Помочь сайту
Поздравления
Мафия Небесных Братьев (Гл. 6-я)
25 ноября 2019 -
Борис Аксюзов
Утром следующего дня меня разбудил ранний телефонный звонок.
- Дрыхнешь? - спросил меня голос Варновского, и я понял, что случилось что-то очень нехорошее. - Подходи к кинотеатру «Прибой», я буду тебя ждать в машине.
Кинотеатр был почти что напротив моей многоэтажки, и через десять минут я же был у него, правда не успев побриться и даже умыться: мне не терпелось узнать, что еще стряслось на нашем фронте. Борис подъехал минуты через три. Я присел рядом на переднее сиденье, напряженно вглядываясь в его лицо: лавры лучшего физиономиста не давали мне покоя. Ведь смог же я по его голосу, да еще и по телефону, догадаться, что он чем-то очень расстроен. Так почему бы мне ни определить причину его расстройства по его лицу?
- Ну, чего присматриваешься? - спросил он с легкой ухмылкой. - Неважно выгляжу? А ты ночь не поспи, да подергайся из-за этих лопухов, я на тебя тогда посмотрю, каков ты будешь.
- А что случилось? Почему ты не спал ночью?
- Цахилову убили, - после минутной паузы ответил Борис.
- Кто? Когда? - непроизвольно посыпались из меня вопросы.
- Ну, сыщик-самоучка, ты даешь! - воскликнул Варновский , откровенно усмехаясь мне прямо в лицо. - По всем законам криминального чтива ты сейчас должен прикрыть глаза ладонью и глухо сказать: «Я так и знал!». Ну, а если без шуток, то Ирина Ефимовна Цахилова была убита вчера в восемнадцать часов сорок три минуты на перроне нашего вокзала неизвестным лицом, предположительно, мужчиной лет тридцати пяти, одетым в хлопчатобумажную тенниску белого цвета с логотипом магазина «Пульсар», очень плохо переносящим жару, курящим сигареты «Мальборо» и не обращающим внимания на предупреждение «Берегитесь контактного провода!»
- И… и как ты это все узнал?
- Ну, чудак – человек! - рассмеялся вслух Борис. - О том, что ее убили мне, мне, естественно, сообщил Олег, которого я уже имел удовольствие обозвать лопухом. Он же подсказал мне точное время совершения убийства. Выстрел прозвучал со стороны пешеходного перехода через железнодорожные пути, который находится в ста пятидесяти метрах от того места, где была убита жертва преступления. Многочисленные прохожие показали, что видели мужчину, стоявшего прямо посреди моста и разглядывавшего перрон. Они подсказали нам его приблизительный возраст. Обследовав место, где он стоял, мы обнаружили под ним, на шпалах, шесть одинаковых окурков «Мальборо», на перилах перехода - обильные следы пота, а в деревянных заусеницах перил, - от них еще занозы бывают, - волокна хлопчатобумажной ткани белого цвета. О логотипе «Пульсара» нам сказал старичок, который видел предполагаемого
убийцу последним. Тот едва не сшиб пенсионера, когда убегал… Догадайся, в какую сторону?
- Конечно же, в сторону парка железнодорожников.
- А вот и нет! Я тоже сразу подумал, что он побежал к парку. Вход в него - в пятидесяти метрах от перехода, парк запущен так, что там можно сразу спрятаться, а через пять минут выйти на оживленную улицу Коминтерна, уже вдалеке от вокзала. Но наш оригинал предпочел ринуться в центр города, на привокзальную площадь, где, конечно, легко затеряться в толпе, но так же легко можно нарваться на наряд милиции. У меня здесь возникла одна интересная мысль по этому поводу, но о ней попозже, после хорошей встряски при помощи моего фирменного пива.
- Только давай не во вчерашнем баре, - попросил я его.
- Хорошо, - сразу же согласился Борис, с пониманием глядя на меня. - Только я так и не понял, что такое с тобой тогда стряслось.
- Потом расскажу, - пообещал я, и Борис, больше ни о чем не спрашивая, тронул машину с места.
По дороге я обдумывал все, что рассказал мне Борис об обстоятельствах убийства Цахиловой. Кое-что было мне не совсем понятно, и я решил задать еще несколько вопросов:
- Мне кажется странным, как мог подслеповатый старичок разглядеть логотип какого-то занюханного магазина, на тенниске человека, который бежит быстрее лани. Тебе не кажется?
- Нет, - ответил Борис и рассмеялся. - Во–первых, мужчина и наскочил на старичка именно этой частью тела. А во-вторых, точно такой логотип был на маечке и самого нашего старичка. Он купил ее накануне на распродаже в старом универмаге.
- Следовательно….
- Я почти уверен, что там же ее купил и предполагаемый убийца.
… Нам пришлось долго колесить по городу, прежде чем мы нашли бар с нужной нам маркой пива .
Только за его стойкой, после первой кружки знаменитого пива, я решился задать свой очередной вопрос:
- А директора Клевцова мы поедем сегодня встречать?
- Обязательно, - благодушно протянул Варновский, - директор прилетает сегодня в тринадцать тридцать рейсом из Питера.
- А почему из Питера? - недоуменно спросил я.
- Пути начальства неисповедимы, - Борис многозначительно поднял вверх указательный палец. - А вот до этой встречи нам предстоит еще одна, но менее приятная, - с серой кардинальшей, Еленой Павловной. Уж больно мне хочется узнать, как она отреагировала на смерть своей любимой, хоть и двоюродной, сестры.
Мы посидели в баре всего минут пятнадцать. Борис восстановил свою форму после бессонной ночи, и мы направились к санаторию «Недра», чтобы встретиться там с Еленой Павловной.
В холле огромного здания знаменитой здравницы царили тишина и покой. Молодая и, конечно же, симпатичная девушка на месте администратора мельком взглянула на ячейки с ключами и сказала, что отдыхающая Копытова выбыла из санатория. На вопрос куда и когда она ответила немедленно, только заглянув в огромный гроссбух, лежавший перед ней:
- В Сургут, вчера вечером, в шестнадцать часов.
