Сага о чертополохе (предв. название) - 35

12 ноября 2013 - Людмила Пименова

Клава и Шура

Василий Иванович сидел у обеденного стола и рассеянно постукивал костяшками пальцев по столешнице. Маня, перешивавшая свое старое платье на приемную Дашеньку, иногда вскидывала на него ласковые зеленые глаза и вздыхала. Тоня тут-же, за столом, старательно выписывала строчки склонений. Время от времени Маня бросала в ее пропись короткий взгляд и одобрительно кивала. В передней хлопнула дверь, послышалось, как Полина бросила на пол корзинку и, не раздеваясь, вбежала в столовую. Она остановилась в дверях и прислонилась к косяку. Весь ее непривычный растрепанный вид говорил о ее чрезвычайном возбуждении. Глаза ее потерянно бегали, платок сбился с волос и нелепо свисал по плечу, на жакетке нехватало пуговиц и она топорщилась на ее пышной груди.
- Вася, Васенька, скорей! Там отца Михаила убивают!
- Кто?
- Красные, Вася! Церькву сжечь хотят!
Василий Иванович растерянно поднялся со своего стула. Помешкав в растерянности, пока до него не дошел смысл сказанного, он опрометью бросился в переднюю.
- Я один пойду! Раздевайся, и сиди дома, не ходи за мной!
- Васенька, Вася, там такое творится!

У церкви толпился народ, слышались крики и женский визг. Немного на отшибе, у тенистой подворотни, стояла небольшая группка рабочих и спокойно наблюдала за происходящим, руки в карманах и ухмылка на губах. Оглядевшись, Иван Васильевич стал пробираться сквозь толпу к церкви, но народ вдруг рванул ему навстречу, сбиваясь в кучу и сбивая с ног замешкавшихся старух. Иван Васильевич едва не упал, ухватился за чье-то плечо и вместе с отливом народа снова вернулся на мостовую. Там людское движение приутихло и остановилось. Настигнутая врасплох толпой коляска извозчика оказалась в плотном людском окружении, лошади беспокойно заметались и заржали,
- Сторонись! Сторонись! - пытался кричать кучер, но чей-то возмущенный голос ответил ему сорванным криком:
- Куда прёшь! Не видишь, люди!
Между тем, отступившая на простор толпа несколько поредела и Василий Иванович снова стал упрямо пробираться поближе к церкви, расталкивая любопытных. Вокруг него выли, исступленно крестясь, женцины, несколько старух стояли на коленях прямо в пыли и исступленно молились.
- Супостаты! Антихристы проклятые! Прости нас, Го-о-о-споди! - кричали в толпе.
Василий Иванович поднял глаза на купол и увидел, как по нему взбирается какой-то безумец, все ближе и ближе подбираясь к самой макушке. От церкви несло дымком. В церковном дворе, прямо перед папертью, потрескивал молодой, искрящий костерок. У ворот стояла армейская телега, оснащенная пулеметом и большая группа всадников с красными околышами держала толпу на расстоянии. Солдаты и гражданские, одетые по-рабочему, выносили из церкви иконы, снимали с них дорогие оклады и бросали писанные доски в огонь, радостно взвивавшийся от каждой очередной жертвы веером искр и цветными язычками пламени. Посреди этого безумства, в самом центре образовавшейся у костра пустоты, топтался опутанный цепями блаженный верижник, потрясая грязной тощей рукой, и гулким голосом пророка возвещал во всеуслышанье:
- Жгите, жгите лики Господни! Иже и душам вашим предвещаю вот тако-же сгинуть в геенне огненной! Прокляты вы и богом и людями! Богохульники! Крамольники! Убивцы праведных! Да разверзнется под вами землица русская и да поглотит вас всех, как есть, в пламени своем неистовом!
- Заткнись, старый дурак! - крикнул ему один из красноармейцев, по лицу которого тенью пробежало беспокойство. поперли на верижника коней, вытесняяя его от костра, а один из них остервенело ударил его по спине нагайкой. Нагайка злобно свистнула и щелкнула по звенящему на верижнике железу, голос его сорвался и он упал, загремев цепями. Народ угрожающе загудел, двинулся ему на помощь и красноармеец повернул коня обратно. Верижнику помогли подняться, он укрепился на ногах, растолкал окружающих его людей, воздел к небу драную бороденку и снова трубно закричал:
- Проклят будь людями и Богом низвергающий крест господень! Прокляты и вы, сатанинское отродье, глумящееся над святыней нашею православною!
Залитое слезами лицо его все покрылось дорожной пылью и оттого сделалось еще страшней, он походил теперь на вынутого из могилы мертвеца и проклятия его приводили в ужас всех присутствующих..
- Пошел отсюдова, дармоед, не то мы и тебя сейчас к стенке! Раскаркался тута! - злобно ругались на него красноармейцы.

