Сага о чертополохе (предв. название) - 23

Иллюстрация Дениса Маркелова

Еремины

Летом 1917 года Василий Иванович узнал, что его рыбозавод в Астрахани реквизирован всвязи с нехваткой продовольствия. Получив телеграмму от Прошки, он был вне себя от злости, но всоре успокоился в уверенности, что это не надолго, что рано или поздно, не справившись с работой, новая власть вернет все на свои места.

И все же было обидно. Обидно за покойного отца, который вовсе не будучи богатым не побоялся купить участок в таком гнилом месте, в бездорожье на берегу, рядом с нищим рыбацким поселком. Завод начинался с мостков, куда приставали лодки с уловом, да с хилого сараюшки. Василий Иванович помнил, как еще молодой и красивый батюшка рассказывал ему, мальчишке, возвращаясь из Астрахани, как он строил забор с двумя наемными, как сам вкапывал столбы, как покупал жерди для вешалов, следуя советам Прошкиного отца, знавшего толк в этом деле. Сверкая здоровыми крепкими зубами, папенька хвастался своей мужицкой силой и хваткой в работе. Обидно и за то, как отец радовался, когда помогал строиться своим верным работникам, будь то рыбак, сдающий ему свою рыбу, или рыбачка, трудившаяся у него на посоле. Обидно и за то, что из поселка в три избы благодаря их заводу вырос крепкий пригород со своими лавками, а сегодня никто не возмутился, не заступился за своих хозяев. Обидно за то, что как раз перед войной он построил еще одну коптильню, перекрыл лабазы и проложил дорожки. Этот завод, где он знает каждый столб, каждый гвоздь, где каждая досточка куплена на его кровные, отобрали у него без спросу и без компенсаций. За какую такую справедливость она, власть эта, ратует, если сама она зиждется на несправедливости? Нет, с этой властью он не сработается.

Василий Иванович стал раздражительным, всякий раз, когда ему вспоминалась Астрахань, словно зубная боль резала ему челюсти. В такие минуты всем от него доставалось: гнал прочь жену, награждал оплеухой сына, кричал на дочерей и даже кота, которого в обычное время не замечал, посылал вальсировать злобным пинком. Казалось, что невезение выбрало в жертвы именно его.Но осенью новые городские власти ошарашили обывателей конфискацией асфальтового завода Чурбанова и пахотных земель, принадлежавших торговому дому Погорелова. Он узнал об этом утром из газет и ничего не объяснив жене толком, сказал ей:
- Как же быстро и легко разбогатеть на чужом добре!

Как это ни странно, но он даже почувствовал облегчение от того, что не один был жертвой экспроприаций, что подобному насилию подвергались и люди намного сильней и богаче, чем он. Люди, которые должны были знать, как с этим бороться.

Появлялись новые газеты и вскоре исчезали, все они толковали события вразнобой и Василий Иванович понимал, что противостояние неизбежно. В октябре в одной из газет от прочел статейку "Гражданская война началась” В ней объявлялось о наборе военных отрядов на защиту революции. В начале ноября новые местные власти остановили и разоружили железнодорожный состав с оренбуржскими казаками, следовавший на подмогу отряду Дутова. Людям было не до казаков. Обстановка в городке была тяжелой. Заводы не работали, люди сидели без хлеба и, пытаясь хоть как-то поправить ситуацию, новые власти попытались запустить несколько закрывшихся предприятий, передав их руководство рабочим советам. Дело шло ни шатко-ни валко, ведь старые специалисты и инжинеры были уволены, а чтобы наладить производство с умом недостаточно горлопанства, надо много чего знать и уметь.

Зима была ранняя, морозная, в ноябре город уже заметало снегом. Василий Иванович каждое утро собирался, как на работу, и проходил по городу одним и тем же путем: мимо своего заброшенного магазина, по большой Никитской, к зданию бывшей конторы купеческого общества, занятого теперь очередным то-ли советом, то-ли комитетом. Затем он возвращался домой, ждать дальнейшего развития событий. Он был неплохим охотником и горел желанием встать на защиту законности и правопорядка, но не знал, к кому обратиться. Городские власти не слишком противостояли большевикам, и не вели никой борьбы с ними. Василий Иванович не понимал, какой смысл выжидать, но никто из его вчерашних компаньонов и не пытался сопротивляться, а это вовсе не означало, что они так прямо взяли и смирились. Нет. Они наверняка чего-то выжидали. Несмотря на свою преступную покорность, городской голова со своими соратниками был ими арестован, этими самыми большевиками, а в ответ на их арест последовала большая общегородская забастовка. Весь город встал на дыбы! Под давлением бастующих большевикам пришлось их всех освободить, но уже было ясно, что власть они потеряли.

Город за этот год из уютного и ухоженного превратился в грязный и запущенный. Дома порядком облупились и никому не было дела до таких мелочей. Цветник перед зданием городской управы не был подготовлен к зиме и из под снега торчали нелепые серые прутья померзших розовых кустов. В своем собственном саду Василий Иванович работал сам и с большим удовольствием. Все равно делать ему было нечего. Пусть хоть все пойдет прахом, но в его саду весной снова зацветет шиповник. Привратника в доме Ереминых больше не было, да и открывать ворота за неимением повозки было уже незачем, а железная калитка всегда была заперта на замок. Ключ от нее Василий Иванович всегда носил при себе. С наступлением сумерек дверь вообще никогда никому не открывали. В городе действовал комендантский час и по улицам ходила вооруженная ночная милиция.