- Вы не заметили, она вызывала такси? - спросил Борис Иванович, по всей видимости, пораженный этим известием.
- Вчера вечером дежурила другая администратор. Если это очень важно, я могу позвонить ей домой, - четко отрапортовала хорошо натренированная девушка.
- Да, пожалуйста, если не трудно - устало ответил Борис, - но я думаю, вы мне тоже можете сказать, каким видом транспорта Копытова отбыла в Сургут..
- Пожалуйста, вот книга заказов авиа и железнодорожных билетов. Копытовой Е. П. заказан билет на самолет на вчерашнее число на 11. 25. … Одну минуточку, вчера в 9. 30 заказ был аннулирован. Вероятно, она решила ехать поездом. Я знаю, что поезд на Тюмень отправляется в девятнадцать часов две минуты.
- Во сколько, во сколько? - торопливо переспросил Борис.
- В девятнадцать ноль две, - терпеливо повторила девушка, лишь чуть повысив голос.
- Спасибо, спасибо, - забормотал Борис Иванович, поджимая губы. Это было, насколько я изучил его мимику, признаком достижения близкой цели, что-то вроде: ну, теперь держись! - А теперь позвоните, пожалуйста, вашей напарнице. Как ее зовут? Вика? Прекрасно.
Он сразу взял трубку, как только на том конце провода ответили:
- Здравствуйте, Вика. Капитан Варновский, уголовный розыск… Нет, нет, ничего страшного. Всего пару вопросов по пустяковому делу. Нет, не по делу об убийстве… Просто вы вчера находились на работе во время выписки Елены Павловны Копытовой… Да, да... Я хотел бы знать, заказывала ли она такси, когда уезжала… Нет? Хорошо. Как его звали? Ромик? Отлично… Да, вы бы нам очень помогли… Телефонограмма? Да, да, я сейчас запишу… Ага, всего четыре слова…. Спасибо, спасибо. Да, я запомнил.
Он долго ходил по огромному холлу, рассматривал многочисленные панно с разведчиками и добытчиками недр и все время бормотал что-то себе под нос. Разобрать, - что, было невозможно. По-моему, это была песня Пугачевой о старинных часах.
Он остановился очень внезапно, попросил девушку:
- Можно я воспользуюсь вашим телефоном,… только в вашем отсутствии?
Он сказал это с таким чувством неловкости и вины перед милой девушкой, что та предложила ему телефон с пылкостью, с какой предлагают только себя:
- Конечно, конечно, я все прекрасно понимаю…
Она не ушла, а убежала из холла, чтобы поскорее создать следователю нормальные условия для работы.
Разговор по телефону был очень кратким и предметным:
- Олег, собери всех, кто есть у нас в отделе, и дуйте немедленно в аэропорт. До прилета питерского рейса остается два часа пятнадцать минут. Изучите тщательно обстановку в аэропорту. Как? Не мне тебя учить. Подозрительных типов можете проверять на предмет обнаружения у них оружия. К тринадцати ноль-ноль я подскочу, доложишь мне обо всем, что показалось тебе сомнительным. До встречи.
- По коням, - кинул он мне и вприпрыжку побежал из здания.
Мы ехали какими-то кривыми улочками и переулками, вверх и вниз, раз пять выезжали на набережную, три раза миновали гостиницу «Москва». И только когда мы подъехали к ней в четвертый раз, я понял, что наша езда была бесцельной, что Варновский просто что-то обдумывал за рулем.
- Слушай, Борис Иванович, - наконец не выдержал я, - может лучше обдумать все в спокойной обстановке, а не в этой бешеной гонке?
- Ты прав, - неожиданно легко согласился он, - давай-ка махнем в наше уединенное бунгало на берегу моря. Правда, ресторан открывается в одиннадцать, но для старых пиратов сделают исключение.
- Ты хоть за временем следишь? Уже половина двенадцатого. Ты почти час колесил по городу.
- Назначаю тебя хранителем моего времени. Иначе я здесь черт знает что напортачу.
Уже знакомый нам одноглазый пират привел нас в родное бунгало, застыл в ожидании у входа.
- Извини, Флинт, - сказал Варновский, - мы пока ничего заказывать не будем. Если что-нибудь понадобится, позовем.
Он торопливо достал из кармана свою записную книжку, ручку, положил их на стол и сказал сам себе:
- Спокойно, спокойно, не надо спешить. Мне где-то рядышком, совсем рядышком. Сейчас будем рисовать. Будем рисовать картину Репина «Не ждали». Мы, честно говоря, такого не ждали. А они? Вероятно, тоже. Они не ждали, во-первых, что мы возьмем Ирину Ефимовну. А мы не ждали, что они об этом узнают. Ведь госпожа Цахилова официально выехала на проверку объекта в сопровождении только одного лица: подчиненного ей сержанта вневедомственной охраны Коваленко Николая Ивановича, водителя автомашины УАЗ – 675. Он был изолирован, как только мы взяли сестричку Елены Павловны в районе вокзала Краснодар – Первый. Слежки за машиной не было, гарантия сто процентов. Больную женщину, укутанную в платки, сопровождали к вагону два санитара, шесть человек прикрывали их. В купе их было только двое: Олег и Ефимовна. Смежные купе занимали наши оперативники. Они же сопровождали Цахилову в туалет, перекрыв всякое движение по вагону. Непосредственно в туалете с ней находилась наша сотрудница. И вот они в 18.25 прибывают в город, а в 18.30 ее убивают на перроне вокзала выстрелом в голову, точнехонько в висок. Ты засек хоть одно слабое место в наших действиях?
- Нет, - ответил я, обескураженный бешеным потоком его мыслей, полных незнакомой мне информацией.
