Главная → Проза → Крупные формы → Романы → Печать Каина. Глава тринадцатая

Печать Каина. Глава тринадцатая

23 августа 2012 - Денис Маркелов
Глава тринадцатая
Артур сам не понимал, какая сила гонит его к дверям квартиры его наставника. Руководитель кружка был довольно скользким и довольно неприятным субъектом, казалось, что он играет и в жизни, предлагая людям участвовать в почти никогда не останавливающемся маскараде.
Артур уже чувствовал на своих руках и ногах едва заметные путы – они стягивали их, заставляя подпрыгивать, как кузнечик, и подчиняться рывкам невидимой многими крестовины.
В ушах Артура зазвучала старая советская песня о клоуне. Визгливый смех паяца заставлял его молчать, боясь самому расхохотаться, от одного предвкушения нечто тайного.
Дед с бабкой смирились с его поражением на экзамене. То обстоятельство, что он не сможет поступить в институт, даже радовало Артура, он чувствовал, что не выдержит этого марафона без пусть самой короткой передышки.
Дом, в котором его ожидала или слава или бесчестие, был хорошо ухожен. Казалось, что всё здесь делают бесплотные духи, а Герман Тимофеевич лишь раздаёт приказы.
Артур надавил кнопку звонка и приосанился. Ему вдруг захотелось выглядеть старше и опытнее, и даже возможное падение в пропасть его совершенно не волновало.
Мысли этого обманутого судьбой мальчика вертелись где-то в прошлом, задевая давно умолкнувшие струны души. Он видел всё, как в тумане, ещё не веря до конца всему тому, что так рьяно показывала ему услужливая память.
Он видел Нелли. Видел так, как будто расстался с ней только вчера, его память запомнила всё в этой девушке – каждый изгиб тела, стыдливое прикосновение руки и какой-то вызов во взгляде. Нелли не стыдилась своей наготы, напротив, она бравировала ею, словно бы так и не познавшая греха Ева…
Зато Артур не понимал, как мог быть так глуп. Он помнил, как легко подчинялся воле своей няньки, как иногда казался просто ожившим пупсом, как Нелли забавлялась с ним, тренируя свой материнский инстинкт.
Он дорого бы дал за возможность всё начать сначала, вернуться в свой маленький Эдем…
Мысли о матери пугали его. Он чувствовал, что время нельзя повернуть вспять, что мысленно он давно уже похоронил эту женщину и теперь боялся поверить, что та всё ещё жива…
Мать связывала его с детством, детством, которого он так желал, и которого иногда стыдился. Никто теперь не верил ему, считая всё лишь простой, незамысловатой по сути, фантазией взрослеющего подростка.
Артур вдруг представлял, как его одноклассницы кому-нибудь прислуживают, как у них от излишнего усердия тотчас краснеют щеки и противно дрожат ягодицы, готовясь в самый не подходящий момент что-то невнятно буркнуть…
 
 
Герман Тимофеевич заканчивал свой утренний туалет. Он был сродни сибариту Онегину, предпочитая быть чистым и опрятным до зевоты.
Его кружковцы не видели его иначе, как гладко выбритым и наодеколоненным. Знаменитая кёльнская вода отдавала запахом лимона, а холёное лицо светилось надуманной совершенно неестественной улыбкой.
На эту улыбку, как на червяка на крючке рыболова, клевали неискушенные жизнью девочки. Они делали вид, что флиртуют со своим наставником, но сами не понимали, как из неумелых и слишком самодовольных охотниц сами становятся дичью для более страстного и безжалостного хищника.
В ухаживаниях Германа Тимофеевича не было нетерпеливой грубости мужлана. Он разыгрывал целый спектакль, заставляя своих милых избранниц думать, что именно своими ужимками и красивыми позами разожгли в нём долгожданную похоть. Им было забавно наблюдать за ним – так неразумный ребёнок верит в безобидность сидящего в вольере зверя и даже пытается дразнить его, протягивая сквозь прутья решетки какое-нибудь нелепое лакомство.
Но приводить в свою квартиру девчонок Подтоцкий пока не решался. Он не то чтобы боялся пересудов, просто не хотел следить дома. Одна мысль о том, что его могут застать за чем-то предрассудительным заставляла его краснеть.
Артур был меньшим злом. Он и так был развращен – на глаза Подтоцкому попадались диски, на которых были записаны отвратительные восточные анимационные оргии. Артур не скрывал своего интереса к жанру хентая.
Этот подросток не стал бы вопить о своём падении. Он был и так слишком замаран, чтобы возмущаться. В конце концов, каждый получает по вере своей.
Герман Тимофеевич тешил своё угасающее либидо. Он слишком долго жил на свете, чтобы разбрасываться такими кандидатами в Антинои. К тому же ему всегда возмущали похотливые самцы, желающие одного отложить в теле самки своё неповторимое яйцо.
 