Узнав из газет об экспроприации всех помещичьих земель, Василий Иванович обеспокоился о тесте. Он нанял сани и насобирав в подвале немного гостинцев для старика, поехал вместе с Паней в Казанцево. Еще издали он увидел облупленные стены большого старого дома и местами поваленную и занесенную снегом чугунную ограду. У него сжалось сердце при виде такого запустения. Старик совсем сдал и Панина мать не отходила от него ни на минуту.

На вопрос зятя о земле старик только кивнул на бумагу, так и оставшуюся валяться у него на столе. Василий Иванович глянул на "постановление” и положил на место.

- Оставили мне один только парк. Но что я могу поделать! Вот, приедет Володя с войны, пусть и добивается правды. Хотя... Если уж самый крупный помещик, князь Орлов-Григорьев ничего не смог и распрощался с обширными фамильными землями, куда уж соваться нам, захудалым хозяевам.

Василий Иванович узнал, что сторож-привратник вернулся с войны без ноги и травленый газами, зато с георгиевским крестом. Сидел целыми днями на завалинке и обзывал дурными словами жену свою и родную дочь, а случалась и запускал в них костылем. По возвращению он пристрастился к бражке, и хотя ни жена, ни дочь ему этой бражки не покупали, находились "сердобольные” люди и за бутыль покупали у него хозяйский инвентарь из амбара. От бражки он свирепел и выгонял своих баб вон из сторожки прямо в сугроб. В такие вечера они просились на ночевку в гоподский дом и возвращались к себе только поутру, когда инвалид просыпался и громко требовал чего-нибудь пожрать. Ульяна по-прежнему сторожила бесполезные ворота и возделывала с помощью дочери огород, бывший едва-ли не единственным источником пропитания и для старика хозяина и для них самих. Ее дочка Наська вымахала ростом в отца, и такой-же, как отец рыжеватой. Ее белоснежная мордашка была так же, как и в детстве, усыпана бледными веснушками, а темной меди волосы царственно венчали ее лоб. Кто бы подумал, что из рыжего сопливого сорванца может вырасти такая царевна.

На предложение Василия Ивановича переехать к нему в город, старик засмеялся, поблагодарил и спокойно ответил, что мол тут он прожил, тут и помрет. И как ни жаль было бросать его там, но надо было возвращаться домой, к семье. Выезжали они в обратный путь с раннего утра, чтобы ночь со своими опасностями и снегопад, не дай бог, не застали их в пути.

 С наступлением зимы Василий Иванович мучился от безделья. После ежедневной инспекции по городу он возвращался домой и до самого ужина сидел в своем кабинете, накрыв плечи пледом, сжигал ненужные бумаги и расходные книги. Отапливать большой дом было нечем и вся домашняя жизнь сосредоточилась вокруг кухни. Со временем и бумаг в его кабинете почти не осталось, и сидеть в ледяной комнате стало никчему.

Из-за нехватки угля электричество отключили и приходилось сидеть вечерами при лампе. Однажды студеным февральским вечером они сидели на кухне, ожидая, когда протопятся хотя бы две из спален и можно будет идти ложиться. Они привыкли коротать долгие вечера за кухонным столом, играя в карты или вспоминая старинные песни. Няня петь умела, Глаша тоже. Василий Иванович тоже слегка гудел в лад, а вот Полина Никаноровна, несмотря на ее прекрасный звучный голос, пела фальшиво и никто, кроме Василия Ивановича, не осмеливался ей сделать замечание.
- Спой, чтоли, Паня, - попросил Василий Иванович няню, штопающую под светом лампы шерстяные носки.
- Чово петь-то? А! Шшас...

"Вы не ве - эйтеся черные кудри,
Над мое- эю больной голово-хой...

