Дарник и Княжна ЧАСТЬ 3 (1)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
 
1
Наступление ромейского войска на Дикею началось одновременно и с моря, и с суши. В гавань, огибая затонувший дромон, вошли две биремы, за ними следовали два дромона, а третий остался у входа – вдруг словене каким-либо образом вырвутся наружу. Дарникские камнеметчики открыли ураганную стрельбу сразу со всех подготовленных мест, но ромеи не обращали на свой урон никакого внимания – сжечь пиратские суда словен было их главной целью. И сожгли. Змееголовые сифонофоры разворачивались во все стороны, струи красно-черного огня били на десять-пятнадцать сажен, высушенные солнцем корпуса лодий и паруса вспыхивали как древесная стружка.
Покончив с флотилией липовцев, ромеи высадили на пристань судовые тагмы воинов. Высадка прошла благополучно, камнеметчики, унося свои камнеметы за укрепления, возведенные поперек улиц, на время прекратили стрельбу. Не стреляли и лучники с самострельщиками, выжидая. Четыре сотни, построившихся плотными прямоугольниками стратиотов двинулись, чтобы разметать нехитрые валы из камней и мешков с землей, не имея представление, что такое камнеметные железные орехи с десяти сажен, пробивающие и щит, и кольчугу. Помимо орехов, стрел и болтов в воздух взлетели еще и десятки сулиц. Назад к судам сумели отступить лишь две трети нападавших.
Похожая картина складывалась и при схватке на восточной городской стене. Получив в подкрепление из соседней фемы три тысячи воинов, ромеи приступили к штурму по всем правилам военной науки. Привезенные катапульты обстреливали парапет стен и башен, укрытия из досок, за которыми прятались целые десятки-декархии, все ближе переносились к стене, туда же к Восточным воротам придвигался и навес с тараном. Отвлекая, таким образом, в двух местах внимание липовцев, ромеи нанесли еще и третий удар. У южной стороны города вдруг появился большой отряд с осадными лестницами и молча без всяких воинственных криков полез на стену, охраняемую лишь редкими липовскими дозорными. И уже перелез стену, ворвался в город и даже открыл Южные ворота, но вовремя подоспела полухоругвь построенных черепахой гридей и после упорной рукопашной в эти открытые ворота ромеев и выдавили.
Дарник с конной ватагой перемещался с пристани к Восточным воротам и обратно, смотрел как там идут дела, но в приказы воевод не вмешивался, больше нахваливал за правильные действия и советовал почаще менять силу отпора:
– Иногда переставайте совсем стрелять. Пусть думают, что мы слабеем, а потом резко усиливайте стрельбу. Это дерганье измотает их больше, чем ровное крепкое сопротивление.
Две полухоругви оставались в крепости и в сражение пока не вводились, за исключением ликвидации прорыва у Южных ворот Дикеи. Когда в Восточные ворота забил таран, Рыбья Кровь повел свежую полухоругвь на помощь туда и приказал открыть ворота, не дожидаясь, пока их совсем разобьют. Перед стратиотами образовалось пустое пространство, огороженное с трех сторон насыпями из камней – упрощенный вариант крепостного входного колодца. После небольшой заминки ромеи устремились туда, но таран с навесом помешал им как следует построиться, и обрушившийся сверху и с боков град тяжелых камней заставил с потерями отступить. Бросившиеся на малую вылазку липовцы унесли с собой таран и снова закрыли ворота.
День, казалось, так и закончится ничейным результатом. Но князю удалось поставить в нем свою победную точку. Брошенные на пристань две сотни черного войска окончательно смели с причалов и дамб остатки ромейских пешцев, и все дромоны с биремами поспешили отойти на середину гавани. Тем временем к камнеметам и пращницам поднесли новый запас камней и липовцы открыли по ромейским судам столь плотную стрельбу, что те вынуждены были вообще выйти из гавани. Это являлось уже несомненной победой.
Чтобы добыть камни, камнеметчики сперва выворачивали их прямо из мостовой, потом кто-то из черного войска подсказал разрушить ненавистное всем налоговое учреждение. И уже сами дикейцы с готовностью бросились выносить оттуда мебель, оконные и дверные блоки.
К вечеру Дарнику сообщили о появлении у Восточных ворот ромейских переговорщиков.
– Давай их сюда, – приказал князь и попросил Лидию, чтобы на стол поставили дополнительные блюда.
Переговорщики, комит пехотной тагмы и два гражданских префекта, были весьма удивлены хлебосольным приемом «вождя пиратов», на котором в качестве полноправной хозяйки выступала жена дикейского стратига. После первых фраз Дарник даже похвалил себя за то, что так и не добился постельной близости с Лидией – сейчас она держалась с таким непорочным достоинством, которое явно путало мысли переговорщиков на ее счет.
– Ваши суда сожжены, город окружен. Мы можем вести переговоры только о сдаче вашего войска в плен, – сразу же объявил старший префект.
– Попробуйте фазана в сметане. Очень вкусно, – отвечал им на это по-ромейски Рыбья Кровь.
– Мы также можем вести переговоры об обмене пленными, – добавил младший префект. – Все суда, которые пытались ночью скрыться из Дикеи сожжены и у нас имеется немало захваченных моричей.
– Вино тоже хорошо, – нахваливал князь. – К нам в Словению такого даже не привозят.
Переговорщики озадаченно переглядывались.
– Можно я скажу? – попросил слова отец Паисий.
Дарник кивнул.
– Князь Дарник по прозвищу Рыбья Кровь утверждает, что у него есть договор о найме его войска на ромейскую службу сроком на год.
– Где этот договор? – чуть оживился суровый комит.
– Как утверждает князь, он был на лодии, которую сожгли дромоны, – продолжал священник. – Правда, сам я этого договора не видел. И точно утверждать о его существовании не могу.
– Где и когда был составлен этот договор? – старший префект требовательно уставился на Дарника.
Показав переговорщикам, что он хорошо говорит и понимает по-ромейски, «вождь пиратов» теперь предпочитал есть и помалкивать.
– Наверно, сейчас после того, как их суда сожжены, это не слишком уместный вопрос, – снова вмешался Паисий. – Если договор существует, то это можно проверить. День пути гонцу до Константинополя и день обратно, ну и день там, и будет известно точно, есть такой договор или нет?
– И дать им еще три дня бесчинствовать в Дикее? – возмущенно воскликнул комит. – То, что они здесь натворили, не исправишь уже никаким договором.
– Наш базилевс может посмотреть на это несколько иначе. – Священник вел разговор как заправский сторонник словенского князя.
Младший префект что-то шепнул на ухо старшему.
– Можно и другим способом показать, что вы наши союзники, – по-другому заговорил старший префект. – На море поднимается буря, наши суда хотят войти и переждать ее в гавани Дикеи. Пусть они на время бури сделают это беспрепятственно. И никто из словенского войска не должен стрелять по ним.
Наступила тишина, все смотрели на князя. Ловушка была расставлена ловко. Если липовцы все придумали со своим договором, они наверняка не согласятся с таким предложением.
– Хорошо, на время бури они могут войти в гавань, но потом должны сразу выйти из нее, – произнес Рыбья Кровь.
На этом первая часть переговоров завершилась. Ромеи поспешили восвояси, чтобы быстрей обрадовать своих моряков.
Изрядно потрепанные камнеметами липовцев дромоны и биремы снова вошли в гавань и разместились с подветренной стороны дамбы, не решаясь причаливать к пристани. Ветер с ливнем бушевал всю ночь и следующий день.
Все, что говорилось за воеводским столом, быстро становилось достоянием войска липовцев, а через их «жен» проникало в город. Дарник не стремился помешать этому, по опыту ведая, что любые слухи всегда все преувеличивают: просчет раздувают до катастрофы, а малый выигрыш до триумфальной победы. Так было и на этот раз: уже мало кто в городе сомневался, что воинственные пришельцы здесь на законных основаниях и даже первоначальное нападение и грабеж вызваны наверняка грубостью и оскорблениями мытных чиновников. Усомнились в действиях князя лишь собственные воеводы. На военном совете так прямо и спросили:
– Мы знаем, князь, что ты всегда все делаешь верно. Но сейчас мы забрались в самый центр Романии. Как нам быть, если с тобой что-то случится? Ну, будем мы сидеть в этой крепости, а что потом? Лодий нет, коней и повозок тоже, да и не пробиться нам домой по земле. Тот старый договор, подписанный в Липове и без того ничего не стоил. Через два дня вернется их гонец из Царьграда и все раскроется.
Дарник счел нужным дать обстоятельный ответ:
– Разве вы не заметили, как богато и хорошо живут ромеи? Как они все и всегда записывают, и считают? Их войска сейчас сражаются сразу в трех местах: на востоке, юге и западе. Еще одно сражение в центре страны им не нужно ни по военным, ни по казначейским делам. Ведь к прямым войсковым расходам, добавятся расходы от закрытой торговой гавани и перекрытой дороги через Дикею с запада на восток страны. Неделю-две они это еще выдержат, а потом волком завоют. Да и по военным делам им с нами не тягаться.
– Это почему же? – недоверчиво хмыкнул Сечень.
– Потому что мы можем вести войну на полное истребление и себя и всех жителей Дикеи, а они не могут.
– Нам вообще-то свое полное истребление тоже не очень нужно, – заметил Сечень.
– Можно еще сдаться в плен, – усмехнулся князь. – Но после нашего грабежа мы простым рабством не отделаемся. Нас всех ослепят или оскопят, или то и другое вместе.
– Да не может этого быть! – испуганно вырвалось у самого молодого сотского.
– Что же делать? – глухо проговорил Копыл.
– Присоединяться к их пешим войскам слишком рискованно. Нужно соглашаться только на дромоны, и чтобы гребцы были ромеями, тогда любые попытки захватить нас обойдутся им слишком дорого, и они на это не пойдут.
– А добыча? Они позволят нам оставить здесь добытое? – забеспокоился Копыл.
– Все, конечно, нет. Продадим все неподъемное дикейцам за звонкую монету.
– Женщин тоже придется вернуть? – угрюмо уточнил оженившийся молодой сотский.
– Смотря как все пойдет, – князь не хотел обещать невыполнимого.
– А если они пошлют нас на дромонах туда, откуда не возвращаются? – снова заговорил Копыл.
– Тогда о нашей доблести в Липове будут слагать легенды.
Этот разговор Рыбья Кровь тоже не просил сохранить в тайне – пусть ромеи заранее узнают, что имеют дело не совсем с варварами, а с теми, кто тоже умеет хорошо все просчитывать, заодно будет меньше пустых слов и на переговорах.
Затишье в военных действиях растянулось на неделю и позволило «пиратам» спокойно продолжать свои приготовления к долговременной обороне крепости. Что не ускользнуло от внимания переговорщиков. Они уже являлись к князю по два раза в день.
– Неужели вы, в самом деле, хотите отсидеться в Дикейской крепости? – удивлялся комит. – И сколько будете сидеть: месяц, год, полтора?
– В крепости есть своя церковь. Мы собираемся в ней все креститься. Неужели вы потом станете убивать нас, своих единоверцев? – с серьезным видом подтрунивал князь.
– Тогда нам придется наказывать вас как государственных преступников, невелика разница, – не затруднился с ответом бывалый ромей.
Одним из результатов переговоров явилось то, что горожане стали свободно уходить и возвращаться за пределы городской стены. Под это взаимное попустительство несколько рейдов совершили и княжеские дозорные. Пригнали тридцать лошадей из ближних поместий и захватили нескольких стратиотов слишком далеко удалившихся от своего лагеря. Пленные рассказали, что в их войске к боевым столкновениям никто не стремится. Одно дело отбивать врагов на границе, другое – в самом центре страны, мол, пусть улаживают непонятную ситуацию переговорщики, а не воины.
Отношения Дарника с Лидией и отцом Паисием приобрели некоторую раскованность. Встречаясь за обеденным столом, они разговаривали уже как добрые знакомые, поневоле проявляя интерес друг к другу. Ромеи раз за разом прощупывали образованность своего тюремщика, а князь с готовностью принимал их вызов. Начинала задираться обычно стратигисса, или, как ее уже успел обозвать Корней, Их Великолепие.
– Я понимаю, что бывают отдельные разбойничьи и пиратские ватаги. Но чтобы целое княжество этим занималось – совершенно мне непонятно. Вы бы лучше перенимали наши ремесла и умения и развивались за счет этого. А то только грабите, а вас грабят степняки – какой в этом смысл?
– Наверно, олени в лесу про людей точно так думают, – отвечал Дарник. – Зачем этим людям наши шкуры и мясо, пусть бы пшеницу выращивали и из льна одежду ткали? В моем войске нет ваших стратиотов, чтобы по призыву базилевса защитить страну и снова к земле возвращаться. В моем войске те, кто оторвался от своих родов и селищ, кто захотел испытать себя в другой жизни. Не поведу их я, поведет кто-то другой. Поэтому вам выгоднее не исправлять нас, а стравливать друг с другом, или натравливать нашу силу на кого-то третьего.
– А вам нравится, когда вас на кого-то натравливают? – грустно спрашивал Паисий.
– Пока, да. Ведь тот, кто натравливает, тоже в крови, хоть и думает, что он самый умный. А дальше посмотрим.
Иногда Рыбья Кровь сам в разговоре переходил в наступление. Так, однажды, Лидия с пренебрежением высказалась о степных каганатах, которые разрастаются до гигантских размеров, а через двадцать-тридцать лет перестают существовать, ничего не создав, даже своей письменности.
– А почему вы решили, что у степняков не бывает письменности? – запротестовал князь. – Ну посудите сами, как такое может быть. Степные каганаты раскинуты на несколько тысяч верст или ваших миль. Кагану нужно послать приказ повернуть дальнее войско в другую сторону. И что, он пошлет какого-то гонца с устным приказом. Да за месяц пути с гонцом может случиться, что угодно: заболеть, умереть, быть захваченным в плен, просто что-то забыть из этого приказа. Считать, что у него не было тайного письменного приказа – это ваша ромейская дурь никому о ней больше не рассказывайте. Другое дело, что этот приказ будет на тайном языке написан, чтобы никто другой не мог его прочитать – с этим я могу согласиться. Допускаю и то, что степняки полностью не придумали своей письменности, взяли чужую, но написать и прочитать важное послание обязательно должны были научиться.
В следующий раз, когда Лидия высказалась о неразвитости варварских чувств и мыслей, Дарник это тоже не оставил без внимания.
– Стратигисса, тебе уже двадцать три года, но ты явно на десять лет моложе. Только подросткам свойственно думать, что так остро и ярко размышлять, и чувствовать, как они, другие люди в иных странах и в прежние времена никогда не могут и не могли. Уверяю тебя, что сто лет назад мои родичи в дремучих словенских лесах шутили и рассуждали ничем не хуже нас тут с вами.
Подобные разговоры обычно долго не продолжались. Дарник и на родном языке не любил много разглагольствовать, а на ромейском тем более – уже через полчаса таких усилий у него начинала болеть голова, и он прекращал спор, отсылая священника прочь или сам отправляясь навестить Адаш.
Сильнее же всего его раздражало, что и Лидия и Паисий часто переходили черту дозволенного и начинали с ним спор не наедине, а в присутствии воевод. Уже не раз Рыбья Кровь боковым зрением замечал, как те недоуменно переглядываются по поводу некоторых выходок стратигиссы. Пару дней князь думал, как укротить зарвавшуюся хозяйку, и придумал.
Во время одной из вечерних трапез Лидия снова потребовала разрешить ей выйти в город, пусть даже под охраной. Дарник привычно отшутился. Возмущенная хозяйка вскочила со своего сиденья и заходила вдоль стола.
– Я так зла на тебя, что мне хочется тебя ударить!
– А вот этого не надо. Опасно для жизни, – предупредил князь.
– Неужели? – она подскочила к нему и двумя руками сильно толкнула в грудь.
Воеводы за столом замерли.
– На чурбак! – приказал «вождь пиратов» и посмотрел на потолочную балку, указывая, где именно произвести наказание.
Арсы-охранники с готовностью бросились выполнять приказ. Вместо чурбака нашли маленький четырехногий табурет-подставка. Находчивый десятский отломил одну из ножек, сделав табурет весьма неустойчивым. Петля была уже закреплена на потолочной балке, а два арса вязали Лидии сзади руки.
– Не смейте! Что вы делаете! Отпустите ее! Негодяи! За что? Она же ничего не сделала! – попеременно выкрикивали хозяйка дома и отец Паисий.
Не выдержав их воплей, Дарник с силой ударил клевцом по серебряному подносу. Ромеи замолчали, арсы тоже приостановились.
– Это не казнь. Никто Их Великолепие вешать не собирается, – разъяснил по-ромейски Рыбья Кровь. – Это наше словенское испытание. Стоя на плохой подставке, она должна спокойно развязать свои руки и снять с себя петлю, только и всего.
– Да как же развязать связанные за спиной руки? – не мог взять в толк священник.
– Нет такой веревки, которая от усилий постепенно не развязывалась бы. – И Дарник знаком указал арсам продолжать.
Вот они уже поставили Лидию на искалеченный табурет и надевали ей на шею петлю.
– Нет! – завопил отец Паисий. – Не ее, меня лучше подвергните этому испытанию.
– Хорошо, – легко согласился князь. Новый знак – и арсы вяжут и ставят на табурет Паисия.
Лидия от пережитого ужаса сидела без сил на стуле и не могла произнести ни слова.
Вот уже священник стоит на табурете с петлей на шее и начинает двигать за спиной руками, чтобы чуть ослабить веревку. Воеводы и арсы с нескрываемым удовольствием смотрели на него – давненько князь не баловал их подобным зрелищем.
Испытание продолжалось недолго – физические упражнения не были сильной стороной Паисия – одно неловкое движение, и табурет выскользнул из-под его ног. Лидия истошно закричала. Дарник взмахнул рукой, два арса бросились к дергающемуся телу и вытащили его из петли. 
Рыбья Кровь с воеводами вернулся за стол, чтобы продолжить трапезу. Лидия держала голову, приходящего в себя отца Паисия на коленях.
– Ты вандал! Ты самый мерзский, самый отвратительный вандал, какие только есть на свете! – выговаривала Лидия, с ненавистью глядя на князя. – Я все сделаю, чтобы тебя казнили самой жуткой, самой изощренной казнью…
Дарник слово в слово переводил ее угрозы воеводам, те только смеялись. В эту ночь князь предпочел остаться ночевать у Адаш. Потом все пошло как прежде. С той лишь разницей, что его пленники смотрели теперь на своего мучителя совсем иначе.
 
