Когда дети нежданно-негаданно вернулись раньше времени из Казанцева, Василий Иванович так обрадовался, что едва сдержал слезы. Он и сам не сразу понял, что наверное ревновал собственных детей к Андрею Антонычу. А тут – на тебе, им захотелось домой. Да еще и не кому-нибудь, а Софье. Слава богу, кажется она поняла, что никто не любит ее так, как родной отец.
Обстановка в городе была напряженная. Городской глава снял с себя полномочия, а нового решили просто не избирать. Такого еще не случалось. А впрочем, от этого в их жизни ничего не изменилось, а потому Василий Иванович был недалек от мнения, что должность эта была абсолютно никому не нужной. Так, одно тщеславие.
С войны все чаще возвращались больные, травленые немецкими газами солдаты, от которых небыло никакого толку в хозяйстве. Они все больше сидели на завалинках и грелись на солнышке, и нередко умирали. Но от них хотя бы не было вреда, чего не скажешь о дезертирах. Дезертиры появлялись все чаще и уже не так боялись быть отловленными. Они слонялись по городу злые и голодные, нападали по ночам на прохожих и грабили лавки. Так случилось и с лавеой Василия Ивановича. С утра прибежал лавочник и едва отдышавшись, сообщил, что лавку в слободке разграбили этой ночью.
Назарка запряг и они поехали констатировать убытки, а затем в участок. Тяжелую дверь воры вскрыли ломиком и вывезли все, что могли, включая и вчерашнюю выручку. Не осталось даже мелочей, а уж их-то навряд-ли увезли грабители, их скорее всего растащили соседи, обнаружившие на рассвете распахнутую дверь. Василий Иванович был зол и, вызвав столяра, приказал поправить дверь и ввинтить новую железную перекладину. После этого на глазах у обескураженных зевак он повесил на дверь пудовый навесной замок и ни слова не говоря вскочил в повозку.
- Василь Иваныч, так как же, открывать не станете больше? - спросил из толпы любопытных умоляющий женский голос.
Василий Иванович даже не обернулся, кивнул Назарке и тот тронул.
Когда он вернулся домой к обеду, Полина тоже была не в духе.
- Васенька, ну что за день такой сегодня! Поехала я на Взвозную получить с квартирантов деньги, а они мне, мол нет у нас. Ну что мне их, гнать, чтоли.
- Да пусть живут пока, - отмахнулся Василий Иванович, - не велики убытки по-сравнению с тем, что разворовали в лавке. Мне не столь за грабеж обидно, сколь за то, что утащил народец. Ведь для них же старался. Неблагодарные. А ведь мне там вся улица должна. Я с ножом у горла с них никогда не требовал. Кто еще, кроме меня даст им в долг? Прошка тоже теперь без работы остался. Пусть ходит теперь с тетрадкой, да долги собирает, если хочет заработанное получить.
Василий Иванович углубился в горькие размышления. Подали на стол. Полина Никаноровна сама наложила мужу на тарелку, и в каждом ее движении проступала такая забота и нежность, что надо было быть слепым, чтобы не чувствовать себя немного смущенным. Затем она отставила блюдо Моте, которая обслужила детей и удалилась. Полина остановила вилку на полпути и подняла брови. Рубины у щеи дрогнули и она сердито дернула ленточку звонка. Мотя трусцой вернулась в столовую и уперла вопрошающий взгляд на хозяйку.
- Селедка где? Забыла, что-ли?
Мотя ахнула, покатилась на кухню и принесла рыбницу с разделанной жирной черноспинкой, украшенной зеленым луком. Во рту у селедки его торчал целый букет.
- Дурная голова ногам покоя не дает, - сердито пробурчала Полина. - Ну что встала? Ступай.
Покрутив задумчиво губами, Полина вдруг спросила мужа:
- Тебе не кажется, что Мотя как-то уж больно подозрительно разжирела?
Василий Иванович равнодушно пожал плечами.
- Так-то оно так..., - протянула Полина задумчиво и тут-же одернула вперившегося в нее глазами Ванюшку: - ну чего глазенки таращишь? Ешь, вон!
На утро приехал Романов и увез к себе погостить Ванюшку. Василий Иванович все чаше отпускал сына в мужскую компанию, к лошадям, иногда на целую неделю. Чего ему в городе с бабами торчать. Мальчишка в неполных восемь лет выглядел на все десять, а ума у него было дай бог на пять. Сам Василий Иванович отправился в слободку, забрать из разграбленной лавки то, что там еще осталось: весы, счеты, бумаги. Едва он соскочил наземь, как к нему прибежала старуха Коркина, согнувшись в три погибели.
