Предвкушение счастья. Глава 15

Душа жены Игната Дроздова была неспокойна. Она с трудом заставляла себя не нервничать, а напряженно думать.
Сначала она решила вызвонить своего мужа – но его мобильник не отвечал. Страх и беспокойство поднималось в душе, захлёстывая всё вокруг.
Она уже не думала о муже – её милые красивые девочки  куда-то пропали – она не знала, что делать – Маша и Даша скрывали от неё телефоны своих подруг – у неё был только номер слишком злой и сердитой исторички, которая с какой-то брезгливой скукой сообщила, что сёстры Дроздовы благополучно ушли после  торжественной линейки.
Серафима Григорьевна не решалась беспокоить людей – наверняка дочери встретили Игната. Но почему же, тогда не отвечает его телефон – вероятно. Они поехали на стариковскую дачу – там было  тихо – девочкам было необходимо отдохнуть перед таким странным и пугающим их экзаменом.
Сидеть в пустой квартире было глупо и страшно. Она вдруг подумала, что надо куда-то бежать, кого-то спрашивать о своих дочках. Что ни Даша, ни Маша никогда не любили ни Игната, ни его куркулистых родителей – вероятно, с ними происходило что-то страшное.
Напрасно она набирала номер Игната, тот наверняка проводил время в пивной – его отчего-то бесила её озабоченность экзаменами.
«Ничего, в поломойки и без экзаменов возьмут!», - похохатывая, говорил он, глядя на слишком озабоченное лицо глуповатой и слишком доброй жены.
Серафима смущалась и запиралась в себе, боясь проговориться о том, чего она так долго скрывала от мужа. Она вспоминала, как с каким-то странным умилением смотрела на двух миловидных младенцев, стараясь унять бешено бьющееся сердце.
Это были отказные дети. Их мать – довольно милая девушка лежала в палате, лежала и боялась поверить в своё материнство. То наступило внезапно, из-за одной случайной ошибки, когда она, боясь вылететь из университета, пришла к одному милому и внимательному преподавателю. Пришла домой, отлично понимая, что от неё потребуется.
«Вероятно, надо было купить более дорогие презервативы!» - мелькнула в её голове странная мысль. Преподаватель был даже ласков с ней – он не спешил, но не был назойлив, угощая чаем.
Тогда она ещё надеялась, что он попросит зачётку и, выставив желанную отметку, отпустит домой не тронутой. Но всё было напрасно – они разыгрывали эту мизансцену, словно бы безвольные марионетки, отлично зная, что не хотят, ни противиться, ни особенно поддаваться воле невидимого кукловода.
Секс  тогда показался Саше пошлой и мерзкой процедурой – чем-то вроде обязательной прививки – она даже не ощутила первоначальную неизбежную боль – боль заглушилась странным равнодушием и презрением к самой себе.
Теперь, глядя в окно, она чувствовала себя обманутой – мир издевался над ней, словно бы злой подвыпивший клоун – люди смотрели на неё с брезгливым любопытством – а она старалась не думать о тех, от кого она так легко и просто избавлялась.
Двойняшки родились в марте – Саше было стыдно и жалко себя, жалко и противно, словно бы она совершила нечто скверное и мерзкое. Ей не позволили распорядиться своим животом – заставили выносить чужие любопытные взгляды, особенно нестерпимы были взгляды согруппниц – те загадочно перешёптывались и гадали об имени и учёном звании первопроходца.
Саше ужасно хотелось переболеть материнством, словно бы ненавистной в детстве корью. Она стыдилась своего нахлебничества, жизнь в доме родственников  была невыносима, те, хотя на словах и поддерживали Сашу – относились к её животу как к позору.
Саша стоически молчала. Она ведь она купила ценой своей девственности ненавистную отметку. Боясь, что станет посмешищем, хвостисткой.
Её вот-вот должны были выписать – документы из университета она забрала и готовилась стать обычной – вполне привычной неудачницей.
Мир математики казался теперь обычным миражом, было странно подумать, что она мечтала стать своей в этом мире, просиживая долгие часы над наспех записанными лекциями.
