Прошел
уже целый месяц, а о Клавочке ничего не
было слышно. Василия Ивановича начали
было таскать по кабинетам. Потаскали-потаскали
– и забыли. Власти в городе были заняты
националицией частных предприятий,
сначала крупных, а потом и мелких. У
ворот толпился народ, рассчитывая
устроиться на работу.
Однажды
серым осенним утром к воротам в тупичке
подкатили два блестящих автомобиля.
Василий Иванович выглянул в окно. В шею
ему дышала жена, а дочь Маня цеплялась
за рукав. Вооруженные люди крепко трясли
чугунные створки, пытаясь их отворить,
деловито оглядывали кованную ограду.
Василий Иванович встревожился: в
последнее время красными были арестованы
многие из его знакомых, некоторые вместе
с детьми, а иногда и с прислугой. Ходили
слухи, что все они были расстреляны
где-то за казармами, но толком никто
ничего не знал. Василий Иванович обвел
глазами домашних, перекрестился, поправил
галстук и приказал: -
Садитесь все, что стали, бог милостив. Полина
вздрогнула и приоткрыла рот. Рубины в
ее ушах тревожно качнулись, а в глазах
сверкнули внезапные слезы.
Шумная
команда заполнила прихожую и столовую.
Василий Иванович, побледневший от едва
сдерживаемого гнева, смешанного с
облегчением, протянул дрожащими руками
напечатанную на машинке бумажку и
шлепнул ее на стол перед женой: -
Поля, нам с детьми приказано освободить
дом. -
Это как это - освободить? Да куда-же мы
пойдем-то? -
Не знаю я. Собирайтесь. Велено брать с
собой только личные вещи. -
Какие же тут у нас вещи личные, а какие
не личные?! - задохнулась Полина, - разве
у нас тут что чужое есть? -
Поторапливайся, тетка, не то счас
арестуем за неподчинение советской
власти! - резко ответил ей человек в
кожанке, вошедший в столовую в сопровождении
писаря. -
Да как же это? Господин хороший! Разве
в одночасье все соберешь! Люди добрые!
Помилуйте Христа ради! Хоть детей-то
пожалейте! -
А вы наших жалели? Жалели, я вас спрашиваю? -
А как-же! Чай на свои кровные денюжки
приют содержали! Всяких деток
кормили-привечали, али вы не здешний? -
Полина, перестань голосить, лучше пойди
собери что-нибудь. -
Господа-товарищи! Пощадите деток наших,
Христом-Богом прошу! - снова завыла
Полина, бухаясь перед начальником на
колени, - Куды- же нас на зиму-то глядя!
Помилуйте, век бога за вас молить буду! -
Поля, встань, не срамись! Плевали они на
нас! -
Ты полегче, полегче, гражданин буржуй!
И за то спасибо скажи, что к стенке тебя
не поставили! А то ведь это легко
исправить! А ты, тетка, по полу тут зря
не ерзай, иди собирай барахлишко. На все
- про все даю полчаса! Круглов, пиши
протокол. Опись отдельно составлять
будем.
Из
прихожей послышались по-хозяйски
уверенные чужие шаги: пришельцы
беззастенчиво разбрелись по дому. Чья-то
чужая рука сорвала телефонную трубку: -
Товарищ комиссар, тут даже телефон
имеется! - послышался веселый голос. В
столовую вбежала побледневшая, растерянная
няня. -
Это чего-же это такое деется? Куды нас?
Мамыньки! -
А ты кто такая? Чего тут орешь! -
Нянька я! Нянька тутошна! -
Собирай свои монатки и мотай вон отсюдова,
пока я добрый! -
Куды это мне? -
Как куды! К себе домой! -
В какой-такой домой? Чай тута и есть мой
дом! -
Так, я вам еще раз повторяю, если не
понятно: каждому брать только одежу, по
сундучку на рыло! Скажите спасибо, что
не расстреляли вас, контру! Если бы
Митрохин не проявил слабину, всех бы
вас в расход пустили! Слышь, тетка, давай,
поворачивай задом, а то так уйдешь!
Советскую власть не разжалобишь! Няня,
поняв, что все это вовсе не шутка,
пронзительно взвыла. Дашенька, видя
нянино отчаянье, тоже немедленно
заревела, широко разинув рот. Маня
спокойно поднялась и стала подниматься
наверх по розовой лестнице.