- А я засек. Большое количество задействованных нами людей - вот это слабое место. Кто-то из них сообщил об аресте Цахиловой. Кому? А тому, кому не ждали. Администратору санатория «Недра» Семеновой Виктории Яковлевне. Ты слышал мой разговор с ней? Да, но только то, что говорил я. Ну, еще кое о чем мог догадаться. А теперь слушай полную версию. В девять утра раздается междугородний звонок, она берет трубку, незнакомый мужской голос просит передать отдыхающей Копытовой Елене Павловне телефонограмму. Виктория говорит, что она может переключиться на телефон в палате Копытовой, но ее собеседник просит этого не делать, так как у него кончаются жетоны, он просто хочет, чтобы Елене Павловне передали всего четыре слова: «Сестра выехала 8. 15». Что Виктория и делает. И Копытова тут же аннулирует заказ на авиабилет, а попросту сдает его, с потерей значительной суммы. Чем она занимается после этого, мы не знаем. В 16.00 за ней заезжает некто Ромик, на пятой модели «Жигулей» темно-вишневого цвета. Помнишь, сама Елена Павловна говорила, что Любовь Семеновна назначала встречу какому-то Ромику у обезьяньего питомника? И вот он снова всплывает, а у нас появляется новый свидетель.
- Ты уверен, что найдешь его?
- Вне всяких сомнений. Но это уже не столь важно. Проследим далее за Еленой Павловной. Ее поезд уходит в 19.02, и я думаю, что Ромик везет ее прямо на вокзал. Немного рановато, но надо учесть, что поезд с сестричкой прибывает в 18. 25, а ей очень хочется повидаться с Ириной Ефимовной. И вот теперь мы перейдем непосредственно к живописи.
Борис открыл записную книжку и стал в ней рисовать:
- Вот это на первом пути стоит тюменский поезд. Во всех вагонах открыты обе двери в тамбур, так как ко второй платформе прибывает краснодарский состав: его пассажиры должны иметь возможность пройти на главный перрон и в здание вокзала. Из вагона номер три выходит группа людей, среди которых - Ирина Ефимовна. Впереди идут два оперативника, они выходят из вагона и осматривают платформу. Все спокойно. Почти все пассажиры краснодарского поезда почти мгновенно перешли по тамбурам тюменского состава на главный перрон, платформа номер два практически пуста, и оперативники дают знак Олегу: можно выводить. Олег с прикованной к нему наручниками Цахиловой спускается на платформу, и тут со стороны виадука раздается выстрел. Цахилова падает, увлекая за собой Олега, оперативники видят мужчину в белой тенниске, бегущего практически… к ним в руки. Но найти его они не могут: наряд милиции, стоящий у лестницы с виадука и на деле перекрывающий путь в город, не видел никакого мужчину в белой тенниске, хотя выстрел все милиционеры наряда слышали. На железнодорожных путях, среди окурков сигарет «Мальборо» мы находим гильзу от «Макарова». Но ты помнишь, когда я тебе рассказывал об этом утром, я почти точно указал тебе расстояние от моста до места, где была убита Цахилова? Мне хотелось, чтобы ты догадался: пистолет не мог достать ее на такой дистанции. Но ты не догадался…
- Ты же знаешь, я в оружии ни бум-бум…
- Тем более, ты обязан был спросить меня об этом.
- Я вижу, ты всерьез решил сделать из меня Шерлока Холмса.
- Ну, это задача нереальная ввиду отсутствия у тебя музыкального таланта, а вот майора Пронина я из тебя обязательно сделаю. Итак, какого же рожна стрелял наш поклонник магазина «Пульсар», если Цахилова находилась вне зоны поражения его «Макарова»? Слушай и запоминай: он отвлекал внимание, как говорится, вызывал огонь на себя. Стрелял же кто-то другой, скорей всего из тамбура вагона тюменского поезда, стрелял из такого же пистолета, только с глушителем, отчего наши лопухи и слышали только один выстрел. И еще круче они лопухнулись, когда обнаружили, что дырка в виске у Цахиловой находится с другой стороны, нежели виадук. Они стали мне доказывать, что она якобы так повернула голову, но я думаю, что голова у нее не на шарнирах… Дальше я встречаюсь с нарядом милиции, что дежурил у лестницы, и вот тут-то выясняется главная деталь этого убийства, которая позволит нам вытащить на свет всех его участников. Здесь происходило всё очень просто. Как только раздался выстрел, старший наряда лейтенант Кубасов и сержант Трошин направились к месту, откуда он прозвучал. Не прошли они и десяти шагов, как им навстречу выбежал капитан Жуков, опер из их отделения милиции...
- … в белой тенниске с логотипом магазина «Пульсар», - добавил я как можно язвительнее.
- Увы и ах, - спокойно отреагировал на мой юношеский сарказм Борис Иванович, - на нем была милицейская рубашка без погон, стального цвета. Увидев сослуживцев, он закричал: «Вы что, не слышите - стреляют?» Ему объяснили, что часть наряда, которую он видит пред собой, направляется именно к месту происшествия, а остальные охраняют выход с виадука. «Хорошо, - сказал Жуков, - а побегу в отделение, надо оцепить всю территорию вокзала». Через три минуты он сидел в линейном отделении милиции, оно находится прямо в здании вокзала, и поднимал людей в оцепление. Ты все понял?
- Д-да, все… кроме рубашки…
- Она была у него в пакете. Чтобы одеть ее, ему понадобилось две-три секунды. Место, где он сделал это, я нашел. У второго поворота лестницы - огромный тополь. Когда я зашел за него, меня мог бы увидеть лишь путевой обходчик или машинист электровоза, выходящего из тоннеля. Под деревом я и нашел пакет, в котором была рубашка. Пакет с логотипом магазина «Пульсар»
- И где же он сейчас, этот капитан Жуков? Его арестовали?
- Пока нет. Я думаю, что он должен встретиться с человеком, поручившим ему это рискованное прикрытие убийцы. Его сейчас ведут по городу мои ребята.
- А не получится здесь такая же история, как с Цахиловой?
- Нет уж, дудочки. Все продумано.
- Дай –то Бог.
- Мы все возьмем сами. Вот только мне не нравится, что мой верный спутник доктор Ватсон что-то упорно скрывает от меня, когда я откровенен перед ним до конца, до мельчайших деталей дела. А?
- Чуть-чуть терпения, мистер Холмс, и оно будет вознаграждено такими фактами, что все твои детали померкнут перед ними.
