. Девушки больше всего боялись лишиться конечностей вообще – стать беспомощными игрушками. В одном рассказе ужасов так поступал со своими подружками сошедший с ума хирург. Он знакомился с девушками по объявлению в газете, а затем отрубал ей руки и ноги и превращал в послушную и беспомощную куклу для слива спермы.
Маша и Даша очень испугались, прочитав этот рассказ. Им всегда запрещалось долго играть на улице, а позже знакомиться со случайными прохожими. Все мужчины, по мнению матери, были скрытыми разбойниками. Она и приучила Машу и Дашу к домоседству. А домоседство приучило их к занятиям математикой.
Паук и Боксёр слегка нервничали. Экспедитор со склада фирмы «Счастливая Бурёнка» отчего-то запаздывал. В его фургончике нашлось бы место для двух пленниц. На этот раз оба клоуна решили не светиться – а этот глуповатый и жадный парень сам согласился на роль перевозчика.
Теперь оставалось только не упустить удачу. Не упустить время прилива. Время, когда всё само идет к тебе в руки. Паук вновь был бодр и зол. Он словно бы проигравшийся до конца игрок ставил на кон последнее – свою непотопляемую удачу.
- Слышишь, девчонкам вроде до ветра пора, – прошептал более сердобольный Боксёр.
Паук недовольно хмыкнул:
- Потерпят…
- А если обосутся, а?
- Обосутся – языками свои саки вылижут…
Пауку было не по себе при виде голых беспомощных тел. Он едва сдерживался, чтобы не подойти и не сунуть в одно из трёх отверстий свой изголодавшийся по ласке орган. Близняшки в таком виде были ещё более похожими – словно бы недоделанные куклы из одной партии. Только буквы на лбах позволяли различить их.
Дашу – он решил за глаза звать Давалкой. А Машу – Минетчицей. Это слегка забавляло, особенно когда он с какой-то плотоядной радостью смотрел на её полные по-коровьи глупые губы.
Маша становилось стыдно. Она не привыкла к такой беспардонной назойливости, не привыкла ловить на себе долгие взгляды, особенно когда у неё отчего-то подло и нудно начинал болеть живот.
Наконец Боксёр не выдержал. Он отошёл от стола и вынул из дальнего угла совершенно невозможное ведро и с инвентарным номером 1941.
- Давай по одной.
Первой с трудом поднялась Маша. Река из эскриментов в её измученных кишках становилась полноводней с каждым мгновением. Она была готова прорвать измученный сфинктер и вырваться на волю, словно бы безжалостный сель из горного ущелья.
Ноги не слушались. Они словно бы парализовались от долгого сидения. Кое-как доковыляв до ведра, Маша попыталась сесть на корточки – но едва не потеряла равновесия.
На её плечо опустилась тяжёлая лапища рыжеволосого тюремщика.
Он чем-то напоминал Бармалея, толстомордый и наглый. Без очков Маша почти ничего не видела, и мир казался ей глупой, плохо прорисованной акварелью.
Из зада вырвался фонтан нечистот. Они лились из неё, словно бы мутная вода из хобота у индийского слона. Лились, заставляя закусывать губу от нестерпимого искуса разрыдаться.
- Ну, что с облегчением мадмуазель, - попытался пошутить этот безжалостный варвар.
Он с ловкостью детсадовской нянечки подтёр ей попы какой-то ветошью, а на её место у импровизированного толчка ожидала более спокойная и равнодушная Даша.
Она также испустила кал. Её фекалии были чуть круче, они падали, словно бы перезрелые сливы с дерева, короткой, но точной очередью. Падали точно в середину дна ведра, не тревожа буроватой жидкости.
Паук обладал слишком изнеженным для мужчины обонянием. Он терпеть не мог вони – будь-то начавшие портиться продукты, или же то, во что они превращаются по воле человека в его всегда таком ненасытном желудке.
Дамир Рамазанов был человеком жадным до денег.
Он считал, что в Рублёвске хорошо жить имеет право только его шумная и многодетная семья. А на остальных людей ему было, в сущности, плевать.
Особенно его раздражали внешне непорочные, но очень хитрые девушки – они нарочно выставляли свои животы, словно бы приглашали незнакомых парней к соитию. Это бесстыдство вызывало у Дамира гнев. Он вообще недолюбливал слишком светловолосых и похотливых женщин. Это из-за них его примерному пенису было тесновато в джинсах.
Развозить по небольшим точкам продукцию санкт-петербургской фирмы было совсем не накладно. Он делал это на взятом в аренду «ВИСе» - получая где-то около 35 тысяч в месяц.
Этих денег явно не хватало. Жена была бремена пятым по счёту ребёнком – она всегда ухитрялась сделать это в самый неподходящий момент.
Дамир не привык пользоваться всем известными противозачаточными средствами. Он предпочитал играть в своеобразную рулетку, отчаянно опасаясь не проигрыша, но выигрыша.
Время от времени на своём ВИСе он подкалымливал. Перевозил скарб из города на дачу и обратно. Эта приработок был не слишком удачным – он отчаянно боялся, что когда-нибудь его остановит инспектор ГИБДД, и от того запрашивал за свои услуги втридорога.
С этих клоунов он попросил 1/3 своей зарплаты.
Мужики оказались не жадными, они легко согласились расстаться с парой пятитысячных купюр – но только в два приёма, - перед поездкой и после окончания рейса.
Ехать на почти заброшенную стройплощадку было неразумно.
Дамир умом это понимал, даже держал под рукой монтировку.