Гордость, с какой она ехала впервые в университет – ехала в троллейбусе, чувствуя себя именинницей, куда-то ушла. Она не вспоминала об этом, словно бы о случайно выпавшем молочном зубе – прошлое было всего лишь не слишком удачным рисунком на школьной доске,  случайной опиской в сочинении, да она была не годна для роли, которую на себя взяла.
Ей было некуда ехать, разве в опостылевший ей детдом, где она оказалась после той пьяной аварии, погубившей её мать и отца. Оказалась, боясь своего глуповатого вида – круглого лица и толстой, словно бы канат в школьном спортзале, косы.
Брат отца с трудом отыскал её. Отыскал, стараясь выглядеть добрым и понимающим родственником. Ей ужасно захотелось  скорее очутиться в красивой квартире, перестать дрожать по ночам, перестать вспоминать о двух закрытых гробах, в которых лежали её изуродованные родители.
Николай Игнатович собирался переехать в более просторную квартиру. Ему было мало двухкомнатной – Вероника Прокофьевна никак не желала беременной – она напрасно пыталась стать матерью снова и снова, вызывая у  мужа чувство собственной неполноценности.
Ему уже надоело пытаться вновь и вновь пытаться зародить в её, становящимся рыхлым и неприятным, теле жизнь. Эта гимнастика отрывала его от мыслей о службе – так задерганный жизнью автомобилист ропщет на вечно чихающий и не желающий заводиться мотор.
Вера Прокофьевна чувствовала себя обманутой – вероятно, она и впрямь поставила не на того жеребца – предпочтя простоватому Ивану его слишком умного и развитого брата.
Иван был простоват, но понятен, он был обычен – но эта обычность не била по глазам – как слишком большая вычурность Николая – тот старался выглядеть солидно и честно, будучи в душе мерзким паяцом.
Появление в квартире милой испуганной девочки было для неё счастьем – в её глазах сияла душа того незатейливого паренька  с его милым взглядом серых доверчивых глаз.
Саша была милой и послушной – она вела себя, словно бы хорошо вымуштрованная актриса – зная назубок роль приёмной дочери.
Беременность Александры Ивановны ударила по неё, словно разряд электрического тока. Она боялась подвести и Веру Прокофьевну, и показаться мерзкой неблагодарной тварью в глазах брата отца.
Тот был явно рад её обществу, рад мило улыбаться и говорить комплименты за завтраком  и ужином. Обедала Саша  сначала в школе, а затем в университетской столовой, стараясь брать самые дешёвые блюда.
Она могла на ходу перекусить чебуреком. Могла остановиться перед любым пирожковым киоском, наконец, просто перетерпеть голод, боясь потратить на себя такую скудную стипендию.
Она ещё верила, что станет учёной, будет изучать какие-то особые миры. Миры чисел и разнообразных геометрических фигур.
Страх потерять этот призрачный мир, вновь оказаться в мерзкой пустыне, точно такой, какая окружала её в детдоме, толкнул её в объятия слишком любвеобильного аспиранта. Тот явно желал поизмываться над этой сопливой идеалисткой, увидеть её без строго, но скромного платья – таким образом показать свою власть и сэкономить на вызове платной «любовницы».
Этот стильно одетый молодой человек брезговал проститутками, предпочитая задуривать головы наивным фантазёркам вроде Александры. Он был уверен, что поимеет эту девушку, поимеет просто и легко – не особенно беспокоясь о последствиях. Его страшило только одно, необходимость тратить деньги на ублажение своего вечно голодного пениса.
Александра только сейчас поняла, что натворила. Она слишком долго верила в незыблемость своей сказки – всё произошедшее оказалось ложью. Вместо великой любви у неё была обычная гимнастика.
Она не могла привыкнуть к этим двум созданиям, боялась привыкать. Боялась, что их сейчас принесут, и надо будет кормить их грудью. Она уже решила, что отдаст их миру. Отдаст, стараясь своим преступным бескорыстием наказать своего подлого соблазнителя.
Пришедшей её навестить тёте она глухо сказала: «Они мертвенькие родились. Их закопали уже!» Тетя сделала вид, что поверила. Саша боялась, что её вот-вот выгонят, не пустят в  ставший привычным мир. Мир порядочной и честной теперь уже российской семьи.
 
