ВРЕДИТЕЛЬ ("Воспоминания далёкого детства")

            Зима была, кажется, чем-то недовольна. Она хмурилась, сменяя морозные, но пасмурные дни, чуть более тёплыми, но такими же, безрадостными и серыми.

             Давно уже встретили новый год, отпраздновали день Красной армии, но воздух ещё и не пах весной – тем самым пронзительным ароматом, который будит ранним утром, проникая в приоткрытую форточку. Этот особенный запах свежего холодного ветерка, который успел вобрать в себя и влагу талого снега, и аромат коры оттаявших веток тополей, и даже запашок гнилого дерева старой рамы, обладал таким бодрящим эффектом, что хотелось немедленно выбежать на улицу и убедиться, что зиме, наконец-то, настал конец.

            Что такое весна для пятилетнего ребёнка? Это покорённые ранее грязноватые сугробы, в которые уже не хочется проваливаться, но в которых легко можно проделывать пещерки – снег тяжёл и пластичен как глина. Из него можно даже лепить головы людей или мордочки зверей, если есть, конечно, к этому способности. Но главное, что несёт весна – это ручейки. На городских улицах они зарождались в этих самых сугробах, которые подтаивали и выдавливали своей тяжестью образовавшуюся воду. Чем быстрее плавился на солнце снег – тем резвее бежал ручеёк, особенно, если его руслом становился уже голый асфальт, а направление задавал бордюрный камень.

            Ручеёк?! Это для взрослого прохожего он лишь досадная помеха и угроза для его, не защищённых калошами, полуботинок. А для маленького человека – это бурная река с берегами, стремнинами, заводями и даже настоящий водопад, устремлённый в таинственную утробу подземного мира, преградой в который является массивная решётка, замусоренного окурками, полуобгоревшими спичками и прочей непотребностью, стока. Какая же большая река – и без судоходства?! Любая щепочка – это плот, спичечный коробок – баржа, а сложенный особым образом листок бумаги – корабль. Правда, больно уж скоро шёл он ко дну, но воображалось, что команде удалось спастись, добравшись до берега вплавь.

            Но весна всё не наступала. О ручейках напоминала лишь водосточная труба с замороженным в ней потоком воды – толстым, прозрачным и неподдающимся никаким усилиям извлечь его оттуда. Всё застыло, казалось, навсегда. А дрова уже заканчивались. Маленькие сараюшки жильцов почти опустели. Только один сосед, на зависть остальным, пополнил запас, подвезёнными ему на машине и уже нарубленными поленьями. Это было не всем по карману, поэтому перебивались, кто как мог.

            Отец раздобыл где-то старые, с оставшимися в них кривыми и ржавыми гвоздями, доски. Он их пилил, раскалывал, потом тащил в дом. Большая печь одним своим боком выходила в комнатёнку нашей семьи, а другим - в большую комнату одинокой соседки. Понятно, что обогревая себя, вольно или невольно, приходилось согревать других. Но это никого особенно не волновало.

            «Отец, слышишь, рубит, а я отвожу» - эту строчку из известного стихотворения Некрасова я ещё не знал – я ведь ещё не ходил в школу. Но нагрузив санки обрубками деревяшек, я, помогая отцу, тянул их к крыльцу нашей террасы и, в меру своих сил, заносил холодные дощечки в дом.

            - Ой, что это у тебя щека в крови? – испуганно воскликнула мама, которая в это время растапливала печь. – Да ты гвоздём проколол, да ещё и ржавым! Покажи!

            Я, не понимая в чём дело, - боли я совершенно не чувствовал, подошёл к матери, послушно раскрыл рот, в котором, почему-то, вдруг стало солоно, и, под охи и ахи, взглянув себе под ноги, увидел капли крови, которые падали откуда-то сверху. Это меня уже встревожило.

            Мама, прижав мне к щеке наскоро оторванный комок бинта, побежала звать отца.

            - Очень больно? – спросил он.

            Я отрицательно помотал головой.

            -Ну, почему он говорит, что ему не больно, хотя щека проколото насквозь? – быстро одеваясь, она усиливала волнение этим возникшим вопросом.

            - Ему гвоздь, наверное, в мёртвую точку попал, - предположил отец, - есть, вроде, такие места на теле. Цирковые артисты, говорят, этим свойством пользуются. Протыкают иголкой с ниткой свою щёку на глазах публики – и им хоть бы что!

            Боль я всё-таки почувствовал, когда мне стали промывать ранку. В рядом стоящей с нашим домом поликлинике для взрослых работала медсестрой наша соседка, поэтому первую помощь оказывала мне она. Жгло и щипало так, что я согласился бы лучше проткнуть гвоздём вторую щёку, чем так мучиться от обработки раны, как это называли тётеньки в белых халатах. Я всячески стал уклоняться от резко пахнувших рук, которые, нарочно, как мне казалось, расковыривали щёку с обеих сторон. Моё героическое сопротивление привело к следующему результату: ранку мне промыли недостаточно хорошо, частички ржавчины остались навечно на месте прокола и всю мою жизнь этот след, похожий на бледную родинку, напоминал мне об этом происшествии.

            После этого случая от лазанья в сарае и от подноса старых досок я был отлучён. Хотелось новых занятий и полузабытых за зиму уличных игр. Хотелось яркого теплого солнца, хотелось, чтобы зацвели тополя, и начали источать ни с чем несравнимый аромат, падающие на тротуар, бордовые серёжки. Но лёд был всё ещё крепок, сугробы белы, и дворники, по-прежнему, утром и днём скрежетали скребками и лопатами, ухали тяжёлым ломом по тем местам, где никакой другой инструмент им бы не помог.

