Сага о чертополохе (предв. название) -18

Иллюстрация Дениса Маркелова

Полина Никаноровна.

Полина Никаноровна грустно шествовала вдоль торговых рядов, не переставая удивляться их скудости. Продуктов становилось все меньше и меньше, а цены все росли и росли. Иногда она задавалась вопросом, когда наконец кончится все. Это время было уже не за горами. Василий Иванович поехал в Астрахань, чтобы своими глазами убедиться, что дела так плохи на самом деле, как ему говорят. Если бы он раздобыл там свежих продуктов! Здесь еще не зацвели поля, а оттуда пароходом муж уже прислал и свежих огурцов, молодой морковки, и редиски. Но главное – это рыба. Основную часть продуктов пришлось распределить между магазином и лавками, но и семье кое что перепало.

Крепко сжимая в руке завязанные в платочек деньги, Полина печально приценялась к прошлогодней картошке, которая по цене могла бы с успехом поспорить с драгоценными камнями, когда среди прочего гама услышала за спиной усталый детский плач. Она деловито оглянулась. Воришек и попрошаек в последнее время развелось больше, чем самих торговцев и она довольно равнодушно отвернулась от маленькой девочки лет двух, чумазой и сопливой, на которую ни кто не обращал внимания. Полина Никаноровна двинулась дальше, быстро покончила с покупками и стала возвращаться обратно. Девочка, одетая в деревенские лохмотья, стояла на том же месте и держала в руке кусочек черного хлеба, сунутый ей сердобольным прохожим. Она прерывисто вздрагивала, готовясь укусить лакомство, как вдруг выскочивший из толпы мальчишка вырвал хлеб из ее руки. Полина потянулась, чтобы схватить его за шиворот, но он больно ударил ее ногой в лодыжку и увернулся. Девочка стояла с открытым ртом, еще не веря своему несчастью, а когда поверила - зажмурилась и тихо заплакала. У Полины сердце сжалось от жалости, она нагнулась и вытерла ей нос своим чистым кружевным платком.
- Ты чья, девонька? - спросила она ребенка, но девочка не отвечала.
- Где твоя мама?
Девочка расплакалась еще пуще. Полина огляделась и попыталась окликнуть прохожих:
- Чья это девочка? Не ваша? Вы не видели, с кем она пришла?
Но никто ей не отвечал. Наконец торговка семечками отозвалась, отплевавшись от кожуры:
- Да бог ее знат! Она с утра тут торчит. Небось мамаше ее кормить нечем, вот она ее и кинула.
- Но что же с ней теперь делать? - наивно спросила Полина.
- А чово, чово, - ответила торговка, - нет ни чово. Мало их тута толчется. Одной больше – одной меньше.

Полина взяла девочку за руку и они побрели на поиски городового. Городовой тоже не выказал особого интересу, а предложил Полине отвести ее в участок, если ей нечего делать. Полина рассердилась, купила ребенку кусочек хлеба в лавочке и направилась к повозке.
- Вези в участок, - приказвла она Назарке, равнодушно оглядевшему находку, и он тронул. Но в участке Полине тоже не повезло.
- Тут этих брошенных детей как лузги от семечек, - ответил на ее вопрос пробегавший мимо писарь, - хотите – оставьте ее здесь, а хотите – отвезите сразу в приют. Только не думаю, что там найдут ей место.
Полина Никаноровна попыталась усадить девочку на лавку, но та крепко вцепилась в ее руку и сново расплакалась. "Ну ладно, не бросать же ее здесь одну”, - подумала она и решила забрать ее домой, пока не удастся пристроить в какой либо приют.