Серафима Григорьевна была рада своему материнству. Она нарочито выставляла напоказ близняшек, выставляла, стараясь не думать о своём поступке.
Ей не было жаль Сашу, эта испуганное и жалкое создание было недостойно материнства. Зато она тогда такая радостная была уверенна, что является полноценной мадонной.
Теперь ей хотелось выть. Дочери явно были зачаты от какого-нибудь интеллектуала. Это ужасно раздражало Игната – он чувствовал какой-то подвох. Чувствовал и свирепел всё сильнее.
Серафима Григорьевна трепетала не меньше, чем её скромные и робкие дочки. Им было неуютно вблизи своего «папаши», тот каждый раз находил повод для особой изощренной ненависти, подозревая самый мерзкий обман.
Серафима Григорьевна подумывала над тем, чтобы отыскать Сашу. Она пыталась угадать её в случайных женщинах, проходящих мимо, пыталась собраться с духом и поведать всем о своём таком жалком и бессильном поступке.
И теперь ни Даши, ни Маши рядом не было. Они вдруг растаяли, словно бы кто-то услышал подлые прошения её муженька.
Серафима Григорьевна с трудом заставила себя взять карточку и пойти в магазин. Она долго ходила между полок с товарами, пытаясь не смотреть на  девушек в школьной форме. Ей отчего-то казалось, что вот-вот она увидит Машу и Дашу.
Но все эти девушки были чужими. Они радостно смеялись, предвкушая свою будущую взрослость
Незаметно наступил вечер. Серафима зажгла на кухне свет и решилась позабыться в готовке. Она уверяла себя, что готовит этот ужин для дочек и прислушивалась к робким шагам в подъезде. Пятиэтажный панельный дом постепенно заполнялся, возвращающимися  жильцами.
Но не было слышно лишь стыдливого цокота каблучков её дочек.
 
 
Игнату было страшно. Он чувствовал себя грязным поддонком, но руки сами вели автомобиль к месту встречи с его благодетелями.
Близость развязки заставляло его быть решительным. В сущности, он должен был заплатить этим сучкам за их гордость и пренебрежение.
Его обещали ожидать на окраине Рублёвска в каком-то строительном вагончике. Ожидали, обещая решение всех его проблем.
- Да не жадись ты. Наверняка их твоя Серафима не от тебя нагуляла! – пробасил темноволосый.
А рыжеволосый загадочно и мерзко подмигнул. Словно ошалевший от безнаказанности приблудный кот.
Даша и Маша всегда засыпали в транспорте. Вот и сейчас они уже обе клевали носом, боясь признаться отцу в своём проступке.
Кожа сиденья противно прилипала к разгоряченным стыдом попам. Обе девушки не замечали ни бега пейзажей за окном отцовской копейки, ни слишком испуганного лица своего отца.
Игнат осторожно въехал в распахнутые настежь ворота, подкатил к вагончику.
 
Боксёр с интересом смотрел на жирную фигуру предателя.
- Ну, спасибо. Удружил.
- А они это того – не вернутся? – спросил Игнат.
- Не вернутся.
 
Паук между тем перенёс спящих Дашу и Машу в вагончик.
- Пусть поспят. Им ещё много чего познать предстоит.
- А с этим козлом, что делать?
- Рванём его. Я у него под днищем машины сюрпризец пристроил. Пусть столько их города выедет.
…Игнат на радостях врубил магнитолу.
Он ехал и наслаждался шансоном. Понимая, что он теперь свободен и от ненавистных ему дочек, и опостылевшей жены.
За громкими звуками музыки он даже не услышал рокового хлопка. Машину тотчас охватил огонь. И никто не услышал его предсмертного крика
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

© Copyright: Денис Маркелов, 2015

Регистрационный номер №0305402

от 30 августа 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0305402 выдан для произведения:

