Мафия Небесных Братьев (Гл. 5-я)

ГЛАВА ПЯТАЯ

… Наутро я позвонил Варновскому, чтобы узнать, есть ли что-либо новое в нашем деле. Он сказал, что ничего нового нет. С экспертизой что-то слишком долго тянут, на похоронах ничего экстраординарного замечено не было, проверенный по всем каналам Макаренко Роман Андреевич оказался на самом деле человеком добропорядочным и честным.
Мы договорились встретиться вечером, когда хоть что-то прояснится. А пока я решил составить план собственного расследования на основе тех данных, которые знал я, но не знал Борис Иванович, включив туда и проверку тех фактов, которые, как мне казалось, он упорно избегал.
К их числу относился случай, когда Любовь Семеновна отлучилась из автобуса на неоправданно длительное время. Мне казалось, что именно этот момент был началом всей цепи последующих событий. Я взял чистый лист бумаги, написал:
«План частного расследования.
20 июня
1.Остановка автобуса на улице Островского: куда могла ходить Л.С.?

2.Наваха: просмотреть дядюшкины аннотации.

3. Встретиться с Суриком: что он узнал об «Ауди». Сравнить его версию с рассказом Б. И.

4. Прочесть все, что возможно, о Непале.

5. Увидеться еще раз с Э.С.: знает ли она Е.П.?

6. Татуировка»

План получился не ахти каким стройным, но, как мне показалось, очень конкретным и действенным. И я сразу же приступил к его осуществлению.
В течение получаса я трясся в городском автобусе, чтобы добраться до улицы Островского, и все это время размышлял о том, что надо было искать экскурсантке из Сургута в том районе. Первая версия: частная квартира. Я прикрыл глаза, восстановил в памяти картину: три двухэтажных деревянных дома, стоявших в один ряд вдоль дороги, за ними склон небольшой лесистой горки, других строений нет, кроме туалета, о котором знал Сурик.
Следовательно, если бы ей нужна была квартира, то она могла найти только в одном из этих домов, и вернулась бы она в автобус прямехонько от них, а не от ржавого ангара, который, как мне было известно, принадлежал какой-то коммунальной службе. Возникала вторая версия: учреждение. Естественно, какая-то контора должна быть при этом самом ангаре, кроме того, весь этот участок был плотно застроен, и всякого рода учреждений там могло быть довольно-таки много.
Так оно и оказалось. Я обошел всю округу, внимательно прочитав все вывески. Большинство офисов имело отношение к строительству, а так как строительство у нас вели все регионы необъятной России, то я попытался отобрать те конторы, которые были связаны с Севером. Их оказалось три, но только в названии одной из них было слово «нефть».
Строительный трест располагался в трехэтажном кубическом здании без всяких излишеств. У парадного подъезда, то есть, простой деревянной двери без козырька , выкрашенной половой краской, стояла белая потрепанная «Волга» с тюменскими номерами и лежала огромная грустная собака грязно – желтого цвета. Прежде чем зайти внутрь, я оглянулся на дорогу. Того места, где стоял тогда наш автобус отсюда видно не было, но дорога, по которой мы ехали, была совсем рядом, в десяти шагах от меня. Значит, у Л.С. был точный расчет, когда надо было обратиться к водителю, чтобы никто не видел, куда она вошла. Если, конечно, она сюда входила. Это мне и предстояло сейчас выяснить.
Я прочитал все таблички на дверях первого этажа и предположил, что ни в одну из них она не входила. Чтобы заглянуть в кабинет начальника треста, главного инженера или старшего прораба, надо потратить гораздо больше времени, чем то, которое она отсутствовала.
Я поднялся на второй этаж. Здесь было горячее: бухгалтерия, профком, инженер по технике безопасности, и, наконец, отдел кадров. Я искал именно его, мне казалось, что Л, С. могла придти только сюда. Я стоял у двери, не решаясь войти, - с юных лет испытываю робость перед официальными учреждениями, - когда услышал сзади женский голос:
- Вы что-то ищете, молодой человек?
Я обернулся: молодая красивая женщина в длинном черном платье смотрела на меня приветливо и улыбалась.
Я тоже улыбнулся в ответ:
- Я ищу работу, вот решил зайти к вам в отдел кадров, но… робею.
- И зря робеете. Людмила Леонидовна у нас очень добрая женщина. Заходите, а я - с вами, для поддержки.
Она сама распахнула дверь и спросила:
- Можно, Людмила Леонидовна? Я вам нового кадра привела, принимайте. А я пока в уголке посижу, посмотрю ваши выкройки.
Людмила Леонидовна выглядела полной противоположностью той характеристике, что дала ей моя коридорная знакомая. Густые брови нависали над маленькими глазками-буравчиками, взгляд которых я не смог выдержать и десяти секунд. Над толстой верхней губой чернели усики, двойной подбородок смыкался с роскошной грудью.
- Трудовая книжка при вас? - спросила она свистящим хриплым голосом.
- Вы знаете, - заискивающим тоном сказал я, - я зашел, так сказать, предварительно, узнать какие специальности вам требуются.
- Нам все специальности требуются, но без трудовой книжки…
- Понятно, понятно, - залебезил я. - Завтра обязательно представлю все документы.
- Вот завтра и разговор будет, - отрезала начальница.
- Я раньше в Сургуте работал, - перешел я на откровенное вранье. - Каменщиком. Скопил денег, купил здесь развалюшку. Детям не по климату Север оказался. А когда рассчитывался, наша начальница отдела кадров, Копытова Любовь Семеновна, мне говорит, ты, мол, зайди в наш трест, там можно найти работу по специальности.
Я увидел, как переглянулись Людмила Леонидовна и женщина в черном при упоминании имени Копытовой, и понял, что я на верном пути. Этому нашлось еще одно подтверждение, когда я увидел, как изменился тон Людмилы Леонидовны в отношении меня.
- Так вы, значит, земляк наш, - сказала она, и даже в ее хрипе можно было уловить теплые нотки. - И где же вы там жили?
Раздумывать было нельзя, на такие вопросы отвечают сразу или сразу же попадаются на лжи.
- В малосемейке на Ленинской, - ответил я без запинки. Если даже улицу Ленина там переименовали, я вправе был сказать именно это название.
Я даже услышал, как заворочались жернова в голове начальницы отдела кадров: она старалась вспомнить, где по улице Ленина в Сургуте могло находиться общежитие для малосемейных. Потом она прекратила это бесполезное занятие и решила перейти хоть и на официальный, но более гуманный способ общения. Я постоянно сбивал мою собеседницу с попыток вернуться к расспросам о достопримечательностях Сургута, и это мне удавалось, благодаря моему ярко выраженному интересу к специфике работы отдела кадров. Я старался вновь и вновь проводить параллели между отношением к рабочим кадрам на Севере и на Юге, приводил интересные примеры безответственности и бездушия при найме рабсилы и каждый раз ставил в пример Л.С. Копытову, которая никогда не допускала черствости и бюрократизма в своей работе. Но это был только пример, но, отнюдь, не укор Людмиле Леонидовне, которую я похвалил за бдительность и терпимость. Во время одного из таких пассажей я вдруг услышал из угла голос женщины в черном:
- А вы знаете, молодой человек, что ваша благодетельница сейчас здесь, на курорте, а два дня тому назад даже нас навестила?