Появившись в доме с вцепившейся в ее руку девочкой, она натолкнулась на неодобрительные взгляды прислуги, и недоуменные возгласы детей. И хотя нито не посмел прямо высказать своего неодобрения, она разраженно ответила всем сразу:
- Ну что уставились? Боитесь, что она ваш хлеб съест?
Прислуга сразу исчезла, а Полина растерянно остановилась в прихожей, не зная, что делать дальше. Девочка держалась за нее обеими руками и мелко дрожала.
- Надо отмыть ее для начала, - услышала она голос Сони.
- И то правда. А то и не знаешь, за что ухватить. Глаша!
Глаша выскочила из кухни, где она чистила картошку, вытирая несвежим передником мокрые руки.
- Первым делом вы мне отмойте как следует этого ребенка, проверьте, нет ли у ней вшей, а во вторых, немедленно надень чистый передник, пока я не выбросила тебя на улицу! Ты для свиней, что ли готовишь? Посмотри на себя! Обленились. Сейчас и без вас работников хоть отбавляй, вон, полная улица! Зо один хлеб рады будут работать.
- А что с одежкой ее делать? - спросила испуганная Глаша.
- В ней небось вшей как в цыганской башке, сожгите все в печке на летней кухне. Скажи Пане, чтобы поискала у нас в старом барахле, что там можно на нее надеть.
Глаша попыталась увести девочку, но та опять завопила, вцепившись в руку Полины. Подошла Соня и присела перед ребенком на корточки:
- Не плачь, маленькая, не плачь. Сейчас тебя выкупают, а потом будем обедать. Я дам тебе соленый огурчик. Ты любишь огурчики?
- Д...да! - проикала девочка и Полина подумала, что ей должно быть не два года, а три.
- А как тебя зовут? - нежно продолжала Соня.
- Да...даса, - ответила девочка.
- Авдотья, или Евдокия?
- Нет. Даса, - замотала она зареванной мордашкой.
- Ну, Даша, так Даша, - ступай купаться с Глашей. Глаша хорошая, она тебе хлебца даст!

Когда отмытую и одетую в раздобытые в чулане одежки девочку ввели в столовую, все уже были в сборе к обеду и сидели на своих местах. Волосы ей остригли и обрили голову старой дедовой бритвой. На нее надели наспех укороченное старое тонино платьице, а на ноги натянули толстые шерстяные носки. Когда взгляд Полины опустился до ее ног, няня торопливо оправдалась:
- Найду потом во что ее обуть. Она к обуви непривычная.
- Ну были же на ней какие-то штиблеты, - удивилась Полина.
- У ней на ногах были намотаны тряпочки, - печально ответила няня.
- Ну ладно. Уведите ее на кухню и немного покормите. Я сказала немного! Неизвестно сколько времени она голодает. От сытной жизни детей не бросают. Дайте ей пока маненько супчику жиденького, а там видно будет.

Оставшись после обеда одна в столовой, Полина приказала привести ей Дашу, но Глаша ответила ей, что она спит на лавке под окном.
- Вот еще сама себе заботу привела, - пробормотала Полина и задумалась.
- Так. Куда ее деть. Вот чего: постели ей в глашиной комнате, кинь подстилку или чего.
- А можа на сундук постелить? - спросила няня.
- А ну как упадет она с сундука-то! Стели на пол пока, или придумай чего. Чтобы было у нее свое местечко. Как проснется – приведите ее ко мне. Смотри, чтобы не наблевала она. С голодухи ведь.
И в этот самый момент малышка с заспанным и плаксиво сморщенным лицом появилась в столовой и бросилась на ее колени. Полину охватило неведомое до селе чувство щемящей нежности. Впервые в ее жизни появилось дитя, для которого она значила все. Она поняла в этот момент, что никогда не отпустит ее от себя, никогда. И особенно в руки родной ее матери, если она и объявится однажды. Она взяла ребенка на руки, прижала ее к себе, и только насытившись нежными чувствами, спросила ее тихонько:
- Дашенька, дите мое, а как ее зовут, твою матушку?
- Матуска, - ответила девочка.
Сердце Полины сжалось в ожидании ответа, но услышав его, она вздохнула с облегчением.
- Это я твоя матушка. А меня зовут Поля. Матушка Поля.
- Поля, - послушно ответило дитя.

Девочка было некрасивой, но спокойной и ласковой, и потому все члены семейства привязались к ней сразу-же, в тот-же день. Ванюшка брал ее за руку и вел показывать ей свой деревянный поезд, делился с ней всеми лакомствами, которые ему перепадали. В то же время Полина размышляла, как объявить мужу о своем намерении оставить ребенка у себя. Главное, подумала она, не дать ему почувствовать свою чрезмерную привязанность к найденышу и не пробудить в нем ревности по-отношению к своим собственным детям. Чтобы все выглядело достаточно невинно, она решила оставить ее пока на кухне с Паней, которая очень любила хозяйских детей пользовалась абсолютным доверием Василия Ивановича. Пусть и обедает пока на кухне, решила она, ведь даже Иван вырос скорее в руках прислуги, чем в ее собственных.