2
Прошла неделя с начала переговоров, и из Константинополя вместе с ответом прибыл сенатор Стахис, молодой толстый мужчина с холеным самоуверенным лицом. Заменив собой комита, он вместе с префектами сам отправился к липовскому князю.
– Мы не нашли следов договора с вами во всей столичной канцелярии, – сообщил сенатор. – Но это и не столь важно. Мы можем заключить с вашим войском новый договор прямо здесь. Однако перед тем как мы его с вами составим, вы должны обязательно выполнить предварительное условие: открыть ворота города и выпустить из крепости стратигиссу Лидию и других заложников, а также тех женщин, которые не венчаны с вашими воинами.
Лидия и отец Паисий, тоже присутствующие на переговорах, переглянулись между собой, слушая надменную речь Стахиса. Дарник был сама невозмутимость:
– В таком случае у меня тоже есть предварительное условие. Постройте лодии, которые вы сожгли, и все женщины будут отпущены.
– Это была вынужденная мера, за учиненный словенами разбой.
– Договоримся проще: город мы отдаем, а крепость пока останется до окончания переговоров за нами.
– Если вы не освободите всех женщин, мы казним захваченных моричей, – пригрозил Стахис.
– Они покинули мое войско без разрешения, поэтому их судьба меня не интересует.
Сенатор явно не ожидал такого ответа.
– Вы можете не отдавать город, но освободите стратигиссу Лидию, – пошел он на уступку.
– Стратигисса Лидия будет освобождена лишь в самый последний момент, когда мое войско взойдет на ваши дромоны.
Как ни пытался Стахис и дальше торговаться, ему в конце концов пришлось согласиться на условии Дарника.
Зато остались недовольны липовские воеводы:
– Зачем просто так отдаем город? Теперь в крепости они нас враз придушат.
– Сначала они придушат своим войском собственный город. Вместо тысячи грабителей теперь их в Дикее будет три тысячи, – успокаивал соратников князь.
В самом деле, едва весть о достигнутой договоренности облетела город, как в нем возникло сильное волнение. Одни боялись наказания за потворство словенам, другие не хотели предоставлять жилье и пропитание стратиотам, третьи опасались военных схваток на улицах города. Все, кто имел родственников за пределами Дикеи, поспешили к западным городским воротам, которые по приказу Дарника были перед ними открыты. Часть наемных работников и рабов, напротив попросилась к словенам в крепость, мол, пусть будет так, будто вы нас захватили в плен. Князь, смеясь, не возражал и против этого.
Наконец настал условный момент: липовцы все ушли в крепость, а ромейское войско вошло в город.
Северные ворота крепости, однако, днем продолжались оставаться открытыми. Родственники «жен», по-прежнему беспрепятственно сновали туда-сюда. Один раз перед воротами появилась ромейская тагма человек в триста. Заградительная сотня липовцев у воротного колодца схватилась за оружие, но ворота закрывать не стала, напротив, криками и жестами приглашала стратиотов заходить. Те, потоптавшись на месте, предпочли удалиться.
Первый вечер во дворце, в осажденной крепости, проходил в заметном напряжении. С момента «повешения» прошло всего несколько дней. Их Великолепие и отец Паисий вызывающе молчали, воеводы чувствовали от этого себя неловко. Один Дарник не желал на такие пустяки обращать внимания, и был, как всегда умеренно словоохотлив со своими ближайшими помощниками.
– Не боишься, что эта злючка тебе сонному нож в бок воткнет? – полюбопытствовал Копыл.
– Могу оставить тебя в спальне для охраны.
Воеводам шутка понравилась.
– Можно я переведу твои слова ромеям? – предложил играющийся в уголке с кошкой Корней. За столом с воеводами ему места еще не было.
Князь разрешил. Корней перевел.
– Лучше для охраны оставить в моей спальне все словенское войско, – вдруг произнесла Лидия.
Теперь вместе с воеводами засмеялся и Дарник.
Закончив трапезу, воеводы вышли. Князь вместе с хозяевами остался сидеть за столом, ожидая, что будет дальше.
– Почему? – совсем коротко бросила Лидия.
Рыбья Кровь молчал.
– Почему ты сделал тогда то, что сделал? – разъяснил ее слова священник. Это он о своем повешение, догадался князь.
– Потому что окружающая жизнь с ее законами не моя хозяйка, а моя рабыня, и я делаю с ней все, что захочу.
– С окружающей жизнью? – изумился Паисий.
Дарник утвердительно хмыкнул. Не давая им опомниться, он встал и вышел из столовой. Эту ночь он опять ночевал у Адаш и обнимал ее с утроенным пылом.
Следующий день в крепости прошел несколько иначе, чем прежде. Войско, почти не тревожась о будущем, осваивалось в своей новой гарнизонной службе. Все сотни были разбиты на три смены: одна на стене в карауле, другая на боевых площадках изнуряет себя стрельбой и единоборствами, третья в мастерских, в купальне, в спальнях или просто на травке в тени деревьев, благо на обширной территории крепости нашлось место и для огорода, и для сада с фруктовыми деревьями, и для скотного двора.
На отдельных площадках имелось немало приспособлений по выработке силы, ловкости, меткости и увертливости. Поупражнявшись на всех них, Дарник добавил еще одно приспособление: толкачку из трех бревен, утыканных гвоздями, и показал своим и чужим, как с ней обращаться: сильно раскачав, отбивался от бревен двумя мечами.
Завершил свои телесные занятия прыжками-кувырками в воду бассейна-купальни. Настроение портило только то, что не являлись ромейские переговорщики. Неужто и в самом деле задумали расправиться с пиратами-словенами?
В полдень дозорные позвали князя на северную угловую башню. Напротив нее находилась большая площадь, на ней выстроилось более тысячи стратиотов, набежала и порядочная толпа горожан. Один из глазастых липовцев заметил у одного из домов выставленные из окон балки со свисающими петлями:
– Вешать кого-то собрались.
Скоро стало ясно кого именно. Перед строем воинов вывели двадцать пленных моричей. Вид у них был ужасный, вероятно несколько дней продолжались побои и пытки.
Дарник смерил глазами расстояние. Из камнеметов и дальнобойных луков вполне можно было достать место казни. Делать же результативную вылазку слишком поздно. Липовцы уже сами готовили камнеметы и накладывали стрелы на тетиву.
– Не стрелять! – сердито приказал князь.
Из шеренги моричей вывели двух человек и вскоре они уже качались в петлях, на выставленных из окон балках. Раздался звук трубы и оставшихся пленных увели, следом ушел и строй ромейских воинов.
Повешенных моричей было, конечно, жаль, зато теперь в руках липовцев имелся беспроигрышный повод для ответного действия.
Большие пращницы уже были установлены на плоских площадках четырех северных башен. Ромеи снаружи видели эти работы, но отнесли их к сугубо оборонительным мерам. Однако само поднятие пращниц на шестисаженную высоту увеличило дальность их выстрела в полтора раза. Под прицелом оказалось не только вся прибрежная часть города, но и гавань, откуда дромоны с биремами после бури так и не ушли.
Рядом с пращницами установили захваченные в Дикее лебедки. Один человек, накручивая ручку, легко поднимал наверх пять-шесть пудов камней. Малые камни выковыривали прямо из земли на территории крепости, на большие камни разобрали один из воинских бараков.
От лазутчиков Дарник знал, что на судах осталась небольшая охрана, все гребцы и воины уже присоединились к сухопутному войску. Теперь оставалось лишь как следует провести сами стрельбы из пращниц.
Как только спала полуденная жара, князь поднялся на ту из башен, где наготове было двадцать горшков с горючей смесью, с захваченного в порту дромона. Для начала произвели пристрелку на дальность. Выпущенные трехпудовые камни улетели на три стрелища и упали в море за пределами гавани.
– Давай! – скомандовал Рыбья Кровь десятскому пращницы, и россыпь полупудовых камней унеслась в гавань. Такими же мелкими камнями стреляла и соседняя пращница. Две остальных «работали» одиночными трехпудовками.
Собравшиеся на северной стене крепости липовцы громкими криками приветствовали каждый удачный выстрел. Поначалу стрельба не отличалась результативностью, да и с полутораста сажен хорошо что-либо рассмотреть было затруднительно. Однако забегавшие по пристани люди и разлетающиеся куски досок заметны были всем.
Когда стрелки приноровились к точности тяжелого камнемета, Дарник разрешил взяться за драгоценные горшки. Поджигали фитили и по двое укладывали в «ладонь» пращницы. Первых два горшка попали в дамбу, вторая пара упала посреди гавани, лишь третья пара угодила в дромон. Еще семь пар горшков падали по-разному, но абсолютно все вспыхивали красно-черным пламенем. И горючая смесь порой прямо по воде подбиралась к бортам дромонов.
Камнеметчики просили еще горшков, но Рыбья Кровь отказал – он вовсе не собирался сжигать всю ромейскую флотилию. Ему достаточно было и двух сгоревших дромонов и быстро выведенных из гавани остальных судов.
На волне ликований в рядах липовцев снова и снова звучали призывы прямо среди ночи выйти всем из крепости и до конца разделаться с ромейским войском. А что? Белую повязку на голову и режь всех, у кого нет такой повязки. Воеводам едва удалось успокоить своих разошедшихся вояк.
– Как же ты теперь с ромеями союзный договор собираешься заключать? – не мог взять в толк Корней, провожая князя во дворец.
– Увидишь, они еще упрашивать нас станут, – пообещал Дарник.
Рано утром он снова поднялся на башню с пращницей. Черные остовы двух дромонов еще дымились. Стратиотов нигде не было видно, горожане же как ни в чем ни бывало начинали свою будничную дневную суету.
Князю доложили о появлении переговорщиков.
– Не пускать! Теперь мы пошлем к ним своих послов. Позвать отца Паисия.
Священника привели не сразу, пользуясь своей полной свободой, он проводил в крепостной церкви утреннюю службу и не желал прерывать ее. Наконец, чуть усталый и умиротворенный явился.
– Мне надоело принимать ваших префектов. Теперь ты будешь вести с ним наши переговоры.
– Мой сан не позволяет мне вмешиваться в мирские дела, – твердо произнес Паисий.
– Ты и не будешь вмешиваться. Просто передашь наши требования и принесешь ответ.
– А если я не соглашусь?
– Тогда мы возьмемся за меч. Поднимись на башню и посмотри, что сделали мои пьяные камнеметчики за двух повешенных Стахисом моричей. Я еле удержал их, чтобы они не ворвались в город. Да и вообще принесешь своим архонтам большую пользу, подробно расскажешь им о наших сильных и слабых сторонах. Для начала скажешь им, что мы готовы поменять десять знатных дикейцев, что у нас в плену на всех оставшихся моричей. Если сенатор не согласится, то вечером, по холодку мы снова возьмемся за свои камнеметы. Ты сам потом укажешь, какой из дикейских храмов мы можем разрушить первым. – И Дарник жестом указал, что разговор закончен.
Отец Паисий вопросительно посмотрел на присутствующую при разговоре Лидию. Ее молчание свидетельствовало, что возражать безумному «вождю пиратов» бесполезно.
До вечера священник трижды выходил и снова возвращался в крепость, пытаясь внести поправки в обмен пленных, мол, восемнадцать моричей за десятерых дикейцев слишком неравный обмен. В ответ Рыбья Кровь распорядился выставить из бойниц башен пять балок с веревочными петлями для дикейских вельмож.
На четвертый раз отец Паисий повел с собой из крепости пятерых дикейцев и вернулся назад со всей ватагой моричей, затем увел еще пятерых пленников. Моричи со слезами на глазах обнимали липовцев, рассказывая, что их действительно собирались всех оскопить. Кого им не удалось поблагодарить, так это самого князя – Дарник отказался их принимать. Столь же сдержан он был и в расспросах священника. На вечернем застолье вопросы переговорщику через Корнея задавали другие воеводы.
– Готовят ли ромеи тараны и осадные лестницы?
– Пришло ли новое войско?
– Везут ли дополнительные припасы?
Отец Паисий как мог отвечал. В том числе и на то, о чем не спрашивали:
– Вы загнали сенатора Стахиса в угол. В Константинополе ему не простят два сожженных дромона.
Дарник молчал, вполне довольный этой новостью. Согласно ромейским порядкам, Стахис наверняка пошлет в столицу нового гонца за разъяснением: продолжать ли заключение договора со словенами или готовиться к их уничтожению?
Снова потянулись дни ожидания. Обе вооруженные стороны проявляли не просто сдержанность, а полное игнорирование друг друга. Никто из рядовых воинов с обеих сторон не стремился показать противнику свою враждебность или дружелюбие. Когда священник указал на эту странность князю, тот со знанием дела разъяснил:
– Никто не знает, будем мы воевать или нет, поэтому лучше ни к чему не привыкать.
Вообще, если совсем недавно Лидия была для Дарника главной персоной, то теперь ее место уверенно занял отец Паисий. Вышло это как-то совсем непреднамеренно, просто после того, как священник прикрыл собой хозяйку дома, князь стал относиться к нему с большим уважением. Странное дело, после пережитого и Паисий как-то расположился к «вождю пиратов», и теперь они, почти забыв про присутствие стратигиссы, увлеченно проговаривали целые вечера. Сама особенность их положения, то, что оно не продлится долго как-то освобождала их обоих от привычной сдержанности. Да и темы разговоров выходили часто очень необычными, заставлявшими по-иному о многом задуматься.
– Чего хорошего в том, чтобы идти в дальние земли и сложить там рано или поздно голову? – настойчиво стал допытывался однажды отец Паисий. – По ромейской традиции, все, кто пролил много крови, в последние годы жизни уходят в монастырь и замаливают там свои грехи.
– Такое не по мне – слишком просто и не интересно. Для меня убивать чужих воинов никогда не было и никогда не будет грехом. Как говорит мой шут, я просто истребляю самую злую и свирепую часть мужчин и у себя, и у противника.
– Это объясняется твоей молодостью. Твоя душа по-настоящему еще не пробудилась. Ты как малый ребенок, который отрывает крылья бабочки, чтобы посмотреть, что с ней будет дальше. Взрослые люди этого уже не делают, – мягко отвечал ему священник.
В другой раз разговор между ними зашел о княжеской выносливости: не устает ли Дарник от своих каждодневных, порой, наверняка, скучных обязанностей? Особенно, если он не готовил себя к этому с детских лет.
– Нет, не готовил, – признался Рыбья Кровь. – Хотел просто видеть иные земли, и чтобы каждый новый день был не похож на предыдущий. Увы, в наше время путешествовать могут лишь купцы и наемные воины. Купцы постоянно хитрят и всего боятся, а воины обязаны подчиняться тупым вожакам. Вот мне и пришлось самому стать главным воеводой, чтобы мне никто не мог приказывать.
– Но ведь ты мог остаться только воеводой, а захотел еще стать князем? Судить простолюдинов и вникать во все хозяйственные мелочи, которые настоящие воины должны презирать?
– Виноваты в этом были мои первые победы. Я вдруг почувствовал себя человеком двухсаженного роста, которому все на свете по силам. И это ощущение сохранилось у меня до сих пор. Судить простолюдинов, конечно, черная работа, но мне помогает то, что я ко всем им безразличен и могу блюсти общую пользу княжества, а это все вокруг считают самым справедливым. А хозяйственные мелочи – это моя вторая жизнь, моя мечта так наладить княжеское хозяйство, чтобы можно было содержать хорошее войско даже без военной добычи.
– И тогда ты перестанешь ходить в разбойные походы?
– Тогда я буду ходить в них ради удовольствия, чтобы чужие земли посмотреть.
Лидия во время этих бесед сидела где-нибудь у окна со своей вышивкой и сердито косилась на увлеченных разговором собеседников.
Дарник снова ночевал с ней на одном ложе и не имел ничего против, когда она перегородила постель свернутым в трубку одеялом, что только помогало ему лучше высыпаться. Все приближенные, за исключением служанок стратигисы, были абсолютно уверены в их любовных отношениях, удивлялись лишь их дневной отчужденности. Но видно у этих порфироносных воображал так принято – было общее суждение. То, что князь по утрам и в полдень непременно навещает здесь же во дворце свою смуглянку Адаш относили лишь на счет его жеребячьего многоженского здоровья.
Получая же каждое утро невидимый, но хорошо ощутимый удар злых чувств, исходящий от спящей Лидии, Рыбья Кровь обретал какую-то особую бодрость и уверенность, что он сейчас куда-либо пойдет и всё и всех победит. Для него стало наконец понятно, почему его всегда так тревожили и раздражали славословия липовчан. Чужое восхищение расхолаживает, внушает страх, что ты сейчас сделаешь что-то не столь высокое и похвальное. А хула, осуждение, насмешка, напротив, освобождают твои крылья и толкают на самые резкие и необычные поступки. Придя к такому выводу, Дарник окончательно перестал думать о стратигиссе, как о молодой и желанной женщине – от ее неприступности ему получалось гораздо больше пользы.
Жизнь в крепости текла столь же размеренно, как и во дворце. Общее упорядоченное ромейское времяпрепровождение повлияло и на словен: вставая с утра, каждый знал, чем именно ему предстоит целый день заниматься. Поток посетителей через северные ворота заметно возрос, к родственникам «жен» добавились мелкие торговцы, любопытные подростки, потерявшие работу слуги, юноши из богатых семей. На главной площади крепости образовалось свое мелкое торжище, где липовцы охотно покупали у дикейцев всякие лакомства и красивые безделушки.
Как-то явились тридцать парней-сербов из дальнего горного поселения и попросились в дарникское войско. Иная одежда, иной внешний вид, но язык почти один и тот же и их приняли даже не в черное войско, а распределили среди понесших потери липовских ватаг. Чтобы их родичи в поселении не пострадали от ромеев за своих своевольных сыновей, сербы записались под чужими именами.
Общая мирная будничность словен нарушена была лишь однажды. Общаясь с молодыми воинами на площадке для боевых занятий, Рыбья Кровь неосторожно спросил, чего бы им хотелось больше всего.
– Искупаться в море, – под смех приятелей попросил один из молодцов.
Князь на секунду замер, соображая, как это сделать, потом сказал:
– Сейчас и искупаемся.
Четыре полусотни пешцев, привычных к построению «черепахи», вооружились и построились. Их сопровождали четыре камнемета, установленных на легкие местные двуколки, которые легко катили две пары ратников, сам Дарник с ватагой арсов тоже встал в общий строй. Три сотни в полном вооружении, чтобы прийти на выручку, затаились у северных ворот. Во всеоружии пребывало и остальное войско.
Двести тридцать «купальщиков» широкой колонной выступили из северных ворот и по прямой главной улице направились к пристани. Дикейцы останавливались и смотрели на них, гадая, что бы все это значило: куда это идет столь малый отряд словен?
Отряд прошел к самой воде и остановился, образовав квадрат, огражденный большими прямоугольными щитами и, пока еще поднятыми вверх пиками и рогатинами. Кое-где из улиц начали появляться пентархии и декархии вооруженных стратиотов, они останавливались на безопасном расстоянии и смотрели, что будет дальше. Даже самым отчаянным липовцам стало как-то не по себе от собственной дерзости.
Дарник первым сбросил с себя доспехи и одежду.
– Первая полусотня за мной! – приказал он и голышом бросился в воду.
Первая полусотня после некоторой заминки последовала за князем. На пристани собиралась все более густая толпа зрителей. Увеличилось и количество ромейских воинов. Их было уже больше трех сотен, и они строились в две сплоченных тагмы неподалеку от липовского квадрата.
Дарник, подавая пример уверенности, искупался и с первой, и со второй полусотней и только потом выбрался из воды. Пока он одевался, число стратиотов удвоилось, но их архонты все еще чего-то выжидали. Когда из воды выбралась и оделась четвертая полусотня и все арсы, липовский отряд развернулся и прежней колонной направился обратно в крепость. Обе тагмы ромеев сопровождали словен до самой крепости. У северных ворот «купальщиков» приветствовали восторженными криками столпившиеся на крепостной стене ратники и непривычным для словен хлопаньем в ладоши – дикейцы.
– Мои полухоругви идут купаться следующими, – тут же заявил Сечень.
– Нет, на сегодня достаточно, – остановил его князь. – Чересчур дразнить не стоит.
Разумеется, во всем городе и крепости только и разговоров было про эту вроде бы и мирную, но истинно воинскую вылазку. Лазутчики докладывали, что жители в открытую смеются над собственными стратиотами. У Дарника же тем временем зрел план еще одной мирной победы. Узнав, что Стахис ни за что не хочет оплачивать горожанам его княжеские расписки за отнятое имущество, Рыбья Кровь объявил, что сам их оплатит. В крепость немедленно пожаловал со своими расписками целый поток дикейцев. Треть из них войсковые казначеи действительно оплатили, а потом сказали, что остальное им будет выплачено после того, как Стахис выдаст словенам первый войсковой задаток.
 
3
– Прибыл гонец из столицы, – печально сообщил Отец Паисий. – В послании сказано, что никакого договора со словенскими княжествами не было.
– А это что? – развернул перед ним договор с урганским послом Дарник. – Я думал, что он сгорел на лодии, оказалось – цел, в других вещах нашли.
Священник внимательно просмотрел договор, все было честь по чести: и содержание договора на ромейском языке, и имя посла, и подпись, и печать.
– Могу я взять его с собой?
– Нет, не можешь. Как я могу доверять вашим префектам? Им проще теперь его уничтожить.
– Как же быть? Боюсь одного моего свидетельства не хватит.
– А вот так… – И князь объяснил. Подумав, Паисий вынужден был согласился с ним.
Два трубача с крепостной стены звуками своих труб привлекли внимание, как граждан Дикеи, так и сторожевого отряда стратиотов. После чего к зубчатому парапету подошел священник и громким внятным голосом зачитал урганский договор с липовским князем Дарником. А также объявил решение русов в случае нарушения этого договора разрушить камнеметами все храмы Дикеи. После чего, Рыбья Кровь предложил Паисию выйти в город и объяснить жителям, что никакого принуждения к нему применено не было, что договор действительно подлинный.
Через два часа священник вернулся в крепость в совершенно подавленном состоянии.
– Сначала меня за мою «проповедь» отругал сенатор, потом архиепископ едва не отлучил от церкви.
– Но ведь ты понимаешь, что сделал все совершенно правильно? – успокаивал его князь.
– Понимаю, – тяжело вздыхал Паисий.
А в Констинтонополь скакал уже новый гонец. В крепость же потянулись уважаемые городские старцы умолять князя не разрушать храмы. Дарник лишь руками разводил: я бы разумеется не разрушал, но как еще разговаривать с вашими бесчестными префектами. Более того, распорядился вернуть старцам церковную утварь, которую несмотря на княжеский запрет награбили в храмах липовцы. И маятник симпатий дикейцев еще сильней качнулся в сторону «пиратов». В укромных уголках крепостной стены липовцы спускали на веревках корзины, в которые горожане накладывали фрукты, пироги, рыбу. А приходящие в крепость родственники «жен» непрерывно жаловались, каким непомерным бременем легко на Дикею содержание ромейского войска, да и без действующей пристани тоже совсем тяжело. От всего от этого заметно улучшилось настроение и у липовцев.
– А что, так жить можно!
– Будем в Дикее городовым войском!
– Все запишимся в ромеи и оженимся здесь!
Прошел уже целый месяц Дикейского сидения, вот-вот должен был пойти второй.
И вот во дворец ворвался отец Паисий, сияя от распиравшей его радости:
– Подписан новый договор и скреплен печатями! – Как самую великую драгоценность положил он на стол перед князем и воеводами два пергаментных свитка. – Известно и куда вас направят: на Крит!
Воеводы вскочили из-за стола – наконец-то окончилась эта писарская возня.
– И жен разрешили взять? – спросил Сечень, привязавшийся к своей ромейке.
– И жен! – торжествовал священник.
Рыбья Кровь внимательно читал прилагаемый к договору список придаваемых словенскому войску припасов. Необходимое число горшков с горючей смесью и сифонофоров с ромейским огнем тоже было указано. В чем же может быть подвох?
Шесть красавцев-дромонов уже стояли в гавани, готовые к приему тысячи словен и двух сотен «черного войска». Погрузка на них оказалась делом не простым. Сначала на них поднялись войсковые писари проверить, все ли там в достатке: съестные и оружейные припасы, количество гребцов, запасных весел и парусов. Потом отправились камнеметчики осмотреть судовые баллисты и опробовать разворотливость сифонофоров. Ночь на пробу двести липовцев провели вместе с гребцами на судах – никаких осложнений с ромеями не случилось.
Наутро ратники загнали ромейских гребцов в трюмы и под прицелом судовых баллист началась погрузка основного войска: сначала женатики с «женами» и уже нажитым семейным скарбом, потом «черное войско», замыкала колонну сотня арсов во главе с князем. Почти все награбленное добро с помощью дикейских торговцев уже превратилось в золотые и серебряные монеты, розданные воинам. Княжеская и войсковая казна занимали всего два малых сундучка. Стратигиссу несли в закрытых носилках. На всякий случай было приготовлено пять таких носилок. В четырех находилось: книги и всевозможные хитрые приборы и инструменты. Вновь были взяты в заложники десять дикейских чиновников, которые делали вид, что гостеприимно провожают своего словенского союзника. Не покинул липовцев и Паисий.
От многого пришлось отказаться, теснота на дромонах и без того была порядочная. Отказались брать с собой и несколько десятков новых «невест», которые в последние время дневали и ночевали в крепости. Проснувшийся в женской половине Дикеи интерес к варварским парням объяснялся просто: постоянные войны, монашество, добровольное оскопление сильно проредили мужское население города и статус ромейских союзников с хорошим жалованьем сделали наемных воинов вполне привлекательными женихами. Увы, многим этим женским мечтаниям не суждено было сбыться.
Хитрый подвох ромеев обнаружился, только когда дромоны вышли в море – на всех судах имелся лишь двухдневный запас пресной воды: две трети бочек оказались наполнены морской водой. Кормчий-навклир не смущаясь объяснил, что это для того, чтобы словене не вздумали сбежать на север в свой каганат, мол, каждых два дня они будут отправлять к берегу лодки и привозить новый запас воды. Дарник смолчал. Он много раз обсуждал с воеводами, плыть ли им отбивать от арабов далекий ромейский остров, или все же прорываться домой на Танаис и всякий раз убеждал соратников, что лучше выполнить условия договора, что другого такого случая побывать в южных морях у них просто никогда не будет. Однако уловка ромеев с водой сильно разозлила его.
На первой стоянке, пока привозили воду, он собрал на своем дромоне главных воевод. Распоряжение было коротким и ясным:
– Четыре дромона отдадут свою воду, вино и фрукты моему и Копылскому дромону, и будут дожидаться нас здесь. Всех женатых гридей с женами тоже перевести к нам.
– А если будут женатые, кто не захочет возвращаться домой? – спросил предусмотрительный Сечень.
– Пошлет свою жену с остальными женатыми, а сам останется здесь.
Так и сделали. Навклир с судовыми архонтами попытались воспротивиться, но им сделали суровое предупреждение: две петли спустили с реи и веревки были перерублены, только когда два архонта уже закачались в них. Больше возражений у команд княжеского, да и соседних дромонов, видевших это, не возникало.
Отец Паисий был в ужасе от происходящего:
– Вы не должны покидать пределы Романии! Это обман, преступление, нарушение договора. Такого щадящего договора еще никогда у нас не заключали, а вы его хотите нарушить. Теперь ко всем словенам будут относиться, как к клятвопреступникам! Оставь хотя бы здесь Лидию.
– Не могу, я к ней слишком сильно привязался.
В ночь два дромона снялись с якоря и пошли по звездам прямиком на север – так легче было обмануть дозорные суда ромеев, шнырявшие по прибрежной полосе. К гребцам добавили такое же количество воинов и удвоенными силами гребли всю ночь. Судовых огней из предосторожности не зажигали, и утром обнаружили, что потеряли копылцев. Делать нечего – свернули на северо-восток, поставили парус и пошли на Таматарху одни.
Четыре дня пробирались по бурному уже осеннему морю, рискуя каждый час опрокинуться. Наконец показалась Таврика. Вдоль нее пошли до Корчева, где наконец пристали к берегу и двое суток отдыхали. Корчевские дромоны и биремы уже ушли на зимовку в Херсонес, поэтому местные мытники сделали вид, что верят россказням словен о страшной буре, загнавшей сюда их судно.
Корчев мало походил на Дикею: беспорядочные одноярусные дома, грязные не мощеные улицы, полное отсутствие садов и каких-либо украшательств. Ничего удивительного – это было место ссылки неугодных ромейских чиновников, к которому они и относились, как к месту своей ссылки – скорей бы переждать свой срок и вернуться в цветущую Романию. Зато торжище здесь имелось вполне приличное. Те из танаиских купцов, кого не устраивала Таматарха, находившаяся на другом берегу Корчевского пролива, продавали свои товары именно здесь.
Большой караван айдарских лодий как раз распродавал свои последние меха и воск, и таким удачным случаем нельзя было не воспользоваться. Кто из словенских купцов мог в чем-либо отказать знаменитому липовскому князю, тем более, если он еще хочет заплатить за доставку своих воинов в Русский каганат. Полсотни бойников со ста своими и чужими женами перешли на купеческие лодии, а дромон стал готовиться к возвращению в Романию. Вместе с бойниками Дарник передал для княжны сундучок с серебрянными монетами и двух котят. Еще семь тысяч золотых солидов находились в другом сундучке, доверить их превратностям купеческого похода Рыбья Кровь не решился. А как же быть? Как сделать так, чтобы даже в случае его гибели золотая казна дошла до Липова?
После целого дня размышлений Дарник вспомнил про карту Сурожского моря, что имелась у него. Она была точной копией карты, что осталась в его домашней читальной горнице. Наняв у местного жителя повозку, князь сам с двумя верными арсами водрузил на нее сундучок с солидами и выехал на север в открытую степь. Через несколько верст показался сурожский берег Корчевского полуострова. Ни людей, ни строений, за что бы можно было зацепиться взгляду. И все же один остроконечный мыс, который даже был помечен на карте, нашелся. На этом мысу отыскали самый большой и приметный камень, от него отсчитали на запад тридцать шагов и прямо в землю зарыли сам сундучок.
Назад в город добирались другим, кружным путем, так чтобы даже верные арсы не могли потом найти место запрятанного клада. Перед самым отплытием дромона князь написал Всеславе послание, где объяснял, как по карте Сурожского моря найти нужный камень и куда отсчитывать шаги. Своей придумкой Дарник остался очень доволен.
Освободившись от части ратников, Дарник заодно освободился и от ватаги моричей:
– Мне такие ненадежные воины не нужны. Я спас вас от виселицы, теперь ступайте сами добирайтесь домой.
– А наша доля добычи? – потребовал вожак моричей.
– Ваша доля добычи потонула на ваших стругах. Поработаете на пристани, получите пару фолисов, за них вас переправят в Таматарху, а там до Заграды и пешком дойдете.
Отец Паисий через Корнея узнал, о чем речь и не преминул позже заметить:
– Эти восемнадцать молодцов, похоже, стали твоими кровными врагами.
– В моем войске добрая четверть моих кровных врагов. Они мне служат получше друзей, берегут для своей будущей мести.
Священник не поверил князю, тогда Корней с позволения Дарника показал ему троих бойников из сожженных Затесей, которые неохотно рассказали ромею, что действительно поклялись прошедшей зимой на пепелище своих домов убить липовского князя. Заодно Корней сообщил и об отравленной стреле, ранившей их Молодого Хозяина.
– Ты кого-нибудь наказал за это? – сильно заинтересовался отец Паисий.
– Нет. А зачем? – отвечал ему с улыбкой князь.
– Всегда можно найти виновного. Твоих телохранителей, например. У нас в Романии за любое преступление всегда обязательно следует наказание. Иначе трудно сохранить в стране нужный порядок.
– А у нас больше любят тех воевод, кто может поступать то сурово, то мягко. Люди ждут от князя ярких и разных поступков, а не унылых, всегда правильных решений.
– Выходит, твои поступки – это не проявление твоего ума и способностей, а всегда холодное и намеренное чередование хорошего и злого?
– Выходит, так. Меня же называют Рыбьей Кровью. Надо оправдывать свое холодное прозвище, – потешался над серьезностью священника Дарник.
Судя по всему, отец Паисий давно простил князю свое суровое испытание с петлей на шее. Совсем иначе вела себя Их Великолепие. Полностью замкнувшись в себе, она еще в крепости последние дни проводила в апатичной неподвижности, словно не видя окружающих людей. Но при этом продолжала принимать подаваемую служанками еду, менять одежду, красить лицо, что заставляло Дарника считать ее показное горе и тоску женскими ухватками. Переубедить его в этом могла разве что болезнь Лидии. Однако здоровое и правильное развитие и воспитание наградили молодую женщину столь крепким организмом, что никакое душевное недомогание до поры до времени не могло подорвать его.
Оказавшись на дромоне, где из-за тесноты всем вольно или невольно приходилось буквально касаться друг друга, стратигисса, казалось, чуть изменилась: чаще выходила на палубу, ловко уворачивалась от пробегавших мимо моряков, смотрела не назад на покинутую Романию, а только вперед, и Дарник решил, что все в порядке.
На судне имелись лишь две отдельных каморы. Одна предназначалась князю, другая –навклиру. При погрузке на дромон отец Паисий настойчиво ходатайствовал за Лидию, говоря, что навклир согласен отдать ей свое пристанище. Однако князь даже не счел нужным обсуждать подобные капризы. Полагал, что пускай Их Великолепие хоть раз познакомится с настоящей жизнью простых людей.
Камору архонта (сажень на сажень) разделили занавеской. У одной стены на топчане расположилась знатная заложница, у другой – князь с Адаш. Дарник и в мыслях не держал уязвить или оскорбить этим стратигиссу, просто по-другому никак не получалось – воеводы и полусотские со своими «женами» укладывались спать в общий ряд и вовсе без занавесок. Первая ночь прошла гладко, Лидия никак не реагировала на любовные звуки, раздававшиеся из-за занавески, а под утро ее кошка как всегда снова перешла мурлыкать на грудь князя. Гораздо больше за целомудрие стратигиссы переживал ее духовник:
– Это же настоящий содомский грех, вот так исполнять свои гнусные телесные потребности! Всему же есть предел! Только животные не имеют стыда. А люди, даже варвары, должны его иметь!
Он что не знает, что между мной и Лидией ничего так и не было, удивлялся Дарник.
– Что делать, раз моя душа для стыда еще не проснулась? – смеясь, отбивался он от священника. – Подрасту и все сразу отмолю.
Зато каким довольным и счастливым человеком оказалась в этой каморе Адаш! Недаром говорится, что лучше любимого мужчины, может быть только мужчина, отнятый у выдающейся соперницы. Черноокая хазарка простила князю сразу всю его сдержанность и отстраненность. Еще в Дикее, поняв, что ее успехи в словенском языке ему совсем не интересны, она с легкостью усвоила язык редких улыбок и жестов. Теперь этот язык был пущен в ход. Пять раз проскользнет мимо, не подняв головы, а на шестой невзначай поднимет глаза и просияет или, того лучше, засмеется неслышным восторженным смехом.
Никогда раньше Дарник не видел, чтобы кто-то вот так просто смеялся от радости при виде другого человека, и сперва даже не знал, как к этому относиться. Единственное, с чем это можно было сравнить, – с бросающейся навстречу хозяину радостной собачонкой. Потому-то многие и держат собак за их всегдашнюю без всякой корысти радость, размышлял князь. Но странное дело, сравнение рабыни с презренным животным не только не принизило влюбленную девушку, а как-то по-особому вознесло ее над всеми его былыми наложницами. Те всегда стремились повыгодней раскрыться перед ним, заинтересовать своими ужимками, рассуждениями и переживаниями, жадно требуя взамен его слов и чувств, и обижались, если он не очень хотел этим с ними делиться. Адаш вела себя совершенно иначе, обязательно терпеливо дожидалась от него какого-либо, часто непроизвольного знака, что теперь он свободен и не прочь освободиться от княжеских забот, и тут же оказывалась рядом, чтобы не осыпать его пустыми словами, а просто ласкать и любить. Причем, встав с княжеского ложа, она тут же превращалась в прежнюю рабыню, готовую разносить еду воеводам и даже прислуживать Лидии, так как на дромон прежних служанок стратигиссы из крепости не взяли. 
На стоянке в Корчеве князю донесли, что один из бойников тискал Адаш, поймав в трюме, и как хазарка от него отчаянно отбивалась.
– Привести его! – приказал Рыбья Кровь.
Бойника привели.
– Все так и было?
– А что, у тебя стратигисса есть. А она рабыня. Ты ее так и не вернул заградцам, как обещал. – Бойник знал, что увиливать в разговоре с князем гиблое дело, поэтому лучше открыто дерзить. – Я, между прочим, заслужил фалеру от тебя за поход на кутигур.
Последнее было беспроигрышным аргументом, все фалерники состояли у князя на особом счету, сама проявленная ими доблесть возносила их выше иных воевод.
– Принесите его пожитки, – распорядился Дарник.
Товарищи бойника сбегали и принесли.
– Твои солиды при тебе?
– При мне. – Бойник выразительно звякнул нашейным мешочком с монетами.
– А теперь за борт и по воде к берегу. И два года в Липове, чтобы не появлялся. Ясно?
– А может заплачу виру за обиду и останусь?
– Можешь и остаться, – почти согласился князь. – Но через два дня я найду причину, по которой тебя следует повесить. Или думаешь, не найду?
По рядам собравшихся вокруг воинов пробежал легкий смешок.
– Ты уж точно найдешь, – со вздохом признался бойник и попрощался с товарищами, перед тем, как прыгнуть с котомкой в уже холодную осеннюю воду. 
Пополнив запасы воды, вина и еды, княжеский дромон двинулся в обратный путь и через неделю присоединился к ожидавшей его в условленном месте флотилии. К радости Дарника дромон Копыла тоже уже находился там. Арс-хорунжий рассказал, что возле Таврики его перехватили два херсонесских дромона и отвели в свой город. Там, однако имя липовского князя и развивающееся на мачте рыбное знамя произвело магическое действие – слухи о Дикейском сидении дошли уже и сюда. Никто не только не чинил какие-либо допросы и наказания, но напротив липовцам беспрепятственно позволили выйти на городскую пристань и перевести на словенские торговые лодии полсотни бойников и сто жен. Полностью уверенные в счастливой судьбе своего князя, копылцы не стали искать его вдоль Таврики, а побыстрее вернулись в Романию.
Выяснилось, что тяжелее всего за это время досталось как раз тем, кто остался у азиатского берега. Чашевидная бухта плохо укрывала от разгула волн, поэтому половину ожидательного срока дромоны только и делали, что с риском перевернуться крутились туда-сюда у скалистого берега. И теперь все навклиры в один голос призывали немедленно плыть в Константинополь.
– Я не против, – просто отвечал князь.
Еще три дня пути – и вот он сказочный Царьград: сотни судов, тысячи многоярусных домов, десятки тысяч людей, видимых с любого места одновременно! Казалось, даже сама прибрежная вода гордится своей принадлежностью к великому городу. Дарник смотрел вокруг и вверх, и вниз, стиснув кулаки и зубы, – и ни за что не хотел ничем восхищаться!
Справиться со смятением помогли дела сиюминутные. К княжескому дромону подошла сторожевая бирема, и ее архонт приказал словенам следовать за ним. Дромоны вошли в бухту Золотой Рог. Плыть приходилось осторожно, чтобы не налететь на малые лодки, сновавшие здесь по всем направлениям.
Едва дромоны пристали к каменной аккуратной пристани, как явился важный мирарх с целой свитой, приглашая князя с воеводами на прием в военный департамент. Дарник решительно отклонил приглашение:
– Мы и так потеряли много времени и теперь хотели бы наверстать упущенное.
– Храбрый князь напрасно опасается сходить на берег. Ему в Константинополе ничего не угрожает. После всего, что было сделано, нам всем остается, только должным образом это как следует исправить и оправдать.
– Было обещано, что с нами на Крит пойдет ромейский архонт и все нам расскажет.
Как не уговаривал мирарх, Рыбья Кровь твердо стоял на своем: как можно быстрей отправляться к месту воинской службы. И стратигиссу согласен был отпустить не здесь, а только отойдя от города на две ромейских мили.
Через несколько часов на дромон поднялся обещанный архонт и, приняв на суда продукты для себя и товары для критского войска, флотилия словен в тот же день снова вышла в море, теперь уже Пропонтидское. Их сопровождали две биремы и позади не спеша разрезали воду еще три дромона.
В двух милях от города Дарник, как и обещал, остановил свой дромон, и к нему вплотную приблизилась бирема, на которую перешла Лидия. Рыбья Кровь вздохнул с огромным облегчением: последние дни он все время ожидал какого-нибудь отчаянного поступка от стратигиссы и был рад, что ее душевный недуг так ничем и не закончился.
Отец Паисий напротив захотел плыть с липовцами дальше:
– Мне наш архиепископ назначил послушание обратить вас в нашу веру, – объяснил он. – Многие ваши воины проявляют к ней большой интерес. Ты же не будешь их наказывать за это?
– Ну обращай, – разрешил Дарник. – Только чтобы я сам этого не видел и не слышал.
Правда, уже через день Корней уличил священника в ведении каких-то записей.
– Что ты там все время пишешь? – прямо спросил об этом князь.
– Я хочу написать твое житие.
– Чего?! – изумился Рыбья Кровь. – Да ни за что на свете!
– Почему?
– Потому что я пришел ниоткуда, в никуда и должен уйти.
– Это я как раз в первую очередь уже и записал.
Позже они продолжили этот разговор. Отец Паисий убежденно доказывал, что путь липовского князя, это путь превращения злодея в нового святого, а Дарник никак не мог взять в толк, откуда тот взял такую нелепость.
– Лучше не спорь, а делай свое дело, а я буду делать свое, – с непривычной горячностью говорил Паисий. – Неужели тебе самому не интересно, что из всего этого может получиться?
– Ладно. Пиши писарь, – сдался Дарник. – Все равно выйдет полная чепуха.
 