15

Душа жены Игната Дроздова была неспокойна. Она с трудом заставляла себя не нервничать, а напряженно думать.
Сначала она решила вызвонить своего мужа – но его мобильник не отвечал. Страх и беспокойство поднималось в душе, захлёстывая всё вокруг.
Она уже не думала о муже – её милые красивые девочки  куда-то пропали – она не знала, что делать – Маша и Даша скрывали от неё телефоны своих подруг – у неё был только номер слишком злой и сердитой исторички, которая с какой-то брезгливой скукой сообщила, что сёстры Дроздовы благополучно ушли после  торжественной линейки.
Серафима Григорьевна не решалась беспокоить людей – наверняка дочери встретили Игната. Но почему же, тогда не отвечает его телефон – вероятно. Они поехали на стариковскую дачу – там было  тихо – девочкам было необходимо отдохнуть перед таким странным и пугающим их экзаменом.
Сидеть в пустой квартире было глупо и страшно. Она вдруг подумала, что надо куда-то бежать, кого-то спрашивать о своих дочках. Что ни Даша, ни Маша никогда не любили ни Игната, ни его куркулистых родителей – вероятно, с ними происходило что-то страшное.
Напрасно она набирала номер Игната, тот наверняка проводил время в пивной – его отчего-то бесила её озабоченность экзаменами.
«Ничего, в поломойки и без экзаменов возьмут!», - похохатывая, говорил он, глядя на слишком озабоченное лицо глуповатой и слишком доброй жены.
Серафима смущалась и запиралась в себе, боясь проговориться о том, чего она так долго скрывала от мужа. Она вспоминала, как с каким-то странным умилением смотрела на двух миловидных младенцев, стараясь унять бешено бьющееся сердце.
Это были отказные дети. Их мать – довольно милая девушка лежала в палате, лежала и боялась поверить в своё материнство. То наступило внезапно, из-за одной случайной ошибки, когда она, боясь вылететь из университета, пришла к одному милому и внимательному преподавателю. Пришла домой, отлично понимая, что от неё потребуется.
«Вероятно, надо было купить более дорогие презервативы!» - мелькнула в её голове странная мысль. Преподаватель был даже ласков с ней – он не спешил, но не был назойлив, угощая чаем.
Тогда она ещё надеялась, что он попросит зачётку и, выставив желанную отметку, отпустит домой не тронутой. Но всё было напрасно – они разыгрывали эту мизансцену, словно бы безвольные марионетки, отлично зная, что не хотят, ни противиться, ни особенно поддаваться воле невидимого кукловода.
Секс  тогда показался Саше пошлой и мерзкой процедурой – чем-то вроде обязательной прививки – она даже не ощутила первоначальную неизбежную боль – боль заглушилась странным равнодушием и презрением к самой себе.
Теперь, глядя в окно, она чувствовала себя обманутой – мир издевался над ней, словно бы злой подвыпивший клоун – люди смотрели на неё с брезгливым любопытством – а она старалась не думать о тех, от кого она так легко и просто избавлялась.
Двойняшки родились в марте – Саше было стыдно и жалко себя, жалко и противно, словно бы она совершила нечто скверное и мерзкое. Ей не позволили распорядиться своим животом – заставили выносить чужие любопытные взгляды, особенно нестерпимы были взгляды согруппниц – те загадочно перешёптывались и гадали об имени и учёном звании первопроходца.
Саше ужасно хотелось переболеть материнством, словно бы ненавистной в детстве корью. Она стыдилась своего нахлебничества, жизнь в доме родственников  была невыносима, те, хотя на словах и поддерживали Сашу – относились к её животу как к позору.
Саша стоически молчала. Она ведь она купила ценой своей девственности ненавистную отметку. Боясь, что станет посмешищем, хвостисткой.
Её вот-вот должны были выписать – документы из университета она забрала и готовилась стать обычной – вполне привычной неудачницей.
Мир математики казался теперь обычным миражом, было странно подумать, что она мечтала стать своей в этом мире, просиживая долгие часы над наспех записанными лекциями.