По
дому ходили чужие люди, пердвигали вещи,
громко перекликались и смеялись. Сверху
послышался резкий голос Мани: -
Убери руки! Не трогай меня, бесстыдник! -
Эй! Вы мне там не балуйте! - сердито
крикнул комиссар, усаживаясь рядом с
писарем за обеденный стол. -
Поторопились! Нажрались уже, напились
нашей кровушки! Забирайте свое буржуйское
отродье и уходите. С нынешнего дня вы –
никто. -
Не стыдно вам! Тут нашего отродья-то
всего – две девки. А две другие – сиротки
из жалости на улице подобранные, вот я
их вам поди и оставлю. Принимайте и
растите - возмутилась Полина. -
Какие еще сиротки? -
Да вот, младшую, Дашеньку я как-то на
базаре подобрала брошену, другая, Шурочка
– тоже круглая сирота! Куда я их теперь?
Под забор? Комиссар
почесал за ухом и переспросил недоверчиво: -
Правда, чтоли, сиротки? -
Истинный крест! -
Для сирот мы будем открывать новый
приют, а пока мне их девать некуда.
Забирай с собой покамест, потом разберемся.
Телефон работает? -
Слыш? Куды-ж забирать-то? Чай второй дом
отбираете! Некуда нам идти! Комиссар
вышел в прихожую, не слушая ее, и там
долго крутил ручку телефона и кричал
сорванным, прокуренным голосом.
Полина
продолжала топтаться у стола, в ней
пробудилась робкая надежда на
справедливость, но комиссар вскоре
вернулся и рявкнул: -
Ты чего тут торчишь! Неясно тебе было
сказано – идти собирать личные вещи? А
ну, пошевеливайся, пока я добрый! Сиротки
у ней! Разжалобить меня захотела! -
Да уж, вас разжалобишь, - пробрмотала
Полина, удаляясь, и комиссар угрожающе
тронулся в ее сторону: -
Чего! Полина
испугалась, споткнулась на лестнице и
упала. Вооруженный человек наверху, в
коридоре, громко засмеялся и сказал: -
Эй, тетка, вставай, чего развалилась!
Некогда нам тут с тобой!
Как
умудриться собрать немного личных вещей
в большом доме, где столько накопилось
за целую жизнь? Разрешали брать только
одежду, и Маня собирала то, что считала
самым нужным. Сопровождающий ее
красноармеец обвел девичью быстрым
привычным глазом, наложил руку на
шкатулку с сережками, приподнял крышку,
встряхнул и высыпал содержимое в карман
пиджака. Маня покосилась на него,
вздохнула и положила в узел поверх
одежды толстый альбом с фотографиями,
но ее надзиратель прикрикнул: -
Только одежу! -
Это же наши фотопрафии! Вот матушка моя,
покойница! -
Ты что, глухая? А ну, положь на место!
Давай, давай, поспешай! Нам еще тут опись
делать!
Василия
Ивановича под конвоем отвели в кабинет
и приказали открыть сейф. Привычным
движением он повернул ключ, затем крутнул
секретное устройство и распахнул тяжелую
дверцу настеж. Любопытные головы
склонились над его плечами. Отступая,
он бросил последний беглый взгляд на
ровную стопку конторских книг, малахитовую
шкатулку с женскими украшениями и тускло
поблескивающую на нижней полке серебряную
посуду. -
О! Вот вам и серебро! Другие тайники в
доме имеются? -
Мне таковые неизвестны, - твердо ответил
Василий Иванович, хотя сердце его
тревожно щемило от мысли о наглухо
запечатанных в подвале и на веранде
ячейках. -
Открывайте все шкафы и ящики. Ключи –
на стол! Василий
Иванович покорно открыл один за другим
ящички письменного стола, внешние и
внутренние дверцы шкафов и, опустив
голову, уронил на письменный стол связку
глухо загремевших ключей.
Комиссар
подзвал к себе Дашеньку, укутанную, как
в лютый мороз и ласково спросил: -
А скажи-ка мне, девочка, ты чья будешь?
Как твое имя-отчество? -
Я ничья, я Дашенька. -
Ну, Дарья, а дальше? -
Дашенька, и все. -
Тебя и правда тетка Еремина на улице
подобрала? -
Маманя? Не на улице, а на базаре. -
А другая мамка есть у тебя? -
Была раньше, только я ее не помню совсем.
Она привела меня на базар и сказала:
"вот, стой тута”, а сама ушла. -
Куда? -
Не знай! - печально протянула девочка. -
Ну, ладно, ступай. Возьми себе здесь, что
тебе нравится. -
Хочу часики! Вот эти вот! -
Вот хитрюга! Ну ладно, бери часики.
Подарок мой тебе. Шаповалов, дай девчонке
вот эти часы. Будет ей на придано от
советской власти.