4
Несмотря на середину осени, с каждым днем плаванья становилось только теплее и солнечней, что приятно удивляло липовцев. Чтобы ратники не дурели от безделия, князь распорядился ставить их на подмену гребцов, что к удивлению немногочисленных ромейских стратиотов, не вызвало среди липовцев ни малейшего недовольствия.
Дарник что называется завидовал сам себе. В своих еще недавних мечтаниях он прикидывал, что поплывет в южные моря лет через пять никак не раньше. И вот нет уже никакого долгого ожидания, он плывет и плывет в эти южные моря. С завистью поглядывал, как Корней без всякого стеснения карабкается по веревочной лестнице в смотровое гнездо наверху мачты и орет оттуда все, что взбредет ему в голову. Однажды рано утром князь не выдержал и, пока никто не проснулся, сам вскарабкался туда, орать не орал, но со счастливой улыбкой подставлял голову приятному теплому ветерку.
Архонт на головном дромоне вводил Дарника в курс дела. Арабы вот уже тридцать лет снова и снова высаживаются на самом большом ромейском острове Крите. Их последнее нашествие оказалось особенно сильным, им удалось захватить почти весь остров, вернее всю его прибрежную полосу. В высокогорье правда не поднимаются. Несмотря на полное превосходство ромеев на море, высадка новых арабских отрядов продолжается. Накапливают для решительного удара свои силы и ромеи. В западной части острова в их руках до сих пор полуостров Акротири, куда направляется и липовское войско. Сам остров растянулся с запада на восток на сто пятьдесят миль, а с севера на юг миль на двадцать-тридцать.
– Сколько же надо было привезти войска, чтобы на таком большом острове арабы смогли захватить все побережье? – задавал Рыбья Кровь резонный вопрос.
– На всем острове их действительно пока немного, – соглашался архонт. – Но они ведут себя как лесные разбойники, никогда не вступают в открытое сражение, умело рассыпаются малыми отрядами и жалят в любое время с разных сторон. Поэтому и пяти тысяч таких разбойников для Крита более чем достаточно.
– А вы сами не пробовали действовать такими же малыми лесными отрядами?
– Пробовали – ничего не получается. Для разбойников действовать так – вопрос жизни и смерти. Они знают, что пощады им не будет, поэтому у них всегда в запасе несколько убежищ, куда они могут отступить и затаиться. Наши воины к таким тяготам горных схваток не приспособлены.
– А жители острова?
– Те, кто на берегу, перебрались на более безопасные острова. Жителей долин арабы очень хитро обложили данью, меньше наших государственных налогов, и те поэтому не слишком ропщут. Горцы живут сами по себе, к ним вообще никто не суется.
Эти сведенья только запутывали Дарника: «неприспособленные воины», «жители долин», «горцы», «береговые жители»? Оставалось надеяться все понять уже на месте.
Из Пропонтидского моря, флотилия вышла в море Архипелага с его бесчисленными островами. Тут и увидел князь, что такое горный остров, когда ровная пирамида на добрую версту выступала прямо из моря. Услышал недоуменный шепот воинов:
– Да как же такая гора на бездонном море держится, на что опирается?
– Говорят, плавает на огромной морской черепахе.
Несмотря на еще по-летнему жаркое солнце, на небо все чаще набегали грозовые тучи. Когда волнение было особенно сильным, дромоны прятались на подветренной стороне таких вот гористых островов. Однажды пережидать непогоду пришлось больше двух суток. В такие моменты вниманием князя полностью завладевал отец Паисий. Устраивался в каюте на ложе стратигиссы, ставил себе на колени поднос с чернильницей и пергаментом и задавал Дарнику не самые привычные вопросы.
– Каким ты был в детстве? Когда впервые пролил чужую кровь? Любили или нет тебя другие дети?
Часто князю нужно было дополнительное время, чтобы это вспомнить и верно ответить. Иногда он сам рассказывал то, что казалось ему важным и интересным.
– Как я сейчас понимаю, для меня очень много значило не то, что моя мать Маланка делала, а то, чего она не делала. Она никогда не обсуждала других женщин и мужчин, никогда не ставила мне в пример других мальчишек, никогда не обнимала и не целовала меня. Поэтому все это стало представляться мне лишним и придуманным. Я считал, что раз люди не могут достигнуть чего-то большого и важного, то находят себе эти маленькие страсти и увлечения и говорят, что это и есть главное.
– А что было для тебя наибольшим увлечением? – тут же подхватывал священник.
– Наибольшим?.. – чуть задумывался Дарник. – Прокладывать в лесу свои тропы.
– Как это?
– У нас кругом был очень дремучий лес с буреломами и гарями. Мне казалось очень обидным, что какие-то наваленные стволы деревьев мешают идти, куда мне хочется, и я топориком прорубал в них свои прямые тропы.
– А почему ты остановился и не стал продолжать это дальше?
– Потому что понял, что одной моей жизни на это мало. Хотелось не просто каждый день возвращаться домой, а идти дальше, где-то ночевать и снова идти куда глаза глядят.
– И однажды ты в одиночку взял и пошел, чтобы уже никогда не вернуться?
– Не в одиночку, со мной должен был идти еще один мой товарищ-побратим. Но ему вечно что-то мешало, и я пошел один.
– И мать тебя отпустила?
– Я ей сказал, что иду не один.
– Боялся?
– Еще как! Причем даже не самой смерти от зверя или людей, а своей собственной промашки, что приведет к этой смерти. Погибнуть от своей глупости и неосторожности, мне казалось, страшнее этого ничего нет на свете. Считал даже дни. Десять дней прожил – уже не совсем глуп, двадцать дней – просто не глуп, год прожил – вообще молодец.
– А сейчас?
– Сейчас наоборот. Достойная и доблестная смерть внушает только отвращение. Деревья до неба не растут. Год назад думал: вот, наконец, повезло – отравленной стрелой подстрелили. Почему-то выжил. Круг обязан замкнуться. Смерды должны получить свою радость: чтобы князь Рыбья Кровь умер самой нелепой и смешной смертью.
Отец Паисий уже не вскидывал удивленных глаз, а, научившись понемногу разбираться в серьезных и шутливых княжеских интонациях, просто записывал.
– Что этот ромейский жрец все время пишет? – допытывались воеводы.
– Список моих предков составляет. Хочет узнать, от какого я бога произошел, – в своем привычном духе отвечал Дарник.  
Спустя три недели, не потеряв ни одного судна, флотилия подошла к Криту и пошла вдоль его северного побережья на запад. Здесь уж были горы, так горы, и на версту, и на полторы, и на две в высоту и не сглаженные, а какие-то острые и отвесные. Леса прятались в горных расщелинах и долинах, а открытые солнцу склоны покрывал мелкий кустарник и пучки выгоревшей травы.
– Ну и где ваши арабы? – спрашивал князь архонта, оглядывая совершенно пустынный берег. Изредка где-то на высотах виднелись два-три маленьких серых домика, да несколько раз замечали пастухов со стадами овец и коз – и все. Даже рыбачьих лодок ни было видно. Дважды приставали к берегу, чтобы пополнить запас свежей воды, и тоже никого не встретили.
– Еще увидите и не обрадуетесь, – мрачно предрекал архонт.
– А конница у них есть?
– Есть, но очень мало. Это сказки, что арабы воюют только на лошадях. Кони слишком дороги и сами по себе, и из-за перевозки сюда тем более, поэтому никто не будет подставлять их под ваши стрелы. В пешем строю они тоже хорошо воюют. Переняли у нас сомкнутый строй, да и вообще воинственны не хуже других варваров.
Залив Суда, отделявший полуостров Акротири от основной части Крита, представлял собой идеальную гавань. Подобно длинному кувшину он с востока на запад на несколько верст врезался в гористые берега, да еще в горловине закупоривался дополнительным маленьким островком. Какие бы бури не бушевали на море, здесь на воде поднималась лишь небольшая рябь. Это сразу оценили липовцы, когда в разыгравшийся нешуточный шторм успели ловко сюда проскочить.
Северный берег залива принадлежал ромеям, южный – арабам, что подтвердили несколько стрел, попавших в левую обшивку головного дромона. В самой дальней точке залива у перешейка, соединявшего Акротири с островом, находился поселок Сифес, находившейся в постоянной полуосаде со стороны магометан. Чуть к северу от него, недоступные для зажигательных арабских стрел стояли пришвартованные к берегу три дромона. Сюда же пристала и флотилия липовцев.
На берегу встречать союзников собралась целая толпа разноплеменных воинов. Как уже знал Рыбья Кровь, основу войска составляла двухтысячная мира стратиотов, еще одну миру составляли сербы и италики. В центре толпы со своими воеводами-комитами стоял мирарх Калистос, тридцатилетний худощавый мужчина, чьи короткие светлые волосы напоминали овечью шерсть, за что в войске его называли Золотое Руно. Он никогда не имел дела с русами, поэтому сперва принял прибывшее подкрепление за хорватов.
– Наконец-то наши стратиги чуть пошевелились, – еще издали обратился он к архонту, сопровождавшего Дарника. – Надеюсь, эти далматинцы умеют бегать не только толпой взад и вперед.
– Будет лучше, если ты спросишь их князя сам, без толмача, – поспешил упредить его невежливую разговорчивость архонт.
Мирарх тотчас понял свою промашку:
– Добро пожаловать на Крит! – с улыбкой обратился он к Дарнику напрямую. – Если с тобой тысяча хороших воинов, то ты здесь самый желанный гость.
– Тысяча сто.          
– Это вместе со слугами или самих воинов?
– Мы не ромеи и слуг при воинах не держим.
– А служанок? – Калистос весело стрельнул глазами в сторону головного дромона, где стояла Адаш и несколько дикейских жен, не пожелавших покидать своих мужей.
Князь привыкший быть всегда самым насмешливым, слегка растерялся.
– Твои архонты сами справятся с выгрузкой, или ты должен их нянчить? – продолжал по-юношески подначивать мирарх. – А то поедем покатаемся?
Простота и естественность его обхождения оказывали покоряющее воздействие. Не часто чувствовал Рыбья Кровь такую внезапную симпатию к кому-либо.
– Управляйтесь здесь сами, – сказал он Сеченю и Копылу. – На дромонах оставить по сторожевой полусотне, чтобы они никуда не смели уплыть.
Князю и двум арсам-охранникам подвели коней, дабы они присоединились к свите мирарха. Первым делом вся кавалькада отправилась на перешеек взглянуть на противника. Между поселком и высоким холмом в центре перешейка был насыпан невысокий вал с сухим рвом. Возле вала то тут то там находились лагеря-фоссаты ромейских пехотных тагм: двадцать-тридцать палаток, взятые в квадрат оградой из мешков с песком.
Достигнув лагеря побольше, для двух тагм, Золотое Руно с князем поднялись на вал. В трех стрелищах к югу виднелся большой стан арабов. Здесь ограда вообще состояла из жердей с натянутой между ними материей, словно противник сушил все свои запасы подстилок и одеял. Препятствие чисто условное, рассчитывают больше на силу собственных мечей и луков, понял Дарник.
– Как тебе такая приманка? – Калистос испытующе взглянул на гостя. – Выходи и нападай.
– Мне сказали, что они воюют малыми разбойными ватагами.
– Сейчас все изменилось. Они видят, что мы накапливаем силы и тоже готовятся сбросить нас в море.
– А вы что?
– А мы только вас и дожидались.
День подходил к концу, и пора было возвращаться в поселок.
– Как хочешь разместить воинов: в палаточном лагере или поселке? – спросил мирарх. – Но учти, свободные дома остались только в пяти милях от Сифеса.
– Где скажешь, там и станем.
– Тогда лучше в лагере. Вы, наверно, холода совсем не боитесь, – сказал ромей, он тоже уже смотрел на северного словенина с заметным расположением.
В Сифесе их поджидала неприятная новость: на двух липовских дромонах произошли драки сторожевых отрядов с командами судов, те хотели переставить дромоны в другое место, а липовцы не дали. Еще повезло, что никого не убили.
– Ну и как рассудим? – со спокойным любопытством обратился Калистос к Дарнику.
– Это был мой приказ не трогать с места дромоны, значит, виноват я.
– Хороший приказ, я бы тоже такой отдал, оказавшись в незнакомом месте, – неожиданно для своих комитов одобрил Золотое Руно и о происшествии забыли.
С собой палаток у липовцев не было, а у ромейских менсоров-хозяйственников их нашлось всего на полтысячи воинов. Ничуть этому не смутясь, три сотни дарникцев остались ночевать на дромонах, а еще три сотни быстро соорудили себе шалаши, где не хватило веток, там на жерди укладывали собственные плащи. Все воины из поселка потом ходили и смотрели на эту словенскую находчивость. Ну а в центре поднялся пышный княжеский шатер.
Рано утром, еще до совета архонтов, Калистос пригласил князя к себе:
– Каков состав твоего войска?
– Две трети войска состоит из пеших десятков, по-вашему декархий. Это шесть щитников с большими щитами и четверо лучников с луками и самострелами. При необходимости пять и десять декархий могут строиться в «черепаху» со всех сторон укрытую щитами и стреляющую из луков и самострелов.
– Ну что ж, разумно. А еще треть?
– Еще треть – это конники, легкие и тяжелые, а также камнеметчики.
– Здесь коней у них не будет, – заметил Золотое Руно. – Значит, будут бегать толпой.
– Нет. Они тоже знают сомкнутый строй, или могут для второго удара сами укрыться за щитниками.
– К сожалению, все команды у нас подаются на ромейском языке, поэтому каждой вашей сотне, а то и полусотне будет придан ромейский архонт. Ты должен дать своего толмача и сделать так, чтобы твои воины ему беспрекословно подчинялись.
К чему-то такому Дарник был готов.
– Имея разноязычное войско, только так и можно действовать, – сказал он, слегка покривив душой. В схватках с кутигурами его мало заботили не понимающие по-словенски гурганцы или горцы. Ведь на поле боя хорошие воеводы должны понимать все без перевода.
Мирарх благодушно улыбнулся:
– Значит, согласен?
– Два условия: я сам отберу твоих архонтов, и у них не будет права телесных наказаний для моим гридей и бойников.
– А как же ты обходишься без телесных наказаний? – заинтересовался Калистос.
– Два раза привязываю голышом к позорному столбу, а на третий раз вешаю.
– И что, помогает?
– Мои воины все делают в паре. И за проступок одного я точно так же наказываю и его невиновного напарника, – объяснил князь.
– Жуткое правило. И никто не возмущается?!
– Любых непослушаний становится в десять раз меньше.
– А если проступок совершает кто-то из архонтов?    
– Воеводам ничего. Если их наказывать за каждое неверное решение, то они сами и делать ничего не будут. С них достаточно насмешек простых воинов.
– Это у вас так в обычае, или ты сам придумал?
– Точно не помню, – уклонился от прямого ответа князь, вызвав новую одобрительную улыбку мирарха.
На совете архонтов обсуждали, прежде всего, как именно атаковать арабов. Дарник сначала даже не понял в чем тут трудность, пока перед ним на стол не высыпали полдюжины «колючек»: железных шариков с четырьмя шипами в разные стороны – как «колючку» не переворачивай, один шип обязательно торчит прямо вверх – этакая разновидность словенского «чеснока».
– Эти колючки пробивают не только сапоги, но и лошадиные копыта, – пояснил князю сербский воевода. – Они рассыпаны не только вокруг их лагеря, но и по всему перешейку.
Комит италиков на ломаном ромейском пояснил князю, что по ночам они пытались высылать ползающих лазутчиков, чтобы те собирали «колючки», но это особых результатов не дало, многих из них подстерегали арабские дозоры и убивали. Сейчас на обсуждении один из архонтов предложил привязывать к подошвам воинов дощечки, обитые железом или медью, его подняли на смех – где напасешься этого на шесть тысяч воинов, да и как в такой «обуви» сражаться с быстрым и ловким противником. Так и разошлись, ничего толком не решив.
Мирарху было любопытно, как Дарник станет отбирать себе ромейских архонтов, и он отправился посмотреть. Всех их князь решил испытывать собственноручно. Каждому из двадцати присланных декархов на выбор представили два вида оружия: палка и щит или две палки, против двух палок Дарника. После чего Рыбья Кровь по очереди и в хвост, и в гриву принялся их колотить, к полному удовольствию собравшихся липовцев.
– Достаточно! – остановил после четвертого поединка веселое зрелище Калистос. – Это все-таки архонты, а не чемпионы-оптиматы. Если хочешь хорошо поупражняться, я пришлю тебе наших лучших мечников.
– Достаточно, так достаточно, – легко согласился князь и дал команду Сеченю распределить по сотням всех выделенных ромеев. Цель была достигнута: декархи заметно присмирели, а липовцы стали относиться к ним чуть несерьезно, как к пустой ромейской формальности, которую надо снисходительно перетерпеть.
Паломничество в стан северных словен между тем продолжалось. Дружины далматинских сербов благодаря дикейским сербам приняли липовцев за своих единородцев. Нашлось что рассказать про «подвиги» русов и их князя в Дикее и гребцам с дромонов. Ну, а отец Паисий, подрядившийся писать жизнеописание Дарника, вообще поразил и ромеев и италиков. Поняв все про князя, ромейские и союзные архонты захотели больше узнать про боевые возможности рядовых липовцев.
– Да, пожалуйста, – не возражал Рыбья Кровь.
И возле Сифеса состоялись большие боевые игрища.
– Особо не усердствуйте, – послал князь по войску наказ. – Иначе потом пошлют на самое кровавое дело.
Липовцы и не усердствовали: хорошо показав себя в стрельбе из дальнобойных луков и поединках на булавах, они были вровень в метаниях легких копий и кулачном бою, и совсем слабы в беге, прыжках и борьбе, просто потому что никогда этим сильно не занимались. Все ромейские и союзные зрители остались вполне довольны таким раскладом. Особенно после того, как липовцы сумели показать, как линейный строй в минуту преобразуют в закрытую со всех сторон «черепаху».
На дромонах, тем временем случилось новое, правда, только словесное столкновение со сторожевыми полусотнями. Навклиры, потрясая своими грамотами-предписаниями, собирались немедленно отплывать на зимовку на Родос – три зимних месяца для плаванья по здешним водам считались запретными, вышедших в море зимой кормчих могли и казнить. Несогласный с этим Рыбья Кровь увязался следом за мирархом в его дом.
– Почему дромоны не могут зимовать здесь, в бухте?            
– Если они уйдут, то нам ничего не останется, как сражаться изо всех сил, – без особой уверенности отвечал ему мирарх.
– И лишить себя подвижности? Я читал ваши «Стратегиконы». Там везде сказано, что маневрировать своими силами самое главное.
– У нас на воинов едва пропитания хватит, а тут еще тысяча ртов моряков.
– Но с дромонами мы можем выйти, пристать к берегу в любом месте и добыть еды сколько угодно у ваших пастухов, – доказывал свое липовский князь.
И Калистос, как ни странно, внимательно слушал. Для Дарника это было совершенно новое ощущение: охотно подчиняться старшему военачальнику и убеждать его словами.
– Я бы не против, но вот… приказ. У нас приказам из столицы принято подчиняться.
– Где этот приказ?
– Вот. – Золотое Руно протянул Дарнику пергамент, где черным по белому было указано по прибытии на Крит словенского войска отправить все дромоны на Родос.
– А если так? – Рыбья Кровь взял со стола чашу с питьевой водой и плеснул на пергамент, а потом еще растер чернила в последних строках.
– Что ты делаешь? – в негодовании привскочил со своего места мирарх. – За такое, знаешь, что бывает?
– Скажешь, получил свиток, поврежденный морской водой.
– А дальше?
– Пошлешь на Родос только один дромон, чтобы он привез письменное подтверждение, что надо отправить все дромоны.
– И что потом?
– Потом кончится зима.
Калистос громко, от всей души расхохотался:
– Ну ты и плут! Такое только от иудея услышать можно!
 