Гордость, с какой она ехала впервые в университет – ехала в троллейбусе, чувствуя себя именинницей, куда-то ушла. Она не вспоминала об этом, словно бы о случайно выпавшем молочном зубе – прошлое было всего лишь не слишком удачным рисунком на школьной доске,  случайной опиской в сочинении, да она была не годна для роли, которую на себя взяла.
Ей было некуда ехать, разве в опостылевший ей детдом, где она оказалась после той пьяной аварии, погубившей её мать и отца. Оказалась, боясь своего глуповатого вида – круглого лица и толстой, словно бы канат в школьном спортзале, косы.
Брат отца с трудом отыскал её. Отыскал, стараясь выглядеть добрым и понимающим родственником. Ей ужасно захотелось  скорее очутиться в красивой квартире, перестать дрожать по ночам, перестать вспоминать о двух закрытых гробах, в которых лежали её изуродованные родители.
Николай Игнатович собирался переехать в более просторную квартиру. Ему было мало двухкомнатной – Вероника Прокофьевна никак не желала беременной – она напрасно пыталась стать матерью снова и снова, вызывая у  мужа чувство собственной неполноценности.
Ему уже надоело пытаться вновь и вновь пытаться зародить в её, становящимся рыхлым и неприятным, теле жизнь. Эта гимнастика отрывала его от мыслей о службе – так задерганный жизнью автомобилист ропщет на вечно чихающий и не желающий заводиться мотор.
Вера Прокофьевна чувствовала себя обманутой – вероятно, она и впрямь поставила не на того жеребца – предпочтя простоватому Ивану его слишком умного и развитого брата.
Иван был простоват, но понятен, он был обычен – но эта обычность не била по глазам – как слишком большая вычурность Николая – тот старался выглядеть солидно и честно, будучи в душе мерзким паяцом.
Появление в квартире милой испуганной девочки было для неё счастьем – в её глазах сияла душа того незатейливого паренька  с его милым взглядом серых доверчивых глаз.
Саша была милой и послушной – она вела себя, словно бы хорошо вымуштрованная актриса – зная назубок роль приёмной дочери.
Беременность Александры Ивановны ударила по неё, словно разряд электрического тока. Она боялась подвести и Веру Прокофьевну, и показаться мерзкой неблагодарной тварью в глазах брата отца.
Тот был явно рад её обществу, рад мило улыбаться и говорить комплименты за завтраком  и ужином. Обедала Саша  сначала в школе, а затем в университетской столовой, стараясь брать самые дешёвые блюда.
Она могла на ходу перекусить чебуреком. Могла остановиться перед любым пирожковым киоском, наконец, просто перетерпеть голод, боясь потратить на себя такую скудную стипендию.
Она ещё верила, что станет учёной, будет изучать какие-то особые миры. Миры чисел и разнообразных геометрических фигур.
Страх потерять этот призрачный мир, вновь оказаться в мерзкой пустыне, точно такой, какая окружала её в детдоме, толкнул её в объятия слишком любвеобильного аспиранта. Тот явно желал поизмываться над этой сопливой идеалисткой, увидеть её без строго, но скромного платья – таким образом показать свою власть и сэкономить на вызове платной «любовницы».
Этот стильно одетый молодой человек брезговал проститутками, предпочитая задуривать головы наивным фантазёркам вроде Александры. Он был уверен, что поимеет эту девушку, поимеет просто и легко – не особенно беспокоясь о последствиях. Его страшило только одно, необходимость тратить деньги на ублажение своего вечно голодного пениса.
Александра только сейчас поняла, что натворила. Она слишком долго верила в незыблемость своей сказки – всё произошедшее оказалось ложью. Вместо великой любви у неё была обычная гимнастика.
Она не могла привыкнуть к этим двум созданиям, боялась привыкать. Боялась, что их сейчас принесут, и надо будет кормить их грудью. Она уже решила, что отдаст их миру. Отдаст, стараясь своим преступным бескорыстием наказать своего подлого соблазнителя.
Пришедшей её навестить тёте она глухо сказала: «Они мертвенькие родились. Их закопали уже!» Тетя сделала вид, что поверила. Саша боялась, что её вот-вот выгонят, не пустят в  ставший привычным мир. Мир порядочной и честной теперь уже российской семьи.
 