Артур тупо смотрел на своего наставника.
- Мне - раздеваться? – как-то невнятно, словно бы разжевывая горячую картофелину, пробормотал он.
Герман Тимофеевич был по-патрицски неспешен. Он смотрел, как Артур начинает выпутываться из своих модных шмоток, и сделал вид, что озабочен содержимым своего портсигара больше, чем наготой гостя.
- Я - готов, - вытягивая руки по швам и слегка заикаясь, пробормотал внезапно озябший Артур.
Он на мгновение почувствовал себя напольными часами. Член противно шевелился, как маятник, а руки дрожали.
«Ну, что ж ты вполне созрел для Каина. Я вижу, ты качаешься. Какая рельефная мускулатура. И бицепсы. Да, только древние греки могли ценить мужскую красоту. Впрочем, мы отвлеклись.
Подтоцкий с театральной небрежностью сбросил с плеч свой домашний халат. Он чем-то напоминал оперного Мефистофеля, и казалось, что из его уст вот-вот польётся знаменитая ария.
- Итак, повтори свой монолог. «Но не читай, как пономарь»…
Артур стал читать.
Он вдруг понял, что произносит эти слова сам, что они родились в нём, а не были заучены. Что именно ему, а не выдуманному попами и Байроном Каину страшно умирать. Подтоцкий наблюдал за декламацией голого подростка с равнодушием кастрата.
- Что ж – неплохо? Ты должен дать знак Люциферу. Он появляется тотчас после твоего монолога. Именно твои желания заставили его приблизиться к тебе…
Говоря это, Подтоцкий действительно приближался к Артуру. Он впитывал его всего, со всем цинизмом постепенно стареющего эстета. Прошлое со всеми его соблазнами вновь вставало перед его внутренним взором, заставляя краснеть ещё такого самоуверенного юнца.
Артур вздрогнул, когда ладонь Подтоцкого опустилась на его ягодицы. Он даже испугался, что вот-вот пискнет, как резиновый пупс своей дырочкой. Хоть она и не «в левом боку».
Сцена встречи покатилась, как по маслу. Артур легко подавал свои реплики, и удивлялся, с какой лёгкостью, словно бы шутя, отвечает ему Герман Степанович.
«А что, если Люцифер уже в нём?»
Подтоцкий радовался ужасу в глазах Артура. Нет, он не собирался склонять того к содомии прямо сейчас, вовсе нет. Напротив, он растягивал удовольствие, как опытный кот, забавляясь с уже окончательно впавшей в транс мышью.
Артур всё менее был уверен в своём мужском достоинстве. Он то и дело косил глаза на член, тот всё ещё висел, как опавшая колбаска, но после какого-то пируэта Подтоцкого внезапно окреп и задрался вверх, словно крючок на вешалке.
«На сегодня - хватит… можешь одеваться и идти домой!
 
 
Только на улице Артур окончательно пришёл в себя. Ему было стыдно и страшно одновременно, одежда была слишком невесома, и ему казалось, что он всё ещё голый, как знаменитый андерсенновский Король.
«Неужели Каин тоже был педерастом?», - подумал Артур.
Он вспомнил любимый хентай, где все девушки были голыми и бритыми, вспомнил и тотчас же смущенно отвёл в сторону взгляд.
Он много бы дал, чтобы оказаться на месте того самого гуру, который так легко повелевал не какой-то жалкой дюжиной а несколькими сотнями рабынь.
Дома ничего не изменилось. Он был бы рад не возвращаться сюда, но быть, к тому же, и бомжем не входило в его планы.
Дед разгадывал скандворд. Он марал буквами чистые клетки и делал вид, что не замечает своего названного внука. А бачехи в комнате не было.
 