Я сделал очень удивленное лицо:
- Да что вы говорите! А в каком санатории, не знаете?
- В нашем, конечно. А вы что, хотели бы с ней увидеться?
- Очень! Она всегда помогала мне: и с квартирой, и с повышением разряда, и сюда она мне посоветовала приехать, когда узнала, что у меня дети болеют.
- Это на нее похоже, - задумчиво сказала женщина. - В санатории вы ее вряд ли поймаете, а вот у нас в тресте она будет завтра, у нее здесь встреча назначена.
- А с кем встреча? - неосторожно выпалил я.
- А какая вам разница, молодой человек, - высокомерно ответила моя новая знакомая. - Хотите увидеться с Любовь Семеновной, приходите завтра к десяти.
- Слушай, Нонна, - вступила в разговор Людмила Леонидовна, - а с чего ты это все взяла? Насчет встречи? Ну, приходила она к нам, даже ко мне заглянула на секунду, а вот насчет встречи…
Нонна была рада проявить свою осведомленность, а для начала удивилась неосведомленности Людмилы Леонидовны.
- Как, вы не знаете? Она примчалась сюда как угорелая, сунула какой-то пакет Юрию Андреевичу, при мне, прямо в приемной, а потом говорит: «До встречи двадцать первого, в десять» и убежала. А мне еще Юрий Андреевич говорит: «Пометьте в календаре, Нонна».
Я понял, что надо отступать: я узнал все, что мог, но при этом, по-моему, своими неосторожными вопросами исчерпал лимит доверия к себе.
Я распрощался с женщинами, пообещав, что обязательно буду завтра, и вышел в коридор, где высокая злая уборщица с остервенением возила шваброй по паркету. Я с трудом увернулся от мокрой тряпки, явно нацеленной на мои модные туфли, но не обиделся, а напротив, вежливо поздоровался и спросил разрешения пройти в конец коридора. Ничто так не умиротворяет младший обслуживающий, особенно технический персонал, как повышение их полномочий со стороны посетителей.
- А там никого нет, в конце – то. Архив там, - объяснила мне женщина.
- Спасибо. А скажите, пожалуйста, кто здесь у вас Юрий Андреевич?
- Здравствуйте! - соболезнующе сказала уборщица, - Директор это наш, Юрий Андреевич Клевцов, кабинет у него на первом этаже. Только сейчас его нету. В командировке он, в заграничной.
 - А где, не скажете?
- Не скажу, потому что не выговариваю я этой страны. Знаю, что где-то очень далеко, то ли рядом с Америкой, то ли - с Китаем. Нонка все подсыпалась к нему: «Привезите мне Будду, Юрий Андреевич». Это бог такой есть, Будда называется, у индусов он, по-моему, самый главный.
… Через полчаса я вновь был у себя дома и приступил к осуществлению второго пункта моего плана. Я достал из ящика все дядюшкины бумаги, относящиеся к его коллекции, я принялся искать в них описание моей навахи. Оно оказалось очень скудным:
«Наваха (navaja) - испанский складной нож. Холодное оружие. Сталь. Приобретен 25. 01. 1995».
Удивительно, но в аннотации не было указано место, где был куплен нож. Я просмотрел все бумаги, и обнаружил, что это был единственный случай, когда была упущена такая важная деталь.
Вновь начиналась мистика, столь нелюбимая мной. Узнав страну, город, где дядя приобрел наваху, я мог был предположить, что преступник тоже был в этой стране или городе, ведь не в Химках же он купил свое орудие убийства. И вдруг именно в нужном мне документе эти данные отсутствуют.
Тогда я пошел по другому пути, я постарался выяснить, был ли дядя в 1995-ом году в Испании. Оказалось, что нет. В том году он посетил Японию купил там какой-то сувенирный самурайский меч, и больше никуда поехать не мог, так как был период застоя.
Так где же купил он этот злополучный нож? Не в Японии же. Вполне понятно, почему в аннотации напротив слов «самурайский меч» стоит пометка - «сувенир». Вывезти настоящее оружие такого рода вам никто не позволит. А наваху? Не знаю, не знаю…. Надо порыться еще.
Ага, рядом с некоторыми названиями экспонатов написано «подарок», иногда добавлено чей именно. Например: «Финский охотничий нож. Подарок личного секретаря бывшего Президента Финляндии Куусинена». Ясно, что подарки, оформленные, вероятно, соответствующим образом, пропускались через границу беспрепятственно, даже если это было холодное оружие. Следовательно, если наваха не подарок, и место ее приобретения не указано, то она была куплена … в России, то бишь, в Советском Союзе. Таково было мое умозрительное заключение, не рискну сказать - логическое.
Не откладывая дело в долгий ящик, я сразу же позвонил Сурику. Жена сказала, что он на работе, но не в рейсе, а ремонтирует машину в гараже.
Я нашел его конечно же на его любимом месте за любимым занятием: он заколачивал в домино под навесом. Он шумно приветствовал меня, представил своим коллегам, отрекомендовав как лучшего экскурсовода всего Черноморского побережья. Потом мы отошли в сторону и повели деловой разговор. На мой вопрос о судьбе серебристой «Ауди» Сурен поведал мне следующее:
- Значит, эта машина, 261 КЯ 17, из конюшни Костика Константиниди, ты его знаешь. Серьезный грек, ни в какие шуры – муры не замешан, я в смысле бандитских разборок. Поэтому мы сразу бить аппарат не стали, ребята сделали мне встречу с водилой. Я его сразу понес по всем кочкам. «Что же ты, гад, - говорю, - делаешь? Ты такого уважаемого человека возишь, а сам, как последний хулиган, подрезаешь меня на дороге! А у меня полный автобус туристов! Ты что, хочешь завтра свою «Авдюху» в кювете кверху пузом увидеть? Пожалуйста, за нами не заржавеет». Он, конечно, заволновался, стал такой бледный - бледный. «Сурик, - говорит, - неужели ты так плохо обо мне думаешь, что я могу подрезать автобус с туристами просто так, из-за хулиганских соображений? Тогда ты очень плохо меня знаешь». А я знаю его очень хорошо, он родной племянник моего соседа, Савелия Мокропуло. И тогда он рассказывает мне интересную вещь. Утром того дня он отвез Костика в офис, и тот поручил ему встретить на вокзале бригаду мастеров, ну, которые по мрамору работают. Очень дефицитная специальность, между прочим. Эти мастера должны были приехать тюменским поездом, откуда-то с Урала. Водила, его Петя зовут, поставил машину на видном месте - хозяин ему сказал, что приезжие номера знают, - и кемарит себе спокойно. Подходят четверо, здоровые ребята, Петя так и подумал: сибиряки, значит. Говорят: езжай, мол, к турбюро «Лазурный берег», там будем решать вопрос с жильем. Петя им говорит, что этот вопрос Костик давно решил и надо ехать в гостиницу «Ореховая роща», а гости ему грубить начинают: не
твое, говорят, дело, рули, куда тебе велят. Ну, Петя зарулил к нашей конторе, там один амбал вышел на несколько минут. Когда вернулся, сказал: «Езжай за тем автобусом, жить будем за городом». Петя и поехал.
