Главная → Проза → Крупные формы → Романы → Печать Каина. Глава четырнадцатая

Печать Каина. Глава четырнадцатая

23 августа 2012 - Денис Маркелов
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Вечерело.
Евсей успел налюбоваться своей новой постоялицей. Он курил, смотрел на заходящее солнце и думал о том, что как-то разнообразит свою «холостяцкую» жизнь.
Руфина Ростиславовна также молчала.
Она вдруг потянулась душой к этому обтрёпанному мужлану. Он был не похож ни на раскормленного, словно хряк Мустафу, ни на тех строгих и похожих на самодвижущихся манекенов людей, которые окружали её последние 12 лет.
- Пойдёмте в дом, - предложила она.
Евсей вопрошающе посмотрел на неё.
- Чаю выпьем, - добавила Руфина. У вас есть видеоплеер?
В гостиной было уютно. Руфина быстро зашторила окна и села за круглый стол перед разноцветным блистающим лаком самоваром. Евсей как-то нелепо. Словно выполняя указания неведомого режиссера, разливал чай по чашкам и заполнял оные кипятком.
- А ваш брат. Он кто?
Голос гостьи был довольно вкрадчив.
- Предприниматель, - отозвался Евсей. – А вообще – буржуй…
- А вы, стало быть – пролетарий.
- Я – бродяга. Хочу, хожу по земле, хочу – сплю под кустом. Вот братец попросил хату посторожить – я согласился. Он-то сам на юг укатил.
- В Анталию?
- Зачем? К тётке – на Тамань. У нас на Тамани тётка. Вышла там замуж за хохла – да и вросла в почву, что твоя морковка. Братец видать в неё пошёл. А я вот хоть и женат был, а вот бобылём остался.
- Вы это зря…Вы ещё видный мужчина…
- Я не мужчина. Я ископаемое. Меня надо в зоопарке за деньги показывать.
Они пили чай. Перебрасывались словами и чего-то напряженно ожидали.
Руфина мысленно готовилась к соитию. Она боялась потечь раньше времени и тем, как-то выдать свой интерес. А Евсей старательно прятал в складках треников свой не ко времени твердеющий орган.
 
На экране телевизора вращалась граммофонная пластинка с едва различимыми фигурами обнаженных Коли и Толи…
Евсей молчал. Его будто отходили по щекам мокрой тряпкой – те предательски горели, но в темноте румянец был почти не заметен.
Руфина порылась в карманах халата и вдруг задумчиво, как романтичная старшеклассница со вкусом произнесла: «А ведь вам ужасно хочется отстегать меня, как эту самую Лизу!».
Она постаралась, не думать о своих, с таким трудом сведенных на нет, татуировках на попе.
Прошлое ушло куда-то вниз, словно затаившийся на время речной хищник, и Евсей стал сродни случайно обретенному отцу, которого она успела забыть.
- Отстегать вас? Сейчас.
Евсей усмехнулся. Он вспомнил аккуратную попку Лизы и не менее гламурную задницу слепой, но ужасно капризной докторши. Вспомнил и невольно поперхнулся воздухом.
- Не бойтесь, я уже взрослая девочка. А Вам, Вам надо пробудить в себе самца.
- Вы думаете, что я такой как эти двое?
- Нет, ничего я не думаю. Вот вы сидите и молчите, а сами наверняка думаете, зачем я согласился на присутствие "Этой Женщины"?
- Знаете, а вы правы. У меня уже было такое чувство. Однажды ко мне пришла староста класса…
Евсей увидел всё заново. Тогда он не знал, как вести себя с Наташей. Он не питал к ней никаких чувств, но ощущал, как подчиняется чужой непонятной игре, игре, правила которой он попросту не знает.
Теперь было легко представить Наташу и без форменного платья и без того не слишком красивого белья, которого она явно стыдилась и не спешила показывать. Да и смогли бы они переступить через то, что было запретным, словно вечерний фильм в клубе?
 