Человек наверху уже добрался до купола и, обмотавшись покрепче веревкой, стал обеими руками вынимать крест из гнезда. Толпа завыла и отхлынула еще дальше от церковных ворот, на ту сторону улицы. Крест гулко просвистел по крыше купола, перевернулся и зацепился за кирпичный выступ, застряв головою вниз на узком беленом карнизе.
- Эх ты, черт! Сымай, сымай его оттудова! - орали красноармейцы, - сымай, я еше чекушку ставлю!
Тот, наверху, что-то крикнул, но крик его угас за порывом ветра, утонул в людском ропоте. Он повозился с веревкой и спустился к карнизу с той стороны, где завис крест. Замершая толпа наблюдала за его движениями. Добравшись до нужного места и уцепившись рукой за какой-то выступ, мужик потянулся к кресту ногой, поддел его и лягнул. Крест еще раз перевернулся и полетел вниз. Человек наверху потерял равновесие и, беспомощно взмахнув руками, кувырком сорвался вниз. В толпе завизжали бабы, ахнули мужики, громко выругался один из красноармейцев. Веревка натянулась на всю длину и дрогнула, привязанный к ней человек несколько раз ударился о стену и завис по другую сторону собора. Окруженный толпой верижник воспрял духом и снова угрожающе загремел цепями:
- Вот вам! Кара Божия не заставила себя долго ждать! Низвергнувший крест святой да низвергнится в геену огненну! - вопил он.
Василий Иванович воспользовался возникшей суматохой чтобы пробраться поближе к воротам. Он повернулся к стоящему рядом мужику и спросил:
- А батюшка с матушкой куда девались? Не видали?
- Тихо, тихо ты! Батюшку нашего пристрелили, говорят. Тама, в церкви. - мужичок поспешно перекрестился и вздохнул: - Он как встал вот так вота, и не впускал никого!
Тут вмешался кто-то, стоящий рядом:
- Эх, милай, против этих рази попрешь! Они с винтовками! И матушка тоже там, я сам видал, как она туды рвалась! Ей в морду – а она прет! Ей опять, а она под руку шнырь – и тама! Небось сидит теперь, над телом убивается! Боюсь, кабы не спалили ее под горячу руку вместе с храмом.
-Не! Храм пвлить не станут! Чай не дураки! Народ счас на дыбы встанет!- вступил кто-то другой, помоложе.
- Прям, встанет! Народ – он как скотина, ко всему привык. Ему только дали-бы пожрать, а там... хрен по деревне. Вот попомни мое слово, к ужину все по домам разойдутся!
- А дочки поповские куда подевались, не видели? - перебил их Василий Иванович.
- Да тут где-то метались, болезные, хотели к мамке в церкву взойтить, да их вроде как прогнали. А куды они после делись – не знаю. Что, родня твоя?
Василий Иванович не ответил и рванул к распахнутым железным воротам, но гарцующие здесь конники сбили его сног и едва не затоптали.
- Куда прёшь! Нельзя сюда! Пошел, пошел!
- Позвольте пройти, мне всего на одну минутку! Я сестру свою ищу!
- Пошел вон, сволочь, стрелять буду!
Прямо над ухом клацнул затвор, подбежали пешие красноармейцы и стали стрелять в воздух. Василий Иванович побежал вместе с толпой, но вскоре вернулся и снова обратился к красноармейцу:
- Сынок! Ну что-ж ты меня так? Позволь мне сестрицу свою вывести, Наталью Ивановну! Заберу ее и уйду.
- Какую еще Наталью Ивановну! Пошел вон, тебе сказано, не то и тебе не поздоровится! Эй, командир, тут поповский родственничек в церковь рвется! Пускать его али нет?
- Чего это ему тут делать! Гони прочь! Все ценное – на телегу! - кричал сорванным голосом с коня командир.
- Сынок, ну хоть позови ее! Она там, в церкви!
Он не сразу заметил, как чья-то несмелая рука в толпе теребит его за рукав. Василий Иванович раздраженно отдернул руку, но все-же обернулся и наткнулся на пожилую работницу в белом платочке, укрывающую полой вытертой суконной жакетки прижавшуюся к ней заплаканную девочку.
- Василь Иваныч, Василь Иваныч, - хрипло шептала она, - иду за вами, иду... тут у меня племянница ваша, вота, забирайте ее отсюдова поскорей!
Василий Иванович опустил глаза на грязное, растерянное личико племянницы и прижал ее к себе:
- А старшую, Клавочку, не видали?
- Клавочку? Дома она, вроде.
Василий Иванович перевел взгляд на запертую дверь поповского дома. Вспомнив о боковой калитке, он побежал вдоль ограды, увлекая за собой Шурочку. Какая-то толстая тетка в двух платках толкнула его, злобно просипев: "Куды прешь-то! Господа хреновы!”