Сначала все было нормально. А на тридцать третьем километре человек, который сидел сзади, достает пушку и говорит: «Обгоняй автобус, забери у него дорогу, чтобы он затормозил». А тот, который рядом сидел еще добавил: «И забудь, что ты хороший водила и можешь нас обдурить. Есть шанс вылететь прямо под колеса этому автобусу». Ну, Петя сделал все, как они просили, но ты уже наверное догадался, что за рулем автобуса был Сурик Хачатрян, а никто – нибудь другой. Не вышел у них номер с обгоном. Тогда они приказали Пете остановиться на тридцать шестом. Что там получилось, ты тоже хорошо знаешь. Только мы от них убежали, как они говорят Пете: «Забудь про все, что было, а не то твои родные будут плакать на твоих поминках и на поминках твоих детей». Петя уехал, но видел, что они стали голосовать машинам, которые шли по направлению к водопадам».
Сурик закончил свой рассказ, и я задумался. Первое, о чем я подумал, было: почему они отпустили Петю, а не воспользовались его машиной, если, судя по последней фразе Сурена, хотели продолжить свой путь в одном с нами направлении? Когда я спросил об этом Сурика, он ответил, не задумываясь:
- Не хотели, чтобы Петя знал, куда они отправляются, но забыли, что греки тоже ушлый народ.
- Почему «тоже»?
- После армян, я имел ввиду, - засмеялся Сурен.
- А Петя не рассказывал, во что они были одеты, ну, эти бандиты? Кто - нибудь из них был в камуфляже?
- Нет, не рассказывал. Но, если надо, я сейчас тебе точно скажу, был или не был. У меня его телефон есть, знаешь, который в машинах всякие шишки ставят.
Сурик скрылся в конторе и, появившись через десять минут, издалека крикнул мне:
- Знаешь, Михалыч, они все в камуфляжках были!
… Из гаража я сразу отправился к Вадику Альбицкому, так как только у него я мог прочесть все о Непале. Вадик преподает английский язык в нашем университете, а до этого работал у нас в порту. Я до сих пор не могу запомнить, как называлась его должность, знаю лишь, что она была связана с торговыми операциями и оформлением документов на иностранных языках. Благодаря своей работе, Вадик посетил много стран, был даже в Афганистане и Гонконге, осуществив таким образом мечту своего детства. Именно с раннего детства у него появилась непреодолимая, но, на взгляд большинства взрослых, странная тяга к странам юго - восточной Азии. С пятого класса он начал собирать все, что касается этого загадочного уголка нашей планеты: книги, журналы, газетные публикации, открытки и тому подобное.
Вадик только что вернулся из университета, был голоден и зол, но мне обрадовался: мы не виделись с ним около года. Он высыпал в мусорное ведро неудавшуюся яичницу, полез в холодильник и достал оттуда элитные лакомства, бывшие, как я догадался, его НЗ на случай нашествия гостей. Конечно, появился на столе и коньяк, что снова повергло меня в тоскливое состояние души. На мое счастье, Вадик оказался истинным джентльменом: он и сам пил мало, и других не принуждал. С полчаса мы цедили с ним французский коньяк, закусывая швейцарским сыром, датской ветчиной и греческими маслинами, и вспоминали наши детские годы: когда-то мы были соседями по джунглям. Когда же я рассказал о цели своего визита, Вадик обрадовался так, словно он выиграл в лотерею турпутевку на Мальдивы. Он помчался в гостиную и вернулся оттуда с толстенной папкой с надписью «Королевство Непал».
- Это только первый том, - «успокоил» он меня, - к сожалению, не могу дать его тебе на дом, извини, у меня такое правило. Зато здесь можешь располагаться хоть навечно. Кроме трех томов печатных материалов, у меня есть еще несколько файлов в компьютере, можешь воспользоваться.
Я загрустил: такую уйму материала мне было не осилить.
- Слушай, Вадим, - обратился я к нему как можно жалостливее, - а какие отношения у тебя с этим самым Непалом. Может, ты мне просто расскажешь мне о том, что меня интересует. Ты, конечно, прости меня, но у меня не хватит времени, чтобы прочесть даже один том, не говоря уже о компьютере.
- Отношения с Непалом, а вернее было сказать, к Непалу у меня ровно такие же, как и ко всем странам этого региона. Здесь у меня нет любимчиков и гонимых. Что тебя интересует?
- Первым делом, русские в Непале.
Вадим многозначительно хмыкнул и задумался. Потом спросил:
- Записывать будешь? Цифры нужны точные?
- Цифры вообще не нужны, записывать не буду. Надеюсь запомнить так.
- Хорошо, слушай и запоминай. Русские в Непале, если не считать состава посольства, это, в основном, альпинисты и туристы. Альпинистов я могу перечислить тебе поименно, начиная с того времени, когда мы начали участвовать в восхождениях на Джомолунгму. Туристов из России бывает там в год где-то около тысячи, что очень мало для такой неординарной страны. Процент эмигрантов из нашей страны ничтожно мал.
- А вот есть ли там русские, которые живут там постоянно или временно по религиозным мотивам? Члены сект, например?
- Государственной религией Непала является индуизм. Хотя есть там и буддисты, и ламаисты. У меня нет данных, живут ли там постоянно русские индуисты, а если и живут, то там их единицы, последователи же буддизма и ламаизма предпочтут, на мой взгляд, Шри – Ланку, Таиланд и Тибет.
- А ты ничего не слышал о новых религиях, сектах?
- Их сейчас множество, но не думаю, что они будут процветать в Непале. Это государство с устоявшимся, строгим укладом светской и религиозной жизни, нет почвы для развития новых, особенно, воинствующих религий, таких как Синбун Сенрикё, например.
Поблагодарив старого друга, я вышел на аллею Космонавтов и медленно пошел по направлению к остановке автобуса. По дороге сопоставил все, что услышал от Вадика и от лиц, с кем мы беседовали по делу.
«Там живет истинный Бог», - так, по словам Эльвиры Сергеевны, отзывалась о Непале Копытова. Кто же он. этот Бог0? И почему Люба страшно, по словам Эльвиры Сергеевны, смеется, упоминая о нем?
