Шел
уже третий день, как Василий
Иванович не выходил на улицу. В горде
громыхали жестокие бои, где -то у
железнодорожного моста громыхала
артиллерия. Перепуганные обыватели
сидели взаперти и частенько при
приближении перестрелок отсиживались
по подвалам и погребам. Гулким градом
прокатывалась по мостовой кавалерия,
перекрестки щерились железным лаем
винтовок, отплевывались пулеметными
очередями. В стрельбе и грохоте тонули
голоса самих воюющих, с таким остервенением
уничтожавших друг-друга. И сколько не
прислушивайся - невозможно было
определить, кто занимал оборону, а кто
атаковал: и те и другие говорили понятно,
по-русски. С обеих сторон командовали
одними и теми-же словами и одинаково
ругались усталыми сорванными голосами.
Надрывно, по-русски кричали от боли
раненные, корчившиеся на мостовой после
хриплой команды "огонь” и взрывающегося
следом града пуль. Кровавые заварушки
вспыхивали и во дворах, и случалось, что
из погреба доносился глухой женский
вой и многоголосый детский плач. В самый
разгар боя на дворе доходного дома
Полушкина на галерее второго этажа
вдруг возникла взлохмаченная женщина
с младенцем и заметалась у перил, отчаянно
визжа. Стрельба на минуту ослабла и с
обеих сторон на нее посыпался град
ругательств. "Куда прешь, дура! Ложись
на пол, етит-твою..”
Казалось, что этому
аду не будет конца, но через неделю-другую
бои стали стихать. Все чаще восстанавливалась
тишина, поражая напуганных обывателей
полузабытым шелестом листвы и мирным
щебетом никуда не улетевших птах. Люди
стали все чаще появляться у ворот,
осторожно оглядывая улицу направо и
налево. Время от времени еще вспыхивали
отчаянные короткие перестрелки и нередко
в тихий переулок забегали изможденные
погоней беглецы, отстреливаясь из-за
угла. Оказавшись в тупике, они в панике
сотрясали запертую калитку, и, наспех
измерив взглядом высокую чугунную
ограду, поспешно исчезали. Вскоре стало
ясно, что на этот раз красные взяли верх
и окончательно укрепились.
Как-то среди ночи
семейство Ереминых пробудилось от
перестрелки, вспыхнувшей где-то совсем
рядом, в тупичке под липами. Василий
Иванович накинул халат и, не зажигая
лампы, осторожно отодвинул занавеску.
Полина поспешно натянула на себя платье
и спросонья все никак не могла попасть
ногой в чувяки. Ночь была довольно лунной
и Василий Иванович разглядел у стены
соседнего дома двоих. Один сидел прямо
на земле, зажав лицо руками, а другой
отстреливался из-за угла. Василий
Иванович приказал всем сесть на пол у
стены, а сам вышел к окну в коридоре,
откуда лучше было видно. Выстрелы смолкли
и стрелявший прислонил винтовку к стене,
наклонился над раненным товарищем,
растерянно огляделся и подошел к воротам.
Осторожно подергав створку и убедившись,
что ворота надежно заперты, он окинул
взглядом высокую ограду, уцепившись за
нее левой рукой. Вторая его рука бессильно
свисала и он, покачав ее у груди, как
ребенка, осторожно засунул ее за полу
шинели, между пуговиц. В бледном свете
луны сверкнули офицерские эполеты.
Обессилев, он устало опустился на
фундамент ограды и согнулся в три
погибели, борясь с болью. В округе было
тихо, как видно их уже больше никто не
преследовал.
Василий Иванович
прошел по аллее и еще раз огляделся.
Офицер все еще сидел на ограде, а его
товарищ тихо раскачивался, зажимая
руками лицо. - Эй! Заходите скорей
сюда! Скорей, скорей! Может он идти-то?