Евсей ещё долго мучился бессонницей.
«А ведь она могла быть моей младшей сестрой. Как глупо…»
Руфина тоже ощущала себя школьницей. Прошлое, нет, не то - тюремное, а прежнее, когда она готовилась к первому выходу в свет вновь встало перед ней в полный рост.
Но «только лишь бывает нам семнадцать лет». Тогда этот миг обычно не ценишь, думаешь, что главные события ещё впереди, а они тихо и незаметно проходят мимо, словно бы так и не понятые, не оцененные друзья.
Тогда, с трудом влезая в своё прежделетнее бикини, она досадовала то на полноту, то боялась как-нибудь опозориться. Дома, перед зеркалом она была красивее любой нимфы, но там, там, в огнях рампы, все достоинства сразу сходили на нет.
Руфина представляла, как будет дефилировать с пронумерованным кружком на длинной ручке, как станет довольно мило улыбаться в ответ на вспышки фотокамер, как затем уже в короне победительницы будет давать интервью какому-нибудь замотанному корреспонденту.
Но та сказка слишком быстро кончилась. Всё испортил потный наглый и не знающий отказов Мустафа. Он попросту изнасиловал её, воспользовавшись растерянностью и испугом, просто напросто сдвинув перемычку на трусах и ударяя своим членом о плеву, словно посохом в заледеневшую от мороза землю.
Руфина так и не смогла до конца простить его. Она терпела его ночные визиты, собираясь вот-вот отказать мужу в своей благосклонности, но почти всякий раз покорно ложась в опостылевшую ей куриную позу.
Рождение дочери дало передышку. Мустафа находил приключения для своего неутомимого органа на стороне, а она старалась вжиться в роль матери, проклиная свою уступчивость.
Ксения росла слишком быстро. И Мустафа вскоре потребовал удаления дочери – он говорил, что они не имеют возможности полноценно воспитывать ребёнка.
«Она может жить у моей мачехи. Старики будут только рады… А ты должна родить мне сына, понятно. Я уже и имя ему придумал – Артур. Что, хорошо?».
Он оскалбывался и блестел своими ровными как фортепьянные клавиши зубами.
Артур родился в августе 1993 года.
Страна отходила от тяжкого похмелья бунта. Люди уже жали утраченной стабильности, возможности сидеть ни по кому не нужным, конторам и перекладывать такие же никому особо не нужные бумажки. Руфина понимала, что могла также сидеть, но не в конторе, а в институтской аудитории, что ей пора было стать молодым специалистом и прекратить жить, как в чаду, в мире своего нежданного повелителя.
Мустафа относился к ней, как гаремной рабыне – сладко кормил, но прогнать прочь как опостылевшую собаку. Руфина старалась обезопасить себя, скупая крашения и делая заначки, о которых знала только одна она.
С рождением Артура участь Ксении была решена. Мустафа уверял Руфину, что делает это лишь для блага сына, что более взрослые дети могут нечаянно повредить своим младшим братьям, что…
Она и сама боялась взглянуть на дочь. Та получилась какая-то чужая, словно бы она заочно изменила Мустафе…
Арон Моисеевич, приехав за внучкой, как мог, успокоил «невестку». Его мягкий вкрадчивый голос гладил мозги, словно рука кошку. Руфина слушала и почти во всём соглашалась с этим пожилым человеком.
Ксения была рада путешествию. Старик расписывал ей прелести Кубани, а девочка весело грызла, предложенные ей лакомства.
Артур очень скоро забыл сестру. Он теперь был единственным. И когда в доме. Точнее в особняке, в котором они теперь жили, стали появляться преображенные служанки - он ничему не удивлялся.
Сон не шёл на глаза Руфине. Разгоряченная поркой она жаждала продолжения банкета, ждала, что, наконец, сможет начать новую жизнь, ощущая неминуемое приближение конца своей женской жизни.
Тюремное заточение лишило её всех прежних радостей. Она боялась признаться себе в том, что теперь жаждет волнующих постукиваний в свои заветные воротца, что…
Но писать слезливые письма на волю не хотела. Она знала, что вольные обычно брезгуют сиделицами, словно бы те, все поголовно заражены СПИДом.
Об этой страшной заразе она была наслышана и раньше. Мать пугала её грязными шприцами. Но тогда в школе, Руфину не тянуло в шумные компании. Она боялась вечерних улиц, спущенных с поводка собак и хвастливых россказней подруг о падении очередной пай-девочки где-нибудь в сарае или на чердаке.
Она даже старалась не вспоминать о своих гениталиях. Но…
Жизнь сродни – единожды продиктованному диктанту. Нельзя думать, что тебе позволят исправить все ошибки, что будут снисходительны к твоим слабостям. Руфина только теперь понимала, сколько времени прошло мимо неё, когда она была всеми презираемой зечкой.
В зале суда было много праздной публики. На неё все в зале смотрели, как на заезжую шимпанзе; а ей, действительно, захотелось почесаться и попрыгать, держась за прутья решётки.
Прежнее могущество становилось постепенно выветриваемым из сознания сновидением. В него было трудно поверить, тем более что-то доказать этим людям, которые считали её исчадием Ада.