- Так, может быть, мне и не хватает сейчас этих твоих фактов!
- Не думаю. Ты раскручиваешь дело так стремительно и профессионально, что я не успеваю переводить дыхание. Ты почти у финиша. А мои факты стоят как бы в стороне, но в конце расследования они объяснят многое. Если не всё.
- Но хотя бы о татуировке ты мог мне рассказать?
Уж в который раз он поражал меня своим знанием того, чего он знать не мог ни при каких обстоятельствах. Это вызывало у меня какой-то мистический страх, я терялся, не находя никакого объяснения этому.
ОТСТУПЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.
Я понял, что если я ее потеряю, я не смогу жить.
После разговора с Бернштейном я трое суток жил на Павелецком вокзале, потом меня, пьяного, забрали на пять суток в милицию, я мыл вагоны электричек и мел перроны. Я отдал совсем зеленому лейтенантику свою новую дубленку и пиджак, чтобы он ничего не сообщал в университет.
Меня отпустили в понедельник, рано утром, лишь бы не кормить завтраком. Я подошел к нашему дому, спрятавшись за забором, дождался, когда Соня пройдет мимо меня в университет. Я долго смотрел ей вслед, заметил, что волосы, выбивающиеся из-под шляпки, расчесаны небрежно, а походка стала какой-то неуверенной и некрасивой. Потом я поднялся на шестой этаж, открыл квартиру своими ключами и уложил свои немногочисленные пожитки в рюкзак. Перед уходом я присел на стул, в последний раз оглядел квартиру, где прожил почти два самых счастливых года моей жизни. Я не стал писать никаких записок, просто оставил ключи на столе, захлопнул дверь и ближайшей электричкой уехал к дяде.
К моему удивлению, дядюшка отнесся к нашему разрыву спокойно. Он был у нас всего лишь раз, Соня ему очень понравилась, и весь уклад нашей молодой семейной жизни вызвал у него тихий восторг. Помню, уезжая, он прижал меня в прихожей к вешалке и пугающим шепотом сказал: « Держись за нее, Жека, с таким человеком даже смерть не страшна, уж ты мне поверь». Сейчас он ни о чем меня не расспрашивал, напоил чаем, рассказал пару старых анекдотов, потом вгляделся в меня повнимательнее и сказал:
- Ну, что же, ничего не поделаешь, такова жизнь.
Таким образом, он словно подвел черту под тем, что должно было неизбежно произойти, хотя он не имел никакого представления, что же произошло на самом деле. Он просто увидел любимого племянника на пороге с рюкзаком в руках и понял, что в его жизни что-то стряслось, о чем расспрашивать не следует.
На следующий день он раздобыл мне справку о болезни за весь период моего отсутствия в университете, и назавтра после этого я появился в родной альма-матер.
Я решил выяснить все.
Как произошло, что до последнего момента я не почувствовал, что она любит другого.
Как произошло, что она СМОГЛА полюбить другого.
Как произошло, что я ничего не знал, кода об этом знали другие: Роза - об аборте, Бернштейн - об их любовной связи.
Как произошло, что он вообще мог появиться в ее жизни, этот Ярослав Ильич Бакаев.
И первым делом я должен был увидеть ЕГО.
Что будет после этого, я не знал. Может быть, я убью его. Может, я убью себя. Может, увидев его, я тотчас сяду в поезд и уеду домой, чтобы никогда больше не возвращаться в Москву и забыть обо всем, что здесь со мною было.
Вариантов было великое множество, но прежде чем на что-то решиться, я должен был видеть ЕГО.
Наверняка, он знал меня в лицо, Соня не могла не показать меня ему, ведь как я уже узнал, их «роман» длился уже с полгода. Поэтому мое первое знакомство с ним должно было остаться незамеченным с его стороны. Я узнал по расписанию, когда он отчитает свою последнюю пару, и стал ждать его в дальнем конце коридора, у выхода на лестницу.
Он вышел из аудитории последним, но в сопровождении какой-то девицы, что было мне на руку: за разговором меньше будет смотреть по сторонам. Когда они приблизились ко мне на расстояние двадцати метров, я стал за колонну.
Теперь я мог рассмотреть его очень хорошо, тем более, что увлеченный беседой, он шел медленно и открыто.
Высокий, статный мужчина, пятидесяти пяти - шестидесяти лет. Седую голову держит прямо, ни на минуту не поднимая и не опуская ее. Черты лица тонкие, вылепленные мастером эпохи Возрождения, но две грубые складки, идущие от губ, портят портрет благородного римского аристократа, отца семейства и мудреца, придавая ему черты разочарованного жизнью скитальца. Походка плавная и горделивая, каждый шаг выдает в нем человека, знающего себе цену. Холеные, тонкие руки держат кожаную папку с бумагами, прижав ее к груди, длинные нервные пальцы вздрагивают, словно ощупывают неровности кожи. Одет с иголочки, но, видимо, обращает мало внимания на свою экипировку: галстук повязан криво, на рукаве и у карманов - следы мела.
Я услышал его голос и понял, почему его лекции пользовались у студентов большим успехом: это был голос оракула, предвещающего вселенское счастье. Я услышал всего лишь одну фразу из его разговора с девушкой, она была вырвана из контекста и непонятна мне, но даже ее было достаточно, чтобы оценить его способности оратора. Он говорил, глядя перед собою, в такт своим шагам:
- … он острее воспринял свое духовное одиночество, но, посмотрите, он и счастливее их всех, богаче …
Они продолжали свой разговор у раздевалки, но я стоял далеко от них, боясь попасться ему на глаза. Потом, выйдя из здания, они тепло распрощались: он галантно поцеловал у нее руку, она что-то долго щебетала ему в ответ.
Он вышел на Манежную площадь, постоял с минуту, словно размышляя, каким путем идти дальше, и двинулся к гостинице «Москва». Миновав гостиницу, он вышел на Красную площадь и пересек ее, выйдя прямехонько к Васильевскому спуску. Потом он спустился к Москва–реке и пошел по набережной по направлению к нашему дому…
Он вошел в него…
Теперь я знал, что Я сделаю …
Я убью его…
Я убью его, поскольку он посмел войти в святая святых всей моей жизни, всей моей сути…
Он туда больше входить не будет. Так решил я. Моя решимость была бесповоротной. Ничто не могло остановить меня. Все, что было раньше, и все, что должно было быть впереди, - исчезло. Осталась только одна цель, достигнув которой, я порывал и с прошлым, и с будущим.