- ВасильВаныч, Христа ради, открой нам лавочку, по-соседскому. Уж ты прости нас, неразумных, коль рассердили тебя чем.
- А ты долг свой отдала? - сердито спросил тот, проходя мимо нее к двери,- я на какие шиши вам продукты должен покупать?
- Дык, Василь Иваныч, родненький, я бы и рада, да нечем! Ты уж прости.
- Бог простит, - строго ответил Василий Иванович, открывая ключом замок.
Когда он выходил из лавки следом за Назаркой, выносящим наперевес весы с гирями и счеты, он заметил молчаливо сгрудившихся покупателей. Они удрученно взирали, как хозяин запирал замок и ни на кого не глядя влезал в повозку с бумагами в руках.
- Кровопивец! - крикнул чей-то мужской голос, но Василий Иванович лишь усмехнулся и поехал своей дорогой.
- Я вам покажу, кровопивец, дармоеды, - процедил он сквозь зубы и постарался поскорее позабыть инцидент.
Вернувшись домой, он сел на стул в столовой и приказал принести ему водки. Полина удивилась неурочному питию, но безропотно побежала за бутылкой, на ходу приказывая прислуге приготовить закусочки на тарелку.
- Назарку мне сюда! - крикнул Василий Иванович, наливая прозрачную жидкость в стопку.
Появился Назарка и сел на корточки у стены в прихожей, ожидая, пока прикажут войти. Василий Иванович поморщился, закусил груздем, поднял глаза на верного слугу.
- Ты поезжай на пристань, там вечор приедет пароход, встретишь моего человечка и привезешь его сюда. Мастеровой с инструментом, сразу увидишь. Едет четвертым классом, в трюме, звать Бурашкиным. Понял?
Назарка слегка кивнул и вынул из сапога плеть.
- Постой, говорю! - окликнул его хозяин, - устроишь его ночевать в сторожке, с привратником. Неча ему по двору слоняться.
Назарка выслушал, не оборачиваясь, чутко внимая словам хозяина, и вышел.
Сам Василий Иванович скрылся у себя в кабинете и вынул из письменного стола два глиняных горшка. Проверив, запер ли он дверь кабинета на ключ, открыл сейф и выгреб из него содержимое. Тут были и драгоценности его первой жены, и столовое серебро и золотые монеты. Неумело завернув ценности в припасенные для этой цели тряпки, он запихал добро по горшкам и стал плавить на свече сургуч. Резкий запах обжег ему ноздри и стал растекаться по дому.
С утра Полина с дочерьми подались за город, а Василий Иванович, выгнав из дому на весь день прислугу, заперся с приехавшим из Саратова мастеровым. Все необходимое для работы было заготовлено заранее и сложено в подвале. На работу понадобилось два полных дня, стены в доме были такими прочными, что Бурашкин обливался потом, пробивая отверстие в кирпиче. Стену снова заштукатурили и выкрасили всю веранду полностью, чтобы не оставить никаких следов. В подвале поступили по другому: поставили вдоль стены все что надо и выложили новую стену. Когда дело было сделано, Василий Иванович хлопнул мастерового по руке и тихо сказал:
- Ну, что, любезный, правда-ли можно тебе довериться?
- Василь Иваныч, я вам верен, как пес, - ответил тот негромко, слегка побледнев.
- Знаю, знаю. Двоюрный брат мой за тебя ручался, а я ему верю. Вот, не скажешь потом, что я обидел тебя, - и он передал ему толстую стопку купюр.
Бурашкин раскланялся, благодаря, но Василий Иванович сказал:
- Ты постой, постой кланяться. Я там тебе мешочек мучицы припас и гостинцев всяких детишкам. Бог нам свидетель, что мы двое только знаем, где я что укрыл. Так что...
- Я – могила, Василь Иваныч! - воскликнул тот и сам испугался своих слов.
- Ну-ну. Я тебе верю. Не верил бы – не вез бы тебя сюда за тридевять земель. Ты пока лучше забудь обо мне, но знай, что когда все обратно доставать буду – еще столько-же получишь. А сейчас – вот тебе билет на пароход, да гостинцы прихвати. И домой. Они поднялись в дом и Василий Иванович приказал Назарке отвезти Бурашкина на пристань, чтобы успеть на отходящее в сторону Саратова судно. Полина возвращалась вечером с детьми в город, потому что с завтрашнего дня в школах начинались уроки.
На утро Василий Иванович спустился к завтраку еще затемно, выглянул в окно столовой, в темный сад, и, усевшись на привычное место, открыл газету.