Только одно обстоятельство радовало её – теперь она ничем не была лучше своих рабынь, некогда красивые волнистые пряди испарились, словно по мановению волшебного жезла – и без них было как-то проще – никто не мог сказать, что видел на скамье подсудимых всесильную Клеопатру.
Она научилась чётко и быстро представляться и даже не смущаться, когда женщины с глазами давно не доеных коров смотрели на её оголенное тело, заставляя заниматься необходимой уставом «гимнастикой».
Она послушно нагибалась, поднимала вверх руки. Поворачивалась на 180 градусов и без особых проблем раздвигала ягодицы, демонстрируя свой, в меру чистый и свободный от дополнительных вложений. анус.
Ей вовсе не хотелось дополнительно одурманивать себя. Происходящее было сном, только сном холёной и ко всему безразличной Клеопатры. Она была в ином измерении – только и всего. А чужие окрики и тычки были совсем не стыдны: ведь теперь она, её тело было кем-то вроде обреченного на страдания компьютерного юнита.
Евсей с трудом дождался восхода солнца.
Он чувствовал себя виноватым – и хотел даже уйти прочь. Подчиняясь своему организму, который отвык от оседлости, и теперь рвался в дорогу, как молодой и необезъезхенный конь.
Но вид огорода и сада вновь зачаровал его. Он, молча взял в руки лопату и пошёл работать, стараясь утишить горькие покусывания изголодавшейся по пище совести.
Солнце заливало землю светом, дарило тепло, а Евсей всё ещё продолжал мёрзнуть. Его охватило какое-то странное равнодушие, словно бы он просто слил мочу в писсуар, а не подарил совершенно незнакомой женщине часть самого себя.
«А что, если она специально соблазнила меня. И вдруг.
Мысль о незаконном сыне обожгла мозг, словно раскаленный обруч голову. Он успел забыть о первом семейном гнезде. И был рад, что некогда обожаемая невеста, став разведенной супругой и матерью-одиночкой не тревожит его напоминаниями о себе.
Когда Евсей вернулся в дом, Руфина принимала душ. Он старался не вслушиваться в призывный шёпот искусственного дождя. Просто привычно занялся приготовлением завтрака, опорожняя запасы братниного холодильника.
Кроме овощей и фруктов там, в отдельном ящике хранилась разнообразная бакалея. Сварить гречневую кашу с тушёнкой было очень заманчиво.
Руфина вошла на кухню почти беззвучно и молча, наблюдала, как стряпает её нынешний «друг». Действия Евсея напоминали ей действия настоящего мужа, мужа, который являлся ей в её девичьих снах. Именно о таком человеке она мечтала тогда, когда была наполовину ребёнком.
И он смог бы защитить её от тётки, от её нелепых рассказов о дамах, что, словно марионетки раздвигали свои ягодицы и сгибались в пояснице, подобно гутаперчивым куклам.
Такой же марионеткой стала и сама она, когда её перевозили из камеры в камеру, из замка в замок. Конечно, ничто не мешало ей считать себя народоволкой или красивой и молодой эсеркой, но все эти фантазии базировались на одном только женском бахвальстве.
Наконец, когда в воздухе заиграли аппетитные ароматы, Евсей обернулся и посмотрел в её сторону, стараясь не выпучивать по-рачьи глаза и не открывать рот наподобие щекастого и толстого карпа…
- А где? – наконец пробормотал он.
- …мои волосы? Их нет…
- Но?
- Того, что вы видели вчера было всего лишь дорогим париком. Я думала, вы догадаетесь. Не беспокойтесь – я не жертва облучения, и вшей у меня нет. Просто это мой выбор. Мне казалось, что мужчинам нравится экзотика. Неужели вы ни разу не брили себе голову?
- Да, в восемнадцать…  И потом, когда скитался… Но – Вы… Женщинам это не идёт…
- Если честно. Я попросту облысела. Вероятно, это была платой за все мои безумства.
- Какие безумства?
- О, вы не поймёте. И не дай Бог возненавидите меня… А мне нужны друзья. Друзья, а не поклонники.
- А этот господин. Что приходил нанимать. Он ваш друг или поклонник?
- Он друг. Но не мой… А моего покойного мужа. Мой муж утонул в реке. Обычнейший несчастный случай. Выпил лишнего и полез в воду. Судорога икроножной мышцы, или что-то в этом роде. В общем, наглотался воды и пошёл на дно… на корм рыбам…
- И вы так спокойно об этом говорите?
- Он был только муж. Точнее я была вынуждена назвать его своим мужем. Чтобы не носить клеймо матери-одиночки или ещё хуже – подзаборной шлюхи. В своё время он попросту надругался надо мной…
Руфина Ростиславовна поправила полы халата и села за стол…
- По-моему, нам хватит предаваться воспоминаниям. Предадимся иным страстям. Ваша каша
а ля рюс - просто великолепна.
                Евсей молча, наблюдал, с каким аппетитом Руфина разжевывает кусочки тушёнки. Он и впрямь чувствовал навсегда связанным с этой женщиной. Руфина была его, совершенно его…
                - А ваш брат не станет ругать вас? Я вижу, что он человек зажиточный.
 