5
Мирарх сделал все именно так, как посоветовал ему Дарник. Один дромон ушел на Родос, а остальные стали готовиться к возможной высадке на восточный Крит (новая идея князя). Липовскому войску выделили двадцать лошадей, и князь получил возможность как следует осмотреть сам полуостров, перешеек и северный берег залива Суда. Рассматривая с пограничного вала лагерь арабов, он пришел к выводу, что три стрелища – вполне достижимое расстояние для больших пращниц и сказал об этом Калистосу:
– Если их еще зарядить горшками с зажигательной смесью, то можно поджечь весь арабский стан.
– Ну, что ж, попробуй, – разрешил Золотое Руно.
И липовские камнеметчики принялись за дело.
Следующей дарникской придумкой стали давилки. По рассыпанным трофейным «колючкам» прокатили ствол толстого дерева. Одни «колючки» без остатка вминались в землю, другие цеплялись за ствол и уже катились вместе с ним. Но как катить это тяжеленное орудие вперед, под обстрелом лучников неприятеля? Выход нашелся. Ствол разрезали на саженные куски, у жителей раздобыли широкие двуколки для двух лошадей, соединили их длинными жердями с торцами бревна, насадив там железные штыри и пожалуйста, – укрытые бычьими кожами лошади, хоть с трудом и медленно, но толкали бревно впереди себя. На испытании присутствовали все архонты объединенного войска. Они отнеслись к придумке князя крайне скептически:
– Ну куда такое толкать в сторону арабского лагеря?
Мирарх был более снисходителен:
– Когда отгоним арабов, этой штукой соберем их «железный посев».
Дарник разозлился и устыдился сам на себя за неудачу – и тут же родил план, как одолеть неприступного противника.
Ворвался к Калистосу во время полуденного отдыха и с помощью лежащих в вазе апельсинов стал ему все объяснять:
– У нас восемь дромонов. Так?
– Так.
– Четыре подводим к южному берегу залива. К ним подводим еще четыре. Так?
– Допустим, – Золотое Руно был весь внимание.
– Три тысячи воинов бегут на берег, идут на запад по широкой дуге и обрушиваются на лагерь арабов с тыла.
– А чего ты решил, что там не рассыпаны те же «колючки»?
– Для себя у них должен оставаться свободный проход и конечно он сзади.
– А если у них там все же «колючки» есть и проложены какие-то свои тайные извилистые проходы?
– Тогда мы останавливаемся на заднем холме и спокойно расстреливаем их лагерь из луков и камнеметов.
– На южном берегу залива нас встретят их лучники и во время высадки перебьют триста-четыреста наших воинов.
– Ты еще не видел, как стреляют россыпью «орехов» или «яблок» мои камнеметы. Твои арабы не сумеют по три стрелы пустить, как на открытом склоне их всех уничтожат.
Они продолжали увлеченно обсуждать этот план, наполняя его все новыми деталями.
– А что остальные тагмы на валу делать будут? – кричал один.
– Могут двинуться на арабов напрямик! – возбужденно вторил другой.
– А «колючки»?
– Пускай вперед ослов и быков погонят. Их все равно на мясо пускать. Так какая разница с целыми ногами или нет?
Через час все было окончательно решено. Оставалось только убедить остальных архонтов. Сделать это оказалось непросто. Нашлась масса возражений. Так что, в конце концов, мирарху пришлось применить свою верховную власть.
Еще два дня ушло на тщательную подготовку самого нападения. Между стоящими у берега дромонами перекидывали мостики с крючьями и ватаги воинов в полном вооружении бегали по ним взад и вперед. Точно так же учились бегать по своему склону горы и камнеметчики: двое тащат треногу, двое камнемет, еще шестеро волокут мешки с метательными припасами и колчаны со стрелами. По настоянию князя от каждого войска были выделены пропорциональные их численности отряды. Еще он потребовал убрать из ромейских тагм слуг и депотатов-санитаров.
– А кто будет уносить с поля боя раненых? – возмутились комиты.
– Раненые пусть дожидаются конца боя там, где упали, – безжалостно доказывал Дарник. – И наказывать всех, кто станет оказывать им помощь. Сумеем без больших потерь победить, если только все сделаем в быстром нападении нигде не задерживаясь.
Золотое Руно одобрительно кивал головой.
В стане липовцев царило веселое воодушевление. Никто уже не считал захват и Сидение в Дикее за что-то серьезное, всем хотелось прямой жаркой схватки.
– Возьми меня с ватагой на головной дромон, – упрашивал князя Корней.
– Думаешь, возле меня в безопасности отсидеться, – дразнил его Дарник.
– Наоборот, хочу быть на острие твоего меча, – рвался в бой вчерашний боязливец.
– Неужели пойдешь сам впереди всех? – спрашивал у князя отец Паисий. – А кто же будет всем издали управлять?
– Я же теперь простой архонт, – ухмылялся Рыбья Кровь. – Пусть более мудрые полководцы управляют.
И вот настало третье утро. В ромейских тагмах священники отслужили молебен, и три тысячи воинов поднялись на дромоны. Как задумывалось, к южному берегу восемь дромонов пошли двумя колоннами, одна вперед, другая уступом чуть сзади. Дарник вместе со старшим комитом, назначенным руководить всей высадкой, находились на головном судне. Местные моряки хорошо знали дно залива и подвели первую колонну к самому удобному месту. Пологий берег ровно уходил высоко вверх. Деревьев не было, только невысокий и не слишком густой кустарник, за которым спрятаться можно было, лишь как следует присев. Сотни две арабских лучников уже поджидали здесь дромоны. Кое-где виднелись дымки малых костров, там готовили зажигательные стрелы.
Как только первая колонна подошла к берегу на полстрелище, воздух наполнился летящими им навстречу стрелами. Большие бортовые щиты надежно защищали затаившихся на палубе воинов. Дно головного дромона заскрежетало по подводной гальке.
– Стрелять! – скомандовал князь.
Выстрел четырех камнеметов и двух баллист, направленный прямо по кустам был смертоносен. Слабые ветки могли удержать дальнюю стрелу, но совершенно не спасали от россыпи железа и малых камней с близкого расстояния. За первым залпом последовали второй, третий, четвертый… Рядом к берегу пристали еще три дромона и открыли точно такую же беспрерывную стрельбу. Прицел пришлось поднять выше – уцелевшие арабы отступали вверх по склону. К четырем дромонам уже швартовалась вторая четверка.
Трубач дал сигнал наступления. В воду у берега посыпались десятки воинов, противник им не в силах был помешать. Со своими арсами спрыгнул в воду и князь. За ним последовал старший комит.
– Строить тагмы! – закричал он архонтам.
– Нет времени строиться. Надо быстрей вперед, – тихо сказал ему Дарник.
– Я сам знаю, что надо! – огрызнулся комит.
Пока ромеи и италики строились в правильные прямоугольники, Рыбья Кровь повел скорым шагом своих липовцев и не отстававших от них сербов вдоль склона в сторону арабского лагеря. Пройти предстояло около версты. Воины опасливо смотрели под ноги, опасаясь «колючек». Но все пока шло благополучно. Выше по склону перебегало с полсотни арабских лучников, но тысячная колонна, закрывшись щитами, просто не обращала на них внимания. Гора чуть ушла в сторону и перед нападавшими раскрылся весь арабский лагерь, где уже били тревогу. Первый ручеек воинов уже выходил навстречу липовцам и сербам. Дарник заметил взгорок в одном стрелище от лагеря. Надо было как можно быстрее занять его.
– Бегом! – крикнул он и во главе арсов и лучников помчался к взгорку.
Не сразу угадав его маневр, туда же с запозданием рванулись и две сотни арабов, вооруженных круглыми выпуклыми щитами и копьями. Липовцы достигли взгорка первыми и тут же открыли по арабам стрельбу из луков. Не добежав до противника тридцати шагов, копейщики отхлынули назад. Им на помощь спешили из лагеря лучники, а к липовцам присоединялись свои щитники. Дарнику с трудом удалось остановить сербов, рвущихся сверху ринуться на противника и сойтись с ним в ближнем бою. Князь послал их не вниз, а дальше по склону в сторону, чтобы как можно шире закрыть арабам выход из лагеря.
Над взгорком взлетело знамя с изображением рыбы. По этому сигналу шесть больших пращниц из-за пограничного вала начали методичный обстрел палаточного лагеря полупудовыми камнями и горшками с зажигательной смесью. Выстроившись привычной стеной, липовцы стали прицельно осыпать магометан стрелами и болтами из самострелов. А камнеметчики уже расставляли свои камнеметы. Все вместе они не давали выйти из лагеря основным силам арабов. Тут подошли ромейские и италийские тагмы, и ловушка для неприятеля окончательно захлопнулась. Чтобы не подставляться под вражеские стрелы, арабы отступили в глубь лагеря. Сто саженей для лучников действительно были уже не столь эффективны, зато те же стрелы, уложенные в камнеметы, уверенно поражали цели и за полтораста саженей.
Рыбья Кровь отдал приказ о рваной стрельбе: после каждых пяти выстрелов небольшой перерыв. Сильный обстрел не дает противнику собраться с мыслями, а рваный заставляет задуматься о выходе из бедственного положения. И то сказать, против трехтысячного объединенного войска ромеев, в лагере находилось не более двух тысяч арабов, да и те понесли уже ощутимые потери.
– Видишь, там нет «колючек», – довольный своим открытием указывал старший комит. – Сейчас построимся фалангой и вытесним их на собственные ловушки.
– Ты, наверно, плохо изучал «Стратегикон» Маврикия, – отвечал ему Дарник. – Там сказано: не надо загонять противника в закрытую западню, тогда он сражается как лев. Всегда надо дать ему возможность убежать.
– Так ему некуда отсюда убегать.
– Верно. Значит, им остается только один выбор: медленно погибнуть или сдаться.
Комит замер в нерешительности – ссылка на «Стратегикон» сильно смутила его.
– Мы немного спустимся, там из луков ближе стрелять, – попросил разрешения не у комита, а на словенском языке у князя сербский воевода.
– Давай. Только совсем близко не подходи.
– Можно я этих погоняю? – попросил Корней, указывая на засевших вверху арабских лучников. – Только мне вторую ватагу дай.
– Ну погоняй, – ответил князь, сделав знак полусотскому спешенной ватаги жураньцев помочь бойкому вожаку.
Довольный Корней во главе двух ватаг устремился вверх по склону горы.
Вслед за сербами Дарник позволил на полстрелища спуститься и своим лучникам, которые сберегая стрелы, вооружились пращами, благо «снарядов» имелось вдоволь прямо под ногами. Неожиданно с дальней западной стороны лагеря извилистой змейкой потянулась узкая колонна воинов – видимо, там был проход среди «колючек».
– Две сотни лучников туда, – скомандовал Рыбья Кровь сербам, и те с готовностью ринулись на перехват противника.
Чуть погодя, Дарник отдал приказ своим и сербским лучникам прекратить стрельбу. Глядя на них, остановили свою стрельбу и лучники ромеев с италиками.
– Пусть поберегут стрелы, – объяснил комиту князь. Тот согласно кивнул.
Установилось напряженное затишье. Стрелять продолжали лишь пращники и камнеметчики – им камней было не жалко.
Как только сербы загнали арабов обратно в лагерь, оттуда вышли переговорщики. Комит послал им навстречу архонта с толмачом.
– Хотят, чтобы их выпустили с оружием из лагеря, все остальное они готовы оставить на месте, – доложил вернувшийся архонт комиту.
Тот настороженно покосился в сторону князя, но Дарник молчал, с любопытством ожидая, что старший командир будет делать дальше.
– Нет, полная сдача в плен с сохранением жизни всех пленных и возможность их дальнейшего выкупа, – поставил свое условие комит.
Архонт пошел передавать эти условия переговорщикам.
– Если получится, то здорово, – уважительно одобрил Рыбья Кровь.
Комит даже горделиво приосанился от его похвалы.
Два часа спустя условия пленения были окончательно выработаны: в рабов арабов не превращать, наказаниям без причины не подвергать, молиться не мешать, сотским и шейхам разрешить носить свои кинжалы. Затем началась сама сдача в плен. Магометане цепочкой потянулись из лагеря и возле взгорка, бросив на землю свои булавы, топоры и мечи, сворачивали в сторону, где ромеи по четверо привязывали их за руку к древку копья. Привязывать быстро не получалось и у выхода из лагеря образовалась целая толпа пленных. Вдруг прозвучала резкая арабская команда, и вся эта вооруженная масса бросилась мимо ромеев прочь в недалекое мелколесье. Союзники, что, сидя на земле, отдыхали от ратных трудов, торопливо вскочили на ноги. Но преследования не получилось.
Дарник первым рассмеялся и засвистел, заложив в рот два пальца. Арсы подхватили его свист. И вот уже хохочут, улюлюкают и свистят все липовцы и сербы, а ромеи с италиками лишь преграждают бегство тем арабам, кто не успел еще выйти из лагеря.
– Чему ты смеешься? – спросил, оборачиваясь к князю, комит. – Сейчас бы одним ударом покончили бы со всеми этими разбойниками.
– Нарушив договор с тобой, они и тебя освободили от данных обещаний. Разве нет? – резонно отвечал Рыбья Кровь. – Теперь кинжалы их шейхам можно не оставлять. Мне говорили, что всего на остров высадилось пять тысяч арабов. Какая разница ловить их две или три тысячи? Все равно переловим.
Еще вчера комит высмеял бы чью-либо подобную самоуверенность, но после всего увиденного сегодня готов был поверить, что и такое возможно для этого незаурядного словенского архонта.
Всего удалось переловить и связать больше восьми сотен арабов. Ромеи и италики первыми вошли во вражеский лагерь. Мало проявив себя в сражении, они наверстывали упущенное, беспощадно добивая оставшихся в палатках раненых.
В захваченном лагере нашлось немало красивых вещей из серебра, меди, дорогих материй – арабы и воевать желали в приятном комфорте. Три десятка чудных арабских скакунов также стали добычей союзников. Между тем, камни из дальних больших пращниц и редкие огненные горшки продолжали осыпать лагерь. Князь выслал знаменосца и трубача к северной стороне матерчатой ограды, чтобы на ромейском валу их увидели и остановили стрельбу. Здесь обнаружили новый повод для смеха: выпущенное из-за ромейского вала стадо ослов и быков вольно прогуливалось вдоль вала и никак не хотело приближаться к арабскому лагерю.
Дарникские «давилки» не потребовались – все пробездельничавшие за валом воины теперь сами вышли на поле и, не торопясь, собирали «колючки». Глядя себе под ноги, только очень неловкий увалень мог наступить на них в редких пучках выгоревшей травы.
Корней добился своего: прогнал с высоты лучников и даже привел к князю двух захваченных пленных.
– Тебя проще наградить медной фалерой, чем не награждать, – под смех вожаков отметил его Рыбья Кровь.
В Сифесе дромонское войско встречали как истинных триумфаторов. Всего за победу было заплачено полсотней убитых и столько же ранеными, причем, на «колючках» поранили себе ноги лишь человек пятнадцать. Противник же потерял, считая с пленными, в десять раз больше.
Позже за праздничным архонтским столом, старший комит не упустил случая язвительно во всеуслышанье объявить, что липовский князь берется быстро очистить весь остров от чужеземных разбойников.
– Хорошее дело, – одобрительно посмотрел на Дарника мирарх. – Расскажешь мне об этом завтра утром.
Рыбья Кровь корил себя за опрометчивые слова и удивлялся выступлению комита – ни один бы словенский воевода не стал бы так выставлять своего соратника. Действительно, как отыскать и победить на огромном гористом острове, где его собственные жители не знали, что творится в десятке верст от них, две-три тысячи умело скрывающихся вооруженных людей? Но задание своей собственной голове уже было дано, и Дарник ничуть не сомневался, что решение через два-три часа, в крайнем случае, к утру будет найдено, и ел и пил нисколько не отягощая себя тяжелыми думами. Калистос в очередной раз приятно поразил его. Возвращаясь в Сифес со славной победой, князь опасался, что Золотое Руно непременно постарается его заслуги как-то приуменьшить, но нет, ромейский военачальник снова и снова без всяких ревнивых оттенков говорил о том, как им всем повезло с таким замечательным танаиским предводителем.
Позже, уже по дороге в стан, Дарник не утерпел и спросил у отца Паисия:
– Для наших князей всегда нож острый, если их воевода слишком хорошо себя покажет. А ваш мирарх совсем не такой.
– Я сам удивляюсь, глядя на него, – признался священник. – Он в самом деле или вовсе лишен тщеславия, или его тщеславие настолько велико, что не позволяет ему равняться с кем-либо.
Рыбья Кровь невольно перевел это определение на себя. Все сходилось: ему тоже завышенное честолюбие не позволяло кому-либо завидовать, а единственное, в чем он уступал Калистосу, так в том, что не столь речисто умел хвалить своих воевод за их боевые заслуги.
Как и следовало ожидать, на утро его княжеская голова решила заданную накануне сложную задачу. Дарник еще раз все прикинул, съел гроздь винограда и поспешил к мирарху. 
– Все говорят, что арабы быстры и неуловимы, малыми отрядами могут действовать во всех направлениях. Значит, надо лишить их этой подвижности.
– С этим никто не спорит. Скажи только как? – Золотое Руно был само радушие и благосклонность.
Дарник рассказал, как отрубленные три пальца у степных воительниц лишили кутигурское войско четверти его силы.
– Предлагаешь, рубить пальцы пленным? – догадался Калистос.
– Не пальцы, а сделать их всех хромыми. Удар обухом по одной щиколотке и все.
– Восемьсот сломаных ног – это что-то! – усмехнулся мирарх. – Меня так и назовут Калистос Сломаная Нога. Хочешь, чтобы меня за это отлучили от церкви?
– Ну да, кастрировать и ослеплять это вам можно, а ноги ломать нет. Если вы, ромеи, такие нежные, то я отведу пленных за гору и все сделаю сам.
– Неужели ты думаешь, что они приставят по одному одноногому в каждый малый отряд и специально для тебя будут медленно с ним передвигаться? Спокойно упрячут всех калек в одно место и будут им только посылать еду. А на нашу жестокость ответят своей.
Дарник был пристыжен, его блестящая идея разваливалась на глазах.
– Мы можем сделать иначе. Все пленные, я узнал, принадлежат к двум соперничащим племенам: кахтанидам и аднаитам. Кахтанидов мы искалечим, а аднаитов отпустим целыми, взяв с них клятву больше здесь не воевать. Вряд ли всему арабскому войску после этого удастся сохранить свое единство.
Золотое Руно призадумался:
– Не знаю. Может быть. Надо с архонтами посоветоваться… А как ты собирался этих одноногих пленных вместе с двуногими отлавливать?
– Мне нужны три тысячи воинов.
– Тысячу сербов ты получишь, но италики под тебя не пойдут. Они и нас, ромеев, своими зарвавшимися потомками считают, а словене для них все равно, что обезьяны.
– Я знаю, – невозмутимо сказал князь. – Тогда дай мне тысячу гребцов.
– Гребцы не воины. И по горам в доспехах лазить не станут. Да и нет у них доспехов.
– Они нужны мне в качестве носильщиков.
– Вот как! Ну что ж, это можно попробовать. Ну, а все-таки как будешь действовать, ты уже знаешь?
– Разумеется, – просто ответил Дарник.
Мирарх внимательно, словно оценивая новую для себя породу людей, посмотрел на него.