- Так, так-так!
Пошелестев духовитыми страницами, небрежно свернул их и кинул на стол. Полина налила ему в чашку дымящийся чай. Заспанные дети спускались по лестнице, Маня – надутая, ей в гимназию, Соня, спокойная и свежая, вела за руку брата, Тоня запаздывала и что то кричала няне из детской. Она училась в прогимназии и няня каждое утро расчесывала ей волосы и плела косы. С кухни доносились уютные запахи оладьев, шипела и щелкала на плите яичница. Наконец и Тоня, умытая и рассчесанная, кубарем скатилась по лестнице в столовую и шаркнула стулом.
- Вон, басурман твой тебя там дожидается, - шепнула мужу Полина и Василий Иванович поднял голову. Назарка по своему обыкновению сидел у стены на корточках, невозмутимый и непроницаемый.
- Назарка! Подь сюда! Ну, что, отвез?
- Отвез, хазаин.
- Точно уехал? Ты проследил?
Назарка поднял на него острый взгляд своих узких глаз, вздохнул и хищно улыбнулся, мелькнув острыми мелкими зубами:
- Уехал.
- Ну, вот и хорошо. Ступай на кухню, скажи, чтобы накормили тебя.
- Йок! Я на конюшня, там кушай.
- Ну, как хочешь, там ведь нетоплено у тебя.
Назарка зашагал мимо кухни к задней двери, пощелкивая концом плети по голенищу.
Василий Иванович облегченно вздохнул и перекрестился: "Слава тебе господи, дело сделано по-божески и никто не в обиде”.
- Ты о чем? - спросила Полина.
- Да человечек тут один приезжал по делу. Уехал. Ну, что, девки, учиться? Останетесь дурами – никто замуж не возьмет. Так что учитесь мне.
- Один Ванятка только дома остается, - вздохнула Полина, макая в сметану серый, непонятный оладушек.
- Да нет, Поленька. Тут у нас церковно-приходская школа открылась, пойду записывать его.
- Ну что ты удумал, куды ему, мал еще!
- Чего-ж мал-то? Вон, смотри какой герой вымахал.
- Герой-то герой, а головкой дитя совсем. Пусть ишшо годик дома посидит, смотри-ка, светает только, чего его по утрам гонять?
- Нет уж, пусть учиться идет. Потому и голова у него пустая, что с вами, бабами, целыми днями сидит. Пойдешь, Ванятка, учиться?
- С няней?
- Зачем же с няней, мужик ты или кто?
- Мужик!
- Ну вот. Запишу тебя в школу, будешь уму-разуму набираться.
Ванятка яро расправлялся с оладьями, ему быдо не до этого.
- А Дашка где, дрыхнет все?
- Дашенька на кухне завтракает. Вот, приучится маненько к порядку и за стол сядет.
- Ну, ну. Взяли девку в дом, так и обращайтесь с ней, как со своей. А то она все по кухням околачивается.
- Ну что ты, Вася, на самом деле! Чай и наши то дети тоже с нянькой были поначалу. Что-ж тут такого?
- Ну, смотри сама. Пусть хоть приучается выходить здороваться по утрам, как положено. Умылась, причесалась и поздороваться. А то все где-то на задворках, вроде кошки.
- Хорошо, Васенька, как ты скажешь.
- Девки, скорей доедайте-допивайте, да я вас отвезу. Мне Назарка нужен сегодня. Ты, Поля, если куда надо, извозчика возьми.
- Ладно.
Соня
Дед Антон Андреевич был прав. Жила она до этого в доме замкнуто и отчужденно, как сжатая пружина, готовая сорваться в любую минуту. Жить ей было ей тяжело и муторно. А тут по его совету, презирая немного себя за малодушие, отпустила пружину, расслабила напряжение и ей стало легче. И Полина не казалась ей уже бездушным жандармом, и отец вроде как забыл про ее злодеяния. Задышалось свободнее, откуда-то прорезался голос и даже еда вкуснее стала. Дед прав. Против течения плыть тяжело.
А тут пришла к ней как то раз Соловьева Ольга. Соня, увидев ее на крыльце из окна своей комнаты, побледнела, сердце у нее екнуло напоминанием о преступлении своем, да и о наказании тоже. Но ничего, все обошлось. Наверное потому, что никто из домашних не знал, что Ольга тоже присутствовала на маевке. В тот день сам папенька дома был, велел пригласить Ольгу в гостинную, где он бумаги просматривал.
- Bonjour, Василий Иванович.
- Bonjour, мадемуазель...
- Соловьева, Ольга.