Дверь была заперта изнутри. Они спустились во двор, где кудахтали голодные куры и попытались заглянуть в окна. За двойными рамами и цветастыми шторами происходило какое-то суматошное движение, угадывались невнятные звуки. Он постучал в стекло, но никто не откликнулся. Вдруг послышался скип двери и торопливый топот ног ног по крылечку. На сей раз дверь была распахнута настеж и лениво покачивалась на петлях. Какие-то люди перебрасывали через ограду на улицу узлы с вещами, но ему сейчас было не до сестриных вещей. Он шагнул через порог в теплый сумрак поповского дома.

Клавочка сидела в глубине растерзанной родительской кровати с разбитыми губами и оплывшим, залитым слезами лицом, волосы ее спадали беспорядочными космами. Она попыталась натянуть на грудь лохмотья изорванного платья мелко дрожащими руками.

Паня отворила им дверь и сразу-же голосисто завыла:
- Сиротинушки вы мои несчастные! - в ответ на что Дашенька, неотступно цеплявшаяся за ее юбки, с готовностью разразилась ревом.
- А ну, заткнись! - рявкнул Василий Иванович и протолкнул девочек к столовой.
Навстречу им выскочила побледневшая, заплаканная Полина, ахнула, приложив руку к груди и крикнула, чтобы немедленно растапливали баню.
Василий Иванович вернулся к ожидающему его у ворот извозчику и приказал:
- Давай обратно, к церкви!
- Не, я туды не ездок! Высажу тебя, господин хороший, в Свечном переулке.
- Ну ладно, только давай скорей!

Конных у церкви больше не было. Во дворе еще дымилась кучка обугленных икон да покуривали цыгарки вооруженные винтовками часовые.
- Эй, дядя, ты куда? - крикнул ему один из них. Василий Иванович, растерянный и немного сгорбленный, подошел поближе и умоляюще спросил:
- Я сестру свою ищу, Наталью Ивановну. Не подскажешь, сынок, где искать?
- Нету там никого! Вот наведем порядок и закроем на ключ.
- А куда же девалась матушка?
- Попадья, что-ли?
- Попадья.
- Что, сестрица твоя?
- Так точно, сестра. Дети у ней! Мамку зовут.
Красноармеец помешкал, затянулся цыгаркой и тихонько сказал:
- Вон, видишь, телега? Оба они там. Шел бы ты, дядя, по добру – по здорову. А то из-за тебя и мне не поздоровится.
- На какой телеге? Так они... Господи! Куда это их везут?
- Куда - куда, а я откуда знаю! Хоронить, наверное.
- А где будут хоронить? Может мне их забрать?
- Да что ты пристал, откудова мне знать? Сказал – иди, вот и иди. Чего теперь-то уж! Им теперича все равно.