На следующее утро я не поехал в университет. Я лежал в своей комнате в дядюшкиных апартаментах и обдумывал каждый свой шаг, каждую деталь.
Я пожалел, что оставил свои ключи, даже не сделав дубликата. Тогда, когда я положил их на красную бархатную скатерть в гостиной, эта мысль показалась бы мне гнусной. Но сейчас… Сейчас я готов был войти туда любым способом, в любое время дня и ночи, и убивать его при ней, какой бы несчастной она не выглядела, о чем бы она меня не просила…
Выкрасть ключи… Эта идея показалась мне заслуживающей внимания. Я знал, что Соня иногда оставляет их в кармане пальто или плаща, но мне надо было знать точно. Тогда бы я проник в раздевалку и украл их. Но делать несколько попыток кряду было рискованно. Значит, надо узнать где оставляет ключи ОН, когда уходит на лекции. Насколько я помнил, в руках у него была только кожаная папка для бумаг, навряд ли там можно было хранить связку ключей. В кармане пиджака или брюк носить их было бы тоже крайне неудобно. Следовательно, оставалось только пальто. Длиннополое черное пальто с накладными карманам и поясом, концы которого свободно болтались вдоль бедер.
Значит, решено: я буду брать ключи из его пальто… Проникнуть в раздевалку для меня было не так уж трудно. Я это делал уже много раз. Надо пробиться к окошку в то время, когда наши гардеробщицы загружены работой больше всего, и попросить их подать тебе твое пальто, в котором ты забыл очень нужный тебе конспект, без которого тебя, как минимум, оставят без стипендии. И вместо того, чтобы совершать две ходки туда и обратно, сердобольные тети обычно поднимают дощечку, перекрывающую вход в раздевалку и говорят тебе: «Давай сам, только быстро». Надо будет только проследить, чтобы у окошка не было никого из преподавателей: они обслуживались вне очереди, и гардеробщица могла застать меня у их вешалки, которая находилась в самом дальнем конце гардероба.
Итак, предположим, я выкрал ключи, в ближайшей мастерской в течение часа сделал их дубликаты, вернул ключи на место… Теперь я должен проникнуть в дом.
Консьержка… Если у входа будет сидеть одна из тех, кто знает меня, то это может быть и хорошо, и плохо. Она может просто пропустить меня, ни о чем не спрашивая, как пропускала в течение двух лет, а может остановить, если Соня сообщила им, что я здесь больше не живу. Если же там будет сидеть новенькая, то пройти будет легче. Я знал всех наших соседей рядом, сверху и снизу и мог назвать любую квартиру, куда мне надо пройти. Я на минуту захожу в эту квартиру по какому-нибудь пустяковому поводу, а выйдя оттуда, иду вершить свой праведный суд. Что будет после этого, меня уже не волновало.
Следующий вопрос: орудие убийства… Я мог достать любое: пистолет, нож, удавку, яд, водопроводную трубу, топор и даже автомат Калашникова. Оставалось определить: что будет достойным оружием для меня и позорным для него. При виде какого оружия он дрогнет, заверещит, как загнанный заяц, падет передо мною ниц…
Я выбрал нож… Соскочив с кровати, я побежал в дядюшкин кабинет, один за одним открыл ящики с его коллекцией ножей и стал рассматривать их, выбирать самый устрашающий и острый.
Я выбрал финский охотничий нож с черной ручкой в виде головы вепря, из которой со звонким щелчком выскакивало длинное, зловеще поблескивающее лезвие. Я взял нож в руку, и мои пальцы и ладонь слились с ним воедино, мне не хотелось даже разжимать руки, когда мне понадобилось положить его на место…
Это будет так, сказал я себе, и выбросил вперед руку, пробив насквозь спинку высокого кресла, стоявшего у окна.
Следующим моим намерением в ходе подготовки к задуманному было познакомиться с кем-либо из близких ему людей. Мне очень понравилась его вчерашняя собеседница, по-собачьи глядевшая ему в глаза, но все его университетские знакомые сразу отпадали: я не сомневался, что о нашей истории в родной альма-матер на Моховой знали почти все. Почти каждый день я ощущал на себе любопытные взгляды преподавателей и студентов всех курсов и разных факультетов. Мне надо было изучить круг его знакомств и интересов, чтобы найти такого человека. Сделать я это мог только через Сережу Бернштейна.
Я одолжил у дядюшки энную сумму денег и пригласил бывшего аспиранта и руководителя сельхозработ в ресторан.
- Старик, - сказал я ему, хотя уже давно называл его по имени-отчеству, - у меня сегодня событие: третья большая статья пошла в набор в многотиражке. Естественно, есть поступления в бюджет. Давай закатимся в кабак, а?
Сережа, как ни странно, охотно согласился, хотя он всем был известен как человек весьма щепетильный и необщительный. Мы отправились в мой любимый азербайджанский ресторанчик близ улицы Степана Разина.
Я заказал много сухого вина, шашлыки, свежие овощи и фрукты. Сережа был удивлен таким изобилием продуктов на столе, особенно его поразили огромные красные помидоры, которые, как он признался, в это время года он никогда не ел. Ему очень понравилось вино, он сетовал, что как можно пить водку и «Агдам», когда есть такая прелесть.
Захмелел он быстро, начал что-то подпевать под зурну и признался мне, что очень меня уважает, а впервые оценил меня, кода его вызвали на партбюро по поводу моей рационализации.
- Я шел за выговором, - говорил он, - а мне чуть ли не благодарность вынесли, с занесением в личное дело. Оказывается, в своем студотряде я создал условия для творческого технического роста молодежи, а председатель колхоза недопонимал его роли в деле повышения производительности труда, за что ему райком партии по представлению нашей партийной организации объявил порицание. Вот! Давай выпьем за это!