© Copyright: Евгений Таганов, 2021

Регистрационный номер №0493338

от 28 апреля 2021

[Скрыть] Регистрационный номер 0493338 выдан для произведения: ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
 
1
Наступление ромейского войска на Дикею началось одновременно и с моря, и с суши. В гавань, огибая затонувший дромон, вошли две биремы, за ними следовали два дромона, а третий остался у входа – вдруг словене каким-либо образом вырвутся наружу. Дарникские камнеметчики открыли ураганную стрельбу сразу со всех подготовленных мест, но ромеи не обращали на свой урон никакого внимания – сжечь пиратские суда словен было их главной целью. И сожгли. Змееголовые сифонофоры разворачивались во все стороны, струи красно-черного огня били на десять-пятнадцать сажен, высушенные солнцем корпуса лодий и паруса вспыхивали как древесная стружка.
Покончив с флотилией липовцев, ромеи высадили на пристань судовые тагмы воинов. Высадка прошла благополучно, камнеметчики, унося свои камнеметы за укрепления, возведенные поперек улиц, на время прекратили стрельбу. Не стреляли и лучники с самострельщиками, выжидая. Четыре сотни, построившихся плотными прямоугольниками стратиотов двинулись, чтобы разметать нехитрые валы из камней и мешков с землей, не имея представление, что такое камнеметные железные орехи с десяти сажен, пробивающие и щит, и кольчугу. Помимо орехов, стрел и болтов в воздух взлетели еще и десятки сулиц. Назад к судам сумели отступить лишь две трети нападавших.
Похожая картина складывалась и при схватке на восточной городской стене. Получив в подкрепление из соседней фемы три тысячи воинов, ромеи приступили к штурму по всем правилам военной науки. Привезенные катапульты обстреливали парапет стен и башен, укрытия из досок, за которыми прятались целые десятки-декархии, все ближе переносились к стене, туда же к Восточным воротам придвигался и навес с тараном. Отвлекая, таким образом, в двух местах внимание липовцев, ромеи нанесли еще и третий удар. У южной стороны города вдруг появился большой отряд с осадными лестницами и молча без всяких воинственных криков полез на стену, охраняемую лишь редкими липовскими дозорными. И уже перелез стену, ворвался в город и даже открыл Южные ворота, но вовремя подоспела полухоругвь построенных черепахой гридей и после упорной рукопашной в эти открытые ворота ромеев и выдавили.
Дарник с конной ватагой перемещался с пристани к Восточным воротам и обратно, смотрел как там идут дела, но в приказы воевод не вмешивался, больше нахваливал за правильные действия и советовал почаще менять силу отпора:
– Иногда переставайте совсем стрелять. Пусть думают, что мы слабеем, а потом резко усиливайте стрельбу. Это дерганье измотает их больше, чем ровное крепкое сопротивление.
Две полухоругви оставались в крепости и в сражение пока не вводились, за исключением ликвидации прорыва у Южных ворот Дикеи. Когда в Восточные ворота забил таран, Рыбья Кровь повел свежую полухоругвь на помощь туда и приказал открыть ворота, не дожидаясь, пока их совсем разобьют. Перед стратиотами образовалось пустое пространство, огороженное с трех сторон насыпями из камней – упрощенный вариант крепостного входного колодца. После небольшой заминки ромеи устремились туда, но таран с навесом помешал им как следует построиться, и обрушившийся сверху и с боков град тяжелых камней заставил с потерями отступить. Бросившиеся на малую вылазку липовцы унесли с собой таран и снова закрыли ворота.
День, казалось, так и закончится ничейным результатом. Но князю удалось поставить в нем свою победную точку. Брошенные на пристань две сотни черного войска окончательно смели с причалов и дамб остатки ромейских пешцев, и все дромоны с биремами поспешили отойти на середину гавани. Тем временем к камнеметам и пращницам поднесли новый запас камней и липовцы открыли по ромейским судам столь плотную стрельбу, что те вынуждены были вообще выйти из гавани. Это являлось уже несомненной победой.
Чтобы добыть камни, камнеметчики сперва выворачивали их прямо из мостовой, потом кто-то из черного войска подсказал разрушить ненавистное всем налоговое учреждение. И уже сами дикейцы с готовностью бросились выносить оттуда мебель, оконные и дверные блоки.
К вечеру Дарнику сообщили о появлении у Восточных ворот ромейских переговорщиков.
– Давай их сюда, – приказал князь и попросил Лидию, чтобы на стол поставили дополнительные блюда.
Переговорщики, комит пехотной тагмы и два гражданских префекта, были весьма удивлены хлебосольным приемом «вождя пиратов», на котором в качестве полноправной хозяйки выступала жена дикейского стратига. После первых фраз Дарник даже похвалил себя за то, что так и не добился постельной близости с Лидией – сейчас она держалась с таким непорочным достоинством, которое явно путало мысли переговорщиков на ее счет.
– Ваши суда сожжены, город окружен. Мы можем вести переговоры только о сдаче вашего войска в плен, – сразу же объявил старший префект.
– Попробуйте фазана в сметане. Очень вкусно, – отвечал им на это по-ромейски Рыбья Кровь.
– Мы также можем вести переговоры об обмене пленными, – добавил младший префект. – Все суда, которые пытались ночью скрыться из Дикеи сожжены и у нас имеется немало захваченных моричей.
– Вино тоже хорошо, – нахваливал князь. – К нам в Словению такого даже не привозят.
Переговорщики озадаченно переглядывались.
– Можно я скажу? – попросил слова отец Паисий.
Дарник кивнул.
– Князь Дарник по прозвищу Рыбья Кровь утверждает, что у него есть договор о найме его войска на ромейскую службу сроком на год.
– Где этот договор? – чуть оживился суровый комит.
– Как утверждает князь, он был на лодии, которую сожгли дромоны, – продолжал священник. – Правда, сам я этого договора не видел. И точно утверждать о его существовании не могу.
– Где и когда был составлен этот договор? – старший префект требовательно уставился на Дарника.
Показав переговорщикам, что он хорошо говорит и понимает по-ромейски, «вождь пиратов» теперь предпочитал есть и помалкивать.
– Наверно, сейчас после того, как их суда сожжены, это не слишком уместный вопрос, – снова вмешался Паисий. – Если договор существует, то это можно проверить. День пути гонцу до Константинополя и день обратно, ну и день там, и будет известно точно, есть такой договор или нет?
– И дать им еще три дня бесчинствовать в Дикее? – возмущенно воскликнул комит. – То, что они здесь натворили, не исправишь уже никаким договором.
– Наш базилевс может посмотреть на это несколько иначе. – Священник вел разговор как заправский сторонник словенского князя.
Младший префект что-то шепнул на ухо старшему.
– Можно и другим способом показать, что вы наши союзники, – по-другому заговорил старший префект. – На море поднимается буря, наши суда хотят войти и переждать ее в гавани Дикеи. Пусть они на время бури сделают это беспрепятственно. И никто из словенского войска не должен стрелять по ним.
Наступила тишина, все смотрели на князя. Ловушка была расставлена ловко. Если липовцы все придумали со своим договором, они наверняка не согласятся с таким предложением.
– Хорошо, на время бури они могут войти в гавань, но потом должны сразу выйти из нее, – произнес Рыбья Кровь.
На этом первая часть переговоров завершилась. Ромеи поспешили восвояси, чтобы быстрей обрадовать своих моряков.
Изрядно потрепанные камнеметами липовцев дромоны и биремы снова вошли в гавань и разместились с подветренной стороны дамбы, не решаясь причаливать к пристани. Ветер с ливнем бушевал всю ночь и следующий день.
Все, что говорилось за воеводским столом, быстро становилось достоянием войска липовцев, а через их «жен» проникало в город. Дарник не стремился помешать этому, по опыту ведая, что любые слухи всегда все преувеличивают: просчет раздувают до катастрофы, а малый выигрыш до триумфальной победы. Так было и на этот раз: уже мало кто в городе сомневался, что воинственные пришельцы здесь на законных основаниях и даже первоначальное нападение и грабеж вызваны наверняка грубостью и оскорблениями мытных чиновников. Усомнились в действиях князя лишь собственные воеводы. На военном совете так прямо и спросили:
– Мы знаем, князь, что ты всегда все делаешь верно. Но сейчас мы забрались в самый центр Романии. Как нам быть, если с тобой что-то случится? Ну, будем мы сидеть в этой крепости, а что потом? Лодий нет, коней и повозок тоже, да и не пробиться нам домой по земле. Тот старый договор, подписанный в Липове и без того ничего не стоил. Через два дня вернется их гонец из Царьграда и все раскроется.
Дарник счел нужным дать обстоятельный ответ:
– Разве вы не заметили, как богато и хорошо живут ромеи? Как они все и всегда записывают, и считают? Их войска сейчас сражаются сразу в трех местах: на востоке, юге и западе. Еще одно сражение в центре страны им не нужно ни по военным, ни по казначейским делам. Ведь к прямым войсковым расходам, добавятся расходы от закрытой торговой гавани и перекрытой дороги через Дикею с запада на восток страны. Неделю-две они это еще выдержат, а потом волком завоют. Да и по военным делам им с нами не тягаться.
– Это почему же? – недоверчиво хмыкнул Сечень.
– Потому что мы можем вести войну на полное истребление и себя и всех жителей Дикеи, а они не могут.
– Нам вообще-то свое полное истребление тоже не очень нужно, – заметил Сечень.
– Можно еще сдаться в плен, – усмехнулся князь. – Но после нашего грабежа мы простым рабством не отделаемся. Нас всех ослепят или оскопят, или то и другое вместе.
– Да не может этого быть! – испуганно вырвалось у самого молодого сотского.
– Что же делать? – глухо проговорил Копыл.
– Присоединяться к их пешим войскам слишком рискованно. Нужно соглашаться только на дромоны, и чтобы гребцы были ромеями, тогда любые попытки захватить нас обойдутся им слишком дорого, и они на это не пойдут.
– А добыча? Они позволят нам оставить здесь добытое? – забеспокоился Копыл.
– Все, конечно, нет. Продадим все неподъемное дикейцам за звонкую монету.
– Женщин тоже придется вернуть? – угрюмо уточнил оженившийся молодой сотский.
– Смотря как все пойдет, – князь не хотел обещать невыполнимого.
– А если они пошлют нас на дромонах туда, откуда не возвращаются? – снова заговорил Копыл.
– Тогда о нашей доблести в Липове будут слагать легенды.
Этот разговор Рыбья Кровь тоже не просил сохранить в тайне – пусть ромеи заранее узнают, что имеют дело не совсем с варварами, а с теми, кто тоже умеет хорошо все просчитывать, заодно будет меньше пустых слов и на переговорах.
Затишье в военных действиях растянулось на неделю и позволило «пиратам» спокойно продолжать свои приготовления к долговременной обороне крепости. Что не ускользнуло от внимания переговорщиков. Они уже являлись к князю по два раза в день.
– Неужели вы, в самом деле, хотите отсидеться в Дикейской крепости? – удивлялся комит. – И сколько будете сидеть: месяц, год, полтора?
– В крепости есть своя церковь. Мы собираемся в ней все креститься. Неужели вы потом станете убивать нас, своих единоверцев? – с серьезным видом подтрунивал князь.
– Тогда нам придется наказывать вас как государственных преступников, невелика разница, – не затруднился с ответом бывалый ромей.
Одним из результатов переговоров явилось то, что горожане стали свободно уходить и возвращаться за пределы городской стены. Под это взаимное попустительство несколько рейдов совершили и княжеские дозорные. Пригнали тридцать лошадей из ближних поместий и захватили нескольких стратиотов слишком далеко удалившихся от своего лагеря. Пленные рассказали, что в их войске к боевым столкновениям никто не стремится. Одно дело отбивать врагов на границе, другое – в самом центре страны, мол, пусть улаживают непонятную ситуацию переговорщики, а не воины.
Отношения Дарника с Лидией и отцом Паисием приобрели некоторую раскованность. Встречаясь за обеденным столом, они разговаривали уже как добрые знакомые, поневоле проявляя интерес друг к другу. Ромеи раз за разом прощупывали образованность своего тюремщика, а князь с готовностью принимал их вызов. Начинала задираться обычно стратигисса, или, как ее уже успел обозвать Корней, Их Великолепие.
– Я понимаю, что бывают отдельные разбойничьи и пиратские ватаги. Но чтобы целое княжество этим занималось – совершенно мне непонятно. Вы бы лучше перенимали наши ремесла и умения и развивались за счет этого. А то только грабите, а вас грабят степняки – какой в этом смысл?
– Наверно, олени в лесу про людей точно так думают, – отвечал Дарник. – Зачем этим людям наши шкуры и мясо, пусть бы пшеницу выращивали и из льна одежду ткали? В моем войске нет ваших стратиотов, чтобы по призыву базилевса защитить страну и снова к земле возвращаться. В моем войске те, кто оторвался от своих родов и селищ, кто захотел испытать себя в другой жизни. Не поведу их я, поведет кто-то другой. Поэтому вам выгоднее не исправлять нас, а стравливать друг с другом, или натравливать нашу силу на кого-то третьего.
– А вам нравится, когда вас на кого-то натравливают? – грустно спрашивал Паисий.
– Пока, да. Ведь тот, кто натравливает, тоже в крови, хоть и думает, что он самый умный. А дальше посмотрим.
Иногда Рыбья Кровь сам в разговоре переходил в наступление. Так, однажды, Лидия с пренебрежением высказалась о степных каганатах, которые разрастаются до гигантских размеров, а через двадцать-тридцать лет перестают существовать, ничего не создав, даже своей письменности.
– А почему вы решили, что у степняков не бывает письменности? – запротестовал князь. – Ну посудите сами, как такое может быть. Степные каганаты раскинуты на несколько тысяч верст или ваших миль. Кагану нужно послать приказ повернуть дальнее войско в другую сторону. И что, он пошлет какого-то гонца с устным приказом. Да за месяц пути с гонцом может случиться, что угодно: заболеть, умереть, быть захваченным в плен, просто что-то забыть из этого приказа. Считать, что у него не было тайного письменного приказа – это ваша ромейская дурь никому о ней больше не рассказывайте. Другое дело, что этот приказ будет на тайном языке написан, чтобы никто другой не мог его прочитать – с этим я могу согласиться. Допускаю и то, что степняки полностью не придумали своей письменности, взяли чужую, но написать и прочитать важное послание обязательно должны были научиться.
В следующий раз, когда Лидия высказалась о неразвитости варварских чувств и мыслей, Дарник это тоже не оставил без внимания.
– Стратигисса, тебе уже двадцать три года, но ты явно на десять лет моложе. Только подросткам свойственно думать, что так остро и ярко размышлять, и чувствовать, как они, другие люди в иных странах и в прежние времена никогда не могут и не могли. Уверяю тебя, что сто лет назад мои родичи в дремучих словенских лесах шутили и рассуждали ничем не хуже нас тут с вами.
Подобные разговоры обычно долго не продолжались. Дарник и на родном языке не любил много разглагольствовать, а на ромейском тем более – уже через полчаса таких усилий у него начинала болеть голова, и он прекращал спор, отсылая священника прочь или сам отправляясь навестить Адаш.
Сильнее же всего его раздражало, что и Лидия и Паисий часто переходили черту дозволенного и начинали с ним спор не наедине, а в присутствии воевод. Уже не раз Рыбья Кровь боковым зрением замечал, как те недоуменно переглядываются по поводу некоторых выходок стратигиссы. Пару дней князь думал, как укротить зарвавшуюся хозяйку, и придумал.
Во время одной из вечерних трапез Лидия снова потребовала разрешить ей выйти в город, пусть даже под охраной. Дарник привычно отшутился. Возмущенная хозяйка вскочила со своего сиденья и заходила вдоль стола.
– Я так зла на тебя, что мне хочется тебя ударить!
– А вот этого не надо. Опасно для жизни, – предупредил князь.
– Неужели? – она подскочила к нему и двумя руками сильно толкнула в грудь.
Воеводы за столом замерли.
– На чурбак! – приказал «вождь пиратов» и посмотрел на потолочную балку, указывая, где именно произвести наказание.
Арсы-охранники с готовностью бросились выполнять приказ. Вместо чурбака нашли маленький четырехногий табурет-подставка. Находчивый десятский отломил одну из ножек, сделав табурет весьма неустойчивым. Петля была уже закреплена на потолочной балке, а два арса вязали Лидии сзади руки.
– Не смейте! Что вы делаете! Отпустите ее! Негодяи! За что? Она же ничего не сделала! – попеременно выкрикивали хозяйка дома и отец Паисий.
Не выдержав их воплей, Дарник с силой ударил клевцом по серебряному подносу. Ромеи замолчали, арсы тоже приостановились.
– Это не казнь. Никто Их Великолепие вешать не собирается, – разъяснил по-ромейски Рыбья Кровь. – Это наше словенское испытание. Стоя на плохой подставке, она должна спокойно развязать свои руки и снять с себя петлю, только и всего.
– Да как же развязать связанные за спиной руки? – не мог взять в толк священник.
– Нет такой веревки, которая от усилий постепенно не развязывалась бы. – И Дарник знаком указал арсам продолжать.
Вот они уже поставили Лидию на искалеченный табурет и надевали ей на шею петлю.
– Нет! – завопил отец Паисий. – Не ее, меня лучше подвергните этому испытанию.
– Хорошо, – легко согласился князь. Новый знак – и арсы вяжут и ставят на табурет Паисия.
Лидия от пережитого ужаса сидела без сил на стуле и не могла произнести ни слова.
Вот уже священник стоит на табурете с петлей на шее и начинает двигать за спиной руками, чтобы чуть ослабить веревку. Воеводы и арсы с нескрываемым удовольствием смотрели на него – давненько князь не баловал их подобным зрелищем.
Испытание продолжалось недолго – физические упражнения не были сильной стороной Паисия – одно неловкое движение, и табурет выскользнул из-под его ног. Лидия истошно закричала. Дарник взмахнул рукой, два арса бросились к дергающемуся телу и вытащили его из петли. 
Рыбья Кровь с воеводами вернулся за стол, чтобы продолжить трапезу. Лидия держала голову, приходящего в себя отца Паисия на коленях.
– Ты вандал! Ты самый мерзский, самый отвратительный вандал, какие только есть на свете! – выговаривала Лидия, с ненавистью глядя на князя. – Я все сделаю, чтобы тебя казнили самой жуткой, самой изощренной казнью…
Дарник слово в слово переводил ее угрозы воеводам, те только смеялись. В эту ночь князь предпочел остаться ночевать у Адаш. Потом все пошло как прежде. С той лишь разницей, что его пленники смотрели теперь на своего мучителя совсем иначе.
 