Василий Иванович погнался за громыхающей в окружении вездесущих мальчишек телегой, поравнялся с ней, перекрестился и осторожно приподнял край прикрывавшей ее рогожи. На него глянуло мертвое лицо его сестры, чистое и спокойное, а рядом с ее бледной щекой торчали и покачивались большие черные башмаки ее мужа. Уцепившись за борт телеги дрожащей рукой, Василий Иванович провел ладонью по глазам сестры, по ее щеке ее и отшугнул назойливую муху. Наскоро осенив ее лицо крестом, он снова укрыл его грязной рогожей и в отчаяньи прошептал:
- Прости, сестрица моя Наташенька. До смерти себя корить буду.
Вооруженный возница оглянулся, отшугнул мальчишек и с состраданием спросил:
- Никак родня?
Василий Иванович не ответил. Возница отвернулся и слегка поддал вожжой, а он остался стоять на краю троттуара у мостовой, глядя вслед со скрипом удаляющейся телеге.

Полина налила чаю в чашки, положила в них меду и придвинула поближе к племянницам тарелку пирожков с картошкой.
- Кушайте, детыньки, кушайте! Чаек-то попивайте. Клавочка, налей в блюдце, оно и остынет.
Клавочка равнодушно отвернулась, угрюмо уставившись в плотно занавешенное окно. Шурочка, испуганно озираясь, словно стыдясь, потихоньку отхлебывала из чашки. Маня подвинулась поближе к Клавочке и попыталась заглянуть в ее заплывшее, в синяках лицо.
- Мань, а чего это она? - ветрелась вокруг ничего не понимавшая Тонечка.
- Хоть бы поплакала, что-ли! - вздохнула Полина Никаноровна, - ну, бог даст, ночку-другую переспит, а там и отойдет. Пойдемте, девоньки, в постелю! Спать, спать! Паня, ты их водкой на ночь натри, чтобы пробрало. Да, принеси бодяжки и помажь ей синяки. А я, пожалуй, накапаю им ладаниума. Господи, Исусе Христе! Спаси нас и помилуй! Матушка-Владычица, Пресвятая Богородица! За что-же нам все это? Что с людями сделалось? Откуда берется зверство такое?

Племянниц уложили в Сониной спальне. От ударной дозы ладаниума Шурочка уснула, как убитая, и только изредка всхлипывала во сне. Клавочка-же все металась, стонала и тихонько подвывала, словно во сне звала на помощь. Няня долго сидела рядом с ней на вертящемся табурете от туалетного столика и тихонько напевала привычное:
-Как на лугу, на лугу,
- потерял мужик дугу...
Тоня с любопытством заглянула в приоткрытую дверь, но няня сердито махнула рукой и дверь поспешно затворилась.

На рассвете, зевая и почесываясь, няня побрела на кухню ставить самовар, а по пути щелкнула выключателем в коридоре: электричество не заработало. Проходя мимо сониной спальни, заметила приоткрытую дверь и остановилась, осторожно заглянув вовнутрь. Рассвет еще не растопил ночного сумрака, но окна, укутанные в светлые шторы, уже побелели. Она постояла секунду в дверях, даже не пытаясь собрать разбредшиеся спросонья мысли. Шура глубоко вздохнула во сне и перевернулась на спину, откинув руку на простыню. Другая постель показалась ей подозрительно гладкой и молчаливой. Няня вошла и осторожно пошарила рукой по одеялу. Подушка успела уже остыть. Она поспешно спустилась на кухню. Дверь на заднее крыльцо была приткрыта. "Господи Исусе!”, - пробормотала она и вышла во двор, вздрагивая от предутренней прохлады. Но ни в доме, ни в беседке, ни в саду девочки не было.