Женщины
спустились, тяжело волоча по лестнице
сундучки и узлы с одежкой. В доме уже
стоял невообразимый беспорядок. Из
гостинной доносился запах махорки и
охрипший голос: -
Пиши: пиянина – одна. Плюс тубаретка.
Подсвечники... вроде серебряные, черт
ее знает, ну ладно, ты это не пиши.
Подсвечники – два! Так... картины –
шесть! Василий
Иванович вышел на улицу, вдохнул свежего
осеннего воздуха сдавленной грудью, и
слегка оглушенный, едва соображая,
побрел на Никитскую нанимать телегу.
Женщины выносили со двора немногочисленные
пожитки, Маня тихо плакала, заправляя
дрожащей рукой растрепавшиеся волосы
под теплый платок. Шурочка бестолково
крутилась, подтаскивая узлы с одеждой
в одну кучу, а Дашенька весело верещала,
прижимая к груди подаренные ей тяжелые
часы с бронзовыми ангелочками. -
Тоня! Антонина! Куда она подевалась, -
стонала Полина, оглядываясь. -
Вот она идет! - ответила ей Дашенька. -
Тоня рысью бежала по аллее, прижимая
руки к груди. -
Стой! - крикнул часовой у калитки и
ухватил ее за ворот. Что-то упало на
землю, красноармеец подобрал упавшую вещицу
и равнодушно повертел в руках. -
Отдай! Это мое! Это мать моя! - взвыла
Тоня, пытаясь вырвать из его рук тяжелую
рамку с фотографией. Часовой
с ухмылкой поднял ее вверх, но затем
вернул. Тоня схватила рамку и трепетно
прижала ее к груди, воя и всхлипывая.
Наня
отважно бранилась на кухне с одним их
солдат: -
Не стыдно тебе, рожа твоя бессовестная,
людей без единого чугуна выгонять? Дай
сюда, я сказала! Мое это! Я тут - трудовой
народ! -
Отцепись, тетка, какой ты тут народ, ты
буржуйская подметка! -
Племянничек нашелся! Да я тебя лет на
десять помладше буду! Дай сюды корыто!
Я в него посуду буду класть. -
Товарищ комиссар, дать ей посуды? -
Дай! Но только самое необходимое!
Чашки-ложки, ну и чего там еще! Проследи! -
Мой сундук-то, вон тот, большой! -
Не ври, воровка! Ты и добра-то поди не
нажила! -
Это я-то воровка?! Я – воровка? Чай там
мое прИдано! Всю жизню с матушкой копили. -
Шаповалов! Ты сундуки все проверил? Как
бы не украли чего бывшие хозяева!
Василий
Иванович вышел, даже не оглянувшись.
Полина остановилась перед распахнутыми
воротами, упала на колени, перекрестилась,
и взяла Дашу за руку. Часовой равнодушно
смотрел на них, покуривая в руку. Вещи
уложили на нанятую телегу, а сами
поплелись следом по осенней распутице.
Василий Иванович порылся в кармане,
глянул в выданную ему комиссаром бумажку
и прочитал: "Ордер на поселение. гр.
Еремин Василий с семейством. Адрес:
улица Огородная дом тридцать” -
Где это? Улица Огородная? -
Огородная? Это совсем рядом со Взвозной,
в Молдавке! - ответила Полина. Что, нас
– туда? -
Туда. -
Батюшки! Да там и домов-то приличных
нет, одне халупы! На Огородной-то! Вася,
за что нас так? Второй дом отбирают. Ты
думаешь насовсем? Василий
Иванович не ответил, тронул возницу за
плечо и сказал: -
Давай братец в Молдавку!
Телега
остановились перед разболтанной жидкой
калиткой даже не халупы, а покосившейся
собачьей конуры, обнесенной завалившимся
ветхим забором. За забором расстилался
довольно большой заброшенный огород,
на котором торчала одна-единственная
полуживая яблоня, а вокруг – только мерзлая
сухая трава, осыпавшиеся зонтики укропа
и колючие головки чертополоха. Василий
Иванович слез с телеги и вошел во двор,
оставив калитку распахнутой. Женщины
молча снимали на землю узлы и сундуки.
Из домишки напротив выглянула красивая
молодка с семечками в кулаке и звонко
спосила, сплевывая кожуру: -
Вас чего, сюды что-ли поселяют? Полина
не ответила. Она прошла следом за мужем
и удрученно отановилась перед открытой
дверью халупы. Василий Иванович
наклонился, чтобы войти в низкую дверь,
но все-же сильно ударился лбом о косяк.
Полина поморщилась за него и, брезгливо
подбирая юбки, вошла следом.