Герман Степанович отмокал в ванной. Он был рад смыть с себя пот вожделения. Смыть и на какое-то время позабыть этого смазливого юнца.
Педерастия глубоко пустила в нём свои корни. Он помнил, как с большим трепетом разглядывал изображения академических моделей, удивляясь размерам фаллосов, как сам в свою очередь любовался своим, представляя, каким бы огромным казался бы тот в кривом зеркале паркового аттракциона.
Однажды он не выдержал и сделал подобное. Люди вытолкали его прочь из комнаты смеха, и ещё пригрозили милицией.
Тогда покрасневший и пристыженный он вернулся домой.
Родители долго не замечали в нём того всё углубляющегося изъяна.
А Герман, чувствуя, что безразличен девочкам, склонялся больше к сильным и наглым парням, которые замечали его пластилиновость и то и дело намекали на что-то большое.
Одно только останавливало их – присутствие в большой толстой книги одной статьи. И Герман решил играть на два фронта, стараясь привыкнуть к запаху женщины, как к аромату невкусного, но такого необходимого завтрака.
Он вскоре сошёлся с одной разбитной девочкой. Та не знала французского языка, не брила лобок и говорила с каким-то нелепым хохлацким акцентом. Но была очень красива без немодных и сшитых явно наспех вещей.
Герман ходил к ней время от времени и называл её Лизой. Сопостельница охотно отзывалась на это имя, предпочитая молоку юношескую сперму.
Он кончал её только в рот, старательно оберегая от ненужного и опасного во всех отношениях залёта. Она и представить не могла, что кто-то станет вонзать в её лоно специальные очищающие инструменты, словно бы лоно не было лоном, но только раструбом фаянсового стульчака.
Герман не признавал неудобных и норовящих предать в самый ответственный момент презервативов. Вместо этого он надеялся на глупые арифметические расчеты, на то, что угадает нужный момент для вторжения и сделает своё дело без шума и пыли.
В один из таких опасных дней девочка повернулась к нему тылом и гордо выпятила свою попку, похожую на пару шариков кафешного пломбира
Он долго пытался пробудить стыд в этих шариках, но вторжение с чёрного хода скорее привело к обратному эффекту – он запал на это тупое во всех отношениях занятие.
У мужчин был только этот «грот наслаждений». И оказавшись один на один с судьбой, он предпочёл мужские задницы даже самым ухоженным дамским лобкам.
Артистическая среда способствовала развитию его недуга. Он чувствовал, что находит особую прелесть в таких отношениях и даже стал собирать графику с атлетически сложенными юношами. Некоторых, похожих на анемичных барышень со страптонами он отвергал сразу, предпочитая романтике настоящую силу молодого хищного зверя.
Работа с детьми убедила его в правильности его выбора. Он тяготел к мальчикам – они были гораздо преданнее девчонок и не спешили делиться с кем-то воспоминаниями о своём позоре. Зато парни уже не могли смотреть на своих партнёрш иначе, как просто на заводных кукол.
Герман отчаянно запугивал их колонией, говорил, что потянет за собой и их. Что там, за колючей проволокой с них слетит вся прежняя гордость, как шелуха с семечек подсолнечника, что они будут ютиться под нарами и есть только просверленными ложками.
С Артуром он пока не проводил таких бесед. Артур и Ермолай пока избежали такой участи. Просто Герман Тимофеевич побаивался отца Савраскина. Побаивался и мечтал как-нибудь ловко осиротить вожделенного подростка.
«Да Авель не может быть гомиком. А вот Каин?».
Он ещё долго размышлял, сопровождая свои мысли незамысловатым массажем своего оплывшего тела.
 
Артуру было не по себе. Он понял, что перешёл Рубикон. Что теперь может стать ещё большим изгоем.
Его раздражало всё – стены, пол, мебель. Раздражал ворчливый голос бачехи, раздражал запах сестры – неуловимый. Но всё же настоящий,. Ксения была рядом и как бы издевалась над ним.
Артур подумывал сбежать из дома, забраться наугад в один из товарных вагонов и бежать на восток ли, север или в далёкую неизвестную ему Турцию. Он видел, как автомобили и товарные вагоны загружали на паром.
«Наверно, и у меня на лбу будет печать?!» - думал он, ощупывая лоб.
Он вспомнил, как ярко на лбу его няньки горела яркая пятиконечная звезда, как он удивлялся этому и норовил лишний раз тронуть этот рисунок мизинцем. Тогда она, эта светлокожая абсолютно голая девочка была его рабой.
Но теперь.
Артур вдруг представил, как в какой-то пародии на памперс будет ходить по пустой сцене, а затем, когда на белом заднике станут возникать космические картины, будет восхищаться тем, что увидел.
Так он пролежал до вечера, с радостью ощущая свой налившийся силой пенис.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