Няня остановилась в темном коридоре перед дверью хозяйской спальни и, мгновенье поколебавшись, тихонько постучала.
- Ну, что там еще? - раздраженно прошептала Полина Никаноровна, приотворив.
- Клавочки нигде нету.
- Как это нету? Куда она подевалась?
Няня растерянно развела руками и Полина решительно вышла в коридор, отодвинув ее с дороги рукой, как бесполезную бестолочь. После получаса бесплодных поисков, едва сдерживая в груди охватившее ее раздражение, Полина вернулась в спальню и разбудила мужа.

Василий Иванович остановился у церкви и с головой погрузился в болезненное состояние горя и стыда. Мысль о том, что его сестра будет похоронена чужими людьми в безымянной могиле была невыносимой.

На церковных воротах красовался большой висячий замок, останки вчерашнего костра у паперти еще попахивали влажной гарью. На Покровской улице было грязно и пусто. Пробежавшая мимо женщина в цетастом платочке привычно перекрестилась, повернув голову к храму, вздохнула и поспешила своей дорогой.

Василий Иванович все утро метался по городу, заглядывал во дворы и скверы, оспрашивал встречных и прохожих, все безуспешно. Улицы кишели красногвардейцами, пешими и конными, гнусаво сигналили автомобили, заставляя шарахаться прохожих, куда-то вели арестованных. Василий Иванович задержался на минуту, обернувшись на женский вой: у парадного крыльца двухэтажного деревянного дома голосила женщина, упав на колени и вцепившись в стойку перил, а вооруженный красноармеец пытался оттолкнуть ее прикладом винтовки. Рядом с воющей женщиной потихоньку рыдали, подергивая плечами, дети, не забывая подтягивать поближе к матери узлы с бельишком. Вскоре подъехала телега и соскочивший с нее мужик стал угрюмо бросать на нее узлы. Усадив туда-же детей, он попытался натянуть на ее взлохмаченную голову жены сбившийся на ворот платок, подхватил ее подмышку и заставил подняться. Василий Иванович вздохнул и поспешил дальше. У него уже забрали все, что только было можно: двухэтажный дом в слободке, дом в Астрахани, магазин, рыбозавод, склад, лавки, деньги со счетов, все. Неподалеку от базара он остановил хозяйку с тощей котомкой и в тысячный раз стал расспрашивать о пропавшей племяннице. И каждый раз ему приходилось уточнять, что она была немного не в себе, а на лице ее остались следы недавних побоев. Эти слова вызывали у прохожих возмущенные возгласы и многозначительные усмешки. Пробегавший мимо чернец замедлил шаг, прислушался, и встрял в разговор:
- Храни ее Господь! Буду молиться за нее. И вы помолитесь за грехи свои. Бог простит.
Василий Иванович опешил, а чернец поспешил дальше, но женщина с котомкой отпрянула и поспешила дальше, воскликнув:
- Вот-вот! Изувечили дите, а теперича бегают, ищут!

У рыночных рядов было довольно пусто. Серьезные торговцы еще не решались показываться после новой смены властей. И только те, кому срочно были необходимы хоть какие-то деньги, продавали домашние мелочи или жалкие остатки былых продуктовых запасов. Такие стояли молча, переминаясь с ноги на ногу, в надежде, что редкие покупатели сами облюбуют выставленную на продажу пуховую шаль жены, выцветшие часы с кукушкой или расставленные скромным рядком миски с домашними соленьями. Без особых надежд на успех Василий Иванович расспросил торговцев о племяннице, но те только пожимали плечами, и вдруг бабка, продающая тощую курицу, поманила его рукой. Она задумчиво пошамкала мятыми губами и сообщила, что видела девочку в гимназическом платье и старорй жакетке, пытающуюся продать у рядов девичьи золотые сережки с бирюзой. Лицо унее было опухшим, а глаз заплыл. Старуха даже приценилась к сережкам, но поскольку обменять их на курицу девочка отказалась, то и разговор их был коротким.
- Ты, голубчик, у беспризорников поспрошай, оне тута за ней увивались.

Василий Иванович огляделся и услышал в сторонке, у ограды, звонкий, жалобный детский голосок:

- При зеленой долине
Звонко пел соловей,
А я мальчик на чужбине
Позабыт от – от людей.