После приезда Василия Ивановича из Астрахани жизнь в доме продолжала идти своим чередом. Он без особого интереса узнал историю Дашеньки, но ничего против ее пребывания в доме не имел. Не предложил даже устроить ее в свой собственный приют, о котором Полина ничего порядком не знала, да и никогда не расспрашивала. На ее осторожную просьбу не забирать ее в сиротский дом муж просто объяснил ей, что в его приюте воспитываются исключительно мальчики. Полина облегченно вздохнула и на этом разговор был окончен.

Соня

В то лето Василий Иванович все чаще отправлялся с семьей в свое загародное именье, и не столько для развлечения, сколько для подспорья к домашним нуждам. Собирали землянику, которой уродилось много в том году, позже и мелкую дикую малину. Удили рыбу, по большей части мелочь: тарашку, красноперку, окуньков, а иногда и сома. С нетерпеньем ожидали грибов. Иван так сдружился с младшим Романовым, что его невозможно было вытянуть домой. У него открылась настоящая страсть к лошадям и он быстро научился ухаживать за ними и скакать без седла. Он повсюду следовал за Иваном Романовым, таская за ним кринки со снадобьями или узду. Иван Васильевич был очень этим доволен.

После того, как Романов случайно обнаружил на конюшне дамское седло, Соня и Маня тоже стали обучаться верховой езде. Соне это сразу понравилось, а Маня всякий раз садилась в седло неохотно и взвизгивала при малейшей встряске. Иван Васильевич смотрел на скачущую по бережку Соню как завороженный, настолько она напоминала ему Катерину Антоновну в молодости. Та же осанка, тот же силуэт, он словно переносился в то далекое и счастливое время, которое уже никогда не вернуть.

Однажды, вернувшись с конной прогулки, Соня увидела у конского загона на дворе Романовых незнакомого человека. Он стоял, опершись на ораду и о чем то беседовал с хозяином. Заслышав топот копыт, он обернулся и удивленно произнес:
- Откуда в таком диком месте и вдруг столь очаровательное видение? - и улыбнулся.
У него было приятное худощавое лицо и одет он был вполне прилично. Иван Романов подскочил к Соне и взял под уздцы ее лошадь, помогая ей спешиться. Она одернула платье, оправила сбившуюся шляпку и помахала рукой Михал Иванычу, возившемуся с одним из коней за загоном.
- А вот и наша амазонка! Накаталась? - спросил он Соню, оставив свое занятие.
- А Маня где? Опять сидит квас пьет под навесом?
- Тю-тю-тю, постой, постой, - сказал ей Романов, беря ее под локоть, - позволь представить тебе господина Блинова, купца Блинова, хозяина пекарни на Никитской, знаешь?Мадемуазель Еремина, Софья Васильевна, дочь моего соседа. Вот, очень любит лошадей, как и вы сами, господин Блинов. Пройдемте ка и мы освежиться холодненьким кваском, Вон, Мария нам машет, скучно ей одной. Маня действительно махала Соне рукой из-под навеса в глубине двора.

Они уселись на лавки вокруг стола и служанка Романовых в старообрядческом платке принесла чистые стаканы и запотевший кувшин, разлила квас и удалилась, плавно и величаво раскачивая юбками. Глядя ей вслед, Соня засомневалась, что в этом доме она всего лишь прислуга. Неулыбчивая и молчаливая, в ней не было ни доли угодливости или спешки. Под глубоко накинутым платком лишь изредка вспыхивал пытливый взгляд ее зеленых глаз и снова ускользал.
- Так вы любите верховую езду? - с интересом обратился к Соне Блинов.
- Скорее от скуки. Ну, в общем да, - ответила Соня равнодушно и обернулась к сестре:
- Ты не пъешь?
- Я уже выпила целый кувшин, пока ты там каталась, - ответила Маня.
- Каталась! - рассмеялась Соня, - странное выражение, ты, Маня, совсем не любишь это занятие!
- О, нет, увольте! Уж лучше я посижу спокойненько в тени.
- А папенька ваш не приехали? - спросил Блинов и Соню стало раздражать его настойчивое желание влезть в разговор, - Извините, нам пора, - бросила она ему, не ответив и поднялась:
- Михал Иваныч, нам пора обедать, не то маменька рассердится за опоздание.