Я выведу вас на соседнюю улицу через
задний ход. Калитка ворот
надсадно скрипнула и Василий Иванович
настороженно замер. На улице не возникло
никакого движения. Офицер поднял голову
и ни слова не говоря вошел в темный сад,
показавшийся ему долгожданным пристанищем. - Ваську, ординарца
моего надо укрыть. Ему рикошетом, кажется,
глаз выбило.
Они вместе притащили
раненного в прихожую, куда спустилась
и Полина в наспех наброшенной шали и с
керосиновой лампой в дрожащих руках. - Вася, голубчик,
почто ты их припер! А вдруг их искать
будут? - Тихо ты! Девки пусть
тихо сидят. Не пускай их сюда. Поди найди
чем раны им перевязать. И водки сюда
неси. - Вася, вы бы лучще
в Назаркину каморку, а? Там надежней! И
бежать легче! - Делай что говорят!
Василий Иванович оглядел окровавленный
рукав офицера и залитые кровью пальцы
его ординарца, не отстававшие от лица
и перекрестился. - Так. Баба права.
Пойдем на конюшню. Надо поискать, во что
вам переодеться, а то вы тут в погонах,
как на балу, ети вашу... , - сказал он
офицеру, - вояки хреновы. Офицер вздрогнул и
усы его хищно дрогнули, но он тут-же
опустил голову и пробормотал: - Прости отец, не
отстояли, Он наклонился к
товарищу и попытался заглянуть ему в
лицо. - Вася, ты живой?
Глаз-то цел? А? Тот не ответил,
только еще плотнее скрючился.
Рана на руке офицера
казалась не слишком серьезной и, слегка
поморщившись, Василий Иванович щедро
плеснул на нее водки, отчего все тело
раненного передернулось, а Полина и
вовсе едва не грохнулась в обморок. - Поля, чего ты тут
преешь? Ну-ка, перевяжи потуже, чтобы не
кровоточило. Не обессудь, вояка, лечим,
как умем! На вот, водочки выпей, да закуси
маленько. Сымай свою шинельку, тихонько,
тихонько, надень вот мои портки да вот
эту рубаху. - Покорно благодарю.
Скажите мне хоть имя ваше, чтобы было
за кого богу молить. - За себя моли. Вот
как светать начнет и пойдешь. Через
задний двор выйдешь, я тебя провожу. А
пока можешь тут вот подремать, а я
покараулю. - Спасибо. - Спасибо-то спасибо,
а вот что мне с Васей твоим делать? Глаз
– это ведь тебе не рука, тут врач нужен!
Дойдет он один до госпиталя? Слышь, Вася,
ты живой? Слышит, или нет? Вася, надо-бы
и тебя в цивильное переодеть, не дело в
обмундировании по городу щеголять.
Ну-ка, помоги мне, ваше благородие,
переоденем его и пусть пока тут лежит.
Утро вечера мудренее. Доживет до утра
– сам отвезу его в госпиталь. Скажу, мол
сторож наш. Как у него фамилия? - Галкин. Василий
Галкин. - Слышь, Васька, ты
у нас тут вроде сторожем нанимался.
Скажешь, мол так и так, вышел, мол, вороты
прикрыть, а тут меня и срикошетило. Понял
– нет? А то и нас всех из-за тебя к стенке
поставят! А там уж, в госпитале, – сам
разберешься. - П-понял, - выдохнул
скрючившийся на назаркиной кровати
ординарец. - Ну слава богу,
значит живой пока.
Василий Иванович
вышел в сад и закопал обмундирование
нежданных гостей под кустами черемухи.
Вернулся в каморку и увидев, что переодетый
в гражданское офицер задремал, прикрутил
фитиль лампы. Он и сам вздремнул немного,
но вскоре его разбудил звон самовара
на заднем крыльце дома. Паня звонко
зевнула и замурлыкала какую-то песенку
себе под нос. - Эй, прохожий,
просыпайся, тебе пора. - Офицер дернулся,
поднялся и опустившись на колени у
кровати, прошептал: - Прости меня, Вася.
Бросаю тебя на произвол судьбы не по
своей охоте. Ты меня слышишь? Не могу я
тебя с собой взять в таком состоянии.
