На утро - это было воскресенье - Костя отбыл; само собой, я поехал его провожать. В такси он занял место рядом с водителем, я и тётя Клара расположились на заднем сидении. Склонная к сантиментам тётя Клара всю дорогу глотала слёзы. Она сидела в классической скорбной позе и изображала своим видом самую жалостную на свете картину. Мы с Костей хранили упорное молчание, лишь изредка нарушая его случайными репликами. Не спорю, получилось некрасиво, но я был не в состоянии пересилить себя.
Рассвет, между тем, начинал бледнеть. Город, не обременённый ввиду выходного дня заботами о насущном, ещё спал. Дорога до аэропорта не то чтобы длинная, но и не короткая, и пока мы ехали, фонари успели сначала сделаться тусклыми, потом замигали и вскоре погасли. Оттого улицы, на которых в столь ранний час было безлюдно, смотрелись голыми и беззащитными, а воздух по ту сторону стекла казался сизым и осязаемым. Я думал о Косте и о том, какого рожна ему здесь не доставало, а что думал на этот счёт Костя, мне было неведомо; я никогда не умел читать его мысли.
Когда водитель притормаживал у светофоров, тётя Клара каждый раз вздрагивала, как от боли, и с беспокойством глядела в окошко, не приехали ли. Возможно, ей хотелось, чтобы машина плелась, как черепаха, или ещё лучше, чтобы водитель не выбирал кратчайший маршрут, а напротив подольше плутал по улицам. Тогда её Костя - о счастье! - опоздает на самолёт и никуда не полетит. Я её понимал.
В аэропорту Костя галантно обнял мать за талию и одновременно свободной рукой похлопал меня по плечу, ещё раз назвав стариной. Настроение у Кости было исключительно бодрое; я же поймал себя на том, что в обоих его жестах углядел что-то одинаково неуместное и брезгливо-жалостное. Мне даже показалось, что он сейчас снимет с моего рукава пушинку, но нет, до этого не дошло.
- Костик, береги там себя. Допоздна не засиживайся, спать ложись пораньше. Правильно питайся. Не ешь всухомятку. Будь умницей. И про маму не забывай. Звони почаще. Ты же прекрасно знаешь, как я всегда жду твоего звонка, - вся во власти тревоги, звенящим от слёз голосом напутствовала на дорожку тётя Клара. Напоследок ещё разочек проинструктировав сына по некоторым важным бытовым вопросам, она поцеловала его в щёку и вновь предалась безмолвной кручине.
- Угу, - по старой привычке сквозь зубы рассеянно отозвался Костя, нисколько не стараясь придать голосу хоть малую нотку сердечности. – Yes-s, mom!
И по-военному ловко и звонко щёлкнул каблуком.
На мой сторонний взгляд их отношения никак нельзя было назвать идиллическими. Костя вообще всегда разговаривал с матерью кратко и нехотя, никаких нежных родственных чувств не обнаруживал, был с ней более чем накоротке, а она ластилась к нему, как кошка, и ловила каждое слово ненаглядного сыночка.
После сумеречной улицы зал ожидания был полон света и безмятежного шума. Вкусно пахло кофе и сдобными булочками. Мимо нас, не выказывая ни капли беспокойства, туда-сюда прохаживались полусонные советские и американские граждане и гражданки. Некоторые мирно покуривали в сторонке.
Ровно в назначенное время толпа ожила и слаженно устремилась к стойке регистрации. Я вывел себя из ступора и вытащил правую ладонь из кармана куртки. Мы с Костей обменялись рукопожатием, после чего он, торопливо распрощавшись с матерью, с громоздкой дорожной сумкой в руке и плоской чёрной папкой подмышкой пристроился в хвост к какой-то шумной делегации, также направляющейся в Америку.
Когда его пижонская шляпа и облачённая в кожаный плащ спина скрылись из виду, мы с тётей Кларой вышли на свежий воздух. У нас с ней была договорённость своими глазами убедиться, что Костин самолёт благополучно отправился восвояси, и сделать ему вслед ручкой.
Двумя часами позже с вздохом удовлетворения тётя Клара повернулась спиной к ограде аэропорта и направилась к стоянке такси. Придав своей физиономии благочестивое выражение, я устремился следом за ней. От долгого топтания на месте меня пробирал холод, хотелось перейти на быстрый шаг, такой, чтобы брызги и комки грязи от моих подошв полетели в разные стороны (обычно я так и хожу, но тогда было неудобно перед тётей Кларой, которая впала в апатию, и ничего вокруг себя не видела).
Из тёмного, тяжёлого неба дождь струился нам на непокрытые головы и заливал подгнившие листья, собранные кучками вдоль тротуара. Земля разбухла от воды. В лунках, выкопанных вокруг деревьев, пузырились лужи. Обглоданные кустики роз на куртинах смотрелись жалкими заморышами. Как в басне, подумалось мне. «Помертвело чисто поле…» Действительно, со дня на день ожидался первый снег, если, конечно, погода не испугается и не переменится. Из приоткрытого канализационного люка клубами поднимался пар. Рядом на толстой трубе, прижавшись друг к дружке, грелись две кошки. В жухлой, с проплешинами, траве в поисках поживы ковырялись сороки. Вот им-то дождь – нипочём, как нипочём и их пернатым собратьям - грачам, облепившим голые сучья. Как быстро пролетел этот год, подумалось мне. Грачи прилетели, значит, почти что зима. Она приведёт за собой новый год, год моего как бы юбилея, если можно так сказать о тридцатилетии.
Я опустил голову, смахнул с лица дождинки и поёжился, ощущая за шиворотом противную холодную влагу. Костин подарок, ту самую ковбойскую шляпу, я надеть не решился, хотя дома так и эдак примерял её перед зеркалом. И зонтик отчего-то не взял. К слову сказать, я всегда считал, что мокнуть под дождём – процедура не слишком приятная не столько в физическом, сколько в моральном плане.
Назавтра праздновался Хаит, числящийся в нашем городе нерабочим днём, посему у нас во дворе, как и повсеместно, резали и освежевывали баранов, кололи дрова, жгли огонь и ставили гигантские казаны, а по улицам гуляли сногсшибательные запахи зирвака. Небо, как по заказу, очистилось от облаков, лужи высохли, и вовсю светило солнце. Я полдня облизывался и пускал слюнки, пока тётя Гуля, соседка с первого этажа, не занесла нам по местной традиции ляган плова.
Потом я свалился с повышенной температурой и остаток недели, до будущего понедельника, как должно, будь это грипп или простуда, с градусником подмышкой отлёживался дома, и мать отпаивала меня попеременно то крепким куриным бульоном, то горячим чаем с малиной, то молоком с мёдом и сливочным маслом.
А полутора годами позже в нашем дворе вдруг объявился Паша Балясников. Без Эльвиры, зато сразу с тремя мальцами. Привёз их к своей матери, сам же, почтя своим вниманием покинутую родину, долго не задержался и по прошествии двух дней укатил назад в Новосибирск. Я его не видел, поскольку как раз в то время проводил отпуск в Сочи.
Помочь сайту
Поздравления