2
Прошла неделя с начала переговоров, и из Константинополя вместе с ответом прибыл сенатор Стахис, молодой толстый мужчина с холеным самоуверенным лицом. Заменив собой комита, он вместе с префектами сам отправился к липовскому князю.
– Мы не нашли следов договора с вами во всей столичной канцелярии, – сообщил сенатор. – Но это и не столь важно. Мы можем заключить с вашим войском новый договор прямо здесь. Однако перед тем как мы его с вами составим, вы должны обязательно выполнить предварительное условие: открыть ворота города и выпустить из крепости стратигиссу Лидию и других заложников, а также тех женщин, которые не венчаны с вашими воинами.
Лидия и отец Паисий, тоже присутствующие на переговорах, переглянулись между собой, слушая надменную речь Стахиса. Дарник был сама невозмутимость:
– В таком случае у меня тоже есть предварительное условие. Постройте лодии, которые вы сожгли, и все женщины будут отпущены.
– Это была вынужденная мера, за учиненный словенами разбой.
– Договоримся проще: город мы отдаем, а крепость пока останется до окончания переговоров за нами.
– Если вы не освободите всех женщин, мы казним захваченных моричей, – пригрозил Стахис.
– Они покинули мое войско без разрешения, поэтому их судьба меня не интересует.
Сенатор явно не ожидал такого ответа.
– Вы можете не отдавать город, но освободите стратигиссу Лидию, – пошел он на уступку.
– Стратигисса Лидия будет освобождена лишь в самый последний момент, когда мое войско взойдет на ваши дромоны.
Как ни пытался Стахис и дальше торговаться, ему в конце концов пришлось согласиться на условии Дарника.
Зато остались недовольны липовские воеводы:
– Зачем просто так отдаем город? Теперь в крепости они нас враз придушат.
– Сначала они придушат своим войском собственный город. Вместо тысячи грабителей теперь их в Дикее будет три тысячи, – успокаивал соратников князь.
В самом деле, едва весть о достигнутой договоренности облетела город, как в нем возникло сильное волнение. Одни боялись наказания за потворство словенам, другие не хотели предоставлять жилье и пропитание стратиотам, третьи опасались военных схваток на улицах города. Все, кто имел родственников за пределами Дикеи, поспешили к западным городским воротам, которые по приказу Дарника были перед ними открыты. Часть наемных работников и рабов, напротив попросилась к словенам в крепость, мол, пусть будет так, будто вы нас захватили в плен. Князь, смеясь, не возражал и против этого.
Наконец настал условный момент: липовцы все ушли в крепость, а ромейское войско вошло в город.
Северные ворота крепости, однако, днем продолжались оставаться открытыми. Родственники «жен», по-прежнему беспрепятственно сновали туда-сюда. Один раз перед воротами появилась ромейская тагма человек в триста. Заградительная сотня липовцев у воротного колодца схватилась за оружие, но ворота закрывать не стала, напротив, криками и жестами приглашала стратиотов заходить. Те, потоптавшись на месте, предпочли удалиться.
Первый вечер во дворце, в осажденной крепости, проходил в заметном напряжении. С момента «повешения» прошло всего несколько дней. Их Великолепие и отец Паисий вызывающе молчали, воеводы чувствовали от этого себя неловко. Один Дарник не желал на такие пустяки обращать внимания, и был, как всегда умеренно словоохотлив со своими ближайшими помощниками.
– Не боишься, что эта злючка тебе сонному нож в бок воткнет? – полюбопытствовал Копыл.
– Могу оставить тебя в спальне для охраны.
Воеводам шутка понравилась.
– Можно я переведу твои слова ромеям? – предложил играющийся в уголке с кошкой Корней. За столом с воеводами ему места еще не было.
Князь разрешил. Корней перевел.
– Лучше для охраны оставить в моей спальне все словенское войско, – вдруг произнесла Лидия.
Теперь вместе с воеводами засмеялся и Дарник.
Закончив трапезу, воеводы вышли. Князь вместе с хозяевами остался сидеть за столом, ожидая, что будет дальше.
– Почему? – совсем коротко бросила Лидия.
Рыбья Кровь молчал.
– Почему ты сделал тогда то, что сделал? – разъяснил ее слова священник. Это он о своем повешение, догадался князь.
– Потому что окружающая жизнь с ее законами не моя хозяйка, а моя рабыня, и я делаю с ней все, что захочу.
– С окружающей жизнью? – изумился Паисий.
Дарник утвердительно хмыкнул. Не давая им опомниться, он встал и вышел из столовой. Эту ночь он опять ночевал у Адаш и обнимал ее с утроенным пылом.
Следующий день в крепости прошел несколько иначе, чем прежде. Войско, почти не тревожась о будущем, осваивалось в своей новой гарнизонной службе. Все сотни были разбиты на три смены: одна на стене в карауле, другая на боевых площадках изнуряет себя стрельбой и единоборствами, третья в мастерских, в купальне, в спальнях или просто на травке в тени деревьев, благо на обширной территории крепости нашлось место и для огорода, и для сада с фруктовыми деревьями, и для скотного двора.
На отдельных площадках имелось немало приспособлений по выработке силы, ловкости, меткости и увертливости. Поупражнявшись на всех них, Дарник добавил еще одно приспособление: толкачку из трех бревен, утыканных гвоздями, и показал своим и чужим, как с ней обращаться: сильно раскачав, отбивался от бревен двумя мечами.
Завершил свои телесные занятия прыжками-кувырками в воду бассейна-купальни. Настроение портило только то, что не являлись ромейские переговорщики. Неужто и в самом деле задумали расправиться с пиратами-словенами?
В полдень дозорные позвали князя на северную угловую башню. Напротив нее находилась большая площадь, на ней выстроилось более тысячи стратиотов, набежала и порядочная толпа горожан. Один из глазастых липовцев заметил у одного из домов выставленные из окон балки со свисающими петлями:
– Вешать кого-то собрались.
Скоро стало ясно кого именно. Перед строем воинов вывели двадцать пленных моричей. Вид у них был ужасный, вероятно несколько дней продолжались побои и пытки.
Дарник смерил глазами расстояние. Из камнеметов и дальнобойных луков вполне можно было достать место казни. Делать же результативную вылазку слишком поздно. Липовцы уже сами готовили камнеметы и накладывали стрелы на тетиву.
– Не стрелять! – сердито приказал князь.
Из шеренги моричей вывели двух человек и вскоре они уже качались в петлях, на выставленных из окон балках. Раздался звук трубы и оставшихся пленных увели, следом ушел и строй ромейских воинов.
Повешенных моричей было, конечно, жаль, зато теперь в руках липовцев имелся беспроигрышный повод для ответного действия.
Большие пращницы уже были установлены на плоских площадках четырех северных башен. Ромеи снаружи видели эти работы, но отнесли их к сугубо оборонительным мерам. Однако само поднятие пращниц на шестисаженную высоту увеличило дальность их выстрела в полтора раза. Под прицелом оказалось не только вся прибрежная часть города, но и гавань, откуда дромоны с биремами после бури так и не ушли.
Рядом с пращницами установили захваченные в Дикее лебедки. Один человек, накручивая ручку, легко поднимал наверх пять-шесть пудов камней. Малые камни выковыривали прямо из земли на территории крепости, на большие камни разобрали один из воинских бараков.
От лазутчиков Дарник знал, что на судах осталась небольшая охрана, все гребцы и воины уже присоединились к сухопутному войску. Теперь оставалось лишь как следует провести сами стрельбы из пращниц.
Как только спала полуденная жара, князь поднялся на ту из башен, где наготове было двадцать горшков с горючей смесью, с захваченного в порту дромона. Для начала произвели пристрелку на дальность. Выпущенные трехпудовые камни улетели на три стрелища и упали в море за пределами гавани.
– Давай! – скомандовал Рыбья Кровь десятскому пращницы, и россыпь полупудовых камней унеслась в гавань. Такими же мелкими камнями стреляла и соседняя пращница. Две остальных «работали» одиночными трехпудовками.
Собравшиеся на северной стене крепости липовцы громкими криками приветствовали каждый удачный выстрел. Поначалу стрельба не отличалась результативностью, да и с полутораста сажен хорошо что-либо рассмотреть было затруднительно. Однако забегавшие по пристани люди и разлетающиеся куски досок заметны были всем.
Когда стрелки приноровились к точности тяжелого камнемета, Дарник разрешил взяться за драгоценные горшки. Поджигали фитили и по двое укладывали в «ладонь» пращницы. Первых два горшка попали в дамбу, вторая пара упала посреди гавани, лишь третья пара угодила в дромон. Еще семь пар горшков падали по-разному, но абсолютно все вспыхивали красно-черным пламенем. И горючая смесь порой прямо по воде подбиралась к бортам дромонов.
Камнеметчики просили еще горшков, но Рыбья Кровь отказал – он вовсе не собирался сжигать всю ромейскую флотилию. Ему достаточно было и двух сгоревших дромонов и быстро выведенных из гавани остальных судов.
На волне ликований в рядах липовцев снова и снова звучали призывы прямо среди ночи выйти всем из крепости и до конца разделаться с ромейским войском. А что? Белую повязку на голову и режь всех, у кого нет такой повязки. Воеводам едва удалось успокоить своих разошедшихся вояк.
– Как же ты теперь с ромеями союзный договор собираешься заключать? – не мог взять в толк Корней, провожая князя во дворец.
– Увидишь, они еще упрашивать нас станут, – пообещал Дарник.
Рано утром он снова поднялся на башню с пращницей. Черные остовы двух дромонов еще дымились. Стратиотов нигде не было видно, горожане же как ни в чем ни бывало начинали свою будничную дневную суету.
Князю доложили о появлении переговорщиков.
– Не пускать! Теперь мы пошлем к ним своих послов. Позвать отца Паисия.
Священника привели не сразу, пользуясь своей полной свободой, он проводил в крепостной церкви утреннюю службу и не желал прерывать ее. Наконец, чуть усталый и умиротворенный явился.
– Мне надоело принимать ваших префектов. Теперь ты будешь вести с ним наши переговоры.
– Мой сан не позволяет мне вмешиваться в мирские дела, – твердо произнес Паисий.
– Ты и не будешь вмешиваться. Просто передашь наши требования и принесешь ответ.
– А если я не соглашусь?
– Тогда мы возьмемся за меч. Поднимись на башню и посмотри, что сделали мои пьяные камнеметчики за двух повешенных Стахисом моричей. Я еле удержал их, чтобы они не ворвались в город. Да и вообще принесешь своим архонтам большую пользу, подробно расскажешь им о наших сильных и слабых сторонах. Для начала скажешь им, что мы готовы поменять десять знатных дикейцев, что у нас в плену на всех оставшихся моричей. Если сенатор не согласится, то вечером, по холодку мы снова возьмемся за свои камнеметы. Ты сам потом укажешь, какой из дикейских храмов мы можем разрушить первым. – И Дарник жестом указал, что разговор закончен.
Отец Паисий вопросительно посмотрел на присутствующую при разговоре Лидию. Ее молчание свидетельствовало, что возражать безумному «вождю пиратов» бесполезно.
До вечера священник трижды выходил и снова возвращался в крепость, пытаясь внести поправки в обмен пленных, мол, восемнадцать моричей за десятерых дикейцев слишком неравный обмен. В ответ Рыбья Кровь распорядился выставить из бойниц башен пять балок с веревочными петлями для дикейских вельмож.
На четвертый раз отец Паисий повел с собой из крепости пятерых дикейцев и вернулся назад со всей ватагой моричей, затем увел еще пятерых пленников. Моричи со слезами на глазах обнимали липовцев, рассказывая, что их действительно собирались всех оскопить. Кого им не удалось поблагодарить, так это самого князя – Дарник отказался их принимать. Столь же сдержан он был и в расспросах священника. На вечернем застолье вопросы переговорщику через Корнея задавали другие воеводы.
– Готовят ли ромеи тараны и осадные лестницы?
– Пришло ли новое войско?
– Везут ли дополнительные припасы?
Отец Паисий как мог отвечал. В том числе и на то, о чем не спрашивали:
– Вы загнали сенатора Стахиса в угол. В Константинополе ему не простят два сожженных дромона.
Дарник молчал, вполне довольный этой новостью. Согласно ромейским порядкам, Стахис наверняка пошлет в столицу нового гонца за разъяснением: продолжать ли заключение договора со словенами или готовиться к их уничтожению?
Снова потянулись дни ожидания. Обе вооруженные стороны проявляли не просто сдержанность, а полное игнорирование друг друга. Никто из рядовых воинов с обеих сторон не стремился показать противнику свою враждебность или дружелюбие. Когда священник указал на эту странность князю, тот со знанием дела разъяснил:
– Никто не знает, будем мы воевать или нет, поэтому лучше ни к чему не привыкать.
Вообще, если совсем недавно Лидия была для Дарника главной персоной, то теперь ее место уверенно занял отец Паисий. Вышло это как-то совсем непреднамеренно, просто после того, как священник прикрыл собой хозяйку дома, князь стал относиться к нему с большим уважением. Странное дело, после пережитого и Паисий как-то расположился к «вождю пиратов», и теперь они, почти забыв про присутствие стратигиссы, увлеченно проговаривали целые вечера. Сама особенность их положения, то, что оно не продлится долго как-то освобождала их обоих от привычной сдержанности. Да и темы разговоров выходили часто очень необычными, заставлявшими по-иному о многом задуматься.
– Чего хорошего в том, чтобы идти в дальние земли и сложить там рано или поздно голову? – настойчиво стал допытывался однажды отец Паисий. – По ромейской традиции, все, кто пролил много крови, в последние годы жизни уходят в монастырь и замаливают там свои грехи.
– Такое не по мне – слишком просто и не интересно. Для меня убивать чужих воинов никогда не было и никогда не будет грехом. Как говорит мой шут, я просто истребляю самую злую и свирепую часть мужчин и у себя, и у противника.
– Это объясняется твоей молодостью. Твоя душа по-настоящему еще не пробудилась. Ты как малый ребенок, который отрывает крылья бабочки, чтобы посмотреть, что с ней будет дальше. Взрослые люди этого уже не делают, – мягко отвечал ему священник.
В другой раз разговор между ними зашел о княжеской выносливости: не устает ли Дарник от своих каждодневных, порой, наверняка, скучных обязанностей? Особенно, если он не готовил себя к этому с детских лет.
– Нет, не готовил, – признался Рыбья Кровь. – Хотел просто видеть иные земли, и чтобы каждый новый день был не похож на предыдущий. Увы, в наше время путешествовать могут лишь купцы и наемные воины. Купцы постоянно хитрят и всего боятся, а воины обязаны подчиняться тупым вожакам. Вот мне и пришлось самому стать главным воеводой, чтобы мне никто не мог приказывать.
– Но ведь ты мог остаться только воеводой, а захотел еще стать князем? Судить простолюдинов и вникать во все хозяйственные мелочи, которые настоящие воины должны презирать?
– Виноваты в этом были мои первые победы. Я вдруг почувствовал себя человеком двухсаженного роста, которому все на свете по силам. И это ощущение сохранилось у меня до сих пор. Судить простолюдинов, конечно, черная работа, но мне помогает то, что я ко всем им безразличен и могу блюсти общую пользу княжества, а это все вокруг считают самым справедливым. А хозяйственные мелочи – это моя вторая жизнь, моя мечта так наладить княжеское хозяйство, чтобы можно было содержать хорошее войско даже без военной добычи.
– И тогда ты перестанешь ходить в разбойные походы?
– Тогда я буду ходить в них ради удовольствия, чтобы чужие земли посмотреть.
Лидия во время этих бесед сидела где-нибудь у окна со своей вышивкой и сердито косилась на увлеченных разговором собеседников.
Дарник снова ночевал с ней на одном ложе и не имел ничего против, когда она перегородила постель свернутым в трубку одеялом, что только помогало ему лучше высыпаться. Все приближенные, за исключением служанок стратигисы, были абсолютно уверены в их любовных отношениях, удивлялись лишь их дневной отчужденности. Но видно у этих порфироносных воображал так принято – было общее суждение. То, что князь по утрам и в полдень непременно навещает здесь же во дворце свою смуглянку Адаш относили лишь на счет его жеребячьего многоженского здоровья.
Получая же каждое утро невидимый, но хорошо ощутимый удар злых чувств, исходящий от спящей Лидии, Рыбья Кровь обретал какую-то особую бодрость и уверенность, что он сейчас куда-либо пойдет и всё и всех победит. Для него стало наконец понятно, почему его всегда так тревожили и раздражали славословия липовчан. Чужое восхищение расхолаживает, внушает страх, что ты сейчас сделаешь что-то не столь высокое и похвальное. А хула, осуждение, насмешка, напротив, освобождают твои крылья и толкают на самые резкие и необычные поступки. Придя к такому выводу, Дарник окончательно перестал думать о стратигиссе, как о молодой и желанной женщине – от ее неприступности ему получалось гораздо больше пользы.
Жизнь в крепости текла столь же размеренно, как и во дворце. Общее упорядоченное ромейское времяпрепровождение повлияло и на словен: вставая с утра, каждый знал, чем именно ему предстоит целый день заниматься. Поток посетителей через северные ворота заметно возрос, к родственникам «жен» добавились мелкие торговцы, любопытные подростки, потерявшие работу слуги, юноши из богатых семей. На главной площади крепости образовалось свое мелкое торжище, где липовцы охотно покупали у дикейцев всякие лакомства и красивые безделушки.
Как-то явились тридцать парней-сербов из дальнего горного поселения и попросились в дарникское войско. Иная одежда, иной внешний вид, но язык почти один и тот же и их приняли даже не в черное войско, а распределили среди понесших потери липовских ватаг. Чтобы их родичи в поселении не пострадали от ромеев за своих своевольных сыновей, сербы записались под чужими именами.
Общая мирная будничность словен нарушена была лишь однажды. Общаясь с молодыми воинами на площадке для боевых занятий, Рыбья Кровь неосторожно спросил, чего бы им хотелось больше всего.
– Искупаться в море, – под смех приятелей попросил один из молодцов.
Князь на секунду замер, соображая, как это сделать, потом сказал:
– Сейчас и искупаемся.
Четыре полусотни пешцев, привычных к построению «черепахи», вооружились и построились. Их сопровождали четыре камнемета, установленных на легкие местные двуколки, которые легко катили две пары ратников, сам Дарник с ватагой арсов тоже встал в общий строй. Три сотни в полном вооружении, чтобы прийти на выручку, затаились у северных ворот. Во всеоружии пребывало и остальное войско.
Двести тридцать «купальщиков» широкой колонной выступили из северных ворот и по прямой главной улице направились к пристани. Дикейцы останавливались и смотрели на них, гадая, что бы все это значило: куда это идет столь малый отряд словен?
Отряд прошел к самой воде и остановился, образовав квадрат, огражденный большими прямоугольными щитами и, пока еще поднятыми вверх пиками и рогатинами. Кое-где из улиц начали появляться пентархии и декархии вооруженных стратиотов, они останавливались на безопасном расстоянии и смотрели, что будет дальше. Даже самым отчаянным липовцам стало как-то не по себе от собственной дерзости.
Дарник первым сбросил с себя доспехи и одежду.
– Первая полусотня за мной! – приказал он и голышом бросился в воду.
Первая полусотня после некоторой заминки последовала за князем. На пристани собиралась все более густая толпа зрителей. Увеличилось и количество ромейских воинов. Их было уже больше трех сотен, и они строились в две сплоченных тагмы неподалеку от липовского квадрата.
Дарник, подавая пример уверенности, искупался и с первой, и со второй полусотней и только потом выбрался из воды. Пока он одевался, число стратиотов удвоилось, но их архонты все еще чего-то выжидали. Когда из воды выбралась и оделась четвертая полусотня и все арсы, липовский отряд развернулся и прежней колонной направился обратно в крепость. Обе тагмы ромеев сопровождали словен до самой крепости. У северных ворот «купальщиков» приветствовали восторженными криками столпившиеся на крепостной стене ратники и непривычным для словен хлопаньем в ладоши – дикейцы.
– Мои полухоругви идут купаться следующими, – тут же заявил Сечень.
– Нет, на сегодня достаточно, – остановил его князь. – Чересчур дразнить не стоит.
Разумеется, во всем городе и крепости только и разговоров было про эту вроде бы и мирную, но истинно воинскую вылазку. Лазутчики докладывали, что жители в открытую смеются над собственными стратиотами. У Дарника же тем временем зрел план еще одной мирной победы. Узнав, что Стахис ни за что не хочет оплачивать горожанам его княжеские расписки за отнятое имущество, Рыбья Кровь объявил, что сам их оплатит. В крепость немедленно пожаловал со своими расписками целый поток дикейцев. Треть из них войсковые казначеи действительно оплатили, а потом сказали, что остальное им будет выплачено после того, как Стахис выдаст словенам первый войсковой задаток.
 
3
– Прибыл гонец из столицы, – печально сообщил Отец Паисий. – В послании сказано, что никакого договора со словенскими княжествами не было.
– А это что? – развернул перед ним договор с урганским послом Дарник. – Я думал, что он сгорел на лодии, оказалось – цел, в других вещах нашли.
Священник внимательно просмотрел договор, все было честь по чести: и содержание договора на ромейском языке, и имя посла, и подпись, и печать.
– Могу я взять его с собой?
– Нет, не можешь. Как я могу доверять вашим префектам? Им проще теперь его уничтожить.
– Как же быть? Боюсь одного моего свидетельства не хватит.
– А вот так… – И князь объяснил. Подумав, Паисий вынужден был согласился с ним.
Два трубача с крепостной стены звуками своих труб привлекли внимание, как граждан Дикеи, так и сторожевого отряда стратиотов. После чего к зубчатому парапету подошел священник и громким внятным голосом зачитал урганский договор с липовским князем Дарником. А также объявил решение русов в случае нарушения этого договора разрушить камнеметами все храмы Дикеи. После чего, Рыбья Кровь предложил Паисию выйти в город и объяснить жителям, что никакого принуждения к нему применено не было, что договор действительно подлинный.
Через два часа священник вернулся в крепость в совершенно подавленном состоянии.
– Сначала меня за мою «проповедь» отругал сенатор, потом архиепископ едва не отлучил от церкви.
– Но ведь ты понимаешь, что сделал все совершенно правильно? – успокаивал его князь.
– Понимаю, – тяжело вздыхал Паисий.
А в Констинтонополь скакал уже новый гонец. В крепость же потянулись уважаемые городские старцы умолять князя не разрушать храмы. Дарник лишь руками разводил: я бы разумеется не разрушал, но как еще разговаривать с вашими бесчестными префектами. Более того, распорядился вернуть старцам церковную утварь, которую несмотря на княжеский запрет награбили в храмах липовцы. И маятник симпатий дикейцев еще сильней качнулся в сторону «пиратов». В укромных уголках крепостной стены липовцы спускали на веревках корзины, в которые горожане накладывали фрукты, пироги, рыбу. А приходящие в крепость родственники «жен» непрерывно жаловались, каким непомерным бременем легко на Дикею содержание ромейского войска, да и без действующей пристани тоже совсем тяжело. От всего от этого заметно улучшилось настроение и у липовцев.
– А что, так жить можно!
– Будем в Дикее городовым войском!
– Все запишимся в ромеи и оженимся здесь!
Прошел уже целый месяц Дикейского сидения, вот-вот должен был пойти второй.
И вот во дворец ворвался отец Паисий, сияя от распиравшей его радости:
– Подписан новый договор и скреплен печатями! – Как самую великую драгоценность положил он на стол перед князем и воеводами два пергаментных свитка. – Известно и куда вас направят: на Крит!
Воеводы вскочили из-за стола – наконец-то окончилась эта писарская возня.
– И жен разрешили взять? – спросил Сечень, привязавшийся к своей ромейке.
– И жен! – торжествовал священник.
Рыбья Кровь внимательно читал прилагаемый к договору список придаваемых словенскому войску припасов. Необходимое число горшков с горючей смесью и сифонофоров с ромейским огнем тоже было указано. В чем же может быть подвох?
Шесть красавцев-дромонов уже стояли в гавани, готовые к приему тысячи словен и двух сотен «черного войска». Погрузка на них оказалась делом не простым. Сначала на них поднялись войсковые писари проверить, все ли там в достатке: съестные и оружейные припасы, количество гребцов, запасных весел и парусов. Потом отправились камнеметчики осмотреть судовые баллисты и опробовать разворотливость сифонофоров. Ночь на пробу двести липовцев провели вместе с гребцами на судах – никаких осложнений с ромеями не случилось.
Наутро ратники загнали ромейских гребцов в трюмы и под прицелом судовых баллист началась погрузка основного войска: сначала женатики с «женами» и уже нажитым семейным скарбом, потом «черное войско», замыкала колонну сотня арсов во главе с князем. Почти все награбленное добро с помощью дикейских торговцев уже превратилось в золотые и серебряные монеты, розданные воинам. Княжеская и войсковая казна занимали всего два малых сундучка. Стратигиссу несли в закрытых носилках. На всякий случай было приготовлено пять таких носилок. В четырех находилось: книги и всевозможные хитрые приборы и инструменты. Вновь были взяты в заложники десять дикейских чиновников, которые делали вид, что гостеприимно провожают своего словенского союзника. Не покинул липовцев и Паисий.
От многого пришлось отказаться, теснота на дромонах и без того была порядочная. Отказались брать с собой и несколько десятков новых «невест», которые в последние время дневали и ночевали в крепости. Проснувшийся в женской половине Дикеи интерес к варварским парням объяснялся просто: постоянные войны, монашество, добровольное оскопление сильно проредили мужское население города и статус ромейских союзников с хорошим жалованьем сделали наемных воинов вполне привлекательными женихами. Увы, многим этим женским мечтаниям не суждено было сбыться.
Хитрый подвох ромеев обнаружился, только когда дромоны вышли в море – на всех судах имелся лишь двухдневный запас пресной воды: две трети бочек оказались наполнены морской водой. Кормчий-навклир не смущаясь объяснил, что это для того, чтобы словене не вздумали сбежать на север в свой каганат, мол, каждых два дня они будут отправлять к берегу лодки и привозить новый запас воды. Дарник смолчал. Он много раз обсуждал с воеводами, плыть ли им отбивать от арабов далекий ромейский остров, или все же прорываться домой на Танаис и всякий раз убеждал соратников, что лучше выполнить условия договора, что другого такого случая побывать в южных морях у них просто никогда не будет. Однако уловка ромеев с водой сильно разозлила его.
На первой стоянке, пока привозили воду, он собрал на своем дромоне главных воевод. Распоряжение было коротким и ясным:
– Четыре дромона отдадут свою воду, вино и фрукты моему и Копылскому дромону, и будут дожидаться нас здесь. Всех женатых гридей с женами тоже перевести к нам.
– А если будут женатые, кто не захочет возвращаться домой? – спросил предусмотрительный Сечень.
– Пошлет свою жену с остальными женатыми, а сам останется здесь.
Так и сделали. Навклир с судовыми архонтами попытались воспротивиться, но им сделали суровое предупреждение: две петли спустили с реи и веревки были перерублены, только когда два архонта уже закачались в них. Больше возражений у команд княжеского, да и соседних дромонов, видевших это, не возникало.
Отец Паисий был в ужасе от происходящего:
– Вы не должны покидать пределы Романии! Это обман, преступление, нарушение договора. Такого щадящего договора еще никогда у нас не заключали, а вы его хотите нарушить. Теперь ко всем словенам будут относиться, как к клятвопреступникам! Оставь хотя бы здесь Лидию.
– Не могу, я к ней слишком сильно привязался.
В ночь два дромона снялись с якоря и пошли по звездам прямиком на север – так легче было обмануть дозорные суда ромеев, шнырявшие по прибрежной полосе. К гребцам добавили такое же количество воинов и удвоенными силами гребли всю ночь. Судовых огней из предосторожности не зажигали, и утром обнаружили, что потеряли копылцев. Делать нечего – свернули на северо-восток, поставили парус и пошли на Таматарху одни.
Четыре дня пробирались по бурному уже осеннему морю, рискуя каждый час опрокинуться. Наконец показалась Таврика. Вдоль нее пошли до Корчева, где наконец пристали к берегу и двое суток отдыхали. Корчевские дромоны и биремы уже ушли на зимовку в Херсонес, поэтому местные мытники сделали вид, что верят россказням словен о страшной буре, загнавшей сюда их судно.
Корчев мало походил на Дикею: беспорядочные одноярусные дома, грязные не мощеные улицы, полное отсутствие садов и каких-либо украшательств. Ничего удивительного – это было место ссылки неугодных ромейских чиновников, к которому они и относились, как к месту своей ссылки – скорей бы переждать свой срок и вернуться в цветущую Романию. Зато торжище здесь имелось вполне приличное. Те из танаиских купцов, кого не устраивала Таматарха, находившаяся на другом берегу Корчевского пролива, продавали свои товары именно здесь.
Большой караван айдарских лодий как раз распродавал свои последние меха и воск, и таким удачным случаем нельзя было не воспользоваться. Кто из словенских купцов мог в чем-либо отказать знаменитому липовскому князю, тем более, если он еще хочет заплатить за доставку своих воинов в Русский каганат. Полсотни бойников со ста своими и чужими женами перешли на купеческие лодии, а дромон стал готовиться к возвращению в Романию. Вместе с бойниками Дарник передал для княжны сундучок с серебрянными монетами и двух котят. Еще семь тысяч золотых солидов находились в другом сундучке, доверить их превратностям купеческого похода Рыбья Кровь не решился. А как же быть? Как сделать так, чтобы даже в случае его гибели золотая казна дошла до Липова?
После целого дня размышлений Дарник вспомнил про карту Сурожского моря, что имелась у него. Она была точной копией карты, что осталась в его домашней читальной горнице. Наняв у местного жителя повозку, князь сам с двумя верными арсами водрузил на нее сундучок с солидами и выехал на север в открытую степь. Через несколько верст показался сурожский берег Корчевского полуострова. Ни людей, ни строений, за что бы можно было зацепиться взгляду. И все же один остроконечный мыс, который даже был помечен на карте, нашелся. На этом мысу отыскали самый большой и приметный камень, от него отсчитали на запад тридцать шагов и прямо в землю зарыли сам сундучок.
Назад в город добирались другим, кружным путем, так чтобы даже верные арсы не могли потом найти место запрятанного клада. Перед самым отплытием дромона князь написал Всеславе послание, где объяснял, как по карте Сурожского моря найти нужный камень и куда отсчитывать шаги. Своей придумкой Дарник остался очень доволен.
Освободившись от части ратников, Дарник заодно освободился и от ватаги моричей:
– Мне такие ненадежные воины не нужны. Я спас вас от виселицы, теперь ступайте сами добирайтесь домой.
– А наша доля добычи? – потребовал вожак моричей.
– Ваша доля добычи потонула на ваших стругах. Поработаете на пристани, получите пару фолисов, за них вас переправят в Таматарху, а там до Заграды и пешком дойдете.
Отец Паисий через Корнея узнал, о чем речь и не преминул позже заметить:
– Эти восемнадцать молодцов, похоже, стали твоими кровными врагами.
– В моем войске добрая четверть моих кровных врагов. Они мне служат получше друзей, берегут для своей будущей мести.
Священник не поверил князю, тогда Корней с позволения Дарника показал ему троих бойников из сожженных Затесей, которые неохотно рассказали ромею, что действительно поклялись прошедшей зимой на пепелище своих домов убить липовского князя. Заодно Корней сообщил и об отравленной стреле, ранившей их Молодого Хозяина.
– Ты кого-нибудь наказал за это? – сильно заинтересовался отец Паисий.
– Нет. А зачем? – отвечал ему с улыбкой князь.
– Всегда можно найти виновного. Твоих телохранителей, например. У нас в Романии за любое преступление всегда обязательно следует наказание. Иначе трудно сохранить в стране нужный порядок.
– А у нас больше любят тех воевод, кто может поступать то сурово, то мягко. Люди ждут от князя ярких и разных поступков, а не унылых, всегда правильных решений.
– Выходит, твои поступки – это не проявление твоего ума и способностей, а всегда холодное и намеренное чередование хорошего и злого?
– Выходит, так. Меня же называют Рыбьей Кровью. Надо оправдывать свое холодное прозвище, – потешался над серьезностью священника Дарник.
Судя по всему, отец Паисий давно простил князю свое суровое испытание с петлей на шее. Совсем иначе вела себя Их Великолепие. Полностью замкнувшись в себе, она еще в крепости последние дни проводила в апатичной неподвижности, словно не видя окружающих людей. Но при этом продолжала принимать подаваемую служанками еду, менять одежду, красить лицо, что заставляло Дарника считать ее показное горе и тоску женскими ухватками. Переубедить его в этом могла разве что болезнь Лидии. Однако здоровое и правильное развитие и воспитание наградили молодую женщину столь крепким организмом, что никакое душевное недомогание до поры до времени не могло подорвать его.
Оказавшись на дромоне, где из-за тесноты всем вольно или невольно приходилось буквально касаться друг друга, стратигисса, казалось, чуть изменилась: чаще выходила на палубу, ловко уворачивалась от пробегавших мимо моряков, смотрела не назад на покинутую Романию, а только вперед, и Дарник решил, что все в порядке.
На судне имелись лишь две отдельных каморы. Одна предназначалась князю, другая –навклиру. При погрузке на дромон отец Паисий настойчиво ходатайствовал за Лидию, говоря, что навклир согласен отдать ей свое пристанище. Однако князь даже не счел нужным обсуждать подобные капризы. Полагал, что пускай Их Великолепие хоть раз познакомится с настоящей жизнью простых людей.
Камору архонта (сажень на сажень) разделили занавеской. У одной стены на топчане расположилась знатная заложница, у другой – князь с Адаш. Дарник и в мыслях не держал уязвить или оскорбить этим стратигиссу, просто по-другому никак не получалось – воеводы и полусотские со своими «женами» укладывались спать в общий ряд и вовсе без занавесок. Первая ночь прошла гладко, Лидия никак не реагировала на любовные звуки, раздававшиеся из-за занавески, а под утро ее кошка как всегда снова перешла мурлыкать на грудь князя. Гораздо больше за целомудрие стратигиссы переживал ее духовник:
– Это же настоящий содомский грех, вот так исполнять свои гнусные телесные потребности! Всему же есть предел! Только животные не имеют стыда. А люди, даже варвары, должны его иметь!
Он что не знает, что между мной и Лидией ничего так и не было, удивлялся Дарник.
– Что делать, раз моя душа для стыда еще не проснулась? – смеясь, отбивался он от священника. – Подрасту и все сразу отмолю.
Зато каким довольным и счастливым человеком оказалась в этой каморе Адаш! Недаром говорится, что лучше любимого мужчины, может быть только мужчина, отнятый у выдающейся соперницы. Черноокая хазарка простила князю сразу всю его сдержанность и отстраненность. Еще в Дикее, поняв, что ее успехи в словенском языке ему совсем не интересны, она с легкостью усвоила язык редких улыбок и жестов. Теперь этот язык был пущен в ход. Пять раз проскользнет мимо, не подняв головы, а на шестой невзначай поднимет глаза и просияет или, того лучше, засмеется неслышным восторженным смехом.
Никогда раньше Дарник не видел, чтобы кто-то вот так просто смеялся от радости при виде другого человека, и сперва даже не знал, как к этому относиться. Единственное, с чем это можно было сравнить, – с бросающейся навстречу хозяину радостной собачонкой. Потому-то многие и держат собак за их всегдашнюю без всякой корысти радость, размышлял князь. Но странное дело, сравнение рабыни с презренным животным не только не принизило влюбленную девушку, а как-то по-особому вознесло ее над всеми его былыми наложницами. Те всегда стремились повыгодней раскрыться перед ним, заинтересовать своими ужимками, рассуждениями и переживаниями, жадно требуя взамен его слов и чувств, и обижались, если он не очень хотел этим с ними делиться. Адаш вела себя совершенно иначе, обязательно терпеливо дожидалась от него какого-либо, часто непроизвольного знака, что теперь он свободен и не прочь освободиться от княжеских забот, и тут же оказывалась рядом, чтобы не осыпать его пустыми словами, а просто ласкать и любить. Причем, встав с княжеского ложа, она тут же превращалась в прежнюю рабыню, готовую разносить еду воеводам и даже прислуживать Лидии, так как на дромон прежних служанок стратигиссы из крепости не взяли. 
На стоянке в Корчеве князю донесли, что один из бойников тискал Адаш, поймав в трюме, и как хазарка от него отчаянно отбивалась.
– Привести его! – приказал Рыбья Кровь.
Бойника привели.
– Все так и было?
– А что, у тебя стратигисса есть. А она рабыня. Ты ее так и не вернул заградцам, как обещал. – Бойник знал, что увиливать в разговоре с князем гиблое дело, поэтому лучше открыто дерзить. – Я, между прочим, заслужил фалеру от тебя за поход на кутигур.
Последнее было беспроигрышным аргументом, все фалерники состояли у князя на особом счету, сама проявленная ими доблесть возносила их выше иных воевод.
– Принесите его пожитки, – распорядился Дарник.
Товарищи бойника сбегали и принесли.
– Твои солиды при тебе?
– При мне. – Бойник выразительно звякнул нашейным мешочком с монетами.
– А теперь за борт и по воде к берегу. И два года в Липове, чтобы не появлялся. Ясно?
– А может заплачу виру за обиду и останусь?
– Можешь и остаться, – почти согласился князь. – Но через два дня я найду причину, по которой тебя следует повесить. Или думаешь, не найду?
По рядам собравшихся вокруг воинов пробежал легкий смешок.
– Ты уж точно найдешь, – со вздохом признался бойник и попрощался с товарищами, перед тем, как прыгнуть с котомкой в уже холодную осеннюю воду. 
Пополнив запасы воды, вина и еды, княжеский дромон двинулся в обратный путь и через неделю присоединился к ожидавшей его в условленном месте флотилии. К радости Дарника дромон Копыла тоже уже находился там. Арс-хорунжий рассказал, что возле Таврики его перехватили два херсонесских дромона и отвели в свой город. Там, однако имя липовского князя и развивающееся на мачте рыбное знамя произвело магическое действие – слухи о Дикейском сидении дошли уже и сюда. Никто не только не чинил какие-либо допросы и наказания, но напротив липовцам беспрепятственно позволили выйти на городскую пристань и перевести на словенские торговые лодии полсотни бойников и сто жен. Полностью уверенные в счастливой судьбе своего князя, копылцы не стали искать его вдоль Таврики, а побыстрее вернулись в Романию.
Выяснилось, что тяжелее всего за это время досталось как раз тем, кто остался у азиатского берега. Чашевидная бухта плохо укрывала от разгула волн, поэтому половину ожидательного срока дромоны только и делали, что с риском перевернуться крутились туда-сюда у скалистого берега. И теперь все навклиры в один голос призывали немедленно плыть в Константинополь.
– Я не против, – просто отвечал князь.
Еще три дня пути – и вот он сказочный Царьград: сотни судов, тысячи многоярусных домов, десятки тысяч людей, видимых с любого места одновременно! Казалось, даже сама прибрежная вода гордится своей принадлежностью к великому городу. Дарник смотрел вокруг и вверх, и вниз, стиснув кулаки и зубы, – и ни за что не хотел ничем восхищаться!
Справиться со смятением помогли дела сиюминутные. К княжескому дромону подошла сторожевая бирема, и ее архонт приказал словенам следовать за ним. Дромоны вошли в бухту Золотой Рог. Плыть приходилось осторожно, чтобы не налететь на малые лодки, сновавшие здесь по всем направлениям.
Едва дромоны пристали к каменной аккуратной пристани, как явился важный мирарх с целой свитой, приглашая князя с воеводами на прием в военный департамент. Дарник решительно отклонил приглашение:
– Мы и так потеряли много времени и теперь хотели бы наверстать упущенное.
– Храбрый князь напрасно опасается сходить на берег. Ему в Константинополе ничего не угрожает. После всего, что было сделано, нам всем остается, только должным образом это как следует исправить и оправдать.
– Было обещано, что с нами на Крит пойдет ромейский архонт и все нам расскажет.
Как не уговаривал мирарх, Рыбья Кровь твердо стоял на своем: как можно быстрей отправляться к месту воинской службы. И стратигиссу согласен был отпустить не здесь, а только отойдя от города на две ромейских мили.
Через несколько часов на дромон поднялся обещанный архонт и, приняв на суда продукты для себя и товары для критского войска, флотилия словен в тот же день снова вышла в море, теперь уже Пропонтидское. Их сопровождали две биремы и позади не спеша разрезали воду еще три дромона.
В двух милях от города Дарник, как и обещал, остановил свой дромон, и к нему вплотную приблизилась бирема, на которую перешла Лидия. Рыбья Кровь вздохнул с огромным облегчением: последние дни он все время ожидал какого-нибудь отчаянного поступка от стратигиссы и был рад, что ее душевный недуг так ничем и не закончился.
Отец Паисий напротив захотел плыть с липовцами дальше:
– Мне наш архиепископ назначил послушание обратить вас в нашу веру, – объяснил он. – Многие ваши воины проявляют к ней большой интерес. Ты же не будешь их наказывать за это?
– Ну обращай, – разрешил Дарник. – Только чтобы я сам этого не видел и не слышал.
Правда, уже через день Корней уличил священника в ведении каких-то записей.
– Что ты там все время пишешь? – прямо спросил об этом князь.
– Я хочу написать твое житие.
– Чего?! – изумился Рыбья Кровь. – Да ни за что на свете!
– Почему?
– Потому что я пришел ниоткуда, в никуда и должен уйти.
– Это я как раз в первую очередь уже и записал.
Позже они продолжили этот разговор. Отец Паисий убежденно доказывал, что путь липовского князя, это путь превращения злодея в нового святого, а Дарник никак не мог взять в толк, откуда тот взял такую нелепость.
– Лучше не спорь, а делай свое дело, а я буду делать свое, – с непривычной горячностью говорил Паисий. – Неужели тебе самому не интересно, что из всего этого может получиться?
– Ладно. Пиши писарь, – сдался Дарник. – Все равно выйдет полная чепуха.
 