Вряд ли эти мужики собирались перевозить какие-то вещи.
Но ему были важны деньги – платить за чужой дом почти пятнадцать тысяч было очень накладно.
Старуха, что сдала им жильё, была глуповато по-старчески жадна. Она пыталась даже обворовывать супермаркеты – но пара внушений от охранника отбило у неё всякую охоту крысятничать.
Ей повезло, она жила у своего сына и играла роль бесплатной няньки. Деньги за квартиру она откладывала на свои, как ей казалось скорые похороны.
Дамир тоже не любил таких вот жадных и неопрятных старух. От этой престарелой дамы явно попахивало стойкой плесенью. Как и от её дышащего на ладан жилища. Он не желал возвращаться в Махачкалу, не хотел вновь маяться от безделья и злости на свою судьбу и такой изменчивый мир.
Развозить по магазинам молоко и прочие молочные продукты было не слишком накладно. Он работал от восьми до восьми, старательно пытаясь скопить денег на свою собственную квартиру.
Теперь возможность получить за пустяковое дело треть ежемесячного жалования заставила его рисковать. Старший сын вот-вот должен был пойти в школу.
Сын носил красивое имя деда – Ильдар. Дамиру нравилось быть отцом. После рождения сына жена подарила ему парочку красавиц-дочек – он просто души не чаял в Тамире и Илоне.
Девочкам в этом году исполнилось пять лет. Они были красивыми и любознательными. Дамир был уверен, что им понравится жить в Рублёвске.
Ехать с Дамиром вызвался ловкий и смелый Паук. Он был уверен, что этот горячий горец мог бы вскипеть, если б узнал, какой груз повезёт с собой в Красный Дол.
Им пришлось бы проехать по трассе на Екатеринштадт, свернуть на объездную дорогу и добраться до другой федеральной трассы, ведущей к Казахстану.
Пауку очень хотелось сотворить с Дамиром нечто ужасное, он боялся, что этого улыбчивого и вполне мирного парня станут искать. К тому же можно было просто задурить ему мозги рассказом об очень важном, почти драгоценном, грузе.
- Так, пока я гружу этих тёлок, ты будешь следить за парнем. Да, в сущности, они для него не люди. Скажем, что это две путаны.
- А он поверит? Небось, попробовать захочет!
- Да пусть пробует. Ну скажем поймали их в парке за миньетом. Мусульмане таких вот сосок не жалуют, сразу в расход пускают.
- Молись, чтобы нас с тобой в расход не пустили. Так, а тот мужик предупреждён?
- Да перетёрли мы с ним этот вопрос. Он согласен их трудоустроить. Теперь главное главную птичку сюда заманить.
Головы у обеих наливались непреодолимой тяжестью. Им казалось, что они вот-вот умрут, превратятся в больших резиновых кукол с глупыми мордашками на тупых резиновых лицах. Теперь им было наплевать на экзамены, и на Москву, на всё то, чему они едва ли не поклонялись.
Зато забавы с преподавателем музыки вставали перед ними так, словно бы проецировались на огромном экране. Словно бы это другие девушки притворились ими и сделали всё то, отчего их теперь стойко и почти непереносимо тошнило.
Маша старалась сжаться в комочек – ей всё мерещилось страшное обугленное тело Игната Дроздова. Она так и не привыкла называть его папой – что-то мешало ей доверять этому угрюмому человеку с давно уже пропитыми мозгами.
Но теперь сиротство пугало сильнее – особенно такое – быть голой плешивой сироткой не входило в её планы. Напротив, она, словно бы колхозница первых пятилеток, мечтала стать городской и гордой – ходить в красивом платье и в габардиновом пальто.
Дамир въехал на стройплощадку тогда, когда солнце почти коснулось горизонта. Оно уже успело скрыться за Соколовой горой, погрузив левый берег в ночной, почти непроницаемый мрак.
А тишине стало слышней пение ночных насекомых. Их голоса напоминали о наступлении времени сна.
Дамир и Боксёр отошли за бытовку.
- Ты того, куришь?
- Нет. Аллах не позволяет. Нельзя. Шайтана тешишь.
- Так вот, с тобой мой напарник поедет. Груз-то у нас о какой! Важный. Ты смотри, слишком не гони. Не к тёще на блины едешь. Главное, а Красный Дол добраться. Через Рублёвск не езди. Езжай там по объездной. Знаешь, как.
- Ага. Я там место для дома присмотрел.
- Вот держи дитя гор. Вот тебе пять кусков, как договаривались. Остальное у Паука получишь.
- У кого?
- У напарника моего.
Даша и Маша презирали себя за молчаливость и страх. Им вдруг стало всё рано, что станется с их телами и душами. Страх оказаться ещё в большем дерьме заставлял их едва передвигая ноги плестись к развозному фургончику.
Первой шагала Даша. Она боялась случайно в этой непроглядной тьме наступить на что-то острое и поранить себе стопу. Ходить босиком было явно не в кайф, она разучилась делать это вне дома, изнеженная кожа страшилась даже самых камешков.
Ей вдруг даже стало нравиться быть голой, лысой и униженной. Словно бы её освободили от давно опостылевшей ей роли успевающей и милой школьницы. Словно бы теперь не надо было страшиться ни провала на экзамене, ни той далёкой и такой страшной Москвы.
- Ничего, привыкнешь, новобранка! – прошипел ей в ухо Паук, закрывая их в тесном и неуютном кузове
Рейтинг: 0
425 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