- Да что у тебя песни-то все такие тоскливые! И без тебя тошно. Пой что-нибудь веселое.
- Дык, Василь Иваныч, для веселых-то песен надо гармошку, аль на плохой конец балалайку. А так-то оно чово!
- Так у нас есть пианино, - усмехалась Маня.
- Только на этой пиянине играть никто не умет, - грустно ответила няня и все сразу замолчали, вспомнив о Соне.
- Пой, тебе говорю. Ты цыганских песен не знаешь? Вот песни – так песни. От них мурашки по шкуре бегут.
- А, знаю одну:
"Сербиянка шьет портянку в огороде, в лебеде...”
- Тьфу, чтоб тебя. Разве это песня? Это чушь собачья, а не песня. Давай уж, что знаешь. Нет, давай я начну.
И он затянул тихонько, баском:
"Скакал казак чере-эз доли-
Паня и Глаша вступали умеючи, и девочки тоже старались поспевать, прислушиваясь к ним:
- ...Ну-у, чере-зэ Манжурские края-скакал ка...
зачек одинокый, блестит... ко-
лечко на руке.”
- Поля, ну тебя, и сама ты ревешь как корова, и нас сбиваешь.
- Да тише вы, стучат вроде, - подняла руку Маня.
Все прислушались. И в самом деле. Казалось, кто-то стучал железной калиткой.
- Бог с ними, нам здесь никто не нужен, - сказал Василий Иванович и собрался было запеть дальше, но никто его не поддержал.
- Точно стучат, - сказала няня, чутко повернув ухо к окну.
- Кого там черт носит по ночам, - изругался Василий Иванович, - неча делать.
Но тут им вдруг послышался слабый отголосок женского голоса. Все замерли, настигнутые одной и той же мыслью: Соня.
- Пойду погляжу, - сказала няня, накидывая висящий на крючке тулуп.
- Смотри не вздумай открыть! Да близко к калитке не подходи, сейчас и убьют – не дорого возьмут.
- Дык у меня и ключа нету. Погляжу и все.
Няня вышла в сени и загремела засовом задней двери. Все семейство сидело, замерев от напряженного ожидания, когда она вернулась с красными от мороза ушами и сказала, задыхаясь:
- Тама Лена. С робенком. Просит пустить.
- Какая еще Лена, - спросил Василий Иванович разочаровано.
- Казанцева, Владимира Антоныча супружница из Москвы!
- Елена?! Так что ты встала, открывай скорей!
Василий Иванович вскочил и сам и, шаря в кармане в поисках ключа побежал впереди нее. Прежде чем открыть, он настороженно всмотрелся в темноту сквозь решетку и мелкий колючий снег. За решеткой действительно стояла женщина с салазками, в шубе и в повязанной поверх шапки козьей шали. На салазках стоял небольшой сундучок, а на фундаменте решетки рядом с ней сидел плотно укутанный маленький человечек.
- Кто тут! - крикнул он воинственно и слабый женский голос с обездвиженными морозом губами жалобно простонал:
- Василий Иванович, откройте, Христа ради, это я, Лена Казанцева.
- Сейчас я, сейчас, пробормотал Василий Иванович, борясь с промерзшим замком. Калитка открылась и няня подхватила на руки полуживого от холода ребенка.
- Айда, мой маненький, шшас отогреем тебя!

На кухне их встретило изумленное молчание. Лена бывала у них однажды проездом в Казанцево, и все, а тут...

- Как хорошо, как тепло у вас здесь!
Очухавшись, все заволновались, загалдели. Одни раздевали окоченевшего Антошку, другие – Леночку. Няня бросилась подкладывать в плиту дрова и разогревать гороховый суп, в котором плавала косточка от копченого окорока. Сухое дерево сразу вспыхнуло и загорелось, радостно пощелкивая, прибавив кухне света и тепла. Полина Никаноровна прикрутила повыше огонек лампы и усадила раскутанного мальчика на застеленную овчиной лавку рядом с Дашей, оттирая ему руки. Вкусно запахло супом, Лена разделась и устало опустилась на лавку, потирая руками лицо.
- Ну, здравствуйте, дорогие родственники. Вы уж простите, что я без предупреждения.
- Ладно вам, ладно, вот, отогрейтесь, да поешьте сперва, - сказала Полина, разливая по тарелкам гороховый суп.
- А запах какой, запах! Сто лет такого не ела, - воскликнула Леночка со слезами на глазах, деликатно откусывая хлеб и отправляя в рот первую ложку.
- Поля, неси водки! - приказал Василий Иванович, семеня к шкапчику за рюмками.
- Я водки не пью, - смущенно ответила Лена.
- Выпьешь, как миленькая, для сугреву, - отрезал он, а Антона Владимировича мы сейчас ею натрем.
- Ей бы лучше вина, да нету, - посетовала Полина, ставя на стол бутылку.
- Дай-ка я тебя покормлю, у тебя руки совсем окоченели, - сказала Полина Антошке и сунула ложку ему в рот.
Мальчик смущенно сморщился и, вызволив из-под шали руку, стал неловко есть сам.
- Сколько ему?
- Скоро восемь. А вкуснота-то какая! - протянула Лена, обжигаясь горячим супом, - я и Москве последнее время ела одну картошку, хорошо, хоть запас был.
- Лена, так вы к нам из Москвы? - спросил Василий Иванович.
- Из Москвы? Нет, я оттуда, я давно уже еду, - она неопределенно махнула рукой и опять нагнулась над тарелкой.
- Ешь, ешь, я сейчас еще тебе подолью, горяченького.
- Не откажусь! Мне сейчас хочется только есть и спать, спать и есть.
- Леночка, на, выпей водки, тебе надо хорошенько отогреться.
- Я уже отогрелась, но я выпью, раз вы настаиваете. Спасибо вам за гостеприимство, за заботу вашу. Дай вам бог здоровья.
Она выпила, замахала руками и закашлялась. Все засмеялись, а Полина подсунула ей под нос соленый огурец на закуску. Лена с жадностью сгрызла огурец, отодвинула пустую тарелку и положила руки на стол перед собой.
- Ууф! Так у вас дом еще не отобрали? А то где бы мне вас искать, не нашла-бы.
- Что значит "не отобрали”?, - возмутился Василий Иванович, это наш дом. У меня на него все бумаги имеются.
- А! Счастливые провинциалы! Бумаги. Кому нужны сейчас ваши бумаги? У нас вот отобрали. И бумаги не спросили.
- Нет, ты постой. Кто отобрал?
- Да бог их знает, какой-то комитет...нет, комиссариат..., она махнула рукой, - в Москве многих сейчас выселяют. А если не выселяют, так подселяют в дом людей. Вот так, оставят вам одну-единственную комнатку, а в другие поселяется толпа народу.
- Как это? Родню, чтоли подселяют?
- Да нет! Какую родню! Просто каких-то людей. Непонятно каких.
- Ну, вы нам тут таких чудес порассказали! Как же им жить-то там вместе? Кухня одна, зала тоже. Временно, наверное.
- Возможно. Я, честно говоря и не знаю.
Голос Лены слабел, язык стал заплетаться.
- Оставь ее, Васенька. Она с ног валится. Пусть выспится сегодня, отдохнет, а завтра все расскажет, нам не к спеху.
При этих словах лица окружающих поскучнели, ведь все с нетерпением ждали ее рассказа, откуда она, куда, зачем?
- Вы с поезда?, - не удержалась Маня, и Лена отрицательно покачала головой.
- Если бы вы знали, что творится, что творится! Кругом хаос, мрак, смерть. Страшно!
- Слава богу, что вы до нас добрались. У нас вы в безопасности.
- Да-да, сказала Леночка, я кажется пьяная, как сапожник. Что-то меня совсем развезло. Могу я вздремнуть где-нибудь?
- Вы сможете подняться по лестнице, или постелить вам здесь?
- Не знаю, не знаю. У меня все кружится перед глазами.
- Я помогу тебе добраться до спальни, придется вам переночевать сегодня в детской.
Василий Иванович взял Лену подмышки, приподнял и повел к лестнице. Она медленно поднималась, держась за поручни.
- Ба! Да она вроде на сносях! - шепнула Полина.