Тебе в госпиталь надо. - Слышу я, ступайте,
чего уж. Бог даст – встетимся еще. - Встретимся, Вася,
обязательно встретимся. Прощай, братец.
У госпиталя никакой
охраны не было, в коридорах повсюду, где
только можно, лежали раненные. И на
столах, и на носилках и просто так, на
полу. Отовсюду слышались стоны и ругань,
кто-то бредил, кто-то рыдал. Удушливый
запах мочи, испражнений и крови хватал
за горло. В приемном покое не было ни
души и Василий Иванович, усадив Ваську
на стул, прошел по длинному, заставленному
телами коридору в поисках медицинского
персонала. - Куда! Куда вы мне
заразу несете! - раздалось у него за
спиной и он обернулся. Из дверей палаты
выцшла сестра милосердия в белой
крестатой повязке с подносом грязных
бинтов. Ей было, должно быть, уже за
тридцать, но от усталости она показалась
ему намного старше. Лицо ее поражало
своей бледностью, и только большие
черные глаза с покрасневшими от
недосыпания веками еще казались живыми. - Сестрица, простите
Христа ради, сторожа моего в глаз
срикошетило. Вот, кое как утра дождались,
я и привез его. А там, в приемном покое,
нет никого. - Конечно, нет никого,
- ответила сестра охрипшим от усталости
голосом, - весь персонал разбежался,
остались только я и Глаша, - она поставила
поднос на тумбочку в коридоре и вздохнула: - Ну, где он там,
сторож ваш!
Василий Иванович
оставил раненого в кабинете с сестричкой,
а сам собрался уже уходить домой, но она
выглянула из дверей и позвала: - Куда вы, любезный?
Я сейчас обработаю рану и забирайте его
обратно домой! - А я думал... - Куда я его по-вашему
положу? У меня тут и тиф и гангрена! И
лекарств почти нет совсем. - А я его куда? У меня
жена в обморок шлепнулась от вида крови. - Нет, нет, забирайте.
Вы что, на смерть его сюда привезли? Вот
завтра утречком привезете его на
перевязку, и опять домой. Видите, сколько
их тут, а мне их и кормить нечем! Мы и так
с Глашей совсем с ног сбились. Сама уже
не помню, когда в последний раз ела. Все
везут и везут. А врача нет ни одного.
Подите сюда, помойте руки и помогите
мне. Спокойно, молодой человек, спокойно!
Я вас сейчас забинтую и – до завтра.
Жалко глаз, конечно, но что-же делать.
Главное – чтоб живой остался. Матушка
– то жива у тебя? Вот и хорошо! Тихо –
тихо!Доктору бы тебя показать, да где
же его взять?
Василий Иванович
снова уложил Ваську в назаркиной каморке
на конюшне, а сам пошел в дом. Семья уже
позавтракала и он устало опустился на
стул. - Ты окуда, Васенька,
с утра-то, - спросила хитровато Полина. - Откуда-откуда,
сторожу нашему глаз вчера рикошетом
выбило, вот, возил его в госпиталь. - Какому сторожу? -
удивилась Маня и засмеялась, отрываясь
от своего извечного шитья. - Чаю нальете мне,
или нет! Какому! Которого я нанял вчера!
- раздраженно ответил Василий Иванович
и Маня захлопала глазами. - Что ты, папенька,
к чему нам еще сторож! Чего сторожить-то? - Не твоего ума дело!
Вы ему поесть отнесите, он там, у себя в
каморке. Маня снова опустила
глаза в шитье. - Да ты никак его
обратно приволок! - всполохнулась Полина,
наливая чай, что же ты его там не оставил?
На икой он тут нужен, скажи на милость? Василий Иванович
поддел кусок селедки на хлеб и приказал: - Ты собери мне еды
какая есть, я в госпиталь отнесу. Сестрицу
накормить надо. Если и она обессилит –
всем раненым хана.