Они оставили Блинова допивать свой квас и побрели к повозке в сопровождении хозяина.
- Что за липкий индивидуй! - возмутилась Соня, когда они отошли на безопасное расстояние.
- Это вы зря. Он интересуется вашей персоной, вы что, не заметили?
- Моей персоной? С какой это стати? - наивно удивилась Соня и вдруг задержала шаг:
- Да вы что? Вы думаете он всерьез?
- А как же! Еще как всерьез!
- А что, он не так уж и плох, молодой еще, только вид у него какой то усталый, - весело ответила Маня, - выходи скорее замуж, а там и моя очередь.
- За кого? - возмутилась Соня, - за этого любезного господинчика?
- Этот, как вы говорите, любезный господинчик, несмотря на ваше явное нерасположение к нему, все-таки является хозяином одной из самых крупных пекарен города, - встрял Романов.
- Он или его папаша?
- Ну, сегодня папаша, а завтра и сын.
- Пекарня! Боюсь, что в скором времени печь им будет нечего и не из чего.
- Софья Васильевна, сейчас для всех наступили трудные времена, но это пройдет. Вот кончится война и все придет на круги своя. Зато он из купечества, а значит освобожден от рекрутской повинности, и пока другие воюют, он сможет холить вас и лелеять.
- И вы туда же. Не тратьте время на уговоры. Что за глупости. Вот, Иван Михалыч уже запряг, мы поедем.
Когда они уже сидели в повозке и Иван тронул, Соня сказала сестре:
- Лучшая кровь России проливается сейчас на передовой, а всякие мутные типчики спокойно разгуливают по городу и пытаются прибрать к рукам засидевшихся девушек.
- Ну и что? Надо же и нам когда то выходить замуж.
- Вот и выходи сама за него.
- Я бы подумала, но сама понимаешь, вынуждена ждать пока тебя определят.
- А если я вообще не выйду замуж, ты так и будешь сидеть и ждать?
- Соня, не беспокойся за меня. У меня есть еще время, это тебе уже пора, пока тебя не зачислили в старые девы.
Соня презрительно фыркнула:
- Очень надо! Мне тоже некспеху. Ты помнишь, сколько лет было матушке, когда они с папенькой поженились?
- Видишь ли Соня, - задумчиво ответила ей сестра, - не всем выпадает такое счастье, встретить такого редкостного мужчину как наш отец.
- Ты считаешь, что это счастье? Ты что, еще не поняла, что из-за него....
- Что? Что ты еще выдумала?
- Нет, ничего, - ответила Соня и отвернулась.
Она до сих пор не рассказала ни одной живой душе как в детстве случайно подслушала разговор папеньки с доктором, когда, там, под лестницей он требовал спасти новорожденного сына за счет жизни собственной жены. Этот секрет стал для нее такой нестерпимой ношей, что она не хотела загружать ею еще и хрупкие плечи сестры. Ведь легче от этого ей не станет. С того самого дня полностью изменилось ее отношение к отцу и это плохо скрываемое ею презрение к нему серьезно отражалось на всей ее жизни.

За обедом Маня с упоением рассказала о неожиданной встрече с Саввой Блиновым, красноречиво описывая каждый его взгляд, каждое сказанное им слово. Отец с интересом слушал и кивал. Соня даже заподрзрила его в причастности к устройству этого знакомства и зная о его намерении поскорее выдать ее замуж, немного обеспокоилась. "Только не этот, только не он”, повторяла она про себя, и от подступившей к горлу тревоги не могла проглотить ни кусочка, а лишь делала вид, что ела.
- Ну, Савва Блинов не лучший претендент, - сказал Василий Иванович, уютно устраивая кусочек селедки на ломте ржаного хлеба, - до сих лет ничего путного из него не вышло. Вон, отец его до сих пор все сам, да сам. Раз бразды ему не передает, значит на то есть причина.
Соня вздохнула свободнее, всем своим видом показывая, что разговор ее нисколько не интересует.
- Но со счетов его сбасывать тоже нельзя, - добавил отец и Соня на этот раз поперхнулась и закашлялась.
- Ну что с тобой? - ласково спросила Полина, - никак влюбилась?
Едва отдышавшись и проморгав слезы на глазах, Соня подняла голову и укоризненно протянула хриплым голосом:
- Маменька, что вы на самом деле!
- А что, дело житейское. Одна только загвоздка: не оставит ли Блинов старший свое дело младшему сыну. Савва как бы вроде не у дел. Ты разузнай там об этом, Васенька.
- Узнаю, узнаю, не беспокойся, Поленька. Я своего дитятку в нужду не отдам.
- Маменька!