Антошка наелся, разрумянился и уснул прямо на лавке.
- Отнесите его в детскую, - приказала Полина, и няня взяла его на руки. Мальчик дернулся, но тут же узнал ее, успокоился и положил голову ей на плечо.
Когда его принесли в детскую, где стояли три составленные вместе кровати, он проснулся, собрался заплакать, но увидев спящую на диване в углу мать, успокоился и на этот раз вполне осмысленно огляделся.
- Маня! - сказал он обрадованно, - и ты здесь?
- Ты что, меня не заметил, что-ли? Ложись здесь, сегодня ты будешь спать по-цыгански, вместе с нами. Будешь?
- Буду. Только ты рядом со мной.
- Ладно. А это кто?, - спросил он, указывая на Дашеньку.
- Это Дашенька. Ложись, поздно уже. Вон, маменька твоя уже заснула.
- Какой у вас маленький дом. А наш дом большой, у нас комнат много, мы по-цыгански не спим.
- Да у нас комнат побольше вашего будет. Маленький, - рассердилась Тоня,- вместе-то теплей. Все печки топить – никаких дров не хватит.
- А у нас хватит, - заупрямился мальчик.
- Вот и иди к себе! - раздраженно ответила Тоня. Но сестра строго одернула ее:
- Замолчи, несчастная! Антошка никуда не пойдет. Он останется с нами, правда, Антон?
- М-м, - пробормотал он, засыпая.

Наутро мальчик проснулся ни свет-ни заря. Когда няня, зевая, выходила из своей комнаты с коптилкой, она увидела его, стоящего в потемках в коридоре.
- Чово ты тут делашь на холоде, а ну, идем со мной!
Они вместе спустились на кухню и няня зажгла лампу.
- Сиди тута, на лавке, я шшас Глашу разбужу.
Глаша вышла из своей комнатушки, звонко зевая и повязывая фартук.
- Бррр! Холодина какая! Надо затопить.
Пока она растапливала плиту, няня пошла с горшком на конюшню доить коз. Вернулась и налила Антошке в чашку парного молока.
- Я не люблю парное, - затянул мальчик, но няня строго приказала:
- Ну-ка мне! Нос зажми и пей как лекарство.

Едва начинало светать, а на кухне уже пахло горячей кашей и оладьями. Спустилась Полина Никаноровна, кутаясь в черную шаль с цветами, зевая и бормоча:
- А ты уже на ногах? Не спится тебе. Лежал бы себе да лежал под теплой периной.
Следом за ней по розовой лестнице спускался Василий Иванович, как всегда аккуратно одетый и при часах, как на работу.
- Самовар поставили?
- А как-же! Сейчас посмотрю, можа и скипел уже, - ответила Глаша.
Через полчаса вся семья уже сидела на кухне по лавкам и весело завтракала, только одна Леночка все не могла отоспаться. Она спустилась часам к двенадцати и, смущенно улыбаясь, сказала:
- Доброе утро. Или день. А где Антошка? Кажется я все на свете проспала.
- Тут он, тут, куда он денется. Вон, с Ванюшкой в поезд играют. Ну что, выспалась?
- Как огурчик! В тепле да в неге. Чайку не найдется?
- Сейчас Паня чайник скипятит. Самовар-то остыл уже, скоро обедать будем.

Обедать сели в столовой, протопленной по такому случаю, на кухне всем было тесновато. Когда принесли супницу, Лена подняла лицо и ноздри ее жадно вдохнули знакомый с детства запах капусты.
- Щас по тарелочке щецов горяченьких! - потер руки Василий Иванович, но Лена не услышала, она удивленно оглядела всех присутствующих и простодушно спросила:
- А где Соня? Я и вчера ее, кажется не видела.
За столом воцарилась тяжелая, зловещая тишина, Василий Иванович прочистил горло и осторожно произнес:
- Она ушла.
- Как ушла, куда ушла?
- Соня с нами больше не живет.
Лена снова оглядела всех собравшихся за столом: Маня опустила глаза в пустую тарелку, Тоня скорчила фальшиво-отсутствующую гримасу, Полина замедлила руку с половником.
Обстановку разрядил Антошка, завопив:
- Мама, Иван меня ногой пинает!
- Как тебе не стыдно ябедничать!
Иван сидел неподвижно и смотрел на отца невинными голубыми глазами, приоткрыв рот.
Иван Васильевич кинул на него тяжелый взгляд и он виновато заморгал, опустив голову.
- Совсем от рук отбился, - возмутилась Полина, дрогнув рубинами в ушах, - ешьте, ешьте, пока горячо. А я баню затопила, вечером париться пойдем.