Автобус еле-еле взобрался к улице Индустриальной, где мне вновь предстояло встретиться с Э.С.. Мне казалось, что при этой встрече многое прояснится…
Я позвонил у той же обшарпанной двери и сразу же услышал: «Открыто, входите!». Дверь мягко поддалась, и пройдя прихожую, я увидел, что за столом в гостиной сидят Э. С. и ее бой-фрэнд Стасик и пьют пиво.
Увидев меня, Э. С. оживилась, даже, как мне показалось, обрадовалась.
- Стасик, - торжественно сказала она, - принеси еще один бокал. - Слово «бокал» она произнесла немного в нос, четко проговаривая звук «о». - А потом я тебя познакомлю с молодым человеком. Правда, я сама не знаю, как его зовут, но это человек из органов.
Мне не оставалось ничего иного, как представиться своим настоящим именем, умолчав при этом, что я вовсе не из органов.
С четверть часа мы пили пиво, беседуя, в основном, о погоде и городских новостях. Мне не хотелось начинать разговор при Стасике. Тот оказался очень догадливым юношей, и вскоре обратился к Э. С. с предложением:
- Эличка, я сбегаю еще за пивом, ты не возражаешь?
Э. С. не возражала, и мы остались одни. Я сразу же приступил к делу, задав ей вопрос:
- Эльвира Сергеевна, прошу прощения, но нам очень важно знать: были ли вы знакомы с Еленой Павловной Копытовой, свояченицей вашей подруги Любы?
Вероятно, я что-то усвоил из уроков Варновского по физиогномике, потому что сразу заметил перемену в выражении лица Э. С.. Она молчала, наверное, минут десять, и я начал опасаться, что сейчас вернется Стасик с пивом. Наконец она с трудом проговорила:
- Я тоже прошу прощения, но я бы не хотела даже упоминать об этой женщине. Единственное скажу, что да, я знала ее, и очень близко, и еще, что это очень страшный человек. Может, она сама того не подозревает, насколько она страшна, но это так. Больше я ничего не скажу. Да оно вам и не надо. Это сугубо личное. Самое главное, что Любу она не убивала. Не могла убить. Они двое были, как человек и его тень. Они обе безумно любили Виталия. Я думаю, они отомстили тем, кто его убил. Если нет, то Елена отомстит одна. Обязательно отомстит, вы уж мне поверьте. Вот и всё, что я могу вам сказать. Пойдемте, я провожу вас.
Мы вышли на яркий солнечный свет. На скамейке у подъезда сидел Стасик. Завидев нас, он встал, виновато произнес:
- Ты знаешь, Эличка, пиво закончилось.
…Теперь мне надо было встретиться с Варновским. Я позвонил ему, и он снова Эзоповым языком пригласил меня в летний бар ресторана «Лагуна». Сегодня он выглядел лучше, но жажду все еще утолял своим фирменным пивом. Я начал разговор с рассказа Сурика о наших преследователях на серебристой иномарке. Борис Иванович выслушал меня с бесстрастным выражением лица, не проронив ни звука. А я надеялся поразить его именно этим эпизодом: ведь он разительно отличался от того, что рассказал мне он сам.
- Дальше, - коротко сказал он, когда я закончил свой рассказ.
- Что «дальше»? - растерянно спросил я.
- Что ты делал дальше, после визита в гараж? - разъяснил он мне. - Я же уверен, что ты не остановился на этом.
И мне пришлось без остановки рассказывать о своей встрече с Э. С.
Борис Иванович переваривал все сказанное мною минут десять, потягивая свое любимое пиво. Затем резко отодвинул от себя всю посуду, стоящую на стойке, сказал удрученно и тихо:
Да, дровишек вы, доктор Ватсон, наломали изрядно.
Потом совсем неожиданно он оживился, довольно и энергично потер руки и сказал, хитро улыбаясь:
- А, впрочем, в вашем расследовании, пастор Браун, есть немало положительных сторон. Начнем с них.
Он достал свою записную книжку, бегло прочел какую-то запись.
- Итак, выясняется, что наш могильный олигарх, мягко говоря, ввел меня в заблуждение, когда сообщал о причинах столь тесного взаимодействия его «Ауди» и вашего «Неоплана». Что вы можете сказать мне о причинах столь откровенного и наглого вранья, уважаемая мисс Марпл?
- Первое, что приходит на ум: Константиниди сам организовал убийство Копытовой, инсценировав захват его автомобиля группой бандитов.
- Подумайте, подумайте, доктор. Когда он рассказывал мне сказку о романтическом эскорте для любимой женщины, его шофер явно передал уже ему всю эту историю с пистолетами и обгонами…
- А если нет? Шоферу пообещали поминки, ты помнишь?
- Я-то помню. А вот твой Сурен забыл спросить его при встрече, рассказал ли он обо всем своему шефу или испугался…
- Ну, знаешь, Сурик совсем далек от розыскных дел, но, на мой взгляд, он откопал уйму бесценной информации.
- Все, что он раскопал, лежит на поверхности, дорогой Ватсон. А нам с тобой предстоит копать вглубь. Ну, а теперь давай вторую версию дачи ложных показаний гражданином Константиниди.
- Его запугали так же, как и водителя.
- Принимается. Только не понимаю, какой смысл врать, если знаешь, что это все равно всплывет наружу.
- А почему всплывет? Об инциденте знают только они двое, оба предупреждены о неизбежной расправе в случае разглашения тайны. Плети, что хочешь, все равно никто не узнает правды. Это залог сохранения своей жизни.
- И, как ты думаешь, стоит ли нам встречаться теперь с кладбищенским олигархом?
- А зачем? Чтобы уличить его во лжи? Слабое утешение, если учесть, что, узнав правду, мы поставим его жизнь в крайне опасное положение. Мы ее уже знаем, эту правду.
- А тебе не хотелось бы узнать, действительно ли в тюменском поезде ехала бригада мраморных дел мастеров, и была подменена бандитами, или изначально Константиниди нанял злоумышленников на уральской земле, и они выдали себя за умельцев?
- Это мы можем узнать и без Кости. На фирме должен быть какой-то договор. Не на улице же он нашел этих мастеров и пригласил их к себе.
Борис Иванович смотрел на меня внимательно и чуть удивленно.
- Ты прав, - как-то нехотя признался он. - А теперь обратимся к твоему визиту к Эллочке. Вот это есть те дрова, которые ты наломал. Я поставил своего человека для наружного наблюдения за ее квартирой, потому что внимание к ее особе носит ненормальный характер. Об этом говорят результаты экспертизы: ящик был начинен самовоспламеняющимся веществом, которое к тому же при горении выделяет сильно действующее снотворное . Расчет был верен: в квартире не должно остаться ни людей, ни документов. И гражданка Цахилова под именем Корнеевой должна предпринять что-то, нам пока неизвестное. Но кое-какие предположения у меня есть, и они, как мне кажется, очень близки к истине.