В этом году папенька соизволил послать их на месяц в Казанцево навестить деда. Осталось только наскрести достаточное количество продуктов, которые они могли бы увезти с собой, чтобы не доставлять старику хлопот с провизией. До того, как принять свое решение, Василий Иванович побывал у тестя в именьи самолично, отчасти, чтобы справиться о его здоровьи, отчасти, чтобы отвезти ему свежих продуктов, привезенных из Астрахани. Узнав о скором отъезде в именье, няня разрыдалась от радости, ведь она уже больше двух лет не навещала свою старенькую мать.

Во главе с няней они весело ехали в трясучей повозке, толкаясь, играя и дурачась. Соня радовалась, как в детстве, узнавая каждый поворот проселочной дороги, слегка подмоченной недавно пролившимся летним дождем, хлопала в ладоши от радости, проезжая мимо знакомого старого дуба на обочине, когда то расщепленного ударом молнии, но выжившим, продолжая зеленеть с одной стороны и протягивая толстые черные обрубки с другой. Ей казалось, что все осталось по-прежнему: все та же трава, все те же цветы. Даже деревеньки вдоль дороги совсем не изменились, только, казалось, обветшали.

Выбежав из леса, дорога петляла вдоль полей, пробегала по мостку через овраг и оттуда, с пригорка, уже виден был старый дом за чугунной оградой, заросшей у подножия подорожником и цепляющимся за нее лиловым вьюнком. Привратник сражался где то на одном из фронтов, но жена его, Ульяна, со своей дочкой Наськой продолжали сторожить ворота и ухаживать за грядками.
- Вороты! - каркнул Назарка и лицо сторожихи замаячило над занавеской в темном оконце.
Приложив руки к стеклу, она поначалу долго разглядывала приезжих, но узнав на козлах хитрую Назаркину рожу, торопливо бросилась отворять. Редко открываемые створки ворот натужно заскрипели, пропуская экипаж, дети приветливо помахали Ульяне руками, повозка выкатилась на заросшую аллею и с криком "Тпру-у!”остановилась перед широким мраморным крыльцом. Шумная компания со смехом и толкотней высыпалась из повозки.

Дед порядочно сдал за эти годы и уже не расставался со своим старинным пенсне, с которого свисал теперь нелепый крученый шнурок. Он был в новом синем в полоску домашнем халате, из под которого виднелся ворот свежайшей холщевой рубахи а его побелевшие тонкие волосы напоминали собой пушистую головку одуванчика. Антон Андреич был настолько рад приезду внуков, что у него затряслись руки и няне пришлось накапать ему капель в дежурный стакан с водой. Его правая рука стала тоньше левой и он все время держал ее неловко скрюченной, а к тому же еще и прихрамывал на правую ногу. Изъяснялся он с некоторой медлительностью и речь его была несколько невнятной, но уже через полчаса все привыкли к этой его новой привычке и просто со смехом заканчивали за него его фразы.

Няня с матерью пошли проверять имеющиеся продукты, запертые в душистом деревянном ларе на два навесных замка, затем обошли сад и огород, примеряясь, на что можно было рассчитывать для приготовления ужина. Дети рассыпались по парку, а дед, приказав вынести себе на крыльцо стул, умиленно любовался снующими по дорожкам внуками и жадно впивал веселые отзвуки их молодых звонких голосов.