Халупа
состояла из одной-единственной комнатушки
на два окошка, с низким потолком, настолько
низким, что Василий Иванович едва смог
распрямить свою голову. Она была
разделена надвое широкой русской печкой
и из всей мебели там имелась только
голая деревянная кровать с рваной
веревочной сеткой. Стены халупы были
оклеены грязными обрывками газет,
которые местами отставали и шевелились
от сквозняков. Под этими засаленными
обрывками газет по-хозяйски шуршали
тараканы. -
Батюши – светы! - пробормотала Полина. Василий
Иванович брезгливо попятился, наткнулся
на жену, отстранил ее рукой и вышел во
двор. Вид его был совершенно безучастный.
Полина вышла следом за ним и вздохнула
с облегчением. -
Вещи не вносите! Загадите все. Ждите
меня на дворе, я сейчас!
Она
уверенно направилась вдоль домов по
жидкой грязи, свернула в уткнувшийся в
Огородную переулок и оказалась на
Взвозной. Огромный, толстенный кособокий
тополь, полуобожженный пожаром 1906 года
выжил, оправился, и стоял сейчас, как
царь, как раз между ее домом и соседским,
нарушая ровный рядок молодых вязов.
Спустившись с косогора, она направилась
к себе, в дом, выстроенный для нее после
великого пожара Василием Ивановичем.
Домик свой она сдавала квартирантам
уже много лет, но на сей раз она вошла
на уютный маленький двор с вишней у
крыльца не для того, чтобы требовать
свое должное. Она пришла выгонять
квартирантов. В этом доме она провела
два или три счастливых годочка еще в то
время, когда была еще всего лишь любовницей
своего мужа и твердо рассчитывала
расположить здесь теперь его детей.
Полина
поднялась на крылечко в три ступеньки,
под навес с лавочками, увитый засохшим
уже вьюнком, где она так любила когда-то
проводить теплые летние вечера. На стук
ее дверь открыла жиличка и, узнав хозяйку,
смутилась, но вежливо пропустила в дом. -
Здравствуйте вам, - сказала Полина и
уселась на лавку у стола. В
доме пахло картофельной похлебкой и
свежим хлебом. На полу у печи возился с
чурочками мальчонка лет шести, он поднял
на Полину равнодушний взгляд и как ни
в чем ни бывало продолжил свое занятие,
мурлыча и напевая себе под нос. Квартирантка
стала в растерянности у печи, пряча под
передником руки и с беспокойством
озирала темные углы под лавкой. -
Ну что, голубушка, пора бы уж отдать
хозявам задолженное! Сколько вы мне
должны? Шесть месяцев... нет, семь! -
Прошу прощения, хозяйка, но вы по этому
делу к мужику мому обращайтесь. А он
шшас на заводе, так что заходите опосля.
Я-то что, у меня нет ничего. -
Нет, говоришь. Ну что-ж, на нет и суда
нет. Нечем платить – бог вам судья.
Только уж не обессудьте, раз не платите
– придется вам выселяться вон. -
Как это так, выселяться? Куды это? -
тоненько протянула жиличка, но под ее
слезливым тоном уже нащупывалась некая
угроза. -
А вот так вота! Нам и самим нынче жить
негде. Так что не обессудьте. Ослобоните
мой дом, и чтобы к вечеру вас тута не
было. Простите уж, что вот так вот, без
упреждения, да ведь и меня самою вот
так-же из собственного дому давеча
выдворили. -
Так нету у нас никакой такой возможности
нынче из дому сойтить! Надо другое
пристанище найтить сперва! Где это
видано, чтобы вот так вота! -
А как же! Чай по новым законам все так
делают! Вы что? Али не слыхали? Жиличка
вытянула трубочкой губы, поразмыслила
и произнесла: -
Ну – за семь месяцев я не отдам, а за
месяц так и быть. -
Да неужто! К чему мне теперича твои
копейки? Ты на эти деньги другой дом
себе снимешь. -
А я вот пойду схожу в управу к красным
и спрошу, чего они скажут. Не все вам,
бездельникам пировать. Кончилось ваше
время. -
Узнай, узнай, любезная. Там чай тебя
заждались. А заодно и узнаешь, по новым-то
законам долги отдают, али нет. А то ведь
я и стребовать могу. Жиличка
смерила гонор и снова слезно застонала: -
Вы бы подождали хоть с недельку! Нынче-то
никак не смогу дом ослобонить! -
Мне и самой своих детей некуда класть,
не уйдете нынче – все вместе спать
будем, табором.