© Copyright: Денис Маркелов, 2012

Регистрационный номер №0071913

от 23 августа 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0071913 выдан для произведения:
Глава тринадцатая
Артур сам не понимал, какая сила гонит его к дверям квартиры его наставника. Руководитель кружка был довольно скользким и довольно неприятным субъектом, казалось, что он играет и в жизни, предлагая людям участвовать в почти никогда не останавливающемся маскараде.
Артур уже чувствовал на своих руках и ногах едва заметные путы – они стягивали их, заставляя подпрыгивать, как кузнечик, и подчиняться рывкам невидимой многими крестовины.
В ушах Артура зазвучала старая советская песня о клоуне. Визгливый смех паяца заставлял его молчать, боясь самому расхохотаться, от одного предвкушения нечто тайного.
Дед с бабкой смирились с его поражением на экзамене. То обстоятельство, что он не сможет поступить в институт, даже радовало Артура, он чувствовал, что не выдержит этого марафона без пусть самой короткой передышки.
Дом, в котором его ожидала или слава или бесчестие, был хорошо ухожен. Казалось, что всё здесь делают бесплотные духи, а Герман Тимофеевич лишь раздаёт приказы.
Артур надавил кнопку звонка и приосанился. Ему вдруг захотелось выглядеть старше и опытнее, и даже возможное падение в пропасть его совершенно не волновало.
Мысли этого обманутого судьбой мальчика вертелись где-то в прошлом, задевая давно умолкнувшие струны души. Он видел всё, как в тумане, ещё не веря до конца всему тому, что так рьяно показывала ему услужливая память.
Он видел Нелли. Видел так, как будто расстался с ней только вчера, его память запомнила всё в этой девушке – каждый изгиб тела, стыдливое прикосновение руки и какой-то вызов во взгляде. Нелли не стыдилась своей наготы, напротив, она бравировала ею, словно бы так и не познавшая греха Ева…
Зато Артур не понимал, как мог быть так глуп. Он помнил, как легко подчинялся воле своей няньки, как иногда казался просто ожившим пупсом, как Нелли забавлялась с ним, тренируя свой материнский инстинкт.
Он дорого бы дал за возможность всё начать сначала, вернуться в свой маленький Эдем…
Мысли о матери пугали его. Он чувствовал, что время нельзя повернуть вспять, что мысленно он давно уже похоронил эту женщину и теперь боялся поверить, что та всё ещё жива…
Мать связывала его с детством, детством, которого он так желал, и которого иногда стыдился. Никто теперь не верил ему, считая всё лишь простой, незамысловатой по сути, фантазией взрослеющего подростка.
Артур вдруг представлял, как его одноклассницы кому-нибудь прислуживают, как у них от излишнего усердия тотчас краснеют щеки и противно дрожат ягодицы, готовясь в самый не подходящий момент что-то невнятно буркнуть…
 
 
Герман Тимофеевич заканчивал свой утренний туалет. Он был сродни сибариту Онегину, предпочитая быть чистым и опрятным до зевоты.
Его кружковцы не видели его иначе, как гладко выбритым и наодеколоненным. Знаменитая кёльнская вода отдавала запахом лимона, а холёное лицо светилось надуманной совершенно неестественной улыбкой.
На эту улыбку, как на червяка на крючке рыболова, клевали неискушенные жизнью девочки. Они делали вид, что флиртуют со своим наставником, но сами не понимали, как из неумелых и слишком самодовольных охотниц сами становятся дичью для более страстного и безжалостного хищника.
В ухаживаниях Германа Тимофеевича не было нетерпеливой грубости мужлана. Он разыгрывал целый спектакль, заставляя своих милых избранниц думать, что именно своими ужимками и красивыми позами разожгли в нём долгожданную похоть. Им было забавно наблюдать за ним – так неразумный ребёнок верит в безобидность сидящего в вольере зверя и даже пытается дразнить его, протягивая сквозь прутья решетки какое-нибудь нелепое лакомство.
Но приводить в свою квартиру девчонок Подтоцкий пока не решался. Он не то чтобы боялся пересудов, просто не хотел следить дома. Одна мысль о том, что его могут застать за чем-то предрассудительным заставляла его краснеть.
Артур был меньшим злом. Он и так был развращен – на глаза Подтоцкому попадались диски, на которых были записаны отвратительные восточные анимационные оргии. Артур не скрывал своего интереса к жанру хентая.
Этот подросток не стал бы вопить о своём падении. Он был и так слишком замаран, чтобы возмущаться. В конце концов, каждый получает по вере своей.
Герман Тимофеевич тешил своё угасающее либидо. Он слишком долго жил на свете, чтобы разбрасываться такими кандидатами в Антинои. К тому же ему всегда возмущали похотливые самцы, желающие одного отложить в теле самки своё неповторимое яйцо.
 