 
                А брат Евсея был озабочен совсем иным.
                Он смотрел на своих детей и решал очень важный вопрос, кого из четверых близнецов взять на море, кого оставить на попечение бабушки из Белогорья.
                И братья и сёстры просто поедали его глазами, они таращились, словно свежекупленные куклы, стараясь выглядеть паиньками.
                Старушка понимала, что её дом слишком скучен для детей XXI века, что им по душе иной, придуманный для них мир с драконами и разнообразными киборгами, а это оторванное от цивилизации село слишком… обычно.
                - Давайте девчонки поедут, а мы тут останемся, - проговорил один из братьев.
                - Да-да точно. Так справедливо будет, - проворила одна из близняшек и показала  старшим язык.
                - Я тоже думаю, что так лучше. Мы бы сэкономили бы на душе. Я могла бы принимать его с девочками, а ты… - проговорила супруга Андрея Новикова.
 
                Настя была рада выпавшему жребию. Разумеется, управиться с двумя милыми близняшками было проще, чем следить за выходками близнецов. Младшие сёстры и так ходили за ней, как цыплята за курицей, им не надо было читать нотаций, к тому же они ужасно любили наблюдать за тем, как она рисует.
                Они рано легли спать, прямо после ужина. Отец назначил выезд с первыми лучами солнца, он не решился ехать в ночь, боясь ненароком заснуть за рулём и уверяя, что к вечеру они будут уже где-то в районе Пролетарска, а то и Белой Глины.
                Настя уже грезила морем. Она мысленно резвилась в его волнах, резвилась и искала неведомые другим раковины. Отец приучил её к воде, но вода в Волге была пресной, а Настя мечтала о просторе, наполненном бирюзовой солоноватой влагой.
                В своё время она прямо-таки всасывала в себя морские пейзажи Айвазовского. Она знала, что этот живописец родился в Крыму по ту сторону Керченского пролива, что тут на берегу ещё неизведанного ею моря очень красиво.
                Даже тёткин дом казался ей просто дворцом. Жизнь в южном краю, о, она была просто великолепна…
                Прежде чем лечь спать, Андрей решил позвонить брату.
 
                Звонок телефона напоминал назойливое мурлыканье кота.
Евсей дотянулся до телефона, снял трубку и стал слушать вопрошающий голос брата, стараясь ничем не выдать своей маленькой тайны.
Он был на положении сопливого ребёнка, ребёнка, который наслаждался мнимой свободой и наполнял родительские пенаты совершенно чужими, но такими притягательными девичьими телами.
Руфина также очутилась в давно забытом детстве. Тогда она боялась быть столь решительной. И что мог подумать о ней какой-нибудь одноклассник, останься она у него на ночь. Хотя…
Она тщетно пыталась пробудить в себе брезгливость, но Евсей был совсем не похож на бомжа. Он был скорее только что разгримированным принцем, принцем, который только притворялся нищим.
Она поспешила умолкнуть и застыла в обычной позе витринной куклы.
                - Всё нормально, Андрей.… Да, я кормлю кур… Да, разумеется. Какой запой, зачем?
Ну-ну, доедешь до тёти Фани позвони. Я тебя знаю, всегда был забывакой.
                Руфина вдруг поняла, что хочет этого мужчину. Она устала быть просто куклой, куклой, чьим телом сначала поиграл пошлый урод, а затем забавлялись озлобленные и всеми нелюбимые тётки. Она знала, что теперь трудно начать всё сначала, что годы нельзя вырвать из тетради жизни, словно испорченные листы. Что очень трудно всё переписать набело…
                - Брат звонил, - сообщил Евсей.
                Он смотрел на Руфину, как на манекен в витрине. У современных манекенов не было даже лиц. Они были только телесными вешалками для одежды, а Руфина, даже со своей лысиной, была живой и желанной
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