- Весьма рад. Родителей ваших не имею чести знать. Вы присаживайтесь, присаживайтесь. Будьте великодушны немного развлечь старика беседой.
Ольга заулыбалась и лицо ее, хорошенькое и открытое, засветилось весельем и добротой.
- Мой отец преподает естествознание в реальном училище, не слышали?
- А! Да, да, припоминаю, мы с ним, кажется уже однажды встречались в городском комитете по жилью. А то жена мне говорит, что, мол, некая Ольга Соню спрашивает, а я и знать не знаю, кто такая.
- Мы вместе учились в гимназии, а тут как то встретились случайно, поболтали немного. Я ей книжку принесла почитать. Вот, "Казаки”.
Василий Иванович заулыбался и закивал.
- Как поживает ваш батюшка в наше смутное время?
- Спасибо, здоров и преподает, как и прежде.
- Конечно, конечно. А вот и Соня. Прикажите подать вам чайку.
- Спасибо, Василий Иванович, но маменька приказали к пяти быть дома.
- Маменьку слушаться надобно. Ну, ступайте, ступайте, не буду вас задерживать своими разговорами.
Ольга перелистала принесенную ей книжку и достала из нее вложенную вовнутрь брошюрку.
- Я тебе принесла почитать нечто запрещенное. Так что читай осторожно, чтобы никто не видел. Потом я заберу это обратно. Ты многое поймешь.
- "Основные задачи мирового пролетариата”, что это? Зачем мне это надо? - засмеялась Соня и осеклась под осуждающим взглядом подруги.
- Если сказать тебе честно, это как раз то, что я сказала Максиму, когда он попросил меня немного заняться твоим чтением.
- Максим? Он вернулся? Он здесь?
- Нет, он еще не приехал. Он просил меня об этом еще до своего отъезда, но ты у нас такая занятая, что пробраться к тебе абсолютно нет никакой возможности.
Соня вспыхнула и собралась было рассказать Ольге, что с ней произошло после злополучной маевки, но только горячо вздохнула и предпочла промолчать.
- Я честно сказала ему, что твоя любовь к народу, скорее всего заключается в подаянии нищим на паперти.
- Ну, не только в этом, но и в этом тоже, - ломко ответила Соня.
- Ну да... А теперь поразмысли, можно ли мелкими, несущественными подачками решить проблемы всех нуждающихся?
- Ну, если каждый из нас...
Ольга засмеялась и сказала, пошлепав ее по руке:
- Ты почитай, почитай. Не знаю уж, хватит ли у тебя терпения и желания знать правду. А сейчас проводи меня, мне надо идти.
Соня не любила заниматься хозяйством, а тут с мачехой за компанию и на базар съездит, и за домашними присмотрит. Прислуга стала смотреть на нее по другому, как на хозяйку. В отсутствие Полины со всеми вопросами стали обращаться к ней, Соне. Но больше всего Соне нравилось у тети Натальи. В поповском доме было тесновато, но вольготно. Вместе со своими двоюродными сестрами Соня с удовольствием возилась на кухне под предводительством тетки. Со смехом, с баловством варили они варенья, солили капусту, или пекли пироги. Тетя Наталья была добрая, и лицо у нее как сдобная булочка, а ямки на щеках как изюминки. Бывало, вымажет ей Соня нос мукой, а она смеется: "Ах ты, баловница, опять бедокуришь?” Соня все чаще и чаще пропадала у тетки. Клавочка слыла самой хозяйственной из сестер, она добывала у знакомых самые разные рецепты кушаний и аккуратно записывала их в толстую тетрадку, украшая нарисованными пером вензелями. Девушки усаживались после обеда на старый кожаный диван и листали эту тетрадку в поисках очередного рецепта на пробу, тыча в нее пальцами, бурно споря и смеясь. Время от времени одна из них громко кричала Наталье Ивановне:
- Мама, у нас сметана осталась?
- Совсем немного, ищите рецепт попроще.
- А орехи?
- Орехов полно, слава богу.
- Вот, вот, давайте попробуем испечь вот эти ореховые пирожные.
- Но у нас нет масла.
- Ничего, заменим подсолнечным. Если смешать его с вареньем – пальчики оближешь.
И они бросались на кухню пробовать новый рецепт, заменяя отсутствующие ингредиенты тем, что имелось в доме. К чаю торжественно выносили к столу свое произведение и первым дегустатором всегда служил отец Михаил.
- Ну, бог даст, не отравлюсь я вашей стряпней.