Прогулявшись по парку, Соня вернулась в дом. Она обошла пустынные комнаты, обставленные давно уже вышедшей из моды, но добротной мебелью. Сумрачный и прохладный дом, пропитанный своим неповторимым и загадочнным запахом старинных вещей, хранил еще следы выросших здесь детей. Соня заглянула в опустевшую, слегка запыленную залу с зеркалами, где давно уже не давали балов, в большую столовую с ее огромным овальным столом на 36 персон и полосатыми шторами, в малую столовую, обжитую и уютную, где на чайном столике царил сияющий медный самовар, в затемненную, плотно зашторенную, чтобы не выцветали дорогие шелковые ковры, гостинную. Жадно вдыхая этот полузабытый запах старого дома, Соня поднялась наверх, в девичью матери, которая ставшую ее комнатой. Стоявшая здесь когда то психея давно уже переселилась вслед за своей хозяйкой в город, а на ее место поставили маленький туалетный столик с овальным зеркалом. Зото кровать была все та-же, девическая кровать Катерины Антоновны, убранная в изголовье неким подобием балдахина из белого тюля и розового бархата и похожая на ложе сказочной царевны. Небольшой образок Богородицы в изголовье с молчаливой любовью и укоризной смотрел на Соню из своей золотой оправы. Жабообразное сиреневое кресло с витыми ножками и вычурным орнаментом на спинке еще кичилось своим благородным происхождением, несмотря на прилично вытертые золотые вензеля ручной вышивки. Маленькая хрустальная люстра с годами потеряла несколько своих слезообразных подвесок, но стоило только отдернуть шторы, и она начинала светиться всеми своими гранями. Между двух окон - слегка потемневший натюрморт Федера Алексеева с цветами и фруктами, на другой стене два итальянских пейзажа Басина в золоченых рамах. В углу, где некогда стоял матушкин секретер, две из ее институтских акварелей, немного неказистые, но с характером. У двери, на цепочке от колокольчика слабо раскачивался и крутился выцветший и несколько засиженный мухами Петрушка в белой рубахе – любимая матушкина игрушка.

Соня задумчиво сидела на краю кровати, когда в комнату постучали. Дверь открылась и дед вошел, с трудом ковыляя и тяжело опираясь на трость, оглядел в свою очередь знакомую обстановку и сказал не совсем внятно:
- Давненько я не захаживал сюда, к Кате. Я теперь внизу, в кабинете.
Соня пододвинула ему лиловое кресло и он осторожно сел.
- Все здесь так и осталось, как при Катеньке. Вот Володя вернется и устроит все на свой лад.
Они посмотрели друг на друга долгим понимающим взглядом и Соня сказала:
- Наверное, так будет лучше. Ты тут живешь, как в музее.
- Да, это музей моей жизни. Там, в шкафу, висит еще несколько платьев твоей матери, перешитых из платьев ее матери. Не всегда фортуна нам улыбалась. Нет, не всегда.
- Папенька хочет выдать меня замуж, - вдруг сказала Соня.
- Я знаю, - ответил дед.
- Но я не хочу замуж! Что же мне делать?
Дед вздохнул и пошевелился в кресле.
- Все равно ведь придется. Хотя я и не понимаю, к чему такая спешка.
Соня вспыхнула. Значит отец не рассказал ему о ее преступлении.
- Самое мудрое, Сонюшка, выбрать наилучший вариант. Того человека, который не сделает тебя несчастной на всю жизнь. Приглядывайся. Если уж придется согласиться, то хотя бы за того, кого ты выберешь сама.
- Но я...
- Я понимаю. Но тебе будет еще хуже, еще тяжелей, если тебя выдадут против воли.
Соня опустила голову.
- Дедушка, спаси меня!
Дед помолчал еще и старательно проговорил:
- Ты и сама знаешь, моя лапушка, что здесь, в Казанцево, ты у себя дома. Вот только что я могу против воли твоего батюшки? Видишь-ли, я стар и давно потерял все свои связи. Сижу тут один как сыч. Ну разве когда соседи нагрянут проведать, или по какому делу. Володя, и тот не призжал с самого начала войны.
-Но что мне делать, что?
- Смириться. Тебе самой станет легче.

Соня бродила целыми днями по парку, то с равнодушием обреченной, то с яростью мятежницы обдумыая свое положение. Казанцево, всегда казавшееся ей отдельным уютным мирком, в котором она была свободна и счастлива, перестал быть ей надежным укрытием. Капустная нимфа казалась ей теперь глупой и неуместной, а заросший киоск в парке просто холодной, пыльной руиной. А когда-то, совсем не так давно, все это символизировало богатство и гордыню ее предков. И вот – богатство ушло, а гордыня - тщетная и беззащитная – оставила свои следы здесь, в запущенном сосновом парке.