Я воспользовался моментом, когда он прикуривал, чтобы задать ему давно волнующий меня вопрос:
- Слушай, как ты вычислил эту Цахилову?
- О, это было самый трудный момент в моих умозаключениях. Такое крепкое колечко в цепочке развития событий…. Нет, я, по-моему, выпил слишком много пива. Короче, сначала была фраза из повествования Эллочки о посещении ресторана «Лагуна». Ты помнишь, Копытова сказала о деньжищах на борту «Ермоловой»? Потом я узнаю, что именно на борту этого лайнера Копытова совершает вояж в Турцию. Она берет с собой свою неразлучную наперсницу Елену Павловну и… ее двоюродную сестру, совершенно ей незнакомую женщину. Насколько я изучил за это время ее характер и образ жизни, это не в ее правилах, значит, так надо. Так надо для какого-то важного дела. То, что это дело криминальное, у меня тоже не оставляет сомнения, потому что все жизнеописание начальницы отдела кадров, составленное нами с подполковником Сомовым, это цепь больших и малых преступлений. Теперь уже доказанных. Смерть ее - тоже из той же цепи… Документы на имя Корнеевой, найденные в ее сумочке, предназначены кому-то другому, потому что в них вклеена чужая фотография. Не знаю почему, но у меня складывается такая цепочка: лайнер, на котором «деньжищи» - ознакомительный круиз на оном, - «третий лишний»: сестра Елены Павловны. Как только я узнаю ее позывные, я тут же связываюсь с Сургутом и получаю сообщение: Цахилова Ирина Ефимовна посещала этот город пять лет тому назад. Помнишь рассказ Эллочки о женщине, которая зыркала на нее глазами в квартире Любы? Это была Цахилова. Они были знакомы давно, и это Елена Павловна почему-то скрыла. Почему? Надеюсь, мы завтра узнаем это на очной ставке двух сестричек, Олег уже везет Ирину Ефимовну из Краснодара.
В моей обойме был еще визит в строительный трест, о нем я обязан был рассказать Борису Ивановичу обязательно, потому что встреча с Юрием Андреевичем Клевцовым должна носить официальный характер. Я не смогу спросить его, что за пакет передала ему Копытова и что он делал в стране, название которой не могла выговорить уборщица. Боясь получить от моего друга еще один выговор за наломанные дрова, я робко потупив глаза, рассказал ему обо всем, что я узнал там. Борис Иванович опять думал довольно-таки долго, что было явно непохоже на него.
- Если твои три дамы ни в чем тебя не заподозрили, то ты сделал всё правильно. Если же они раскусили, что ты вовсе не какая рабсила, а самый обыкновенный шпик, нам придется встретить директора прямо в аэропорту, - сказал Варновский.
- Я думаю, что я не засветился, - с достоинством ответил я.
- А я в этом не уверен, - отпарировал Борис Иванович, - так что готовься завтра к выезду в аэропорт. Кстати, посмотрим, кто его еще будет встречать кроме нас.
Он помолчал, открыл новую бутылку пива, сказал задумчиво:
- Очень бы мне хотелось знать, что не поделили Эльвира Сергеевна с Еленой Павловной. Значит, она сказала, что это личное?
- Да. Сугубо личное.
- Кое-что сугубо личное из жизни Елены Павловны я откопал. Теперь не мешало бы побеседовать об этом с Эллочкой. Ты знал, что они обе в свою бытность молодыми девушками учились в «Плехановке»?
- Нет, не знал, - оторопело ответил я: я просто не мог представить Елену Павловну молодой девушкой, в то время как Э. С. в эту категорию вписывалась.
- Вот видишь, - назидательно продолжал Борис, - ты еще многого не знаешь, а лезешь поперек батьки… Так вот у Леночки Копытовой, молодой студентки Московского института народного хозяйства имени Г. В. Плеханова, был бурный роман с доцентом того же института Ярославом Ильичем Бакаевым…
- Что?!!! - заорал я.
Борис Иванович побледнел и потянулся ко мне, чтобы помочь. Бармен у дальнего конца стойки уронил какую-то посудину.
А я продолжал что-то кричать, вернее, я выл, как воет смертельно раненый зверь перед приближением никем непонятого момента ухода навсегда …
Это было уже ТРЕТЬЕ мистическое совпадение в этом ужасном деле…


ОТСТУПЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
(продолжение)

   Да, вечер моего торжества по поводу известия о будущем ребенке был началом конца моего безоблачного и неповторимого счастья.
Я это понял лишь несколько лет спустя, когда вконец опустошенный и опустившийся, с трудом заканчивал университет.
А в то время, в момент короткой размолвки и быстрого примирения, ничто не говорило о том, что мы можем расстаться даже через много –много лет.
Уже на второй день после моих пьяных хождений по ночной Москве мы жили душа в душу. Помню, что у нас в квартире тогда жила очередная партия молдаван, и мне вдруг страшно захотелось расшевелить их, заставить проявить свой южный темперамент, чтобы, забыв собственную стеснительность и усталость, они пели, танцевали, самозабвенно врали о волшебствах родного края.
И мне это удалось! Я просто заметил, что один из парней этой компании, приехал к нам уже второй раз, и решил сыграть на этом.
Вечером, как всегда, мы пригласили наших гостей попить с нами на кухне чаю. Они пришли сразу же после приглашения. У меня только одна деталь вызвала недоумение: когда они успели умыться, причесаться и надеть свежие, расшитые алыми цветами рубахи. Их было трое: уже знакомый нам парубок Георгий, пожилой тракторист Юра и красивая женщина лет сорока, которая просила называть себя Наталкой, объясняя нам, что Наталья и Наталка это совсем не одно и тоже.
Они принесли к столу брынзу, кукурузную кашу – мамалыгу, копченый бараний бок и вино. Юра запросто, как у себя дома сдвинул чайные чашки в одну кучу по центру стола, что-то сказал по-молдавски Наталке, и та быстро и уверенно нашла в нашем серванте фужеры.
Юра бросил пару слов Георгию, тот тщательно протер фужеры кухонным полотенцем и аккуратно поставил их в ряд. Юра достал из-под стола бутыль с вином, зубами вытащил из горлышка кукурузный початок, заменявший пробку и одним движением руки наполнил все пять фужеров.
- За хозяев дома, - коротко сказал он и выпил до дна.
Потом, медленно поворачивая голову, сталь следить за нашими действиями. Когда Соня, пригубив, попыталась поставить свой бокал на стол, он взял ее за запястье и остановил движение руки.
- Это вино, - сказал он голосом прорицателя, - никому не может причинить вреда. У нас женщины пьют его даже когда носят в себе ребенка.
Меня поразила тогда эта его последняя фраза: то ли он догадывался, почему Соня отказывается пить вино, то ли это пришлось просто к слову.