Когда
она вернулась на Огородную, в халупе во
всю кипела работа. Паня сдирала со стен
гнилые газеты, девочки пытались вынести
на двор полную клопов кровать. -
Чего вы тут? - спросила она раздраженно,
- там у ворот телега, грузите вещи! -
Э! Матушка, - ответила ей Паня, - Тута
огород вон какой большой! Чего его
задаром кому попадя отдавать! -
Так это-же и не дом вовсе, да и печку надо
ремонтировать - брезгливо сказала
Полина. -
Было бы место, а дом можно и новый
выстроить! -
Ничего я больше не стану строить! -
сердито откликнулся Василий Иванович,
по-прежнему понуро сидящий на сундуке,
- я свое уже отстроил. -
Паня, поворачивайся, грузи узлы! Нравится
тут тебе – вот и живи сама!
Полина
привезла мужа и детей в дом на Взвозную
и, с ухмылкой озирая сутолоку, устроенную
сердитыми жильцами, приказала детям
сесть на лавку в кухне. Сама она встала
у двери в зал, уперев руки в боки и,
несмотря на злобные угрозы выселяемых,
второпях собиравших свое жалкое
барахлишко прямо у них на глазах,
продолжала нетерпеливо их поторапливать. -
Тута все наше, вашего-то одни одежки. И
мебель вся моя, и чугуны. Даже ухват –
и тот мой. Куды,
куды тюфячок тащите? Чай вы его не
покупали! -
Подавись ты своим тюфяком, злыдня! -
Да уж, бог даст, не подавлюсь! -
Нас не жалко, хоть дятё бы пожалела! -
А моих кто пожалел? А чего же я-то чужих
жалеть буду! -
Вы еще посмотрите, вы свое отжировали!
Контра недобитая! -
Вы бы поспешали, гражданы, ночь на носу,
а нам за вами еще грязь убрать надобно!
Господи, куды же я Ванятку буду класть,
когда возвернется? Ну, ладно, там видать
будет.
Василий
Иванович безучастно сидел на лавке и
глядел в потемневшее окошко. -
Ну, что ты, Вася, запечалился? Главное –
что живы-здоровы все. Люди говорят, мол
Коврижкиных всех постреляли за казармами.
А тут, видишь! Паня какая пробивная
окозалась, выпросила нам комод, ломбардный
стол и зеркало! Еще и посуды обещалась
привезти. Все-ж таки свое добро, память
от прошлой жизни. -
По мне лучше бы она это барахло себе
оставила. Так и будет теперь нам каждый
день глаза мозолить, - процедил сквозь
зубы Василий Иванович. -
Да ладно те, Вася! Бог даст – все станет
на свои места! А пока как-нибудь уместимся.
Надо будет нанять кого, уборную перенести.
Уж больно запакостили ее квартиранты-то!
Большой-то сундук, что Паня у комиссара
себе выпросила, не лезет в дверь, придется
пристроить его в сараюшку. Жалко как!
Хороший сундук-то, высокий. Замок с
музыкой! Да он, поди, и в кухню тоже не
поместится. Что, Паня, ночевать как будем? Всем-то
места даже на полу нету. -
А я на Огородной переночую нынче. -
Да ты что! Ты там замерзнешь совсем,
печка-то поди не топится! -
Топится! Я запалила. Вот дымит только
шибко, но топится. Койку я дощечками
застелю, так и переночую. Я там свой
сундук оставила и жакетку новую. А тута
где ложиться? Можа Тоню с Шурочкой на
печку, а Маню с Дашей на сундук? -
Как они на этом сундуке вдвоем улягутся?
- возразила Полина. -
Ну, тогда Даше на лавке постелить. -
А Ванятка? Его куды класть, когда вернется? -
Ну, тогда Дашу ко мне, а Ванятку на лавку. -
Ко мне! - передразнила ее Полина, - чай
мы не бездомные, чтобы по чужим домам
околачиваться. Ты бы пошла к властям,
пусть домишку на тебя отдадут. А то ведь
срам какой, и уложить всех некуда, хоть
на улицу гони!
Автор открывает глаза слепцам. Страшно, но так было... И об этом надо помнить, а не быть людьми, которыми можно играть.Жаль только, что эта книга не издана в бумажном варианте
Спасибо, Денис, иза отклик и за очередную иллюстрацию. Было примерно как-то так, насколько я знаю. Во всяком случае и зеркало, и ломбардный столик, и коммод и огромный сундук еще существовали в годы моего детсява.
"Хождение по мукам" - великая Вещь! Написано мужчиной, но и история творилась мужчинами, там много того, в чем я- профан, например война, бои. интересен взгляд человека того времени на происходящее. А я войны стараюсь избегать, ведь пишу с позиции обывателя, ничем не примечательного, историю не творившего, а ею гонимого.
Помочь сайту
Поздравления