Как то раз приехавшие навестить старика соседи из Михайловки пригласили сестер на чай по случаю именин их младшей дочери. Уставшие слоняться по парку в бездельи и скуке девушки с радостью согласились приехать и долго обдумывали импровизированный подарок. Согласились на том, чтобы подарить имениннице старинный бальный блокнотик в обложке из слоновой кости и с серебряным замочком. Няня полдня периводила находку в порядок, особенно замок и зажим в виде бабочки из потемневшего серебра, но все же привела ее в отличное состояние.

Гостей на именинах было немного, но стол ломился от сладостей, а приземистая и полногрудая хозяйка дома довольно живо играла на пианино своими пухленькими белыми ручками, чтобы позволить девушкам немного попробовать себя в танцах перед начинающимся осенью сезоном. Из мужчин присутствовал сам Михайлов, высокий корпулентный мужчина с обширным животом и ухоженными усиками, и его сын, приехавший в отпуск на поправку после госпиталя. Молодой Федор Михайлов носил на перевязи раненную руку и взирал на сестер и их юных подружек со снисходительностью видавшего виды офицера. Он был еще молод и довольно недурен собой, но мало вступал в разговоры. После чая хозяин дома удалился в кабинет, а его сын извинился, что не сможет танцевать по причине своего ранения. Соня танцевала неважно, и будучи самой старшей из гостей, не желала стать предметом насмешек. Она смирно сидела за столом с чашкой чая и смотрела на проворные руки госпожи Михайловой, пытаясь понять, удается ли ей видеть клавиатуру за своею выдающеюся грудью. Между Соней и Федером Михайловым завязался вялый поначалу разговор, но постепенно оба освоились и даже немного пошутили. Взгляд молодого человека оживился, и Соня пыталась непринужденно поддерживать беседу, в то же время цинично размышляя, стоит ли тратить на него время. Узнав, что через две недели он снова отбывает на передовую, она восхищенно похлопала глазками и пожелала ему скорейшего возвращения с победой.

Девушки вернулись в Казанцево еще до ужина, от которого отказались, накушавшись сладостей и пирожных. Соня поднялась к себе и приказала принести лампу. Вечер несколько утомил ее и она решила улечься пораньше. Несмотря на усталость, сон все не шел, и ее вдруг ни с того ни с сего охватило жгучее беспокойство. А не устроил ли папенька в ее отсутствие смотр женихов в городе? А что если пока она слоняется без дела по парку, он уже решил ее участь? В ужасе она села в постели и положила руку на взбрыкнувщее в груди сердце. Она поняла, что обеспокоенная подобным подозрением, она не проживет здесь спокойно ни единого денечка. Пора собирать вещи. Уж лучше сидеть дома рядом с отцом и следить за каждым его словом и взглядом, чем мучиться вдали неизвестностью.

Наутро, копаясь в ящичке матушкиного комода, она наткнулась на маленькую малахитовую шкатулку. Соня с интересом повертела ее в руках и открыла, рассчитывая обнаружить внутри невинные девичьи безделушки, но вместо этого увидела там три пожелтевших конверта и засушенную белую розу. Пока она вынимала конверты из шкатулки, с розы осыпались все лепестки. Дрожащею рукой она вытащила немного слипшийся листок и пробежала первые строки, написанные незнакомым размашистым почерком: "Любимая моя, ненаглядная Катенька! Нежно целую написанные Вашею прекрасной ручкой долгожданные строки.” Соня подобрала со стола конверт и подошла поближе к окну, чтобы разобрать имя отправителя, не сомневаясь, что письмо это бвло от папеньки. Но оно было отправлено из Петербурга и подписано было... было... Она бросила конверт и посмотрела на обратную страницу письма: Петр Федорович Михайлов.
- Михайлов! Петр... Ну конечно, ведь молодого Михайлова именуют, кажется, Федором Петровичем! Она прочла письма, обливаясь слезами, а затем открыла задвижку голландки и спалила все три конверта вместе с розой. Так вот кто разбил сердце ее маменьки. Теперь уже она твердо знала, что делать ей в Казанцеве больше нечего.

(Продолжение следует)