Соня засмеялась и тоже выпила до дна. Чуть захмелев, я и решил начать свой «откровенный» разговор с Георгием.
- Ты уже был у нас? - спросил я его, пока Юра повторял свою операцию с наполнением фужеров. Георгий молча кивнул головой, обгладывая бараний бок.
- Послушай, - продолжал я, - мне всегда казалось, да я и читал об этом, что молдаване - веселый жизнерадостный народ. Это правда?
Георгий снова кивнул, за что, видимо, получил словесное порицание от Юры. Тот что-то быстро и коротко сказал, и Георгий хоть и запоздало, но уверенно ответил:
- Да, истинная правда.
- Тогда, извини, почему ты такой всегда такой серьезный, даже угрюмый, я бы сказал?
Георгий посмотрел на меня удивленно, словно я нес какую-то нелепицу.
- Так я же в чужом доме, да еще не где-нибудь, а в Москве. Здесь все люди серьезные, - сказал он убежденно.
- Да, нет, ты ошибаешься, - попытался я переубедить его, - Москва очень веселый город.
Теперь все трое смотрели на меня как на последнего лжеца. Но вслух усомнился в правдивости моих слов один лишь Георгий:
- Неправда это. Москва - злой город. Богатый и злой.
Я понимал его. Настоявшись за день в очередях, наругавшись с такими же, как он, ходоками за дефицитом, он имел уже собственное, прочно укоренившееся впечатление о столице. Я понял, что поколебать эту точку зрения будет так же немыслимо, как взять в одиночку крепость Измаил. И тогда я пошел от противного:
- Ну, ладно, бог с ней, с Москвой. Тебе у нас нравится? Или мы тоже злые?
- Почему злые? Вы хорошие люди, добрые. К вам много наших земляков приезжает, вы никогда никого на улице не оставили, все о вас хорошо говорят. Но вы не веселые люди, как ты говоришь.
- А какие люди - веселые?
- Веселые люди, это когда ты только на их улице показался, а они уже тебе идут навстречу с мамалыгой, с бутылью хорошего вина, впереди обязательно красивые девушки в лентах и монистах, они поют для тебя песню и говорят: «Здравствуй, Георгий, почему так долго не заходил?» И если у тебя даже очень плохое настроение, даже если у тебя корову украли, ты захочешь петь и танцевать с ними, ихних девушек обнимать и целовать, и никто тебе ничего не скажет, даже если ты целуешь его родную жену.
Георгий оказался на удивление многословным, но каждое его слово было на вес золота: я видел, как расцветало лицо Сони, когда она слушала его. Да и сам я был поражен поэтичностью и необычностью его речи.
После недолгой паузы, я полушутя сказал:
- Я этого не знал. В следующий раз мы обязательно так и сделаем.
Георгий улыбнулся, насмешливо покачал головой:
- Ты шутишь, да? Где ты возьмешь вино, мамалыгу, красивых девушек? И улица у вас очень длинная, как ты узнаешь, что я приехал?
- Да, этого я не учел, - грустно сказал я. - Ну, а ты можешь сделать для меня маленький праздник в моем доме? Ты же сам говоришь, что мы добрые люди. Так сделай что-нибудь, чтобы развеселить добрых, но невеселых людей.
Георгий медленно вытер жир с рук кухонным полотенцем, пригладил волнистые волосы и задумался.
Оживился Юра, который следил за нашим разговором с большим интересом и ожиданием: что же будет дальше? Он решил внести в решение проблемы свой личный вклад:
- Давайте выпьем за молдавский народ! - торжественно провозгласил он и поднял уже давно наполненный фужер.
- Обожди! - вдруг резко прервал его Георгий, и Юра застыл, держа на отлете бокал с вином.
- У тебя есть гитара? - спросил Георгий, обращаясь к Соне. Видимо, он пришел к выводу, что только она может любить музыку.
Соня принесла из нашей комнаты гитару, Георгий долго гладил и обдувал ее, не касаясь струн, потом тронул одну, прислушался, потом вторую, третью…
- Молодцы, - сказал он, - инструмент в порядке держите.
Он взял какой-то продолжительный и красивый аккорд, прервал его одним движением руки и предложил:
- А вот теперь давайте выпьем. За молдавский народ.
Мне показалось, что вино не успело пройти и половину положенного ему пути, когда Георгий запел:
«Клен кудрявый, клен зеленый, лист резной…»
Я много раз слышал эту песню, но сейчас я ее не узнавал. Она приобрела какую-то особую напевность, где –то мелодия не совпадала с той, которую я знал, где-то Георгий давал откровенного петуха, но песня и Георгий были прекрасны, и мы с Соней слушали как завороженные.
Георгий закончил петь и сделал какой-то неуловимый жест рукой, показывающий, что он очень недоволен своим исполнением.
- У нас на селе не любят эту песню, - сказал он, как бы оправдываясь.
- Почему не любят? - удивленно спросила Соня.
- Не знаю, - пожал плечами Георгий, - наверное, потому, что она придуманная.
- Как придуманная? - еще больше удивилась Соня.
- Очень просто, - терпеливо, но без особой охоты начал разъяснять наш гость, - сидел человек за столом, захотел песню написать про молдаван, а написал про русских партизан. А, может, наоборот.
Мы с Соней одновременно рассмеялись.
- Так почему ты ее поешь? А поешь ты ее так замечательно, - сказала Соня.
Георгий покраснел и потупил глаза: видно, он не привык к похвалам.
- Нравится она мне, потому и пою. Потому что в ней про любовь говорится. Я тоже один раз, как тот парень, заглянул в сад и полюбил девушку. Это в армии было, в Воронежской области. Знаешь такой город, Калач называется? Вот и я тоже не знал. А теперь свое сердце там оставил, будь оно неладно…
Чтобы как-то увести его от тяжелых воспоминаний, я спросил:
- А у тебя есть любимая молдавская песня? Спой, пожалуйста.
- Э-э-х! - тонко вскрикнул Георгий, ударил ладонью по гитаре, всей пятерней прошелся по струнам и запел.
Он пел так, что через минуту у меня в душе все приподнялось, словно на цыпочки встало в ожидании чуда, и забурлило, заходило кругом, замутило голову, словно кто-то подкинул меня высоко-высоко, но вопреки всему, я не упал, а полетел еще выше, к солнцу…
Я поочередно посмотрел на всех, сидящих за столом, и увидел, что с ними происходит то же самое, что и со мной: Юра подскакивал на стуле, его ноги в шерстяных носках выделывали какие-то хитрые коленца; раскрасневшаяся Наталка беззвучно раскрывала рот, словно подпевая Георгию, а Соня…
Впервые я испытал чувство ревности именно в этот вечер, потому что Соня смотрела на Георгия широко открытыми глазами, и в этих глазах я увидел то, чего никогда не видел раньше: нежность, но не по отношению к Георгию, а ко всему миру. К земле, к музыке, к людям, давшим ей жизнь, к своему будущему ребенку и, может быть, даже ко мне…
И вдруг Соня встала, минуту выждала, чтобы попасть в такт песне, и пошла в пляс, да так ладно и умело, словно родилась и выросла на берегах Днестра. За ней сорвался Юра, закружил вокруг нее, запрокинув седую голову, а потом Наталка поднырнула под его широко раскинутые, словно крылья, руки, обняла Соню за талию, и они принялись наступать на Юру, вызывая его на более решительные действия.