Серафима Григорьевна была рада своему материнству. Она нарочито выставляла напоказ близняшек, выставляла, стараясь не думать о своём поступке.
Ей не было жаль Сашу, эта испуганное и жалкое создание было недостойно материнства. Зато она тогда такая радостная была уверенна, что является полноценной мадонной.
Теперь ей хотелось выть. Дочери явно были зачаты от какого-нибудь интеллектуала. Это ужасно раздражало Игната – он чувствовал какой-то подвох. Чувствовал и свирепел всё сильнее.
Серафима Григорьевна трепетала не меньше, чем её скромные и робкие дочки. Им было неуютно вблизи своего «папаши», тот каждый раз находил повод для особой изощренной ненависти, подозревая самый мерзкий обман.
Серафима Григорьевна подумывала над тем, чтобы отыскать Сашу. Она пыталась угадать её в случайных женщинах, проходящих мимо, пыталась собраться с духом и поведать всем о своём таком жалком и бессильном поступке.
И теперь ни Даши, ни Маши рядом не было. Они вдруг растаяли, словно бы кто-то услышал подлые прошения её муженька.
Серафима Григорьевна с трудом заставила себя взять карточку и пойти в магазин. Она долго ходила между полок с товарами, пытаясь не смотреть на  девушек в школьной форме. Ей отчего-то казалось, что вот-вот она увидит Машу и Дашу.
Но все эти девушки были чужими. Они радостно смеялись, предвкушая свою будущую взрослость
Незаметно наступил вечер. Серафима зажгла на кухне свет и решилась позабыться в готовке. Она уверяла себя, что готовит этот ужин для дочек и прислушивалась к робким шагам в подъезде. Пятиэтажный панельный дом постепенно заполнялся, возвращающимися  жильцами.
Но не было слышно лишь стыдливого цокота каблучков её дочек.
 
 
Игнату было страшно. Он чувствовал себя грязным поддонком, но руки сами вели автомобиль к месту встречи с его благодетелями.
Близость развязки заставляло его быть решительным. В сущности, он должен был заплатить этим сучкам за их гордость и пренебрежение.
Его обещали ожидать на окраине Рублёвска в каком-то строительном вагончике. Ожидали, обещая решение всех его проблем.
- Да не жадись ты. Наверняка их твоя Серафима не от тебя нагуляла! – пробасил темноволосый.
А рыжеволосый загадочно и мерзко подмигнул. Словно ошалевший от безнаказанности приблудный кот.
Даша и Маша всегда засыпали в транспорте. Вот и сейчас они уже обе клевали носом, боясь признаться отцу в своём проступке.
Кожа сиденья противно прилипала к разгоряченным стыдом попам. Обе девушки не замечали ни бега пейзажей за окном отцовской копейки, ни слишком испуганного лица своего отца.
Игнат осторожно въехал в распахнутые настежь ворота, подкатил к вагончику.
 
Боксёр с интересом смотрел на жирную фигуру предателя.
- Ну, спасибо. Удружил.
- А они это того – не вернутся? – спросил Игнат.
- Не вернутся.
 
Паук между тем перенёс спящих Дашу и Машу в вагончик.
- Пусть поспят. Им ещё много чего познать предстоит.
- А с этим козлом, что делать?
- Рванём его. Я у него под днищем машины сюрпризец пристроил. Пусть столько их города выедет.
…Игнат на радостях врубил магнитолу.
Он ехал и наслаждался шансоном. Понимая, что он теперь свободен и от ненавистных ему дочек, и опостылевшей жены.
За громкими звуками музыки он даже не услышал рокового хлопка. Машину тотчас охватил огонь. И никто не услышал его предсмертного крика
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 

Предвкушение счастья. Глава 14

Предвкушение счастья. Гл. 16