- Елена Андреевна, расскажите как там, в Москве, как вы доехали до нас. Вы обещали! - умоляюще согнулась над столом Маня.

- Дайте человеку спокойно поесть! - заступился за Лену Василий Иванович, - я и сам, право, сгораю от любопытства!

- Я вам все сейчас расскажу. Дорога длинная и рассказ будет длинный.

- Ешьте, пока горячо. За чаем все нам и расскажете, - сказала Полина.

Дети торопливо ели, обжигаясь горячей капустой, одна только Дашенька хлебала неспеша, подолгу дуя на ложку. Ей одной было неитнересно. Когда унесли тарелки, Лена начала свой рассказ:

- Ну вот, значит: как уехали мама с папой в Италию, остались мы с Антошкой дома одни...

Лена Казанцева.

После отбытия Владимира Антоновича из отпуска на фронт обстановка в Москве продолжала усложняться. Аглая Александровна хандрила и отец решил увезти ее в Италию. Лена категорически отказалась ехать вместе с родителями, ведь в Москве в Александровском военном училище оставался младший брат Ромочка, да к тому же она не переставала ждать писем от мужа. Андрей Михайлович Спасский, Леночкин отец, кое-как согласился, оставив дочь на попечение брата, Глеба Михайловича.

Поначалу все было прекрасно, Леночка осталась королевой в большом доме с кухаркой, горничной и гувернанткой. Дядя Глеб звонил ежедневно и частенько наведывался к ним с Антошкой, а иногда увозил их к себе ужинать. Роман заявлялся по субботам с двумя-тремя приятелями и просторный дом наполнялся их разговорами и молодым смехом. Вскоре Леночка обнаружила, что ждет ребенка и ее обуяло легкое беспокойство. Но она тогда еще думала, что отсутствие родителей не будет слишком долгим и в нужный момент мать снова окажется рядом.

Она не заметила, как случилось, что со временем она все чаще оставалась одна с сыном и его гувернанткой в пустом, холодном и неприветливом доме. Прислуга исчезала олна за другой, Ромочка неделями не появлялся, а телефон все чаще и чаще не работал. Электричество тоже беспрестанно отключали и ей пришлось доствать из чулана керосиновые лампы. В первое время она еще выбиралась на улицу, брала извозчика и ехала в магазин за покупками. Деньги обесценивались на глазах и вскоре ей их стало недоставать.

В это время она получила последнее письмо от родителей, в котором они сообщали, что покидают Италию и перебираются во Францию и требовали чтобы Леночка срочно выезжала к ним вместе с Антошкой и братом. Ей следовало взять с собой максимально возможную сумму денег и все свои драгоценности, так как во Франции они планировали прожить не менее полугода. В конверт вместе с письмом для Леночки было вложено и письмо папеньки к своему поверенному, в котором он просил его организовать отъезд детей за границу и снять для дочери со счета в банке самую крупную сумму денег, которую только удастся заполучить. Телефон, как всегда, не работал и Лене пришлось ехать в нотариальную контору самой. Там она тщетно потолкалась в запертую дверь, а затем позвонила к поверенному на дом. Но и там на ее звонки и стук никто не отвечал, а выглянувший из ворот дворник сообщил, что они в отъезде. Лена вернулась домой ни с чем и сосчитала оставшиеся у нее деньги. Сумма была смешной и, если телефонная связь не будет налажена, ей придется ехать к дяде за финансовой помощью. На другое утро телефон заработал, как по волшебству и она позвонила Глебу Михайловичу. Трубку взяла кузина Ниночка и радостно защебетала, что они с маменькой уезжают за границу, и что дядя позвонит Леночке сразу-же, как только появится дома. Она прождала его звонка до самого вечера, а когда снова сунулась в телефон, обнаружила, что связь опять прервана.

На завтра она опять стучалась в запертые двери и ее обуяло ощущение "дежа вю”. От дяди она поехала в училище к брату, с намерением забрать его домой, но и там тоже главная фасадная дверь была заперта. Тогда она обошла здание и сунулась со стороны плаца. На ее стук вышел сторож и объявил, что получил приказ начальства никому не открывать. Лена упросила его позвать ей брата и сторож благодушно согласился. Через минуту Ромочка вышел на заснеженный плац в накинутой на плечи шинели и сказал, что все увольнения отменили. Он изменился: похудел и отрастил жиденькие светлые усики, такие трогательные и еще детские, что ей стало смешно. На ее требование покинуть училище и немедленно ехать с ней к родителям за границу, он ответил категорическим отказом, сказав, что он не дезертир, и что не собирается бежать как крыса с тонущего корабля. Лена пригрозила, что дядя Глеб придет за ним сам и заберет его силой, хочет от этого, или нет, но Ромочка в ответ только рассмеялся и убежал. Лена позвала его, но он даже не оглянулся.