© Copyright: Денис Маркелов, 2012

Регистрационный номер №0071914

от 23 августа 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0071914 выдан для произведения:
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Вечерело.
Евсей успел налюбоваться своей новой постоялицей. Он курил, смотрел на заходящее солнце и думал о том, что как-то разнообразит свою «холостяцкую» жизнь.
Руфина Ростиславовна также молчала.
Она вдруг потянулась душой к этому обтрёпанному мужлану. Он был не похож ни на раскормленного, словно хряк Мустафу, ни на тех строгих и похожих на самодвижущихся манекенов людей, которые окружали её последние 12 лет.
- Пойдёмте в дом, - предложила она.
Евсей вопрошающе посмотрел на неё.
- Чаю выпьем, - добавила Руфина. У вас есть видеоплеер?
В гостиной было уютно. Руфина быстро зашторила окна и села за круглый стол перед разноцветным блистающим лаком самоваром. Евсей как-то нелепо. Словно выполняя указания неведомого режиссера, разливал чай по чашкам и заполнял оные кипятком.
- А ваш брат. Он кто?
Голос гостьи был довольно вкрадчив.
- Предприниматель, - отозвался Евсей. – А вообще – буржуй…
- А вы, стало быть – пролетарий.
- Я – бродяга. Хочу, хожу по земле, хочу – сплю под кустом. Вот братец попросил хату посторожить – я согласился. Он-то сам на юг укатил.
- В Анталию?
- Зачем? К тётке – на Тамань. У нас на Тамани тётка. Вышла там замуж за хохла – да и вросла в почву, что твоя морковка. Братец видать в неё пошёл. А я вот хоть и женат был, а вот бобылём остался.
- Вы это зря…Вы ещё видный мужчина…
- Я не мужчина. Я ископаемое. Меня надо в зоопарке за деньги показывать.
Они пили чай. Перебрасывались словами и чего-то напряженно ожидали.
Руфина мысленно готовилась к соитию. Она боялась потечь раньше времени и тем, как-то выдать свой интерес. А Евсей старательно прятал в складках треников свой не ко времени твердеющий орган.
 
На экране телевизора вращалась граммофонная пластинка с едва различимыми фигурами обнаженных Коли и Толи…
Евсей молчал. Его будто отходили по щекам мокрой тряпкой – те предательски горели, но в темноте румянец был почти не заметен.
Руфина порылась в карманах халата и вдруг задумчиво, как романтичная старшеклассница со вкусом произнесла: «А ведь вам ужасно хочется отстегать меня, как эту самую Лизу!».
Она постаралась, не думать о своих, с таким трудом сведенных на нет, татуировках на попе.
Прошлое ушло куда-то вниз, словно затаившийся на время речной хищник, и Евсей стал сродни случайно обретенному отцу, которого она успела забыть.
- Отстегать вас? Сейчас.
Евсей усмехнулся. Он вспомнил аккуратную попку Лизы и не менее гламурную задницу слепой, но ужасно капризной докторши. Вспомнил и невольно поперхнулся воздухом.
- Не бойтесь, я уже взрослая девочка. А Вам, Вам надо пробудить в себе самца.
- Вы думаете, что я такой как эти двое?
- Нет, ничего я не думаю. Вот вы сидите и молчите, а сами наверняка думаете, зачем я согласился на присутствие "Этой Женщины"?
- Знаете, а вы правы. У меня уже было такое чувство. Однажды ко мне пришла староста класса…
Евсей увидел всё заново. Тогда он не знал, как вести себя с Наташей. Он не питал к ней никаких чувств, но ощущал, как подчиняется чужой непонятной игре, игре, правила которой он попросту не знает.
Теперь было легко представить Наташу и без форменного платья и без того не слишком красивого белья, которого она явно стыдилась и не спешила показывать. Да и смогли бы они переступить через то, что было запретным, словно вечерний фильм в клубе?
 