Васька мог бы и сам
добраться до госпиталя на извозчике,
но Василий Иванович сопровождал его
всякий раз только для того, чтобы
доставить себе удовольствие отнести
Марье Андревне увязанные в полушалок
судки с горячей едой, собранные для нее
Полиной. Она чем-то отдаленно напоминала
ему его первую жену, Катерину Антоновну,
то – ли манерой держаться, то – ли своим
нездешним выговором. Он видел ее смущение,
скрываемое за короткой шуткой, замечал,
как вздрагивали ноздри от запаха
съестного. - Мы съедим, пожалуй,
с Глашей по ложечке, - бормотала она,
раскрывая горячие плошки, - а то неудобно
как-то. У нас здесь больные впроголодь.
Приехав в госпиталь
на очередную перевязку, они увидели у
подъезда бульдожьи морды двух черных
автомобилей. В примемном покое толпились
и шумели люди в рыжеватых шинелях с
винтовками на плечах. Через маленькое
окошечко приемной Василий Иванович
видел усталое лицо сестры милосердия,
склоненное над регистром, а за ее спиной
пышную грудь пожилой санитарки Глаши
в несвежем переднике. Двое в штатском
сидели за столом рядом с ней, углубившись
в записи. - Весь персонал
разбежался и я осталась здесь одна с
Глашей. Мне еще три дня назад ваши
пообещали прислать доктора и медикаментов,
но до сих пор никто так и не появлялся.
Я не справляюсь, я не успеваю даже
выносить умерших, вы знаете, какая здесь
смертность? Василий Иванович
хотел было потихоньку выйти, но их
появление было уже замечено и он предпочел
присесть, указав Васе на стул рядом с
собой и поставив рядом узелок с горячей
едой. Обернувшиеся на них красные не
проявили к ним особого интереса, тут же
безучастно отвернулись, продолжая о
чем-то совещаться с начальством, затем
дверь в приемной заскрипела, отворяясь
еще шире, солдаты стали выходить и
проворно потопали по лестнице, клацая
на ходу оружием. Сестра бросила через
окошечко на Василия Ивановича вымученный
взгляд, грустно улыбнулась и сказала
людям в штатском, сидящим рядом: - Извольте подождать,
господа, у меня сложная перевязка. Глаша,
будь добра, принеси мне чистых бинтов. - Сейчас, Марья
Андревна, сейчас. Один из штатских
смерил Василия Ивановича через стекло
подозрительным взглядом и о чем-то
спросил сестру, но слов его Василию
Ивановичу слышно не было. Зато он хорошо
расслышал ее ответ: - Человека задело
рикошетом и осколок кирпича выбил ему
глаз. И снова невнятный
вопрос красного, и снова ее ответ: - Откуда мне знать,
просто человек, сторож вроде. Я же вам
объясняю: мне совершенно некогда
составлять какие-то там списки, или
регистры. Мы здесь с Глашей вдвоем, а
раненых вон сколько! Случается, что
умирает человек, а мы и имени его не
знаем. Вы же видели, в морге нет места! Человек в штатском
спросил еще о чем-то и Марья Андревна
снова устало ответила ему: - Я не спрашиваю у
людей кто они и откуда. Меня это не
интересует. По долгу своих обязанностей
я помогаю всем тем, кто нуждается в моей
помощи. Человек спросил еще
что-то, и Марья Андревна ответила,
поднимаясь: - Какая мне разница!
Я же вам объяснила, что здесь у нас
медицинское учреждение и я помогаю всем
больным и раненным, не взирая на лица. Она подошла к
рукомойнику в углу и стала мыть руки.
Один из штатских поднялся и приоткрыл
спиной дверь. Вернулась Глаша с подносом
бинтов, осторожно протиснулась мимо
него и поставила поднос на столик. Другой
человек в кожанке тоже поднялся со
своего места и примирительно сказал: - Хорошо, Марья
Андревна, я найду вам доктора. Медикаментов
не обещаю, а вот доктора, или хотя-бы
фельдшера обязятельно найду. Сестра вытирала
руки, стоя у стола, и Василию Ивановичу
был виден в окошечко лишь белый нагрудник
ее передника с красным крестом. - И санитаров,
пожалуйста. - Солдаты вас устроят?