Снег падал крупными хлопьями, а Лена в растерянности стояла у чугунной решетки и беспомощно хлопала глазами. Ей опять пришлось вернуться домой нисчем. Какой это был ужасный, ужасный день! В довершение ко всем неприятностям, вернувшись домой, она застала гувернантку готовой к уходу и сидящей на собранном сундучке. Леночка тщетно пыталась ее уговорить, а когда уговоры не подействовали, возмутилась и пригрозила не платить ей жалованье за оставшийся период, но гувернантка только фыркнула и все же ушла. Леночка сердито захлопнула за ней дверь и заперла ее на все запоры. Вот теперь она осталась в настоящем одиночестве, томимая неизвестностью о дяде и беспокойством о брате. К тому же голод давал о себе знать, а Лена очень мало смыслила в кулинарии. Ей пришлось спускаться на кухню со свечой в руках и сыном на запятках и искать решение самой злободневной проблемы. Как оказалось, прислуга не ушла с пустыми руками и на кухне почти не осталось ни продуктов, ни керосина. Но тогда у нее еще были дрова. Приказав Антошке сидеть смирно и не дергаться, она присела на корточки перед плитой и попыталась разжечь огонь. Ей это удалось не сразу, но после многочисленных бесславных попыток дрова все-же загорелись и она поднялась с колен с гордым лицом, перепачканным сажей. В чугунном казанке оставалось немного пшенной каши с ветчиной, последнее произведение дезертировавшей гувернантки и они довольствовались тем, что разогрели ее, а на десерт покончили с оставшимся в банке вареньем и хлебом.

На другой день Лена снова поехала к дяде и снова наткнулась на запертые двери. Покрепче ухватив за руку сына, она взяла извозчика до Александровского училища, где они долго стояли в дверях в ожидании Романа. На этот раз, не на шутку встревоженная, она сообщила брату и об исчезновении дяди, и о дезертирстве прислуги, и об отсутствии у нее денег. Ромочка выслушал ее с озабоченным лицом и пообещал приехать, а пока посоветовал как можно реже выходить на улицу.

Лена снова вернулась с сыном домой и заперлась на все засовы. Пока еще было светло, она натаскала из сарая побольше дров и сложила их на кухне для просушки. На этот раз ей абсолютно нечем было кормить ребенка и она со вздохом полезла в ящик с картошкой. Целая батарея кастрюль всех размеров немо глядела на нее со своих крючков и она долго размышляла, какой из них ей лучше воспользоваться. Лена остановилась на небольшой медной кастрюльке с ручкой, и поставила картофель вариться, точно зная, что пожарить его она навряд-ли сможет вот так, сразу. Ей пришлось протопить печь и в собственной спальне, а затем они улеглись в постель вдвоем с сыном, чтобы было не так страшно.

Наутро опять надо было организовывать завтрак и Лена ужаснулась тому количеству продуктов, которое они имели обыкновение поглощать в повседневной жизни. Приготовить завтрак было проще, и покончив с этой задачей, она поднялась к себе, готовить к отъезду вещи в ожидании брата. Целый день ушел у нее на то, чтобы собрать свои вещи и вещи сына, но Рома так и не пришел. Прошла ночь, а они все продолжали ждать, перекладывая вещи с места на место, вынимая одно и заменяя его другим. Время от времени Лена отрывалась от своего занятия и спускалась на кухню, совершенствовать свои познания в кулинарии. Накануне она сварила солонину, но она оказалась настолько соленой, что есть ее было невозможно. Лена слила бульон и снова поставила варить ее в свежей воде, добавив в кастрюлю картошки и луку. Получился превосходный густой суп и Антошка съел его целых две тарелки.

Лене надо было срочно раздобыть продуктов, но в магазинах, где она имела обыкновение делать покупки, просили такие цены, что она ужаснулась. Взяв извозчика, Лена доехала до рынка и обнаружила, что керенки там никого не интересовали, но зато вещи шли за милую душу. Она не представляла себе, как она будет торговаться с тряпками в руках, но другого выхода все равно не было. Она сунулась носом туда и сюда, боясь потерять в толкотне Антошку, пока не убедилась, что лучшим товаром была теплая одежда и обувь. На другой день с утра они вернулись на рынок с запасом постельного белья и нескольких пар обуви. Вещи прямо-таки вырывали из рук, заметив, что Лена не умела торговаться, и ей стоило немалых усилий удержать в руках свою надежную валюту. Кто-то орал ей в самое ухо, кто-то тянул за отворот ромкины ботинки, за спиной обворованная женщина голосила как на похоронах. Ее дергали за рукава тянули за подол. Когда она заполучила желаемые продукты, они с Антошкой стали протискиваться к воротам. Лена была довольна собой: она почти научилась добывать еду, а значит они смогут еще достойно продержаться до отъезда.