Мы пили за это и еще за что-то, но я почему-то не пьянел, вероятно, мне давала опьянеть мысль о той информации, которую я должен был получить от Бернштейна. И я ее получил, но совсем не так, как намеревался.
Сережа, уже совсем готовый, после очередного тоста вдруг мотнул головой и совершенно трезвым голосом сказал:
- Я знаю, Евгений, зачем ты меня сюда пригласил. И я тебя не осуждаю. Более того, я тебя хвалю. Ты не должен отдавать Соню этому хлысту… Этому… нехорошему человеку…
Конечно, речь его не была совсем похожа на поток мыслей абсолютно трезвой личности, но я почему-то сразу вспомнил слова Сони о гениальности Бернштейна.
Он наклонился ко мне, взял меня за шею и сказал прямо в ухо громким шепотом:
- Ты должен убить его.
Он отпустил меня, выпрямился, трезво взглянул в мое обескураженное лицо и произнес громко и торжественно:
- Да! Ты должен сделать это! И если ты этого не сделаешь, то это сделаю я!
Пораженный, я не мог вымолвить ни слова. А он снова привлек меня к себе, прошептал:
- Запомни, я теперь твой соучастник. Я, Сергей Давидович Бернштейн, могу быть обвинен как в недоносительстве, так и в прямом соучастии… Но я не боюсь. Я его ненавижу. Я его ненавижу, потому что… я люблю Соню.
Я слышал уже от кого-то об этой платонической безответной любви, но никогда не придавал этому значения. Ведь был же я когда-то страстно влюблен в киноактрису Анастасию Вертинскую, но это не мешало мне встречаться с девчонками из нашего класса и целоваться с ними в городском парке. Так примерно я воспринимал и влюбленность Бернштейна в Соню. И вот теперь выяснилось, что все гораздо серьезнее, если он даже готов убить Бакаева вместо меня.
Сергей взял пустой фужер, посмотрел сквозь него на люстру и попросил:
- Налей еще, Евгений… Давай выпьем за несчастную любовь. Ты не знал, что это такое. Долго не знал. И слава Богу. О, сколько их, этих несчастных… любовей,… любвей… А, черт! Сказать как следует, и то не могу. Я хочу сказать, что тысячи…, сотни тысяч,… миллионы людей ходят по земле, любя… А их никто не любит… И это подобно смерти…
Мы выпили за несчастную любовь. Теперь передо мной снова сидел вконец пьяный человек, пытающийся осознать, с кем и где он находится.
Я уже начал подумывать о повторной с ним встрече, но метаморфоза произошла еще раз. Бернштейн надкусил персик и, прямо глядя в мои глаза, сказал:
- Спрашивай…
Я много слышал, читал о парапсихологии, даже проводил собственные опыты, стараясь угадать мысли человека или воздействовать на него вблизи и на расстоянии, но очень быстро разочаровался в ней, безоговорочно признав ее лженаукой. И вот, на тебе…
Наполовину дебил, наполовину гений, Сережа Бернштейн свободно читает мои мысли, а собой управляет вообще на грани фантастики: то он пьян в стельку, то трезв как стеклышко.
Вероятно, я размышлял про себя слишком долго, потому что Сережа неожиданно сказал:
- Впрочем, ты уже нализался… Давай, я сам тебе расскажу… все.. Про этого пожилого ловеласа,… местечкового комильфо…
- А что это такое?
- Так у нас в Белой Церкви старые образованные евреи называли молодых необразованных людей, которые хотели очень себя показать перед обществом, особенно перед женской его частью, и начинали выделяться своей новой одеждой, новыми манерами и даже взглядами… Но Ярослав Ильич Бакаев родился не в Белой Церкви и даже не в Бердичеве, а в далеком сибирском городе Иркутске, что, впрочем, не помешало ему быть комильфо. Его папа был советским работником областного масштаба. Как, ты и это не знаешь, что такое? Стыдно, молодой человек. А еще комсомолец. Ты должен знать, что у нас есть партийные работники, - ум, честь и совесть, а есть советские работники - им когда-то революционные рабочие, крестьяне и матросы отдали всю власть. Помнишь такой лозунг: «Вся власть Советам!» Ну, вот папа Бакаева и властвовал в областных центрах Росси, правда, в той мере, в какой позволяли ему это делать его партийные товарищи. У него было три сына: Владислав, Мирослав и младшенький, Ярослав. Ты заметил, насколько сильно проявлялось в семье Бакаевых славянское начало? Правда, дед самого папы был не то бурят, не то хакас, но это его не смущало или, как он любил говорить, не лимитировало.
Все три бакаевских отпрыска получили прекрасное образование. Владислав окончил исторический факультет Ленинградского университета, а затем - Высшую партийную школу. Мирослав - Иркутский университет, юрист, но студентом увлекся вольной борьбой, был чемпионом России, призером первенства мира, да так и пошел по спортивной стезе. Ну, а младшенький закончил МГУ, философский факультет, затем аспирантуру, успешно защитил кандидатскую и докторскую диссертации, преподавал в Москве, потом почему-то уехал в Сибирь, работал в тамошних ВУЗах, а вот совсем недавно вернулся в столицу. Кроме нашего университета преподает в полиграфическом институте и училище имени Мухиной. Круг знакомых очень ограничен: коллеги по работе, соседи по прежней квартире, ученики. Я имею в виду не студентов, а аспирантов, которых он ведет к вершинам знаний, и особо приближенных личностей, для которых он - гуру, учитель. Такие есть и нашем университете, и среди мухинцев, и даже в полиграфическом. Есть у него хобби: он любит копаться в антикварных книжных лавках, самая любимая из них - рядом с гостиницей «Метрополь». Покупает там что-либо редко, но проводит иногда там до трех часов. За что его не любят продавцы. Но если он находит что-либо на его вкус стоящее, то за ценой он не стоит. За что его продавцы уважают. Недавно он приобрел за бешеные деньги какую-то древнюю книгу. И знаешь, на каком языке? Ни за что не догадаешься. На санскрите. Среди прочих пристрастий - теннис, он неплохой игрок среди любителей его возраста. Кстати, ему 65. Посещает в качестве зрителя соревнования по вольной борьбе, сказывается, видимо, влияние среднего брата. По телику любит смотреть футбол, фигурное катание и политических обозревателей, особенно Зорина, Фалина и Сейфуль – Мулюкова. По театрам и концертным залам не ходит. Отдыхает регулярно на озере Байкал, дикарем. Любит простую сытную пищу. Практически не пьет. Из всех видов транспорта пользуется только метро. Все переходы от станции и до станции совершает пешком. Был женат. Бывшая жена, Бакаева Тамара Васильевна, проживает в Москве, на Юго – Западе, преподает иностранный язык в военном училище. Зла против него не держит, но отзывается как о человеке недостойном. Развелись они еще в молодости, когда его турнули из какого-то института за любовную связь со студенткой. Тогда он несколько лет преподавал в каком-то не то геологическом, не то геодезическом техникуме… Ну, вот и все, что я могу сообщить тебе об этом подонке…Откуда я все это знаю?… С тех пор, как я узнал, что эта старая калоша соблазнила каким невероятным и, я уверен, подлым образом Соню, он - мой враг. А о врагах надо знать все.
