По сути, это был дурацкий музей. И импрессионисты, работы которых были развешаны на бетонных стенах, были невыразительны и серы. Но, по залам катали в инвалидной коляске, колоритного, абсолютно лысого старика, в сером, аккуратном костюме и с бархатной, чёрной бабочкой-галстуком, кривовато торчащей под нервно ходящем кадыком. Его возил внук, а может и правнук, заботливо читающий старцу аннотации под полотнами. И я пошёл за ними. " Я прожил с этой картиной много лет", на весь музей, громко и глухо, как тот, кто не слышит собственного голоса, вдруг проговорил старик, зачарованно глядя на тёмное полотно, изображающее усатого мужчину, глаза которого горели неистовым огнём. " Я смотрел на него и говорил с ним. И мне становилось легче..." "Едем дальше?", спросил внук. Старец поник головой и вяло махнул рукой. В другом зале, куда укатили старика, я услышал его громкий голос разъясняющий почему именно, это море, которое ты видишь на картине, такое мертвое: "Потому что, волны застыли! Неужели ты не видишь? Просто мазки! Нет жизни! Нет движения!" ... В фойе, я смотрел как одевали старца в пальто, а потом, присел на ту же скамью, когда его коляску уже выкатили за прозрачные двери, и повлекли в пучину мокрого, осеннего сумрака, туда, где всё исчезает без остатка... И вдруг, рассеянно оглянувшись, я увидел, что на кожзаме скамьи, лежит забытый, чёрного бархата, галстук-бабочка. Я задумчиво взял его в ладонь и крепко сжал.