 ,

Удачные деловые мероприятия придали ей уверенности в своих силах. Она поняла, что надо учиться выходить из затруднительных положений самостоятельно и у нее это неплохо получалось. Обнаруженная в себе-самой практическая жилка навела ее на новые размышления. Антошкина гувернантка рассказывала ей, что ее старшая сестра перед отъездом из Москвы в Петербург зашила свои драгоценности в подгиб платьев и таким образом успешно сохранила их, несмотря на то, что по дороге ее вещи неоднократно объискивались. Роясь в собственных вещах, Лена вспомнила об этом и решила поступить так-же. Если это и было бесполезным, то уже само по себе это занятие помогало ей коротать ожидание, сдобренное хорошей дозой беспокойства и нетерпения. Лена выбрала все самое мелкое и дорогое и, распоров низ платья, стала вкладывать ценные вещицы вовнутрь и укреплять их ниткой на своем месте. С рукоделием она справлялась намного лучше, чем с готовкой, сказывалась ее детская страсть к вышивке гладью. Получилось вполне прилично. Остались браслеты, довольно дорогие и тяжелые. На следующее утро Лена с сыном отправилась к ювелиру, у которого они заказывали обручальные кольца. Это было не так далеко от дома, но и витрины и дверь лавки были наглухо задраены железными шторами. Лена сообразила позвонить в дверь его личных аппартаментов и после долгих расспросов и переговоров через запертую дверь ей все-таки отворили. Их провели в рабочий кабинет хозяина, где тот долго и пристально разглядывал ее браслеты через лупу. Лена уже стала терять терпение, Антошка беспокойно вертелся на стуле и болтал ногами. Она не выдержала и спросила:
- Вы что, принимаете меня за воровку? Вы думаете, что я принесла вам подделку?
Старый ювелир оторвался от изучения камней и посмотрел ей прямо в лицо свободным глазом.
- Ни в коем случае, мадам. Разве же я осмелюсь! - ей показалось, что в его словах сквозила насмешка, но лицо его было абсолютно серьезно, - просто в последнее время мне приносят немало таких очаровательных безделушек. И как ни странно, в основном это все яйца, или браслеты. Наверное для них не просто отъискать укромное местечко.
Лицо у Лены вспыхнуло от стыда, но он продолжил, снова углубляясь в созерцание:
- Что делать! Банки закрыты, а людям надо как-то жить, вот и приходится выручать. Хотя, честно говоря, у меня и самого положение с наличными весьма плачевное. Люди хотят валюты, а у меня остались одни только керенки.
- Как, керенки! - испугалась Лена, они же ничего не стоят!
- Что поделать! Впрочем, если керенки вас не устраивают, я не настаиваю.
Лена закусила губу, размышляя.
- Ну, хорошо, керенки, так керенки.
Старик взвесил украшения в руке и предложил за них такую смешную сумму, что Лена рассмеялась. Ювелир накрыл браслеты рукой и шаркнул по столу в ее сторону. Браслеты лежали, тускло поблескивая перед ее носом, но она не спешила брать их обратно.
- Бог с вами, берите, давайте ваши керенки, - устало сказала она.

Вернувшись домой, Лена снова заперла дверь на все засовы и они остались с Антошкой вдвоем. Покончив с приготовлением несложного обеда, они поднялись в спальню в очередной раз проверить уложенные к отъезду вещи. Паспорта у всех были в порядке, осталось только дождаться Ромочки и покинуть наконец этот ставший неуютным, опостылевший ей город.

Роман не приходил и о дяде ничего не было известно. Телефон то работал, то нет, ей уже было все равно, так-как звонить было больше некому. Лена чувствовала себя настолько одинокой и заброшенной, что даже мысли об отъезде оставили ее. Она сидела с сыном взаперти и ждала конца света, или просто, когда кончатся все продукты и придется волей-неволей принимать какое-то решение. А пока она бродила по пустому холодному дому и равнодушно наблюдала, как пыль все гуще покрывает дорогую мебель. С некоторых пор до нее стала отчетливо доноситься стрельба, то далеко, то совсем рядом, на улице. Она не знала что происходит, ее запасы мужества и любопытства иссякли. Слышны были даже залпы каких-то крупных орудий или пушек, и тогда она хватала сына и они прятались в постели под одеялом. Несколько раз они слышали, как стучатся в дверь, то тихонько, то сильно и настойчиво, но она боялась открывать. Если-бы это был брат, он позвал-бы ее по имени, зная, что открывать дверь кому попало она не станет. Лена боялась даже подойти к двери и спросить, кто там, ведь услышав испуганный женский голос, бандиты просто взломают дверь.

Дрова кончались и ей приходилось экономить. Забрав из сарая последние поленья, она поняла, что топить печь в спальне было непростительной расточительностью и они с Антошкой вдвоем передвинули диван из гостинной на кухню, чтобы не дрожать по ночам под влажным одеялом. Лена уютненько застелила его и они проводили здесь, у горячей плиты, все свое время.

Даже стрельба за окнами здесь, на кухне не так уж пугала. Как-то ночью, когда они оба крепко спали, обнявшись, кто-то постучал в дверь. Лена проснулась и сердце ее тревожно забилось. Она осторожно, чтобы не разбудить сына, привстала, прислушиваясь, и услышала умоляющий мальчишеский голосок: "Елена Андреевна!”
Лена вскочила и не зажигая свечи босиком побежала к входной двери. Выйдя в холодный вестибюль, она прислонила губы к двери и прошептала: "Кто там?” Человек за дверью наверное не расслышал, потому что снова стал стучать ей в самое ухо. Лена испуганно отпрянула и спросила немного громче:
- Кто там?
- Елена Андреевна, пожалуйста, откройте, это я, Миша Рябов.
- Миша? Ты один?
- Один, пожалуйста, откройте!
Лена наощупь загремела засовами и замками, которые не хотели сдаваться, ушиблась, но открыла дверь и впустила мальчика в кадетской форме.