Евсей ещё долго мучился бессонницей.
«А ведь она могла быть моей младшей сестрой. Как глупо…»
Руфина тоже ощущала себя школьницей. Прошлое, нет, не то - тюремное, а прежнее, когда она готовилась к первому выходу в свет вновь встало перед ней в полный рост.
Но «только лишь бывает нам семнадцать лет». Тогда этот миг обычно не ценишь, думаешь, что главные события ещё впереди, а они тихо и незаметно проходят мимо, словно бы так и не понятые, не оцененные друзья.
Тогда, с трудом влезая в своё прежделетнее бикини, она досадовала то на полноту, то боялась как-нибудь опозориться. Дома, перед зеркалом она была красивее любой нимфы, но там, там, в огнях рампы, все достоинства сразу сходили на нет.
Руфина представляла, как будет дефилировать с пронумерованным кружком на длинной ручке, как станет довольно мило улыбаться в ответ на вспышки фотокамер, как затем уже в короне победительницы будет давать интервью какому-нибудь замотанному корреспонденту.
Но та сказка слишком быстро кончилась. Всё испортил потный наглый и не знающий отказов Мустафа. Он попросту изнасиловал её, воспользовавшись растерянностью и испугом, просто напросто сдвинув перемычку на трусах и ударяя своим членом о плеву, словно посохом в заледеневшую от мороза землю.
Руфина так и не смогла до конца простить его. Она терпела его ночные визиты, собираясь вот-вот отказать мужу в своей благосклонности, но почти всякий раз покорно ложась в опостылевшую ей куриную позу.
Рождение дочери дало передышку. Мустафа находил приключения для своего неутомимого органа на стороне, а она старалась вжиться в роль матери, проклиная свою уступчивость.
Ксения росла слишком быстро. И Мустафа вскоре потребовал удаления дочери – он говорил, что они не имеют возможности полноценно воспитывать ребёнка.
«Она может жить у моей мачехи. Старики будут только рады… А ты должна родить мне сына, понятно. Я уже и имя ему придумал – Артур. Что, хорошо?».
Он оскалбывался и блестел своими ровными как фортепьянные клавиши зубами.
Артур родился в августе 1993 года.
Страна отходила от тяжкого похмелья бунта. Люди уже жали утраченной стабильности, возможности сидеть ни по кому не нужным, конторам и перекладывать такие же никому особо не нужные бумажки. Руфина понимала, что могла также сидеть, но не в конторе, а в институтской аудитории, что ей пора было стать молодым специалистом и прекратить жить, как в чаду, в мире своего нежданного повелителя.
Мустафа относился к ней, как гаремной рабыне – сладко кормил, но прогнать прочь как опостылевшую собаку. Руфина старалась обезопасить себя, скупая крашения и делая заначки, о которых знала только одна она.
С рождением Артура участь Ксении была решена. Мустафа уверял Руфину, что делает это лишь для блага сына, что более взрослые дети могут нечаянно повредить своим младшим братьям, что…
Она и сама боялась взглянуть на дочь. Та получилась какая-то чужая, словно бы она заочно изменила Мустафе…
Арон Моисеевич, приехав за внучкой, как мог, успокоил «невестку». Его мягкий вкрадчивый голос гладил мозги, словно рука кошку. Руфина слушала и почти во всём соглашалась с этим пожилым человеком.
Ксения была рада путешествию. Старик расписывал ей прелести Кубани, а девочка весело грызла, предложенные ей лакомства.
Артур очень скоро забыл сестру. Он теперь был единственным. И когда в доме. Точнее в особняке, в котором они теперь жили, стали появляться преображенные служанки - он ничему не удивлялся.
Сон не шёл на глаза Руфине. Разгоряченная поркой она жаждала продолжения банкета, ждала, что, наконец, сможет начать новую жизнь, ощущая неминуемое приближение конца своей женской жизни.
Тюремное заточение лишило её всех прежних радостей. Она боялась признаться себе в том, что теперь жаждет волнующих постукиваний в свои заветные воротца, что…
Но писать слезливые письма на волю не хотела. Она знала, что вольные обычно брезгуют сиделицами, словно бы те, все поголовно заражены СПИДом.
Об этой страшной заразе она была наслышана и раньше. Мать пугала её грязными шприцами. Но тогда в школе, Руфину не тянуло в шумные компании. Она боялась вечерних улиц, спущенных с поводка собак и хвастливых россказней подруг о падении очередной пай-девочки где-нибудь в сарае или на чердаке.
Она даже старалась не вспоминать о своих гениталиях. Но…
Жизнь сродни – единожды продиктованному диктанту. Нельзя думать, что тебе позволят исправить все ошибки, что будут снисходительны к твоим слабостям. Руфина только теперь понимала, сколько времени прошло мимо неё, когда она была всеми презираемой зечкой.
В зале суда было много праздной публики. На неё все в зале смотрели, как на заезжую шимпанзе; а ей, действительно, захотелось почесаться и попрыгать, держась за прутья решётки.
Прежнее могущество становилось постепенно выветриваемым из сознания сновидением. В него было трудно поверить, тем более что-то доказать этим людям, которые считали её исчадием Ада.