Артур тупо смотрел на своего наставника.
- Мне - раздеваться? – как-то невнятно, словно бы разжевывая горячую картофелину, пробормотал он.
Герман Тимофеевич был по-патрицски неспешен. Он смотрел, как Артур начинает выпутываться из своих модных шмоток, и сделал вид, что озабочен содержимым своего портсигара больше, чем наготой гостя.
- Я - готов, - вытягивая руки по швам и слегка заикаясь, пробормотал внезапно озябший Артур.
Он на мгновение почувствовал себя напольными часами. Член противно шевелился, как маятник, а руки дрожали.
«Ну, что ж ты вполне созрел для Каина. Я вижу, ты качаешься. Какая рельефная мускулатура. И бицепсы. Да, только древние греки могли ценить мужскую красоту. Впрочем, мы отвлеклись.
Подтоцкий с театральной небрежностью сбросил с плеч свой домашний халат. Он чем-то напоминал оперного Мефистофеля, и казалось, что из его уст вот-вот польётся знаменитая ария.
- Итак, повтори свой монолог. «Но не читай, как пономарь»…
Артур стал читать.
Он вдруг понял, что произносит эти слова сам, что они родились в нём, а не были заучены. Что именно ему, а не выдуманному попами и Байроном Каину страшно умирать. Подтоцкий наблюдал за декламацией голого подростка с равнодушием кастрата.
- Что ж – неплохо? Ты должен дать знак Люциферу. Он появляется тотчас после твоего монолога. Именно твои желания заставили его приблизиться к тебе…
Говоря это, Подтоцкий действительно приближался к Артуру. Он впитывал его всего, со всем цинизмом постепенно стареющего эстета. Прошлое со всеми его соблазнами вновь вставало перед его внутренним взором, заставляя краснеть ещё такого самоуверенного юнца.
Артур вздрогнул, когда ладонь Подтоцкого опустилась на его ягодицы. Он даже испугался, что вот-вот пискнет, как резиновый пупс своей дырочкой. Хоть она и не «в левом боку».
Сцена встречи покатилась, как по маслу. Артур легко подавал свои реплики, и удивлялся, с какой лёгкостью, словно бы шутя, отвечает ему Герман Степанович.
«А что, если Люцифер уже в нём?»
Подтоцкий радовался ужасу в глазах Артура. Нет, он не собирался склонять того к содомии прямо сейчас, вовсе нет. Напротив, он растягивал удовольствие, как опытный кот, забавляясь с уже окончательно впавшей в транс мышью.
Артур всё менее был уверен в своём мужском достоинстве. Он то и дело косил глаза на член, тот всё ещё висел, как опавшая колбаска, но после какого-то пируэта Подтоцкого внезапно окреп и задрался вверх, словно крючок на вешалке.
«На сегодня - хватит… можешь одеваться и идти домой!
 
 
Только на улице Артур окончательно пришёл в себя. Ему было стыдно и страшно одновременно, одежда была слишком невесома, и ему казалось, что он всё ещё голый, как знаменитый андерсенновский Король.
«Неужели Каин тоже был педерастом?», - подумал Артур.
Он вспомнил любимый хентай, где все девушки были голыми и бритыми, вспомнил и тотчас же смущенно отвёл в сторону взгляд.
Он много бы дал, чтобы оказаться на месте того самого гуру, который так легко повелевал не какой-то жалкой дюжиной а несколькими сотнями рабынь.
Дома ничего не изменилось. Он был бы рад не возвращаться сюда, но быть, к тому же, и бомжем не входило в его планы.
Дед разгадывал скандворд. Он марал буквами чистые клетки и делал вид, что не замечает своего названного внука. А бачехи в комнате не было.
 