Девушки с затаенными улыбками следили за выражением его лица, когда он с деланным сокрушением внимательно разглядывал угощение и, перекрестившись, откусывал первый кусочек. Тетка Наталья улыбалась, а он корчил ужасную гримасу, переставая жевать.
Но долго не выдерживал и с восхишением крутил головой, даже если пирог и не совсем пропекся.
- Восхитительно. Пальчики оближешь! Вы мне такую штуку испеките к рождеству, для угощения паствы после службы.
С отцом Михаилом можно было поговорить о многом, он всегда внимательно слушал и с удовольствием отвечал на вопросы. Чаепитие затягивалось, и нередко прерывалось только с появлением Назарки, приехавшим, чтобы увезти Соню домой. Но стех пор, как Соня стала читать вложенные Ольгой в книги политические брошюры, разговоры их все чаще уходили в неожиданную сторону. Как то в разговоре о новой церковно-приходской школе, Соня употребила выражение "неграмотный, темный народ” и отец Михаил вдруг рассердился, что было ему совершенно несвойственно.
- Где ты только набралась таких глупостей, уж не подбираешь ли ты с полу эти гнусные прокламации? Неграмотный – ладно, но "темный”! Только люди презирающие народ могут называть его темным.
Соня испугалась, что зашла слишком далеко, но дядю было уже не остановить.
- Этот "темный”, как ты говоришь, народ, из поколения в поколения передает мудрость наших предков. А если бы не это, откуда было-бы взяться пресловутой русской культуре? От трех писак, марающих тонны бумаги и четырех читателей, знающих грамоту? Нет, милая, сам Пушкин изучал мудрость этого "темного” народа и прописывал ее в своих книгах, чтобы не дай бог, не забылось. А кто строил соборы и церкви? Князья? Князья только давали деньги. А строили люди из народа! А сколько великих художников, актерев, музыкантов вышло из народа, из самого низшего его сословия – из крепостных!
- Ну, таланты могут родиться в любой среде.
- Ну хорошо, не будем лезть в дебри философии, от этого у молодых девушек портится цвет лица. Ты мне скажи только, какие из лекарственных трав знаешь ты сама.
- Ну, подорожник, валериану...
- А найдешь ты ее, вылериану, где нибудь в лесу? Знаешь ли ты в какое время дня и года надо ее собирать?
Соня опустила голову и заерзала.
- А как приготовить из нее снадобье, чтобы не отравиться, ты знаешь?
- Нет, честно ответила Соня.
- Ну, хорошо. Знаешь ли ты, когда надо сеять, а когда жать? Можешь отличить ржаное поле от овсяного? Нет. А ведь ты закончила гимназию, ты не темная, ты грамотная. А можешь ли ты построить избу? Сложить печь? Выделать лен? Найти воду под землей? Нет. И я нет. Вот. То-то и оно. А мужик знает и умеет. Так какое ты имеешь право говорить, что он темный? Да нам у них всему учиться надо! Вот поэтому тех, кто смеет позволять себе называть наш народ темным, я считаю людьми пустыми и глупыми. Ну, что, убедил?
Иногда Соня приходила в гости к своей новой подруге, и в ее комнате они могли всласть обсуждать все, что угодно и громко спорить. Ольгины родители не мешали им заниматься своими делами. Соня получила через нее два письма от Максима, полученных по почте. В его письмах не содержалось никаких сведений ни о его занятиях, ни о его приезде, но каждая строчка была пронизана сдержанной нежностью неопределенными обещаниями скорой встречи. Ответ Соня писала дома, запершись у себя, запечатывала письмо в конверт дрожащей от волнения рукой и относила Ольге для отправки.
Иногда, возвращаясь домой, Соня захватывала с собой по просьбе Ольги небольшой сверток запрещенной литературы и относила его в небольшую сапожную мастерскую, которая находилась как раз на ее пути. Безногий сапожник с георгиевским крестом на гимнастерке поднимал голову от колодки на звонок колокольчика и, едва ответив на ее приветствие, молча забирал сверток. Соня в его лавке не задерживалась, она не любила запах кож и дратвы смешанный с запахом ваксы. Иногда ей приходилось делать небольшой крюк, чтобы занести в книжную лавочку от Ольги книги для переплета. Для этой цели при ней всегда была небольшая изящная корзинка с рукодельем и книжками. Не будучи столь наивной, она прекрасно понимала, что служит подруге и ее друзьям почтальоном, но это нисколько ее не смущало. Она понимала, что сблизилась с людьми, преследующими высшие цели и гордилась своей причастностью к их делу. Жизнь ее приобрела новую, еще не совсем осмысленную суть.
Помочь сайту
Поздравления