Только одно обстоятельство радовало её – теперь она ничем не была лучше своих рабынь, некогда красивые волнистые пряди испарились, словно по мановению волшебного жезла – и без них было как-то проще – никто не мог сказать, что видел на скамье подсудимых всесильную Клеопатру.
Она научилась чётко и быстро представляться и даже не смущаться, когда женщины с глазами давно не доеных коров смотрели на её оголенное тело, заставляя заниматься необходимой уставом «гимнастикой».
Она послушно нагибалась, поднимала вверх руки. Поворачивалась на 180 градусов и без особых проблем раздвигала ягодицы, демонстрируя свой, в меру чистый и свободный от дополнительных вложений. анус.
Ей вовсе не хотелось дополнительно одурманивать себя. Происходящее было сном, только сном холёной и ко всему безразличной Клеопатры. Она была в ином измерении – только и всего. А чужие окрики и тычки были совсем не стыдны: ведь теперь она, её тело было кем-то вроде обреченного на страдания компьютерного юнита.
Евсей с трудом дождался восхода солнца.
Он чувствовал себя виноватым – и хотел даже уйти прочь. Подчиняясь своему организму, который отвык от оседлости, и теперь рвался в дорогу, как молодой и необезъезхенный конь.
Но вид огорода и сада вновь зачаровал его. Он, молча взял в руки лопату и пошёл работать, стараясь утишить горькие покусывания изголодавшейся по пище совести.
Солнце заливало землю светом, дарило тепло, а Евсей всё ещё продолжал мёрзнуть. Его охватило какое-то странное равнодушие, словно бы он просто слил мочу в писсуар, а не подарил совершенно незнакомой женщине часть самого себя.
«А что, если она специально соблазнила меня. И вдруг.
Мысль о незаконном сыне обожгла мозг, словно раскаленный обруч голову. Он успел забыть о первом семейном гнезде. И был рад, что некогда обожаемая невеста, став разведенной супругой и матерью-одиночкой не тревожит его напоминаниями о себе.
Когда Евсей вернулся в дом, Руфина принимала душ. Он старался не вслушиваться в призывный шёпот искусственного дождя. Просто привычно занялся приготовлением завтрака, опорожняя запасы братниного холодильника.
Кроме овощей и фруктов там, в отдельном ящике хранилась разнообразная бакалея. Сварить гречневую кашу с тушёнкой было очень заманчиво.
Руфина вошла на кухню почти беззвучно и молча, наблюдала, как стряпает её нынешний «друг». Действия Евсея напоминали ей действия настоящего мужа, мужа, который являлся ей в её девичьих снах. Именно о таком человеке она мечтала тогда, когда была наполовину ребёнком.
И он смог бы защитить её от тётки, от её нелепых рассказов о дамах, что, словно марионетки раздвигали свои ягодицы и сгибались в пояснице, подобно гутаперчивым куклам.
Такой же марионеткой стала и сама она, когда её перевозили из камеры в камеру, из замка в замок. Конечно, ничто не мешало ей считать себя народоволкой или красивой и молодой эсеркой, но все эти фантазии базировались на одном только женском бахвальстве.
Наконец, когда в воздухе заиграли аппетитные ароматы, Евсей обернулся и посмотрел в её сторону, стараясь не выпучивать по-рачьи глаза и не открывать рот наподобие щекастого и толстого карпа…
- А где? – наконец пробормотал он.
- …мои волосы? Их нет…
- Но?
- Того, что вы видели вчера было всего лишь дорогим париком. Я думала, вы догадаетесь. Не беспокойтесь – я не жертва облучения, и вшей у меня нет. Просто это мой выбор. Мне казалось, что мужчинам нравится экзотика. Неужели вы ни разу не брили себе голову?
- Да, в восемнадцать…  И потом, когда скитался… Но – Вы… Женщинам это не идёт…
- Если честно. Я попросту облысела. Вероятно, это была платой за все мои безумства.
- Какие безумства?
- О, вы не поймёте. И не дай Бог возненавидите меня… А мне нужны друзья. Друзья, а не поклонники.
- А этот господин. Что приходил нанимать. Он ваш друг или поклонник?
- Он друг. Но не мой… А моего покойного мужа. Мой муж утонул в реке. Обычнейший несчастный случай. Выпил лишнего и полез в воду. Судорога икроножной мышцы, или что-то в этом роде. В общем, наглотался воды и пошёл на дно… на корм рыбам…
- И вы так спокойно об этом говорите?
- Он был только муж. Точнее я была вынуждена назвать его своим мужем. Чтобы не носить клеймо матери-одиночки или ещё хуже – подзаборной шлюхи. В своё время он попросту надругался надо мной…
Руфина Ростиславовна поправила полы халата и села за стол…
- По-моему, нам хватит предаваться воспоминаниям. Предадимся иным страстям. Ваша каша
а ля рюс - просто великолепна.
                Евсей молча, наблюдал, с каким аппетитом Руфина разжевывает кусочки тушёнки. Он и впрямь чувствовал навсегда связанным с этой женщиной. Руфина была его, совершенно его…
                - А ваш брат не станет ругать вас? Я вижу, что он человек зажиточный.
 