И еще… Если ты хочешь войти в круг его знакомых и остаться не засвеченным, рекомендую тебе познакомиться с Анной Сергеевной Трапезниковой, а по-простому, Анютой, студенткой высшего художественно-промышленного училища. Она его верный раб и доверенное лицо. Но у тебя есть огромное преимущество - ты молод и неглуп.
… Познакомиться с Анютой Трапезниковой оказалось совсем легко и просто. Сначала я, под личиной журналиста, заявился в ее деканат и выяснил, что студентка Трапезникова - гордость четвертого курса, отличница ( получает повышенную стипендию), общественница (работает в профкоме факультета) и прекрасный товарищ (тянет на буксире двух бездарей). Там же мне сообщили почти по секрету (только как журналисту), что у нее очень интересная тема дипломной работы, что-то там о возрождении кузнечного мастерства. Чтобы не искать с ней встречи в коридоре или на улице и не терять зря времени, я попросил начальство факультета организовать мне официальную встречу со студенткой, которой очень интересуется наше издание в связи с широким кругом и необычностью ее пристрастий. Начальство с радостью пошло мне навстречу и даже предоставило для моего интервью пустующую аудиторию. Пока гонцы искали Анюту по просторам училища, я попытался найти нить будущего разговора и тут же вспомнил, что на заводе, где я работал в многотиражке, был огромный кузнечный цех, в углу которого у небольшого горна возился угрюмый глухой старикан. Он делал по спецзаказу оградки для могилок, узорные решетки на окна и прочую художественно - металлическую дребедень. Я решил, что это и будет главным коньком в процессе охмурения девицы.
Когда она вошла в аудиторию, я вздрогнул: настолько красивой она мне показалась. Потом, когда я присмотрелся к ней, я понял, что она не столь красива, сколько открыта и чиста.. Глаза ее смотрели только вам в глаза, из них постоянно струился какой-то свет и в то же время мимолетное недоумение, вопрос: а кто вы, что за человек?
Честно признаться, мне стало стыдно за свои намерения использовать это святое существо в своих подлых целях. Но у меня уже была прочная защита против поползновений совести: стоило в душе проснуться хоть одному слабому укору, как я вспоминал ЕГО, входящим в НАШ дом.
Я представился, не назвав, естественно, своего настоящего имени и названия своей многотиражки. На мои вопросы об учебе, родных и близких она отвечала, как отвечают в школе заученный урок: прилежно и с достоинством. Но стоило мне коснуться темы ее диплома, как глаза ее загорелись, голос задрожал и на меня обрушился ворох разнообразной, хотя и не очень вразумительной информации. Но я смог изобразить такой неподдельный интерес к предмету, что через десять минут она почуяла во мне родственную душу, а еще через десять, уже на улице, я был для нее своим человеком. Когда же я сказал, что смогу организовать для нее экскурсию в цех художественной ковки (по-моему, я выразился именно так, но она меня простила), Анюта пришла в такой восторг, что готова была меня расцеловать прямо посреди улицы. Я, правда, посчитал, что момент для этого еще не настал, и своим смущением доказал ей свою честность и чистоту помыслов. Мы бродили по городу часа три. Она показала мне все знаменитые ограды парков и скверов, убедила в том, что у кузнечного мастерства не только богатое прошлое, но и прекрасное будущее, поклялась на кресте Василия Блаженного, что летом пробьет выставку кованых произведений искусства в Манеже и обязательно пригласит меня на нее. Правда, домой она меня не пригласила. Жила она с родителями в старинном особнячке на Большой Ордынке. Она сказала, что в этом особняке выросли пять поколений Трапезниковых и что ее предки были купцами.
Я пообещал ей позвонить, как только утрясу вопрос с экскурсией, и мы расстались.
На следующий день, не откладывая дела в долгий ящик, я отправился на завод, прямо в кузнечный цех. Старый мастер долго не мог понять, что мне надо. Даже краткий пересказ «Золотой розы» Паустовского не навел его на мысль, что из куска железяки можно создать шедевр. Тогда я достал из кармана фотографию каминной решетки из Екатерининского дворца в Царском Селе и спросил, сможет ли он сделать что-либо подобное в течение хотя бы трех дней. Виктор Пантелеевич, так звали мастера, сердито сплюнул и сказал:
- Сразу так бы и говорил. А то начал мне про искусство ролики вправлять. Решетка это обыкновенная для печки, что камином прозывается. Кована с умом, ничего не скажешь. Только слишком много всякого мастер нагородил в ней. Строгости нету. Я б ее чуть переделал, и тогда бы она смотрелась совсем по-другому. Как говорят, по классическому канону… За три дня я ее всю конечно не сделаю, а вот одну секцию, от силы две, с превеликим удовольствием. Я таких вещей давно не делал.