Одним словом, вечеринка удалась. Мы танцевали, пели поочередно русские и молдавские песни, а когда пришли разъяренные соседи снизу, перешли на анекдоты. Юра рассказывал их очень серьезно, он просто вымучивал каждый анекдот, подолгу морщил лоб, стараясь воспроизвести его в точности, но концовку выдавал так точно и эмоционально, что именно над его анекдотами мы смеялись больше всего. Георгий рассказывал анекдоты только про молдаван, а чтобы мы не подумали, что молдаване и в самом деле тупые, он сопровождал каждый свой рассказ комментарием. Например, рассказав о том, как молдаванин проверяет, есть ли в коробке спички, он говорил: «Понимаешь, ему надо было не головой трясти, а спичками». Мы, в основном, смеялись над его комментариями.
Мы легли спать заполночь. В постели Соня прижалась ко мне, сонно спросила:
- Правда, славные люди?
Не дожидаясь ответа, с гордостью добавила:
- Во мне тоже течет молдавская кровь. Мою бабушку тоже звали София, и она была молдаванка.
- А ты разве не Софья? - дурачась спросил я.
- Ну, ты и нахал, - то ли в шутку, то ли всерьез обиделась Соня. - Почти два года прожить с девушкой и не знать, как ее зовут!
Она отвернулась от меня, замолчала. Потом не выдержала, вновь обняла меня и зашептала:
- Нашему Ванечке сегодняшний вечер будет на пользу. Он слушал такие хорошие песни, танцевал и пил солнечное молдавское вино…
- … отчего станет, как его отец, алкоголиком, - перебил я ее. - И вообще это будет Анечка, и сегодняшний вечер она запомнит потому, что мужчины показали ей, что такое любовь..
- А правда, Георгий хороший мужик?
И снова, не требуя моего ответа, восторженно зашептала:
- Он талантливый и добрый. Только сам он этого не знает. Надо, чтобы какая-то женщина полюбила его безоглядно, до самозабвения, и сказала ему об этом однажды ночью. И он тогда станет гордым и сильным, и талант его и доброта станут такими огромными, что им будет тесно на земле. И тогда его заметит Бог…
Той ночью я впервые услышал от нее имя Божье, произнесенное не всуе…
… А через месяц жизнь нанесла мне первый удар - страшный, неожиданный, и тогда я услышал имя Бога от нее второй раз…
…Мы обычно возвращались домой из университета вместе. Если у нас не совпадало время окончания лекций, один из нас обязательно дожидался другого. И мы шли к нашему дому только пешком. Мы обязательно проходили через Красную площадь, останавливались у Васильевского спуска, где обсуждали наш дальнейший маршрут. У каждого из нас были свои любимые улочки и места. Моей любимой магистралью бала улица Степана Разина. Во-первых, она была красива своей неповторимой стариной, во-вторых, выводила нас к небольшому кавказскому ресторанчику, где я, истосковавшийся по родной мне южной пище, мог отвести душу за вполне приемлемую плату. Соня предпочитала почему-то набережную, и раз в месяц мы обедали в ее любимом ресторане гостиницы «Россия».
«Я люблю в ресторанах строгость и чинность, а не шашлыки под зурну», - говорила она полушутя, полу всерьез.
…В тот мартовский день я встретил ее в перерыве после первой пары на первом этаже, но она меня не заметила, прошла мимо, о чем-то задумавшись. Я решил разыскать ее после следующей лекции, чтобы договориться о совместном возвращении домой: наш добрый наставник по тележурналистике решил свозить нас на экскурсию в Останкино. Я хотел попросить Соню, чтобы она после занятий встретила меня на станции метро «Площадь Ногина», а оттуда мы пойдем домой вместе. Когда я нашел ее и сказал об этом, она вдруг посерьезнела, внимательно взглянула на меня, произнесла каким-то совершенно чужим голосом:
- Дай подумать.
Она думала не более десяти секунд, потом торопливо сказала:
- Я не смогу тебя встретить. Меня сегодня Маша Зарубина попросила посидеть с сынишкой, она уезжает в Александров к мужу. Ты знаешь, он там служит. Так что сегодня ты будешь ночевать один.
Я ночевал один впервые за всю нашу совместную жизнь. Я не знал, что это будет так мучительно. Я чувствовал себя затерявшейся одинокой букашкой в этой огромной квартире. Я слонялся по комнатам, пытался смотреть телевизор, читать, играть на гитаре, но на все это меня хватало лишь на несколько минут. На душе было муторно, в голову лезли дурные мысли, разбирала какая-то нехорошая, тоскливая злость. Стараясь уйти от всего этого, я выпил полный стакан водки, но это мне совершенно не помогло, даже стало хуже. Я заснул в третьем часу, проснулся рано, не завтракая помчался в университет.
В Сониной группе мне сказали, что она еще не приходила. Не пришла она и к первому перерыву. И ко второму.
У меня не было ни Машиного телефона, ни ее адреса. Никто из ее однокурсников тоже не смог мне ничего подсказать. Немного успокаивало меня лишь то, что Маша действительно отпросилась на сегодня в деканате, но там тоже не знали ее адреса, объяснив это тем, что она совсем недавно сменила квартиру. На каждой перемене я бегал к автомату и звонил домой, надеясь, что Соня уже вернулась. Но телефон не отвечал. Мне казалось, что я схожу с ума. Почти бессонная ночь и солидная порция спиртного, принятая мною вчера, в совокупности с дневными треволнениями довели меня до состояния, которое, вероятно, испытывает боксер, побывавший в глубоком нокдауне. Кружилась голова, во рту было сухо, все вокруг плыло словно в тумане. Я вышел из здания университета и побрел по улице Герцена, загребая ногами, как пьяный.
Из какой–то маленькой харчевни на меня пахнуло запахом кофе, я толкнул дверь, вошел и упал на близстоящий стул. Совсем молоденькая официантка в беленьком передничке сочувственно взглянула на меня и довольно быстро принесла мне чашку горячего крепкого кофе. Уже после первого глотка я почувствовал, что мне становится легче, и я попросил мою спасительницу принести еще одну порцию, но теперь с коньяком. Когда я принялся смаковать его, я вдруг услышал за спиной знакомый голос Сониной однокурсницы, Розы Ганеевой:
- Ба, какие люди в Голливуде! Женечка, я что-то ни разу не видела тебя в нашей тошниловке. Какими судьбами?