Они прошли, спотыкаясь, на темную кухню, где давно уже погасла в печи зола и Лена нащупала на столе свечу. В слабом колеблющемся ее свете она увидела то-ли испуганное, то-ли растерянное лицо подростка.
- Что случилось, где Рома? - спросила она, предчувствуя беду и приложив руки к горлу.
- Елена Андреевна, Рома...убит, они все убиты! - сказал мальчик и опустился на стул.
Он закрыл лицо руками и плечи его задрожали. Лена поднесла свечу к самому его носу и, оторвав от лица его руки, воскликнула:
- Что ты такое говоришь! Где он, отвечай!
Она поставила свечу на стол, схватила Мишу за ворот шинели и встряхнула. Его голова жалко дернулась и фуражка упала на стол. Он уже не сдерживал слез и они текли по его сморщенному от горя лицу.
- Их убили! Их всех там поубивали, - ответил он и по-детски вытер нос рукавом шинели.
- Кто, кто поубивал?
- Елена Андреевна, мы сражались вместе со всеми. С юнкерами и верными России офицерами. Сначала мы по приказу полковника Рара охраняли склады оружия в Лефортово, построили там укрепления.
- Что за полковник? Какой Рар?
- Заместитель начальника пкрвого кадетского корпуса.
- Ну и? От кого вы защицали арсенал? От бандитов?
- От красных! Юнкера и офицеры пошли к Кремлю. А мы с полковником остались там, - Миша перестал плакать и голос его отвердел. Он не смотрел на Лену, стыдясь своей слабости, а может быть боясь ее осуждения, - мы сражались.
- Сражались! Но вы же еще совсем дети!
- Мы не дети, Елена Андреевна. Мы – солдаты. Мы честно сражались, но мы проиграли сражение.
Лена смотрела на него так пристально, словно подозревала в обмане и пыталась узнать правду по выражению его лица. Она еще не плакала. Она просто не могла поверить в смерть Ромочки.
- Боже! Что я скажу маме! Как я ей это скажу? Я не могу поверить.
- Я сам все видел. Поэтому и пришел сюда. Вот. Это было в его кармане.
Он положил на стол маленький сверток. Лена тронула его рукой, взяла и медленно приложила к груди. Сверток был теплым, но это было тепло Мишиного тела.
- Скажи мне правду, ты бросил его там и сбежал!
- Я уже ничего не мог сделать для него, он был убит, он умер! Полковник Рар приказал нам разойтись и переодеться в штатское. Всем, кто выжил. Он велел нам идти по домам.
Это детское слово "велел” резануло слух. Миша поднялся.
- Простите меня. Я пойду.
Лена снова горячо схватила его за ворот и воскликнула изменившимся голосом:
- Нет, нет, ты никуда не пойдешь! Там тебя тоже убьют! Не надо возвращаться к Ромочке. Не надо. Ты слышишь? Опять стреляют.
Она подтянула его к себе, обняла его изо всех сил и наконец разрыдалась. Миша тоже заплакал. Они даже не заметили, что Антошка проснулся и смотрел на них с изумлением.
- Мама! - позвал он, - мама, ты плачешь?
- Не плачь, мой хороший, бедный мой мальчик, - сказала она Мише, пытаясь утереть слезы, - не плачь, ты ни в чем не виноват.
- Елена Андреевна, простите, простите меня! Я не трус. Мы все время были вместе, я не знаю, почему так получилось.
- Не надо, не говори так. Ты храбрый, ты отважный мальчик. Тебе надо ехать домой. Снимай все это. Сейчас я найду тебе во что переодеться. Я собрала Ромочкины вещи и … я сейчас.
Она запалила вторую свечу и отправилась наверх, за одеждой брата. Затем спустилась с одеждой в охапку на кухню и разожгла в печи дрова. Она должна была сейчас спасти хотя бы этого мальчика, ромкиного друга, с которым они так весело дурачились по выходным в этом самом доме. Ромочкины вещи пришлись Мише впору и Лена засунула в печь сначала его фуражку, а затем и шинель. Печь задымила. Лена открыла заслонку пошире и поставила на плиту чайник. По кухне расползался запах горелой шерсти. Лена приоткрыла форточку и налила в чашки чай.
- Пей чай, Миша. Ты пойдешь, как только рассветает. И сразу поедешь домой. Домой! Ты мне обещаешь?
- Обещаю. Это приказ полковника Рара. Он сказал, что даст нам знать, когда будет сбор.
- Конечно, конечно. Полковника Рара. Сейчас мне надо найти Ромочку и... Я никогда никого не хоронила. Я даже не знаю, что надо делать.
- Вам нельзя туда. Там идет бой. И у Никитских ворот, и на Садовом кольце, и у Кремля. Офицеры собрали всех убитых вместе, они там лежат. Так, вместе, они и будут похоронены с почестями. Полковник Рар обещал мне это. Только вы не ходите туда. Я ему оставил номер вашего телефона. Он вас предупредит.
Они сидели, потупившись, над чашками остывающего чая и молчали. Рассвет еще не поднимался, но был уже недалек.
- Оставь мне свой военный билет. Не надо ходить с ним по улицам.
- Как же я?
- Дай мне его сюда!
Миша неуверенно протянул ей билет кадетского училища и Лена швырнула его в печь.
- Когда все закончится, получишь новый.
Они молча смотрели на догораюшую в печи гимнастерку. Окно на кухне стало бледнеть и Миша, так похожий на Ромочку в его пальто и с его шрфом на шее, поднялся.
- Я пойду.
- Я закрою за тобой. Прощай, Миша.
- Прощайте, Елена Андреевна.

(Продолжение следует)