Мы договорились, что к пятнице он закончит одну часть решетки, а вторую сделает наполовину готовой, чтобы завершить всю работу в нашем присутствии. Я сказал ему, что со мной будет девушка, большой специалист по этому делу, но, конечно, не практик, а чистой воды интеллигент. И самое главное для мастера здесь, это не ударить в грязь лицом перед этой пигалицей и доказать ей, что кузнечных дел мастера на Руси не перевелись. Короче, я его вдохновил.
В пятницу я ждал Анюту у проходной завода с букетиком первых подснежников. Я и предположить не мог, какой огромный урон собственной репутации нанес я этим букетиком. Увидев его, она сделала жалобное лицо, как будто перед ней явился безвинно погубленный ангел, заморгала часто-часто ресницам, но… не сказала ни слова. Я понял все, что бы она мне сказала, будь немного попроще и прямее. И поэтому поспешил сообщить ей, что эти цветы выращены в теплице родного завода специально ко дню 8-го марта, но мне в виде исключения продали один букет на неделю раньше. Не знаю, поверила она мне или нет, но цветы приняла с дежурной благодарностью, даже при этом улыбнувшись.
Сыграв на проходной роль гегемона, впускающего в собственные владения инородное тело, а, другими словами, небрежно кинув вахтеру: «Это со мной», я горделиво провел ее через всю территорию завода к кузнечному цеху.
Виктор Пантелеевич встретил нас в легком волнении и новом кожаном фартуке. Он очень галантно поздоровался с Анютой, попросил нас одеть точно такие же новые кожаные фартуки и приступил к работе. Пока железо накалялось в печи, он прочитал нам краткую лекцию, в которой поносил красоту ради красивости и восхвалял простоту ради красоты , или, как он выражался, классический канон. Затем он перекрестился в один из углов огромного цеха и принялся творить.
Здесь следует сказать, что я специально выбрал пятницу для того, чтобы показать ей мастерство и вдохновение нашего умельца. Дело в том, что на заводе это был укороченный день, и ни один механический молот не громыхал здесь после трех часов пополудни. Под высокими сводами цеха царила торжественная тишина, когда ее прервал звонкий - пробный, - удар небольшого молота. И началась музыка. Концерт для трех молотков и хриплого мужского голоса с оркестром. Роль оркестра выполняли: вздохи нагнетаемого в печь воздуха, гудение огня, шипение воды, когда в нее окуналась раскаленная докрасна деталь, чириканье воробьев под крышей и, наконец, наши с Анютой восторженные вопли.
Правда, Виктор Пантелеевич не давал нам возможности быть простыми зрителями. Он заставлял нас подавать инструмент и заготовки, держать клещи с зажатыми в них железками, раздувать огонь.
Работа спорилась, мастер входил в раж, а мы - в восхищение. Ибо каждая деталь, вышедшая из-под его молота, была шедевром. А когда он соединил всех их вместе и поставил свое изделие на верстак, я застыл при виде не виданной еще мною красоты, а Анюта запрыгала, захлопав в ладоши. Но это было еще не все. Мастер достал откуда-то из угла еще одну часть каминной решетки, поставил ее рядом с только что изготовленной, и красота стала совершенной. Это было так, словно у Венеры Милосской появились вдруг прекрасного очертания руки, о которых мы даже забыли думать.
Мы наверное с полчаса любовались этим творением мастера. Потом Анюта подошла к нему, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку.
- А меня? - спросил я, дурачась.
Аня на полном серьезе поцеловала и меня, но уже в губы…
Это была неописуемо чудная ночь. Мы ходили по старинным улицам и переулкам вблизи Анютиного дома, целовались до упаду, хохотали неведомо отчего, вспоминали нашего доброго гения Виктора Пантелеевича и не переставали восхищаться его талантом. По-моему, мы оба были благодарны ему за то, что мы теперь были вместе. Я уже забыл, зачем мне нужна была встреча с Анной Трапезниковой, а сама Анюта после одного из продолжительных поцелуев, едва отдышавшись, сказала:
- Слушай, что ты со мной делаешь? Я такого еще не знала. Честное слово. Я боюсь… Нет, я ничего не боюсь. Просто ты сотворил из меня что-то… Нет, сотворил кого-то непохожую на меня… Но очень счастливую…
Я тоже был счастлив. Рядом со мной был хороший, беспредельно доверчивый человек, и доверившийся не кому-нибудь, а именно мне, сломленному, разуверившемуся и озлобленному… И я сказал в ответ:
- Ты просто не знала. Ты не знала, что кроме красоты, ума и огромной души у тебя есть я.
Мы ходили кругами у дома Трапезниковых: Анюта все высматривал, горит ли в окнах свет. В час ночи она заволновалась, когда в очередной раз увидела, что родители и не собираются ложиться спать.
- Дура я, - сказала она голосом обиженного ребенка, - надо было из автомата позвонить…
- … и сказать, что ты задерживаешься у подруги, - закончил я за нее.
Анюта посмотрела на меня удивленно и чуть растерянно, как днем, когда я встретил ее у проходной с этими дурацкими подснежниками.
- Что ты, - протянула она устало, - просто надо было сказать, чтобы они не боялись, что я с тобой.
Я был посрамлен в очередной раз, но во мне все пело: я встретил необыкновенную девушку, и, кажется, она любит меня.
- Проводи меня до крыльца, - попросила она, - я хочу, чтобы родители увидели тебя. Ведь наверняка кто-нибудь из них торчит сейчас в окне. И не забудь поцеловать меня на прощанье.
Я выполнил ее просьбу с великим наслаждением.
И именно в этот сладостный момент я был опущен с небес на землю. Она подняла на меня глаза после поцелуя, еще затуманенные, будто слепые, и сказала:
- Ты знаешь, ты чем-то похож на одного необыкновенного человека. Он преподает у нас в училище философию. Но дело вовсе не в этом. Просто он учит нас жить. Жить по совести. Его зовут Ярослав Ильич Бакаев. Ты слышал о нем?
Мои руки медленно сползли с ее плеч, свет близких окон погас в моих глазах, и всего меня вновь охватила беспредельная, кричащая ненависть…
( продолжение следует)
Рейтинг: 0
168 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