Герман Степанович отмокал в ванной. Он был рад смыть с себя пот вожделения. Смыть и на какое-то время позабыть этого смазливого юнца.
Педерастия глубоко пустила в нём свои корни. Он помнил, как с большим трепетом разглядывал изображения академических моделей, удивляясь размерам фаллосов, как сам в свою очередь любовался своим, представляя, каким бы огромным казался бы тот в кривом зеркале паркового аттракциона.
Однажды он не выдержал и сделал подобное. Люди вытолкали его прочь из комнаты смеха, и ещё пригрозили милицией.
Тогда покрасневший и пристыженный он вернулся домой.
Родители долго не замечали в нём того всё углубляющегося изъяна.
А Герман, чувствуя, что безразличен девочкам, склонялся больше к сильным и наглым парням, которые замечали его пластилиновость и то и дело намекали на что-то большое.
Одно только останавливало их – присутствие в большой толстой книги одной статьи. И Герман решил играть на два фронта, стараясь привыкнуть к запаху женщины, как к аромату невкусного, но такого необходимого завтрака.
Он вскоре сошёлся с одной разбитной девочкой. Та не знала французского языка, не брила лобок и говорила с каким-то нелепым хохлацким акцентом. Но была очень красива без немодных и сшитых явно наспех вещей.
Герман ходил к ней время от времени и называл её Лизой. Сопостельница охотно отзывалась на это имя, предпочитая молоку юношескую сперму.
Он кончал её только в рот, старательно оберегая от ненужного и опасного во всех отношениях залёта. Она и представить не могла, что кто-то станет вонзать в её лоно специальные очищающие инструменты, словно бы лоно не было лоном, но только раструбом фаянсового стульчака.
Герман не признавал неудобных и норовящих предать в самый ответственный момент презервативов. Вместо этого он надеялся на глупые арифметические расчеты, на то, что угадает нужный момент для вторжения и сделает своё дело без шума и пыли.
В один из таких опасных дней девочка повернулась к нему тылом и гордо выпятила свою попку, похожую на пару шариков кафешного пломбира
Он долго пытался пробудить стыд в этих шариках, но вторжение с чёрного хода скорее привело к обратному эффекту – он запал на это тупое во всех отношениях занятие.
У мужчин был только этот «грот наслаждений». И оказавшись один на один с судьбой, он предпочёл мужские задницы даже самым ухоженным дамским лобкам.
Артистическая среда способствовала развитию его недуга. Он чувствовал, что находит особую прелесть в таких отношениях и даже стал собирать графику с атлетически сложенными юношами. Некоторых, похожих на анемичных барышень со страптонами он отвергал сразу, предпочитая романтике настоящую силу молодого хищного зверя.
Работа с детьми убедила его в правильности его выбора. Он тяготел к мальчикам – они были гораздо преданнее девчонок и не спешили делиться с кем-то воспоминаниями о своём позоре. Зато парни уже не могли смотреть на своих партнёрш иначе, как просто на заводных кукол.
Герман отчаянно запугивал их колонией, говорил, что потянет за собой и их. Что там, за колючей проволокой с них слетит вся прежняя гордость, как шелуха с семечек подсолнечника, что они будут ютиться под нарами и есть только просверленными ложками.
С Артуром он пока не проводил таких бесед. Артур и Ермолай пока избежали такой участи. Просто Герман Тимофеевич побаивался отца Савраскина. Побаивался и мечтал как-нибудь ловко осиротить вожделенного подростка.
«Да Авель не может быть гомиком. А вот Каин?».
Он ещё долго размышлял, сопровождая свои мысли незамысловатым массажем своего оплывшего тела.
 
Артуру было не по себе. Он понял, что перешёл Рубикон. Что теперь может стать ещё большим изгоем.
Его раздражало всё – стены, пол, мебель. Раздражал ворчливый голос бачехи, раздражал запах сестры – неуловимый. Но всё же настоящий,. Ксения была рядом и как бы издевалась над ним.
Артур подумывал сбежать из дома, забраться наугад в один из товарных вагонов и бежать на восток ли, север или в далёкую неизвестную ему Турцию. Он видел, как автомобили и товарные вагоны загружали на паром.
«Наверно, и у меня на лбу будет печать?!» - думал он, ощупывая лоб.
Он вспомнил, как ярко на лбу его няньки горела яркая пятиконечная звезда, как он удивлялся этому и норовил лишний раз тронуть этот рисунок мизинцем. Тогда она, эта светлокожая абсолютно голая девочка была его рабой.
Но теперь.
Артур вдруг представил, как в какой-то пародии на памперс будет ходить по пустой сцене, а затем, когда на белом заднике станут возникать космические картины, будет восхищаться тем, что увидел.
Так он пролежал до вечера, с радостью ощущая свой налившийся силой пенис.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Печать Каина. Глава двенадцатая
Печать Каина. Глава четырнадцатая
Рейтинг: 0 569 просмотров
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!