Самоубийство

 

     Ахматова… Ей хорошо, она гений. А что делать такому бездарю, как я?

Я перебирал свои измятые листы со своими вымученными виршами, перечитывал в тысячный раз и в тысячный понимал, что я не Ахматова. Никогда мне не стать ни Есениным, ни Блоком, ни Маяковским… Тоска. Я над этим не властен. Стихи просто льются из меня, с детства, но какие бездарные!.. Утопиться? Даже на это меня не хватает. Тот, кто способен писать гениальные стихи, способен и на самоубийство. Это очень странное тождество, но очень точное. А я неспособен. Я даже неспособен порвать все эти чертовы бумажки, сжечь их к чертям собачьим, съесть, наконец! Бездарь! Бездарь! Бездарь!

 

     Я открутил голову бутылке водки, налил полный стакан и задумался. Сдохнуть под забором – вот цель и смысл. Вот тождество моей жизни. Все редакции, от именитых до откровенно желтых и бабьих, меня послали, почти что в лоб, в лицо говоря, что мое место под забором. Туда и направлюсь. У меня даже есть забор на примете. Бетонный, серый такой. На окраине города стоит воинская часть и отгорожена от города бетонным этим забором. Он давно уж позеленел плесенью, порос бурьяном, всяким там кустарником…, ахматовскими лопухами и лебедой… Я выпил. Для самоубийства нужно храбрости? Дает ли водка храбрости? На глотку подрать – дает, на восторг от бездарного себя - тоже, а на самоубийство?.. Я выпил еще. Бутылок я купил три, для верности. Проблема была лишь в том, чтобы не перебрать. Переберешь, вырубишься и проснешься под своим забором, да только, к сожалению, живой. Я положил недопитую бутылку в пакет к остальным, бросил туда еще стакан и два яблока. Вот еще глупость-то - закусывать перед смертью. Написать записку что ли? Хоть что-то по себе… 

 

     М-да.... Вот ведь…. Как же человек хочет хоть что-то оставить по себе? Это, как животные. Пометить. Ахматова оставила по себе шедевры, а я что? Глупую записку и этот рифмованный мусор? Я взял пакет с водкой и яблоками, окинул прощальным взором свою комнату с разбросанными по всему полу своими бездарностями и тихо прикрыл за собой дверь. Больше я сюда не вернусь.

 

     Забор был прохладным и совсем никчему, не к моей задумке, трезвил душу через позвоночник. Я сидел в зарослях душистой полыни, привалившись к бетону спиной, и заливал в себя уже пятый стакан водки. В левой руке я держал выдвижной канцелярский нож и медленно щелкал им. Беда. Водка никак не хотела мне помогать. Самоубийство – всего лишь одно движение. Ну, два, если обе вены. Но вечер был таким дивным…. Никогда в жизни я не видел такого вечера. Он звенел, он пел, он насвистывал соловьями и просто дышал на меня жизнью. Даже назойливый комар, что в другой раз взбесил бы меня, теперь казался божьей благодатью. Как трудно умирать. Я нащупал пульс и приложил лезвие. Пора уж…

 

- Не найдется у вас сигаретки? – вдруг прозвучал нежный девичий голос над моей головой. – Я догадываюсь, что подросткам вы, по убеждениям, не даете, но вы сейчас такой несчастный, что вряд ли мне откажете.

 

     Она смотрела прямо на мой нож и вряд ли сомневалась в моих намерениях.

 

- Я даже выпить тебе дам, малыш, - обрадовался я отсрочке.

- А я и не откажусь, хоть и не пью. Просто вам нужно с кем-то…

 

     На вид ей было лет шестнадцать. Тоненькая, почти без груди, но с озорными зелеными глазами. Бордовая юбка ее была так коротка, что разве не видно было трусов. Ноги стройны, но совсем девчачьи, а туфли были слишком женскими да и чуть великоваты ее ноге, явно у мамки стащила. Это был божий знак и все тут.

 

- Ну? – присела она рядом со мной и внимательно посмотрела мне в глаза.

- Что? – как-то несколько опешил я, потому, что трудно, когда уже решился, возвращаться к жизни.

- Вино и сигарету, - улыбнулась девочка.

- А тебе?..

- Есть восемнадцать, - явно соврала она.

 

     Я полез в карман рубашки, достал сигарету, прикурил и передал ей. Она затянулась и… закашлялась. Девочка явно никогда не курила, но стойко вынесла кашель и снова затянулась.

 

- У меня только водка, - впервые, за сколько уж дней улыбнулся я.

- Легко, - раскуражилась девчонка. Голова наверное побежала от никотина.

 

     Я налил ей на донышко, но она осуждающе посмотрела на меня, и я плеснул четверть стакана. Выпила, даже не поморщившись. Похоже, она это раньше уже делала.

- Чем вы заняты? Ну…, кроме перерезания вен?

 

- Я…, я не перерезаю вены, - смутился я.

- Да? Здорово. Тогда дайте мне сюда свой нож.

- На, - протянул я ей нож и на душе моей стало вдруг так легко. - У тебя имя-то хоть есть?

- А у тебя? Мужчины первыми представляются. Так ведь? Выпей сначала. Не люблю грустных мужчин.

 

     Я подчинился. Странно. Этот ребенок, выросший буквально из-под земли, вдруг возымел  надо мною какую-то магическую власть.

 

- Я Дмитрий Андреевич, - как безусый пацан стушевался я. - Дима.

- Димка, значит? - Вдруг почему-то весело рассмеялась она. – А я Дина. Динка. Почти тезки. Эм и эн рядышком в алфавите. Прям, как мы сейчас. Девчонки называют меня Динамиткой, мама Динулей, а я всю жизнь хотела быть пацаном. Драться, ругаться, пить и курить.

- Ну…, это не главные качества мужчины, - совсем заинтересовался я этим ребенком.

- А какие главные? Резать вены под забором? – щелкнула она моим ножом и озорно улыбнулась.

- Ну…, - замялся я. 

Она просто брызгала из себя жизнью и я даже стал не понимать, как дошел до этой дурацкой идеи самоубийства.

- «Ну», это для лошади, а я Дина, - рассмеялась Дина.

- Видишь ли, Дина…, я вроде поэт, и…

- Не бывает вроде поэтов, - вдруг стала серьезной девчонка. – Тебя никто не печатает? Так?

- Вроде так, - потупился я.

- Все у тебя, Димка, вроде. Ты даже вроде и почти зарезался. Какое жалкое зрелище. Несбывшийся поэт в луже крови на обочине чертовой грунтовки. Неопознанный труп, неопознанный поэт. Стыдоба.

 

     Я не мог поверить ушам. Это были слова взрослой, зрелой женщины…

 

- Дина… Я бездарен, а не писать не могу. Что мне делать? – мы будто поменялись возрастами.

- Раз не можешь не писать, то уже талантлив. Такое бог дает. У меня, вот проблема, так проблема. Я пацаном хотела быть, а мне этого не достичь никогда. Не дал бог между ног. А тебе дал. Дал любовь к поэзии. Это же счастье. А ты за ножики, вместо труда. Димка. Ты сожги теперь все, что написал прежде и пиши обо мне. Я же спасла тебя? Пиши о спасении, как о нежданном счастье. Счастье всегда нежданно…. Как и я…

Дина поднялась, оправила юбку и медленно пошла по грунтовой дороге прочь от меня. Туфли были ей явно великоваты, но я теперь пишу хорошие стихи. Пусть не Ахматова, но я с того дня люблю жизнь.