            Декоративный, выложенный в один кирпич, фундамент нашего одноэтажного, но  многоквартирного деревянного дома тоже, как и тротуар, был покрыт слоем льда. Лёд поднимался всё выше и выше. Казалось, пройдёт ещё несколько дней, и весь дом станет окончательно ледяным, ещё более сырым и холодным. Хотя, насколько ещё более холодной может стать наша комната, представить мне было трудно. Нет, нужно, что-то делать. Нужно бороться с неприятелем, как борются наши неутомимые дворники; каждый на своём месте, каждый как может!

            Подходящим оружием против зимней напасти казалась мне моя детская лопатка – железная, с крепким деревянным черенком, мало чем уступающая дворницкому скребку, разве что, размером. Я принялся за дело. Ударяя довольно острым краем ребра по наледи, я отвоёвывал сантиметр за сантиметром занятой территории. Трудность работы заключалась в том, что нужно было бить не сильно, чтобы не повредить крашеную штукатурку, но так, чтобы льдинки крошились и отскакивали. При этом я левой рукой, с надетой на ней варежкой, пригораживал себе лицо, так как мелкие осколки жалили мою кожу. Я рубил без устали и с упорством. Не знаю, за какое время, но уже около метра фундамента было освобождено из ледового плена, и радовало своим видом.

            Мне тогда казалось, что я подобно солдату нахожусь в гуще сражения и рублюсь сапёрной лопаткой с неприятелем. О таких случаях рассказывали фронтовики, когда со скупыми подробностями повествовали что-то из фронтовых былей. Они говорили, что в рукопашной остро отточенная лопатка была куда сподручнее и эффективнее, чем прославленный штык. Не знаю, так ли это, но мне моя лопатка тоже нравилась, хотя бы потому, что она была прочной и ничуть не пострадала в этом бою.

            - Мальчик! Мальчик, прекрати сейчас же стучать по стене и позови кого-нибудь из родителей!

            Кажется, это было сказано мне. Я приподнялся с корточек и посмотрел в сторону, откуда раздался голос. У калитки, не заходя во двор, стоял мужчина. Он сразу же показался мне не таким как все. Главными, - это сразу же бросилось в глаза, - были два отличия. Первое – на его голове была шляпа. В такой холод почти все мужчины по улице ходили либо в ушанках, либо в кепках из толстого трапа. Шляпа была одета явно не по сезону и намеренно, чтобы выделиться. Второе, и, наверное, самое важное – под мышкой незнакомец держал портфель, толстый и какой-то помятый. Голос был начальствующий и повелевающий. Я сразу понял, что лучше послушаться, и побежал, позвал маму.

            - Вы кто, мать этого ребёнка? – с сердитостью спросил мужчина.

            - Да. А что случилось? – с недоумением задала вопрос уже мама.

            - Случилось то, что ваш сын портит социалистическую собственность, а вы ему в этом потворствуете. Налицо явное вредительство!

            Какую собственность, какое вредительство? – мама с изумлением смотрела на незнакомца.

            - Ваш дом отремонтирован за государственный счёт, а ваш малолетний сын обивает штукатурку.

            - Я только лёд скалывал – было страшновато перечить человеку в шляпе, но несправедливость обвинения меня возмутила.

            - Вот видите, он скалывал лёд, и штукатурка нигде не обита.

            - Не важно, мог отколоть! А вот, кстати, царапины на краске.

            - Но, эти царапины старые, смотрите, они и подо льдом видны!

            - Вы, я вижу, не хотите меня понимать! Вы где работаете? Мы пошлём вам на работу определение, что вы неправильно воспитываете ребёнка и учите его портить государственное имущество.

            - Простите, а кто, собственно, мы? Вы кто сами-то будете?

            - Я представитель соответствующих органов. Узнаете, когда вас вызовут, понятно?!

            - А если вы представитель, то тогда должны бы знать, что дом этот аварийный, и акт об этом не один имеется. Почти в каждой комнате подпорки стоят, потому, что потолки уже рушились. А плесень вы нашу видели, избавиться от неё невозможно, как дом снаружи ни крась. Три года назад тонким тёсом бревенчатые стены обшили для внешнего вида, а внутри труха. Каждую ночь скрип стоит, того и гляди балки на нас рухнут. Все простуженные от постоянной сырости и холода. Эту лачугу уже нельзя испортить, его давно нужно было сносить. Можно так к людям относиться? Это не вредительство?

            - Аварийный? – мужчина переложил портфель из одной подмышки в другую. Я не знал. Но всё равно, это не значит, что внешний вид портить можно. Так вашему мальчику и объясните.

            Он повернулся и исчез так же неожиданно, как и появился.

            Мама поглядела на меня, и решительность тона, с которым она разговаривала с представителем власти, исчезла.

            - Видишь, как ты чуть нас с отцом не подвёл?

            - Но, я хотел только лёт сбить.

            - Я поняла. Только больше не прикасайся к этим стенам,-  придёт время, они сами упадут, - её голос даже немножко задрожал, - могла быть большая неприятность. Я знаю таких людей, им бесполезно, что-либо объяснять. Да они и слушать не будут, им всё равно кто перед ними, взрослый или ребёнок. Я ещё помню, как сажали за колоски.

            - Какие колоски, мама?

            Мать задумалась и, не ответив на вопрос, сказала:

            - Ладно, иди домой, холодно сегодня! – потом добавила, - весна наступит – лёд и сам растает, потерпи!

08.09.11

«Изба-Читальня». © 13.09.2011 Геннадий Дергачев/work/411836/