4
Несмотря на середину осени, с каждым днем плаванья становилось только теплее и солнечней, что приятно удивляло липовцев. Чтобы ратники не дурели от безделия, князь распорядился ставить их на подмену гребцов, что к удивлению немногочисленных ромейских стратиотов, не вызвало среди липовцев ни малейшего недовольствия.
Дарник что называется завидовал сам себе. В своих еще недавних мечтаниях он прикидывал, что поплывет в южные моря лет через пять никак не раньше. И вот нет уже никакого долгого ожидания, он плывет и плывет в эти южные моря. С завистью поглядывал, как Корней без всякого стеснения карабкается по веревочной лестнице в смотровое гнездо наверху мачты и орет оттуда все, что взбредет ему в голову. Однажды рано утром князь не выдержал и, пока никто не проснулся, сам вскарабкался туда, орать не орал, но со счастливой улыбкой подставлял голову приятному теплому ветерку.
Архонт на головном дромоне вводил Дарника в курс дела. Арабы вот уже тридцать лет снова и снова высаживаются на самом большом ромейском острове Крите. Их последнее нашествие оказалось особенно сильным, им удалось захватить почти весь остров, вернее всю его прибрежную полосу. В высокогорье правда не поднимаются. Несмотря на полное превосходство ромеев на море, высадка новых арабских отрядов продолжается. Накапливают для решительного удара свои силы и ромеи. В западной части острова в их руках до сих пор полуостров Акротири, куда направляется и липовское войско. Сам остров растянулся с запада на восток на сто пятьдесят миль, а с севера на юг миль на двадцать-тридцать.
– Сколько же надо было привезти войска, чтобы на таком большом острове арабы смогли захватить все побережье? – задавал Рыбья Кровь резонный вопрос.
– На всем острове их действительно пока немного, – соглашался архонт. – Но они ведут себя как лесные разбойники, никогда не вступают в открытое сражение, умело рассыпаются малыми отрядами и жалят в любое время с разных сторон. Поэтому и пяти тысяч таких разбойников для Крита более чем достаточно.
– А вы сами не пробовали действовать такими же малыми лесными отрядами?
– Пробовали – ничего не получается. Для разбойников действовать так – вопрос жизни и смерти. Они знают, что пощады им не будет, поэтому у них всегда в запасе несколько убежищ, куда они могут отступить и затаиться. Наши воины к таким тяготам горных схваток не приспособлены.
– А жители острова?
– Те, кто на берегу, перебрались на более безопасные острова. Жителей долин арабы очень хитро обложили данью, меньше наших государственных налогов, и те поэтому не слишком ропщут. Горцы живут сами по себе, к ним вообще никто не суется.
Эти сведенья только запутывали Дарника: «неприспособленные воины», «жители долин», «горцы», «береговые жители»? Оставалось надеяться все понять уже на месте.
Из Пропонтидского моря, флотилия вышла в море Архипелага с его бесчисленными островами. Тут и увидел князь, что такое горный остров, когда ровная пирамида на добрую версту выступала прямо из моря. Услышал недоуменный шепот воинов:
– Да как же такая гора на бездонном море держится, на что опирается?
– Говорят, плавает на огромной морской черепахе.
Несмотря на еще по-летнему жаркое солнце, на небо все чаще набегали грозовые тучи. Когда волнение было особенно сильным, дромоны прятались на подветренной стороне таких вот гористых островов. Однажды пережидать непогоду пришлось больше двух суток. В такие моменты вниманием князя полностью завладевал отец Паисий. Устраивался в каюте на ложе стратигиссы, ставил себе на колени поднос с чернильницей и пергаментом и задавал Дарнику не самые привычные вопросы.
– Каким ты был в детстве? Когда впервые пролил чужую кровь? Любили или нет тебя другие дети?
Часто князю нужно было дополнительное время, чтобы это вспомнить и верно ответить. Иногда он сам рассказывал то, что казалось ему важным и интересным.
– Как я сейчас понимаю, для меня очень много значило не то, что моя мать Маланка делала, а то, чего она не делала. Она никогда не обсуждала других женщин и мужчин, никогда не ставила мне в пример других мальчишек, никогда не обнимала и не целовала меня. Поэтому все это стало представляться мне лишним и придуманным. Я считал, что раз люди не могут достигнуть чего-то большого и важного, то находят себе эти маленькие страсти и увлечения и говорят, что это и есть главное.
– А что было для тебя наибольшим увлечением? – тут же подхватывал священник.
– Наибольшим?.. – чуть задумывался Дарник. – Прокладывать в лесу свои тропы.
– Как это?
– У нас кругом был очень дремучий лес с буреломами и гарями. Мне казалось очень обидным, что какие-то наваленные стволы деревьев мешают идти, куда мне хочется, и я топориком прорубал в них свои прямые тропы.
– А почему ты остановился и не стал продолжать это дальше?
– Потому что понял, что одной моей жизни на это мало. Хотелось не просто каждый день возвращаться домой, а идти дальше, где-то ночевать и снова идти куда глаза глядят.
– И однажды ты в одиночку взял и пошел, чтобы уже никогда не вернуться?
– Не в одиночку, со мной должен был идти еще один мой товарищ-побратим. Но ему вечно что-то мешало, и я пошел один.
– И мать тебя отпустила?
– Я ей сказал, что иду не один.
– Боялся?
– Еще как! Причем даже не самой смерти от зверя или людей, а своей собственной промашки, что приведет к этой смерти. Погибнуть от своей глупости и неосторожности, мне казалось, страшнее этого ничего нет на свете. Считал даже дни. Десять дней прожил – уже не совсем глуп, двадцать дней – просто не глуп, год прожил – вообще молодец.
– А сейчас?
– Сейчас наоборот. Достойная и доблестная смерть внушает только отвращение. Деревья до неба не растут. Год назад думал: вот, наконец, повезло – отравленной стрелой подстрелили. Почему-то выжил. Круг обязан замкнуться. Смерды должны получить свою радость: чтобы князь Рыбья Кровь умер самой нелепой и смешной смертью.
Отец Паисий уже не вскидывал удивленных глаз, а, научившись понемногу разбираться в серьезных и шутливых княжеских интонациях, просто записывал.
– Что этот ромейский жрец все время пишет? – допытывались воеводы.
– Список моих предков составляет. Хочет узнать, от какого я бога произошел, – в своем привычном духе отвечал Дарник.  
Спустя три недели, не потеряв ни одного судна, флотилия подошла к Криту и пошла вдоль его северного побережья на запад. Здесь уж были горы, так горы, и на версту, и на полторы, и на две в высоту и не сглаженные, а какие-то острые и отвесные. Леса прятались в горных расщелинах и долинах, а открытые солнцу склоны покрывал мелкий кустарник и пучки выгоревшей травы.
– Ну и где ваши арабы? – спрашивал князь архонта, оглядывая совершенно пустынный берег. Изредка где-то на высотах виднелись два-три маленьких серых домика, да несколько раз замечали пастухов со стадами овец и коз – и все. Даже рыбачьих лодок ни было видно. Дважды приставали к берегу, чтобы пополнить запас свежей воды, и тоже никого не встретили.
– Еще увидите и не обрадуетесь, – мрачно предрекал архонт.
– А конница у них есть?
– Есть, но очень мало. Это сказки, что арабы воюют только на лошадях. Кони слишком дороги и сами по себе, и из-за перевозки сюда тем более, поэтому никто не будет подставлять их под ваши стрелы. В пешем строю они тоже хорошо воюют. Переняли у нас сомкнутый строй, да и вообще воинственны не хуже других варваров.
Залив Суда, отделявший полуостров Акротири от основной части Крита, представлял собой идеальную гавань. Подобно длинному кувшину он с востока на запад на несколько верст врезался в гористые берега, да еще в горловине закупоривался дополнительным маленьким островком. Какие бы бури не бушевали на море, здесь на воде поднималась лишь небольшая рябь. Это сразу оценили липовцы, когда в разыгравшийся нешуточный шторм успели ловко сюда проскочить.
Северный берег залива принадлежал ромеям, южный – арабам, что подтвердили несколько стрел, попавших в левую обшивку головного дромона. В самой дальней точке залива у перешейка, соединявшего Акротири с островом, находился поселок Сифес, находившейся в постоянной полуосаде со стороны магометан. Чуть к северу от него, недоступные для зажигательных арабских стрел стояли пришвартованные к берегу три дромона. Сюда же пристала и флотилия липовцев.
На берегу встречать союзников собралась целая толпа разноплеменных воинов. Как уже знал Рыбья Кровь, основу войска составляла двухтысячная мира стратиотов, еще одну миру составляли сербы и италики. В центре толпы со своими воеводами-комитами стоял мирарх Калистос, тридцатилетний худощавый мужчина, чьи короткие светлые волосы напоминали овечью шерсть, за что в войске его называли Золотое Руно. Он никогда не имел дела с русами, поэтому сперва принял прибывшее подкрепление за хорватов.
– Наконец-то наши стратиги чуть пошевелились, – еще издали обратился он к архонту, сопровождавшего Дарника. – Надеюсь, эти далматинцы умеют бегать не только толпой взад и вперед.
– Будет лучше, если ты спросишь их князя сам, без толмача, – поспешил упредить его невежливую разговорчивость архонт.
Мирарх тотчас понял свою промашку:
– Добро пожаловать на Крит! – с улыбкой обратился он к Дарнику напрямую. – Если с тобой тысяча хороших воинов, то ты здесь самый желанный гость.
– Тысяча сто.          
– Это вместе со слугами или самих воинов?
– Мы не ромеи и слуг при воинах не держим.
– А служанок? – Калистос весело стрельнул глазами в сторону головного дромона, где стояла Адаш и несколько дикейских жен, не пожелавших покидать своих мужей.
Князь привыкший быть всегда самым насмешливым, слегка растерялся.
– Твои архонты сами справятся с выгрузкой, или ты должен их нянчить? – продолжал по-юношески подначивать мирарх. – А то поедем покатаемся?
Простота и естественность его обхождения оказывали покоряющее воздействие. Не часто чувствовал Рыбья Кровь такую внезапную симпатию к кому-либо.
– Управляйтесь здесь сами, – сказал он Сеченю и Копылу. – На дромонах оставить по сторожевой полусотне, чтобы они никуда не смели уплыть.
Князю и двум арсам-охранникам подвели коней, дабы они присоединились к свите мирарха. Первым делом вся кавалькада отправилась на перешеек взглянуть на противника. Между поселком и высоким холмом в центре перешейка был насыпан невысокий вал с сухим рвом. Возле вала то тут то там находились лагеря-фоссаты ромейских пехотных тагм: двадцать-тридцать палаток, взятые в квадрат оградой из мешков с песком.
Достигнув лагеря побольше, для двух тагм, Золотое Руно с князем поднялись на вал. В трех стрелищах к югу виднелся большой стан арабов. Здесь ограда вообще состояла из жердей с натянутой между ними материей, словно противник сушил все свои запасы подстилок и одеял. Препятствие чисто условное, рассчитывают больше на силу собственных мечей и луков, понял Дарник.
– Как тебе такая приманка? – Калистос испытующе взглянул на гостя. – Выходи и нападай.
– Мне сказали, что они воюют малыми разбойными ватагами.
– Сейчас все изменилось. Они видят, что мы накапливаем силы и тоже готовятся сбросить нас в море.
– А вы что?
– А мы только вас и дожидались.
День подходил к концу, и пора было возвращаться в поселок.
– Как хочешь разместить воинов: в палаточном лагере или поселке? – спросил мирарх. – Но учти, свободные дома остались только в пяти милях от Сифеса.
– Где скажешь, там и станем.
– Тогда лучше в лагере. Вы, наверно, холода совсем не боитесь, – сказал ромей, он тоже уже смотрел на северного словенина с заметным расположением.
В Сифесе их поджидала неприятная новость: на двух липовских дромонах произошли драки сторожевых отрядов с командами судов, те хотели переставить дромоны в другое место, а липовцы не дали. Еще повезло, что никого не убили.
– Ну и как рассудим? – со спокойным любопытством обратился Калистос к Дарнику.
– Это был мой приказ не трогать с места дромоны, значит, виноват я.
– Хороший приказ, я бы тоже такой отдал, оказавшись в незнакомом месте, – неожиданно для своих комитов одобрил Золотое Руно и о происшествии забыли.
С собой палаток у липовцев не было, а у ромейских менсоров-хозяйственников их нашлось всего на полтысячи воинов. Ничуть этому не смутясь, три сотни дарникцев остались ночевать на дромонах, а еще три сотни быстро соорудили себе шалаши, где не хватило веток, там на жерди укладывали собственные плащи. Все воины из поселка потом ходили и смотрели на эту словенскую находчивость. Ну а в центре поднялся пышный княжеский шатер.
Рано утром, еще до совета архонтов, Калистос пригласил князя к себе:
– Каков состав твоего войска?
– Две трети войска состоит из пеших десятков, по-вашему декархий. Это шесть щитников с большими щитами и четверо лучников с луками и самострелами. При необходимости пять и десять декархий могут строиться в «черепаху» со всех сторон укрытую щитами и стреляющую из луков и самострелов.
– Ну что ж, разумно. А еще треть?
– Еще треть – это конники, легкие и тяжелые, а также камнеметчики.
– Здесь коней у них не будет, – заметил Золотое Руно. – Значит, будут бегать толпой.
– Нет. Они тоже знают сомкнутый строй, или могут для второго удара сами укрыться за щитниками.
– К сожалению, все команды у нас подаются на ромейском языке, поэтому каждой вашей сотне, а то и полусотне будет придан ромейский архонт. Ты должен дать своего толмача и сделать так, чтобы твои воины ему беспрекословно подчинялись.
К чему-то такому Дарник был готов.
– Имея разноязычное войско, только так и можно действовать, – сказал он, слегка покривив душой. В схватках с кутигурами его мало заботили не понимающие по-словенски гурганцы или горцы. Ведь на поле боя хорошие воеводы должны понимать все без перевода.
Мирарх благодушно улыбнулся:
– Значит, согласен?
– Два условия: я сам отберу твоих архонтов, и у них не будет права телесных наказаний для моим гридей и бойников.
– А как же ты обходишься без телесных наказаний? – заинтересовался Калистос.
– Два раза привязываю голышом к позорному столбу, а на третий раз вешаю.
– И что, помогает?
– Мои воины все делают в паре. И за проступок одного я точно так же наказываю и его невиновного напарника, – объяснил князь.
– Жуткое правило. И никто не возмущается?!
– Любых непослушаний становится в десять раз меньше.
– А если проступок совершает кто-то из архонтов?    
– Воеводам ничего. Если их наказывать за каждое неверное решение, то они сами и делать ничего не будут. С них достаточно насмешек простых воинов.
– Это у вас так в обычае, или ты сам придумал?
– Точно не помню, – уклонился от прямого ответа князь, вызвав новую одобрительную улыбку мирарха.
На совете архонтов обсуждали, прежде всего, как именно атаковать арабов. Дарник сначала даже не понял в чем тут трудность, пока перед ним на стол не высыпали полдюжины «колючек»: железных шариков с четырьмя шипами в разные стороны – как «колючку» не переворачивай, один шип обязательно торчит прямо вверх – этакая разновидность словенского «чеснока».
– Эти колючки пробивают не только сапоги, но и лошадиные копыта, – пояснил князю сербский воевода. – Они рассыпаны не только вокруг их лагеря, но и по всему перешейку.
Комит италиков на ломаном ромейском пояснил князю, что по ночам они пытались высылать ползающих лазутчиков, чтобы те собирали «колючки», но это особых результатов не дало, многих из них подстерегали арабские дозоры и убивали. Сейчас на обсуждении один из архонтов предложил привязывать к подошвам воинов дощечки, обитые железом или медью, его подняли на смех – где напасешься этого на шесть тысяч воинов, да и как в такой «обуви» сражаться с быстрым и ловким противником. Так и разошлись, ничего толком не решив.
Мирарху было любопытно, как Дарник станет отбирать себе ромейских архонтов, и он отправился посмотреть. Всех их князь решил испытывать собственноручно. Каждому из двадцати присланных декархов на выбор представили два вида оружия: палка и щит или две палки, против двух палок Дарника. После чего Рыбья Кровь по очереди и в хвост, и в гриву принялся их колотить, к полному удовольствию собравшихся липовцев.
– Достаточно! – остановил после четвертого поединка веселое зрелище Калистос. – Это все-таки архонты, а не чемпионы-оптиматы. Если хочешь хорошо поупражняться, я пришлю тебе наших лучших мечников.
– Достаточно, так достаточно, – легко согласился князь и дал команду Сеченю распределить по сотням всех выделенных ромеев. Цель была достигнута: декархи заметно присмирели, а липовцы стали относиться к ним чуть несерьезно, как к пустой ромейской формальности, которую надо снисходительно перетерпеть.
Паломничество в стан северных словен между тем продолжалось. Дружины далматинских сербов благодаря дикейским сербам приняли липовцев за своих единородцев. Нашлось что рассказать про «подвиги» русов и их князя в Дикее и гребцам с дромонов. Ну, а отец Паисий, подрядившийся писать жизнеописание Дарника, вообще поразил и ромеев и италиков. Поняв все про князя, ромейские и союзные архонты захотели больше узнать про боевые возможности рядовых липовцев.
– Да, пожалуйста, – не возражал Рыбья Кровь.
И возле Сифеса состоялись большие боевые игрища.
– Особо не усердствуйте, – послал князь по войску наказ. – Иначе потом пошлют на самое кровавое дело.
Липовцы и не усердствовали: хорошо показав себя в стрельбе из дальнобойных луков и поединках на булавах, они были вровень в метаниях легких копий и кулачном бою, и совсем слабы в беге, прыжках и борьбе, просто потому что никогда этим сильно не занимались. Все ромейские и союзные зрители остались вполне довольны таким раскладом. Особенно после того, как липовцы сумели показать, как линейный строй в минуту преобразуют в закрытую со всех сторон «черепаху».
На дромонах, тем временем случилось новое, правда, только словесное столкновение со сторожевыми полусотнями. Навклиры, потрясая своими грамотами-предписаниями, собирались немедленно отплывать на зимовку на Родос – три зимних месяца для плаванья по здешним водам считались запретными, вышедших в море зимой кормчих могли и казнить. Несогласный с этим Рыбья Кровь увязался следом за мирархом в его дом.
– Почему дромоны не могут зимовать здесь, в бухте?            
– Если они уйдут, то нам ничего не останется, как сражаться изо всех сил, – без особой уверенности отвечал ему мирарх.
– И лишить себя подвижности? Я читал ваши «Стратегиконы». Там везде сказано, что маневрировать своими силами самое главное.
– У нас на воинов едва пропитания хватит, а тут еще тысяча ртов моряков.
– Но с дромонами мы можем выйти, пристать к берегу в любом месте и добыть еды сколько угодно у ваших пастухов, – доказывал свое липовский князь.
И Калистос, как ни странно, внимательно слушал. Для Дарника это было совершенно новое ощущение: охотно подчиняться старшему военачальнику и убеждать его словами.
– Я бы не против, но вот… приказ. У нас приказам из столицы принято подчиняться.
– Где этот приказ?
– Вот. – Золотое Руно протянул Дарнику пергамент, где черным по белому было указано по прибытии на Крит словенского войска отправить все дромоны на Родос.
– А если так? – Рыбья Кровь взял со стола чашу с питьевой водой и плеснул на пергамент, а потом еще растер чернила в последних строках.
– Что ты делаешь? – в негодовании привскочил со своего места мирарх. – За такое, знаешь, что бывает?
– Скажешь, получил свиток, поврежденный морской водой.
– А дальше?
– Пошлешь на Родос только один дромон, чтобы он привез письменное подтверждение, что надо отправить все дромоны.
– И что потом?
– Потом кончится зима.
Калистос громко, от всей души расхохотался:
– Ну ты и плут! Такое только от иудея услышать можно!
 