Они помогут составить списки раненых
и вынести умерших. - Отлично. - Ну вот и договорились.
А сейчас я попрошу вас проследовать с
нами. - Куда? - Там вам все объяснят. - А как же перевязка?
Позвольте мне хотя-бы глянуть на ранение!
Глаз все-таки! - Ничего, подождет.
Вот приедет доктор, сам его и посмотрит. - Ну что-ж... Глаша,
займись им пока пожалуйста. Сможешь? - Марья Андревна! Не
смогу я одна! - Ничего, попробуй.
Вчера вроде бы все чисто было. Раз велят
идти – значит придется идти. Мне бы
только поспать сейчас. Все равно где,
хоть в тюрьме! Штатский в дверях
любезно посторонился и она направилась
к выходу, как и была, в белой, с красным
крестом, повязке над усталыми глазами
и в замаранном йодом переднике. Обернувшись
с улыбкой к Василию Ивановичу, потрясающему
духовитым узелком с едой, она на ходу
накинула на плечи пальто: - Проходите, больной.
Глаша вас посмотрит пока, главное –
чтобы все было чистенько. Один из сопровождающих
открыл перед ней тяжелую входную дверь,
она зажмурилась от солнечного света и
шагнула за порог.
На другое утро они
с Васькой вернулись на пееревязку, как
рассчитывал Василий Иванович – на
последнюю. В городе шли повальные аресты
и необходимо было как можно скорее
избавить семью от Васькиного присутствия.
За окошечком приемной сидела одна Глаша
и скатывала на подносе бинты. На стульях
в вестибюле чего-то ожидала пара старух,
тихо переговариваясь, по коридору
деловито сновали солдаты с носилками
в несвежих белых халатах,
Василий Иванович
поставил узелок с едой на полочку у
окошка, постучал в стекло и Глаша подняла
на него настороженный взгляд. - Здравствуйте, к
Марье Андревне можно? На перевязку. - Нету Марьи Андревны.
И вы ступайте. Идите, идите, так лучше
будет. Глаша поморгала,
сдерживая слезы и слегка откашлялась. - Что, она так и не
вернулась? - Кто? Глаша беспокойно
заерзала на стуле, огляделась и молча
покачала головой. Василий Иванович
просунул судки в окошечко. - Вот, поешьте
горяченького. - Не надо. Уберите.
Шшас явится новый фельдшер и нагорит
мне за милу душу. - Ничего. Есть-то,
небось, при любом режиме позволено! Выйдя на улицу,
Васька вдруг остановился и положил руку
на рукав Василия Иваныча. - Слышь, хозяин, пойду
ка я пожалуй. - Прямо сейчас? Может
зайдем домой, еды какой соберу тебе на
дорогу. Удерживать тебя я не стану, сам
понимаешь... - У меня тут недалеко
от вокзала, в казармах, сестра двоюродная
живет. Муж у ней в депо до войны работал.
К ней и пойду. А то не навести бы на вас
на всех беды. - Слышь, Васька, а я
все про Марью Андревну думаю. Неужели...
Ну что-ж. Раз у тебя здесь сестра есть,
дуй тогда. Прощай, братец. Раз уж выжил,
так до свадьбы заживет.
Чистая и честная проза, как впрочем всегда у этого автора. Надеюсь, что этот роман из нашего прошлого читают многие - даже не зарегистрированные на Парнасе.
Спасибо за отклик, Денис! Главное - это истинная права. После ухода Комуча в городе не осталось ни одного врача! И одна-единственная сестра милосердия, честь-честью "отблагодаренная".
Огромное спасибо за иллюстрацию! А читают или нет - как знать? Можно видеть только: столько-то просмотров. Свои не читают, но я понимаю. Каждый занят своим внутренним миром. Была-бы миниатюра - читали-бы.
Помочь сайту
Поздравления