 
                А брат Евсея был озабочен совсем иным.
                Он смотрел на своих детей и решал очень важный вопрос, кого из четверых близнецов взять на море, кого оставить на попечение бабушки из Белогорья.
                И братья и сёстры просто поедали его глазами, они таращились, словно свежекупленные куклы, стараясь выглядеть паиньками.
                Старушка понимала, что её дом слишком скучен для детей XXI века, что им по душе иной, придуманный для них мир с драконами и разнообразными киборгами, а это оторванное от цивилизации село слишком… обычно.
                - Давайте девчонки поедут, а мы тут останемся, - проговорил один из братьев.
                - Да-да точно. Так справедливо будет, - проворила одна из близняшек и показала  старшим язык.
                - Я тоже думаю, что так лучше. Мы бы сэкономили бы на душе. Я могла бы принимать его с девочками, а ты… - проговорила супруга Андрея Новикова.
 
                Настя была рада выпавшему жребию. Разумеется, управиться с двумя милыми близняшками было проще, чем следить за выходками близнецов. Младшие сёстры и так ходили за ней, как цыплята за курицей, им не надо было читать нотаций, к тому же они ужасно любили наблюдать за тем, как она рисует.
                Они рано легли спать, прямо после ужина. Отец назначил выезд с первыми лучами солнца, он не решился ехать в ночь, боясь ненароком заснуть за рулём и уверяя, что к вечеру они будут уже где-то в районе Пролетарска, а то и Белой Глины.
                Настя уже грезила морем. Она мысленно резвилась в его волнах, резвилась и искала неведомые другим раковины. Отец приучил её к воде, но вода в Волге была пресной, а Настя мечтала о просторе, наполненном бирюзовой солоноватой влагой.
                В своё время она прямо-таки всасывала в себя морские пейзажи Айвазовского. Она знала, что этот живописец родился в Крыму по ту сторону Керченского пролива, что тут на берегу ещё неизведанного ею моря очень красиво.
                Даже тёткин дом казался ей просто дворцом. Жизнь в южном краю, о, она была просто великолепна…
                Прежде чем лечь спать, Андрей решил позвонить брату.
 
                Звонок телефона напоминал назойливое мурлыканье кота.
Евсей дотянулся до телефона, снял трубку и стал слушать вопрошающий голос брата, стараясь ничем не выдать своей маленькой тайны.
Он был на положении сопливого ребёнка, ребёнка, который наслаждался мнимой свободой и наполнял родительские пенаты совершенно чужими, но такими притягательными девичьими телами.
Руфина также очутилась в давно забытом детстве. Тогда она боялась быть столь решительной. И что мог подумать о ней какой-нибудь одноклассник, останься она у него на ночь. Хотя…
Она тщетно пыталась пробудить в себе брезгливость, но Евсей был совсем не похож на бомжа. Он был скорее только что разгримированным принцем, принцем, который только притворялся нищим.
Она поспешила умолкнуть и застыла в обычной позе витринной куклы.
                - Всё нормально, Андрей.… Да, я кормлю кур… Да, разумеется. Какой запой, зачем?
Ну-ну, доедешь до тёти Фани позвони. Я тебя знаю, всегда был забывакой.
                Руфина вдруг поняла, что хочет этого мужчину. Она устала быть просто куклой, куклой, чьим телом сначала поиграл пошлый урод, а затем забавлялись озлобленные и всеми нелюбимые тётки. Она знала, что теперь трудно начать всё сначала, что годы нельзя вырвать из тетради жизни, словно испорченные листы. Что очень трудно всё переписать набело…
                - Брат звонил, - сообщил Евсей.
                Он смотрел на Руфину, как на манекен в витрине. У современных манекенов не было даже лиц. Они были только телесными вешалками для одежды, а Руфина, даже со своей лысиной, была живой и желанной
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Печать Каина. Глава тринадцатая
Печать Каина. Глава пятнадцатая.
Рейтинг: +1 386 просмотров
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!