У меня не было ни сил, ни желания отвечать на ее вопросы, и я поспешил задать ей свой:
- Ты была сегодня в университете?
- Нет, я двинула сегодня все три пары, у меня было срочное, хотя и не деловое, свидание, - с легким смешком ответила Роза. - А что?
- Да Соня куда-то запропала.
- А ты разве не знаешь? - удивленно спросила Роза.
- Что не знаю? - встревожился я.
- Ну, тебе она что сказала?
- Сказала, что Маша Зарубина попросила присмотреть за сыном, пока она съездит в Александров к мужу.
- Ну, правильно! - как-то слишком громко и неестественно вскрикнула Роза. - Она и мне так сказала. Значит, Машка еще не вернулась, раз ее нету на лекциях. Давай, Евгений, заказывай для дамы кофе с двойным коньяком, а еще лучше коньяк без всякого кофе. Ненавижу эти аристократические примочки: кофе с коньяком, коньяк с лимоном…
Ее болтовня успокоила меня, мы просидели в кафешке около часа, потом я взял такси и поехал домой. Там было пусто. Не разбирая постель, я упал на кровать и провалился в глубокий сон…
Проснулся я, когда уже было темно. Я взглянул на светящийся циферблат настенных часов: было одиннадцать часов вечера. Я спустил ноги с кровати, и тотчас же услышал звонок в дверь. Я промчался через всю квартиру метеором, распахнул дверь… Передо мной, устало улыбаясь, стояла Соня.
- Извини, - слабым голосом сказала она, - я куда-то свои ключи задевала. Ты уже спал?
Она, не раздеваясь, прошла в гостиную, присела на стул, спросила:
- Ну, как ты здесь без меня? - и закрыла глаза. Я видел, что ей совсем не нужны мои ответы на ее вопросы, что она находится в каком-то потустороннем мире, где меня как будто не существует.
Потом он открыла глаза, встала, сбросила дубленку на кресло и сказала:
- Ты ложись сегодня здесь, на диване, Что-то я очень устала.
.. Что-то сразу изменилось в нашей жизни после этой ночи, и я не мог никак понять - что. Как будто все оставалось по-прежнему: Соня была внимательна и приветлива со мною, мы вместе, как и раньше, ходили в университет и обратно, за ужином мы вели откровенные разговоры и развлекались как могли. Правда, я продолжал спать в гостиной, но это объяснялось неважным состоянием здоровья у Сони.
Но появилось что-то новое, холодное, меж нами, и я все чаще и чаще старался заглянуть в Сонины глубокие глаза, чтобы разгадать загадку отчуждения. Но все разрешилось просто и безжалостно.
В тот день у меня было прекрасное настроение. Заводская многотиражка, в которой я подрабатывал в свободное от учебы время, тиснула мою большую, на весь подвал, статью о молодоженах, их планах, проблемах и повседневных заботах. Вообще, для такой газеты подобный материал был не характерен, но именно в то время впервые заговорили о человеческом факторе, и редактору показалось, что моя статья попадает прямо в струю. Я сразу получил гонорар, купил в ближайшем «Гастрономе» любимый Сонин торт, а когда вышел из магазина, меня встретил первый весенний дождь. Я стоял под навесом автобусной остановки, смотрел, как дождь съедает прошлогодний снег и думал: «Вот и дожил я до новой весны, до новых надежд, радостей и разочарований. И что бы ни случилось, жизнь будет прекрасной, потому что совсем скоро нас будет трое. А это значит, что ничто уже не сможет отдалить нас друг от друга».
Я решил не открывать дверь своим ключом, мне хотелось увидеть ее на пороге удивленной и обрадованной, красивой и любимой.
И именно такой она встретила меня.
- Ой, торт, - сказала она, - «Птичье молоко». Мой любимый…
Она обняла и поцеловала меня. Я не отпустил ее после поцелуя, прижался щекой к ее щеке, шепнул на ухо:
- Ну, как там наши Ванька с Анькой поживают?
Она освободилась из моих объятий так резко, что я потерял равновесие и выронил торт. Соня быстро прошла в гостиную. Ничего не понимая, я поднял с пола торт, переобулся и вслед за нею вошел в комнату.
Соня стояла у стола, - побледневшая, неестественно прямая, - теребя в руках кисть бархатной скатерти. Лишь только я вошел, она громко сказала:
- У меня не будет ребенка. Я сделала аборт. Ничего не спрашивай. Так было надо… Так было надо Богу, наверное…
Это был конец… Конец всему. В это я поверил сразу. В то, что спасти что-либо невозможно. Я сразу понял, что причиной аборта было что-то очень серьезное, но не имеющее никакого отношения ко мне, к нашим с нею отношениям. Здесь было что-то новое, или кто-то новый… Если бы она сделала это по состоянию здоровья, она сказала мне об этом. А она сказала: «Ничего не спрашивай». В этот вечер мы не пили вместе чай на кухне…
Объяснение всему открылось очень быстро.
Мы продолжали жить под одной крышей, но друг с другом почти не разговаривали, в университет и обратно ходили раздельно. Я ждал каникул, и тогда, как я думал, все должно решиться Я или переведусь в наш университет, или перееду к дяде. Сейчас я это сделать не мог, потому что приближалась сессия, которую мне надо было сдать во что бы то ни стало, и к тому же я не вправе был бросить работу в многотиражке. А самое главное, я должен был видеть ЕЕ. Каждый день, каждый час. В университете, во время перерывов, я приходил к ее аудитории, прятался в укромном месте и наблюдал за нею. Я любил ее. Я любил ее больше, чем прежде.
В зачетную сессию я завалил какую-то дисциплину из курса философии, а когда собрался пересдавать ее, оказалось, что мой преподаватель куда-то уехал. Я пошел на кафедру философии, где работал бывший аспирант Бернштейн, и попросил его по старой дружбе организовать мне пересдачу. Сережа долго чесал свой сократовский лоб, что-то глухо бормотал и наконец выпалил:
- Знаешь, сейчас на кафедре есть только один человек, который может принять у тебя зачет. Но…
- Что - « но»? - нетерпеливо спросил я.
- Но этот человек - Ярослав Ильич Бакаев.
- Ну, и что? - начиная раздражаться, выкрикнул я, - Бакаев, Чапаев, - какая разница?
Лицо у Бернштейна удивленно вытянулось, и следующая фраза вырвалась у него совсем непроизвольно:
- Как, ты не знаешь?
- Чего я не знаю? - продолжал я повышать тон.
Сережа стушевался, забормотал:
- Ничего, ничего…
Потом вдруг поднял на меня свои честнейшие глаза и твердо произнес:
- А впрочем… Я слышал, что у тебя с Соней разлад. Это верно?
- Более, чем верно, - ответил я резко, - полный разлад.
- Тогда я могу сказать тебе. Соня и Ярослав - любовники…