Пел мальчонка лет шести, одетый в опорки и рваную поддевку, тощий, чумазый и патластый. Он таращил на прохожих невинные глаза и протягивал для подаяния замусоленный картуз.
- Мальчик, ты не видел куда тут делась девочка в гимназическом платье? Она тут сережки продавала.
Мальчишка поднял на него бескрайний синий взгляд. Глаза на всей его персоне были, пожалуй, единственным чистым местом. Он слегка сбился, настороженно зыркнул куда-то в сторону и невозмутимо продолжил:

- Позабыт, позаброшен
С молодых юных лет.
Я остался сиротою
Счастья-д- о-оли мине нет.

Василий Иванович огляделся. Из-за угла базарной конторы торчали две или три пары грязных опорок и драных штанов, принадлежащих, вероятно, бродягам постарше. Оттуда лениво выплывали легкие облака махорочного дыма. Василий Иванович понял ситуацию и громко сказал, доставая из кармана купюру:
- Я тебе заплачу!
Беспризорник немедленно перестал петь и с подобострастной готовновтью ответил:
- Видел, видел, дяденька! Ее цыганки в оборот взяли! Теперь-то уж наверняка обьчистили ее дочиста, а может и заворожили.
- Цыганки? А ты не видел, в какую сторону они подались?
- Да вон они, вон, что, не видишь, у цветочного киоска крутятся!
Василий Иванович вынул из кармана руку с купюрой и мальчишка ловко выхватил билет и запел дальше, но Василий Иванович уже повернулся к нему спиной. Пестрая группка цыганок в платках и жакетках, с подвешенными у груди младенцами действительно сгрудилась у бывшего цветочного киоска. Они лениво переговаривались своими шершавыми гортанными голосами, озираясь в поисках очередного ротозея. Василий Иванович нахмурился, мобилизуя все свои скромные познания в цыганском наречии и решительно направился к киоску. Услышав приветствия на родном языке, цыганки ошарашенно замолчали, сплюнули шелуху семечек и, вперив в него настороженные взгляды, обеспокоенно замялись. Василий Иванович, слегка сбиваясь, спросил их о племяннице, но они только цокали языками и отрицательно качали головами, пытаясь ретироваться. Василий Иванович сбивался с цыганского на русский, цыганки смотрели на него как на привидение, но тут откуда-то возник немолодой уже цыган и уже издали окликнул:
- Эй, дядя, ты зачем к женщинам пристаешь? - и вдруг осекся, вытаращил удивленные глаза:
- Василий Иванович, отец родной, ты ли это? Это же я, Пашка! Не узнаешь? Сколько лет, сколько зим! Давненько мы для тебя не пели-не плясали!
- Пашка! Пашка, тебя мне сам бог послал. Ты слыхал, что вчера Покровскую церковь разгромили?
- Тише, тише, благодетель мой, не дай бог услышит кто. Слыхал, конечно. Батюшку повесили, говорят, матушку пристрелили... Может и врут люди! - хитро добавил он.
- Пашка, убиенная матушка – сестрица моя. У нее две дочки круглыми сиротами остались. Старшая, Клавочка, со вчерашнего дня вроде головой помутилась. Вышла из дому еще до свету и пропала – не найду. А тут люди мне сказали, мол, цыганки сережки у ней покупали. Помоги найти девочку, Христом-Богом прошу!
- Так кто тебе сказал, что это были наши цыганки! Тут всяких полно.
- Пашка, пойми ты меня, плевал я на сережки, я племянницу ищу. Мало-ли что может с ней приключиться на улице.
- А какие сережки-то на ней были?
Василий Иванович залумался:
- Постой, нет, ей богу не припомню какие. Лицо у нее в побоях, тут уж нельзя не заметить.
Пашка опустил голову, пораздумал, затем глянул прямо в глаза Василия Ивановича и грустно спросил:
- Ты, батюшка, все на старом месте живешь?
- А где-ж еще!
- Мало-ли! Ладно. Скажу нашим, чтобы поискали. К вечеру постараюсь разузнать.
- Будь другом, Пашка, расстарайся! Век тебе этого не забуду.
- Шел бы ты, Василий Иванович, домой! Негоже тебе вот так, по улицам рыскать. Сказал – поищем - поищем. А уж если не найдем – не взыщи! А женщин ты не трогай. Какой с них спрос. Ступай себе домой, благодетель!