5
Мирарх сделал все именно так, как посоветовал ему Дарник. Один дромон ушел на Родос, а остальные стали готовиться к возможной высадке на восточный Крит (новая идея князя). Липовскому войску выделили двадцать лошадей, и князь получил возможность как следует осмотреть сам полуостров, перешеек и северный берег залива Суда. Рассматривая с пограничного вала лагерь арабов, он пришел к выводу, что три стрелища – вполне достижимое расстояние для больших пращниц и сказал об этом Калистосу:
– Если их еще зарядить горшками с зажигательной смесью, то можно поджечь весь арабский стан.
– Ну, что ж, попробуй, – разрешил Золотое Руно.
И липовские камнеметчики принялись за дело.
Следующей дарникской придумкой стали давилки. По рассыпанным трофейным «колючкам» прокатили ствол толстого дерева. Одни «колючки» без остатка вминались в землю, другие цеплялись за ствол и уже катились вместе с ним. Но как катить это тяжеленное орудие вперед, под обстрелом лучников неприятеля? Выход нашелся. Ствол разрезали на саженные куски, у жителей раздобыли широкие двуколки для двух лошадей, соединили их длинными жердями с торцами бревна, насадив там железные штыри и пожалуйста, – укрытые бычьими кожами лошади, хоть с трудом и медленно, но толкали бревно впереди себя. На испытании присутствовали все архонты объединенного войска. Они отнеслись к придумке князя крайне скептически:
– Ну куда такое толкать в сторону арабского лагеря?
Мирарх был более снисходителен:
– Когда отгоним арабов, этой штукой соберем их «железный посев».
Дарник разозлился и устыдился сам на себя за неудачу – и тут же родил план, как одолеть неприступного противника.
Ворвался к Калистосу во время полуденного отдыха и с помощью лежащих в вазе апельсинов стал ему все объяснять:
– У нас восемь дромонов. Так?
– Так.
– Четыре подводим к южному берегу залива. К ним подводим еще четыре. Так?
– Допустим, – Золотое Руно был весь внимание.
– Три тысячи воинов бегут на берег, идут на запад по широкой дуге и обрушиваются на лагерь арабов с тыла.
– А чего ты решил, что там не рассыпаны те же «колючки»?
– Для себя у них должен оставаться свободный проход и конечно он сзади.
– А если у них там все же «колючки» есть и проложены какие-то свои тайные извилистые проходы?
– Тогда мы останавливаемся на заднем холме и спокойно расстреливаем их лагерь из луков и камнеметов.
– На южном берегу залива нас встретят их лучники и во время высадки перебьют триста-четыреста наших воинов.
– Ты еще не видел, как стреляют россыпью «орехов» или «яблок» мои камнеметы. Твои арабы не сумеют по три стрелы пустить, как на открытом склоне их всех уничтожат.
Они продолжали увлеченно обсуждать этот план, наполняя его все новыми деталями.
– А что остальные тагмы на валу делать будут? – кричал один.
– Могут двинуться на арабов напрямик! – возбужденно вторил другой.
– А «колючки»?
– Пускай вперед ослов и быков погонят. Их все равно на мясо пускать. Так какая разница с целыми ногами или нет?
Через час все было окончательно решено. Оставалось только убедить остальных архонтов. Сделать это оказалось непросто. Нашлась масса возражений. Так что, в конце концов, мирарху пришлось применить свою верховную власть.
Еще два дня ушло на тщательную подготовку самого нападения. Между стоящими у берега дромонами перекидывали мостики с крючьями и ватаги воинов в полном вооружении бегали по ним взад и вперед. Точно так же учились бегать по своему склону горы и камнеметчики: двое тащат треногу, двое камнемет, еще шестеро волокут мешки с метательными припасами и колчаны со стрелами. По настоянию князя от каждого войска были выделены пропорциональные их численности отряды. Еще он потребовал убрать из ромейских тагм слуг и депотатов-санитаров.
– А кто будет уносить с поля боя раненых? – возмутились комиты.
– Раненые пусть дожидаются конца боя там, где упали, – безжалостно доказывал Дарник. – И наказывать всех, кто станет оказывать им помощь. Сумеем без больших потерь победить, если только все сделаем в быстром нападении нигде не задерживаясь.
Золотое Руно одобрительно кивал головой.
В стане липовцев царило веселое воодушевление. Никто уже не считал захват и Сидение в Дикее за что-то серьезное, всем хотелось прямой жаркой схватки.
– Возьми меня с ватагой на головной дромон, – упрашивал князя Корней.
– Думаешь, возле меня в безопасности отсидеться, – дразнил его Дарник.
– Наоборот, хочу быть на острие твоего меча, – рвался в бой вчерашний боязливец.
– Неужели пойдешь сам впереди всех? – спрашивал у князя отец Паисий. – А кто же будет всем издали управлять?
– Я же теперь простой архонт, – ухмылялся Рыбья Кровь. – Пусть более мудрые полководцы управляют.
И вот настало третье утро. В ромейских тагмах священники отслужили молебен, и три тысячи воинов поднялись на дромоны. Как задумывалось, к южному берегу восемь дромонов пошли двумя колоннами, одна вперед, другая уступом чуть сзади. Дарник вместе со старшим комитом, назначенным руководить всей высадкой, находились на головном судне. Местные моряки хорошо знали дно залива и подвели первую колонну к самому удобному месту. Пологий берег ровно уходил высоко вверх. Деревьев не было, только невысокий и не слишком густой кустарник, за которым спрятаться можно было, лишь как следует присев. Сотни две арабских лучников уже поджидали здесь дромоны. Кое-где виднелись дымки малых костров, там готовили зажигательные стрелы.
Как только первая колонна подошла к берегу на полстрелище, воздух наполнился летящими им навстречу стрелами. Большие бортовые щиты надежно защищали затаившихся на палубе воинов. Дно головного дромона заскрежетало по подводной гальке.
– Стрелять! – скомандовал князь.
Выстрел четырех камнеметов и двух баллист, направленный прямо по кустам был смертоносен. Слабые ветки могли удержать дальнюю стрелу, но совершенно не спасали от россыпи железа и малых камней с близкого расстояния. За первым залпом последовали второй, третий, четвертый… Рядом к берегу пристали еще три дромона и открыли точно такую же беспрерывную стрельбу. Прицел пришлось поднять выше – уцелевшие арабы отступали вверх по склону. К четырем дромонам уже швартовалась вторая четверка.
Трубач дал сигнал наступления. В воду у берега посыпались десятки воинов, противник им не в силах был помешать. Со своими арсами спрыгнул в воду и князь. За ним последовал старший комит.
– Строить тагмы! – закричал он архонтам.
– Нет времени строиться. Надо быстрей вперед, – тихо сказал ему Дарник.
– Я сам знаю, что надо! – огрызнулся комит.
Пока ромеи и италики строились в правильные прямоугольники, Рыбья Кровь повел скорым шагом своих липовцев и не отстававших от них сербов вдоль склона в сторону арабского лагеря. Пройти предстояло около версты. Воины опасливо смотрели под ноги, опасаясь «колючек». Но все пока шло благополучно. Выше по склону перебегало с полсотни арабских лучников, но тысячная колонна, закрывшись щитами, просто не обращала на них внимания. Гора чуть ушла в сторону и перед нападавшими раскрылся весь арабский лагерь, где уже били тревогу. Первый ручеек воинов уже выходил навстречу липовцам и сербам. Дарник заметил взгорок в одном стрелище от лагеря. Надо было как можно быстрее занять его.
– Бегом! – крикнул он и во главе арсов и лучников помчался к взгорку.
Не сразу угадав его маневр, туда же с запозданием рванулись и две сотни арабов, вооруженных круглыми выпуклыми щитами и копьями. Липовцы достигли взгорка первыми и тут же открыли по арабам стрельбу из луков. Не добежав до противника тридцати шагов, копейщики отхлынули назад. Им на помощь спешили из лагеря лучники, а к липовцам присоединялись свои щитники. Дарнику с трудом удалось остановить сербов, рвущихся сверху ринуться на противника и сойтись с ним в ближнем бою. Князь послал их не вниз, а дальше по склону в сторону, чтобы как можно шире закрыть арабам выход из лагеря.
Над взгорком взлетело знамя с изображением рыбы. По этому сигналу шесть больших пращниц из-за пограничного вала начали методичный обстрел палаточного лагеря полупудовыми камнями и горшками с зажигательной смесью. Выстроившись привычной стеной, липовцы стали прицельно осыпать магометан стрелами и болтами из самострелов. А камнеметчики уже расставляли свои камнеметы. Все вместе они не давали выйти из лагеря основным силам арабов. Тут подошли ромейские и италийские тагмы, и ловушка для неприятеля окончательно захлопнулась. Чтобы не подставляться под вражеские стрелы, арабы отступили в глубь лагеря. Сто саженей для лучников действительно были уже не столь эффективны, зато те же стрелы, уложенные в камнеметы, уверенно поражали цели и за полтораста саженей.
Рыбья Кровь отдал приказ о рваной стрельбе: после каждых пяти выстрелов небольшой перерыв. Сильный обстрел не дает противнику собраться с мыслями, а рваный заставляет задуматься о выходе из бедственного положения. И то сказать, против трехтысячного объединенного войска ромеев, в лагере находилось не более двух тысяч арабов, да и те понесли уже ощутимые потери.
– Видишь, там нет «колючек», – довольный своим открытием указывал старший комит. – Сейчас построимся фалангой и вытесним их на собственные ловушки.
– Ты, наверно, плохо изучал «Стратегикон» Маврикия, – отвечал ему Дарник. – Там сказано: не надо загонять противника в закрытую западню, тогда он сражается как лев. Всегда надо дать ему возможность убежать.
– Так ему некуда отсюда убегать.
– Верно. Значит, им остается только один выбор: медленно погибнуть или сдаться.
Комит замер в нерешительности – ссылка на «Стратегикон» сильно смутила его.
– Мы немного спустимся, там из луков ближе стрелять, – попросил разрешения не у комита, а на словенском языке у князя сербский воевода.
– Давай. Только совсем близко не подходи.
– Можно я этих погоняю? – попросил Корней, указывая на засевших вверху арабских лучников. – Только мне вторую ватагу дай.
– Ну погоняй, – ответил князь, сделав знак полусотскому спешенной ватаги жураньцев помочь бойкому вожаку.
Довольный Корней во главе двух ватаг устремился вверх по склону горы.
Вслед за сербами Дарник позволил на полстрелища спуститься и своим лучникам, которые сберегая стрелы, вооружились пращами, благо «снарядов» имелось вдоволь прямо под ногами. Неожиданно с дальней западной стороны лагеря извилистой змейкой потянулась узкая колонна воинов – видимо, там был проход среди «колючек».
– Две сотни лучников туда, – скомандовал Рыбья Кровь сербам, и те с готовностью ринулись на перехват противника.
Чуть погодя, Дарник отдал приказ своим и сербским лучникам прекратить стрельбу. Глядя на них, остановили свою стрельбу и лучники ромеев с италиками.
– Пусть поберегут стрелы, – объяснил комиту князь. Тот согласно кивнул.
Установилось напряженное затишье. Стрелять продолжали лишь пращники и камнеметчики – им камней было не жалко.
Как только сербы загнали арабов обратно в лагерь, оттуда вышли переговорщики. Комит послал им навстречу архонта с толмачом.
– Хотят, чтобы их выпустили с оружием из лагеря, все остальное они готовы оставить на месте, – доложил вернувшийся архонт комиту.
Тот настороженно покосился в сторону князя, но Дарник молчал, с любопытством ожидая, что старший командир будет делать дальше.
– Нет, полная сдача в плен с сохранением жизни всех пленных и возможность их дальнейшего выкупа, – поставил свое условие комит.
Архонт пошел передавать эти условия переговорщикам.
– Если получится, то здорово, – уважительно одобрил Рыбья Кровь.
Комит даже горделиво приосанился от его похвалы.
Два часа спустя условия пленения были окончательно выработаны: в рабов арабов не превращать, наказаниям без причины не подвергать, молиться не мешать, сотским и шейхам разрешить носить свои кинжалы. Затем началась сама сдача в плен. Магометане цепочкой потянулись из лагеря и возле взгорка, бросив на землю свои булавы, топоры и мечи, сворачивали в сторону, где ромеи по четверо привязывали их за руку к древку копья. Привязывать быстро не получалось и у выхода из лагеря образовалась целая толпа пленных. Вдруг прозвучала резкая арабская команда, и вся эта вооруженная масса бросилась мимо ромеев прочь в недалекое мелколесье. Союзники, что, сидя на земле, отдыхали от ратных трудов, торопливо вскочили на ноги. Но преследования не получилось.
Дарник первым рассмеялся и засвистел, заложив в рот два пальца. Арсы подхватили его свист. И вот уже хохочут, улюлюкают и свистят все липовцы и сербы, а ромеи с италиками лишь преграждают бегство тем арабам, кто не успел еще выйти из лагеря.
– Чему ты смеешься? – спросил, оборачиваясь к князю, комит. – Сейчас бы одним ударом покончили бы со всеми этими разбойниками.
– Нарушив договор с тобой, они и тебя освободили от данных обещаний. Разве нет? – резонно отвечал Рыбья Кровь. – Теперь кинжалы их шейхам можно не оставлять. Мне говорили, что всего на остров высадилось пять тысяч арабов. Какая разница ловить их две или три тысячи? Все равно переловим.
Еще вчера комит высмеял бы чью-либо подобную самоуверенность, но после всего увиденного сегодня готов был поверить, что и такое возможно для этого незаурядного словенского архонта.
Всего удалось переловить и связать больше восьми сотен арабов. Ромеи и италики первыми вошли во вражеский лагерь. Мало проявив себя в сражении, они наверстывали упущенное, беспощадно добивая оставшихся в палатках раненых.
В захваченном лагере нашлось немало красивых вещей из серебра, меди, дорогих материй – арабы и воевать желали в приятном комфорте. Три десятка чудных арабских скакунов также стали добычей союзников. Между тем, камни из дальних больших пращниц и редкие огненные горшки продолжали осыпать лагерь. Князь выслал знаменосца и трубача к северной стороне матерчатой ограды, чтобы на ромейском валу их увидели и остановили стрельбу. Здесь обнаружили новый повод для смеха: выпущенное из-за ромейского вала стадо ослов и быков вольно прогуливалось вдоль вала и никак не хотело приближаться к арабскому лагерю.
Дарникские «давилки» не потребовались – все пробездельничавшие за валом воины теперь сами вышли на поле и, не торопясь, собирали «колючки». Глядя себе под ноги, только очень неловкий увалень мог наступить на них в редких пучках выгоревшей травы.
Корней добился своего: прогнал с высоты лучников и даже привел к князю двух захваченных пленных.
– Тебя проще наградить медной фалерой, чем не награждать, – под смех вожаков отметил его Рыбья Кровь.
В Сифесе дромонское войско встречали как истинных триумфаторов. Всего за победу было заплачено полсотней убитых и столько же ранеными, причем, на «колючках» поранили себе ноги лишь человек пятнадцать. Противник же потерял, считая с пленными, в десять раз больше.
Позже за праздничным архонтским столом, старший комит не упустил случая язвительно во всеуслышанье объявить, что липовский князь берется быстро очистить весь остров от чужеземных разбойников.
– Хорошее дело, – одобрительно посмотрел на Дарника мирарх. – Расскажешь мне об этом завтра утром.
Рыбья Кровь корил себя за опрометчивые слова и удивлялся выступлению комита – ни один бы словенский воевода не стал бы так выставлять своего соратника. Действительно, как отыскать и победить на огромном гористом острове, где его собственные жители не знали, что творится в десятке верст от них, две-три тысячи умело скрывающихся вооруженных людей? Но задание своей собственной голове уже было дано, и Дарник ничуть не сомневался, что решение через два-три часа, в крайнем случае, к утру будет найдено, и ел и пил нисколько не отягощая себя тяжелыми думами. Калистос в очередной раз приятно поразил его. Возвращаясь в Сифес со славной победой, князь опасался, что Золотое Руно непременно постарается его заслуги как-то приуменьшить, но нет, ромейский военачальник снова и снова без всяких ревнивых оттенков говорил о том, как им всем повезло с таким замечательным танаиским предводителем.
Позже, уже по дороге в стан, Дарник не утерпел и спросил у отца Паисия:
– Для наших князей всегда нож острый, если их воевода слишком хорошо себя покажет. А ваш мирарх совсем не такой.
– Я сам удивляюсь, глядя на него, – признался священник. – Он в самом деле или вовсе лишен тщеславия, или его тщеславие настолько велико, что не позволяет ему равняться с кем-либо.
Рыбья Кровь невольно перевел это определение на себя. Все сходилось: ему тоже завышенное честолюбие не позволяло кому-либо завидовать, а единственное, в чем он уступал Калистосу, так в том, что не столь речисто умел хвалить своих воевод за их боевые заслуги.
Как и следовало ожидать, на утро его княжеская голова решила заданную накануне сложную задачу. Дарник еще раз все прикинул, съел гроздь винограда и поспешил к мирарху. 
– Все говорят, что арабы быстры и неуловимы, малыми отрядами могут действовать во всех направлениях. Значит, надо лишить их этой подвижности.
– С этим никто не спорит. Скажи только как? – Золотое Руно был само радушие и благосклонность.
Дарник рассказал, как отрубленные три пальца у степных воительниц лишили кутигурское войско четверти его силы.
– Предлагаешь, рубить пальцы пленным? – догадался Калистос.
– Не пальцы, а сделать их всех хромыми. Удар обухом по одной щиколотке и все.
– Восемьсот сломаных ног – это что-то! – усмехнулся мирарх. – Меня так и назовут Калистос Сломаная Нога. Хочешь, чтобы меня за это отлучили от церкви?
– Ну да, кастрировать и ослеплять это вам можно, а ноги ломать нет. Если вы, ромеи, такие нежные, то я отведу пленных за гору и все сделаю сам.
– Неужели ты думаешь, что они приставят по одному одноногому в каждый малый отряд и специально для тебя будут медленно с ним передвигаться? Спокойно упрячут всех калек в одно место и будут им только посылать еду. А на нашу жестокость ответят своей.
Дарник был пристыжен, его блестящая идея разваливалась на глазах.
– Мы можем сделать иначе. Все пленные, я узнал, принадлежат к двум соперничащим племенам: кахтанидам и аднаитам. Кахтанидов мы искалечим, а аднаитов отпустим целыми, взяв с них клятву больше здесь не воевать. Вряд ли всему арабскому войску после этого удастся сохранить свое единство.
Золотое Руно призадумался:
– Не знаю. Может быть. Надо с архонтами посоветоваться… А как ты собирался этих одноногих пленных вместе с двуногими отлавливать?
– Мне нужны три тысячи воинов.
– Тысячу сербов ты получишь, но италики под тебя не пойдут. Они и нас, ромеев, своими зарвавшимися потомками считают, а словене для них все равно, что обезьяны.
– Я знаю, – невозмутимо сказал князь. – Тогда дай мне тысячу гребцов.
– Гребцы не воины. И по горам в доспехах лазить не станут. Да и нет у них доспехов.
– Они нужны мне в качестве носильщиков.
– Вот как! Ну что ж, это можно попробовать. Ну, а все-таки как будешь действовать, ты уже знаешь?
– Разумеется, – просто ответил Дарник.
Мирарх внимательно, словно оценивая новую для себя породу людей, посмотрел на него.

 

Дарник и Княжна ЧАСТЬ 3 (2)

Дарник и Княжна ЧАСТЬ 2 (2)