Пашка явился к вечеру, коротко стукнул в дверь кухни и присел, по своему обыкновению, на корточки у крыльца. Василий Иванович выскочил на крыльцо.
- Ну, что, узнал что-нибудь?
Пашка достал из-за пазухи тряпочку и развернул ее.
- Вот, забирай обратно. Ваши.
Василий Иванович заглянул в грязные складки материи, где блеснули маленькие золотые сережки с бирюзой.
- Да я не серьги, я девочку ищу!
- Знаю. Но сережки забери, батюшка, забери. Наши женщины просто так с золотишком не расстаются, на золоте порчи нет. Да только вот... Возьми, слышь, дорогой, найдешь девчонку – отдашь ей. Что мы – не люди, что-ли?
- Где-же мне искать-то ее теперь?
- Я сказал своим, чтобы приглядывались. Если она в городе – то отыщется.

Василий Иванович вернулся в дом и положил серьги на стол. Семья садилась ужинать. Полина, вся в черном, восседала на привычном месте и строго взирала на рассаживающихся детей.
- Ну что? - коротко спросила она и Василий Иванович печально тряхнул головой.
Полина вздохнула и, отложив серьги на чайный столик, стала разливать по тарелкам куриный суп. Василий Иванович оглядел все свое собравшееся печальное семейство и сердце его сжалось: Маня, Тоня, Шура, дочь погибшей сестры, да подобранная на базаре Дашенька. Сколько лет уже прошло, как сбежала из дому Соня? И единственный сын Иван. А теперь еще и племянница.
- Благослови, Господи!
Перекрестились и взялись за ложки. Василий Иванович опустил свою в золотистый бульон, но есть ему не хотелось. Жизнь его превратилась в сплошную череду бед и потеряла всякий смысл. Ему казалось, что она стала такой же неуправляемой, как плаванье бумажного кораблика в бурном ручье. Он посмотрел на одетую в черное жену, на детей, хлебающих в молчании суп и перед глазами возникла картинка далекого прошлого: Отец с его язвительными шуточками, покойная жена Катя, еще маленькие дочери, щедрый стол... как все было просто и правильно. В его горле затрял твердый комок, который ему никак не удавалось проглотить. Он поднялся, бросил салфетку на скатерть и вышел из-за стола.
- Васенька, ты куда? - спросила удивленно жена, но он только помахал рукой и стал подниматься к себе.

Регистрационный номер №0169133

от 12 ноября 2013

[Скрыть] Регистрационный номер 0169133 выдан для произведения:

Клава и Шура

Паня отворила им дверь и сразу-же голосисто завыла:
- Сиротинушки вы мои несчастные! - в ответ на что Дашенька, неотступно цеплявшаяся за ее юбки, с готовностью разразилась ревом.
- А ну, заткнись! - рявкнул Василий Иванович и протолкнул девочек к столовой.
Навстречу им выскочила побледневшая, заплаканная Полина, ахнула, приложив руку к груди и крикнула, чтобы та немедленно растапливали баню.
Василий Иванович вернулся к ожидающему его у ворот извозчику и приказал:
- Давай обратно, к церкви!
- Не, я туды не ездок! Высажу тебя, господин хороший, в Свечном переулке.
- Ну ладно, только давай скорей!

Сага о чертополохе (предв. название) - 34

Сага о чертополохе (предв. название) - 36

Рейтинг: +1 356 просмотров

Кому понравилось произведение? >>

Комментарии (3)

Денис Маркелов # 12 ноября 2013 в 19:13 0

Сильно и честно

Людмила Пименова # 12 ноября 2013 в 19:43 +1

Спасибо,дорогой Денис! Вот только ошибки исправлю...

Денис Маркелов # 12 ноября 2013 в 19:44 0

RSS-лента комментариев