РОБОТ

         Вадим Павлович  пришел с работы, как обычно, в пол седьмого. Дни стояли тёплые – как-никак середина лета. Он вспотел, устал, хотел пить. Он сбросил костюм прямо в прихожей на пол, снял носки и пошёл босиком по чистому прохладному полу в комнату. Вадим Павлович сел на диван и почувствовал покой и облегчение. Окно было открыто, качалась белая тонкая почти прозрачная тюль, ветви берёз текли перед ним, похожие на водоросли, увлекаемые струями воды. Прохлада коснулась его кожи, он отдыхал. Ему было пятьдесят три года, ещё не старик, но жизнь уже прожита, почти прожита. Ничего не хочется кроме чистоты, покоя и тишины.
       Его тело ещё хранило следы молодости, но он всё явственнее ощущал его нечистоту и тяжесть. Он долго принимал душ. Теплая вода разморила его. Вадим Павлович сварил кофе. Восхитительный запах натурального свежемолотого кофе наполнил квартиру. Салат, фрукты, мягчайшая булка с сыром. Он наслаждался жизнью, нажал кнопку пульта, лежащего под рукой. Тридцать четыре программы. Привычно нашёл новости среди мелькающих цветных картинок. Когда изобрели радио, многие думали о том, что это открытие сможет осчастливить человечество. Люди узнают о новейших открытиях, и каждый сможет прикоснуться к чистейшему источнику науки и искусства. Да… средства массовой информации оказались источником потока нечистот, потока, управляющего сознанием миллионов людей, формирующего его в угоду тем, кто стоит у власти. Вадим Павлович не стал выключать телевизор, черт с ним, пусть болтают. Сидеть в тишине не хотелось. В конце концов, смена строя открыла многим глаза, лишила наивности и иллюзий, сделала это довольно цинично и грубо.
       Вадим Павлович опять защёлкал кнопками пульта. Новости раздражали. Комментатор, с какими-то бесцветными, белёсыми глазами, убеждал с надрывом и апломбом зрителей в своей правоте. Вадим Павлович переключился на «Культуру». Сегодня ему и тут не повезло. Очередной журналист пытался преподнести какое-то уродливое бессмысленное безобразие в качестве какого-то нового «арта». «Безобразие» выставили в одном из дворцов Петербурга, и «пиарили» очень усердно, даже извлекли из нафталина толстенькую искусствоведшу, искренне лепечущую вздор. Вадим Петрович наконец-то нашёл какой-то посредственный фильм тридцатилетней давности, который показывали по телевизору наверно раз сто, а может быть и больше, и успокоился на этом достижении.
       Он жил один уже четыре года. Жена умерла от рака, а её дочь вышла замуж и давно жила отдельно. Он относился к падчерице, как к родной дочери: кормил её, одевал, беспокоился, встречал из школы. Её дочь за последние четыре года не позвонила и не вспомнила о нём ни разу. Собственно говоря, о больной мамаше она тоже вспоминала нечасто. Вадим Павлович оказался никем, просто вырастил чужого ребёнка. Он ухаживал за умирающей женой, переживал, страдал, мучился от жалости и отвращения. Всё было бы по-другому, если бы он её любил. Его не покидало странное чувство, что он прожил жизнь рядом с чужой женщиной и, несмотря на все усилия, никогда не сможет считать её своей. Она умерла, и он утешился довольно быстро, если чувство огромного облегчения можно считать утешением.
       Он вспоминал, иногда только ту, любимую, с которой прожил меньше года тридцать лет тому назад, а вся остальная жизнь, прошедшая после их расставания, промелькнула, казалось, бесследно, как будто её и не было, не оставив никакого следа в душе.
       Жаловаться ему не на кого – сам виноват. С той молоденькой девчонкой, которую встретил на заре юности, он поступил как свинья, безжалостно и подло. Относился к ней как к полной дуре, презирал её, злился, считал, что она то уж никуда от него не денется. Он был тогда о себе очень высокого мнения. Она ушла. Вадим Павлович в процессе жизни осознал собственную глупость. Слова девочки врезались в душу и в мозг, оказалось, что они были, может быть, самыми умными из всего того, что пришлось ему услышать в жизни. Она была права. Она любила, а любовь всегда права. Если б он её тогда послушал! Он думал, что жизнь с ней  - это тупик, обязанности, дети. Он думал….  Ему не надо было думать, нужно было поступить порядочно, и всё, и были бы у него теперь, как у всех, внуки, семья и самое главное – была бы рядом  эта  девчонка.  Он  тогда  не  понимал, что  любил её,  вернее понимал,
но … Чёрт его знает, что с ним тогда было. Сам дьявол иногда заставляет совершать людей такие чудовищные поступки, за которые приходится расплачиваться потом всю жизнь.  Но ведь многие так себя ведут! Нет, не многие, некоторые. Он считал, что сможет всё исправить в любой момент, что это ерунда, стоит только захотеть - и всё будет по-прежнему. Ничего нельзя исправить. Вот и жизнь, можно сказать, прожита, и ничего нельзя исправить.
       Полотнища света горели на стенах соседнего дома. Ничего ему не надо. Всё нормально. Есть работа, мало оплачиваемая, но ему на одного с избытком хватает. Он живёт в двухкомнатной хрущовке на четвёртом этаже, оставшейся от родителей. В купленном им кооперативе обосновалась дочь его покойной жены с мужем и ребёнком. Чёрт с ней, пускай живёт.
       Ветер стих. Длинные ветви берёз спустились вниз тонкими прядями. Как же он любил раньше гулять вечерами по берегу Невы, как он любил свой город. Он и сейчас любит, но не настолько, чтобы решиться поехать в центр после работы ради того, чтобы просто пройтись. Вадим Петрович стал уставать. Та сила, что заставляла гореть и страдать покинула его, и он окончательно превратился в обывателя, жалкого упитанного обывателя, бессильно сидящего у телевизора, поглощая еду.
       Он взял с полки «Жизнь животных» и стал разглядывать от нечего делать картинки. Бабочки, ящерицы, летучие мыши. Забавно; в природе всё, что изобретено человеком, уже есть. Фосфоресцирующие в темноте рыбы светятся как современные детские игрушки, как стрелки его будильника или как крючки на корюшку. Радары и эхолоты летучих мышей и дельфинов куда совершеннее тех, что изобретены человечеством. Хамелеоны без труда меняют цвет, демонстрируя непревзойдённый камуфляж. Яды змей впрыскиваются сквозь шприцы зубов, а яды морских обитателей, убивающие человека за несколько секунд, куда эффективней, чем яды семейства Борджиа. Электрические угри вырабатывают ток почище любого аккумулятора – 800 вольт, это вам не батарейка для фонарика. Самцы павлинов выглядят прекрасней современных модников, причём добиваются такого результата  без труда. Неужели это всё появилось само собой в процессе эволюции?  Люди верят! Может быть, те существа, что придут на смену человечеству, тоже поверят, что вся современная техника, все эти автомобили, телевизоры, телефоны и компьютеры появились у людей сами собой  в процессе эволюции.
       А сам человек, он сам, кто он? Он тоже появился в процессе эволюции или…. Это Бог создал путём проб и ошибок совершенного робота. Хорошо если Бог, а если сам чёрт снабдил его проводами нервов, трубками вен и сосудов, каркасом костей видеокамерами глаз, акустическими приборами распознающими звуки и т. д. Биологический робот, биохимическое электрическое существо, снабжённое компьютером, в котором установлена операционная система такими же роботами, как он сам.  Черт, что-то не то приходит ему в голову. Разве у людей есть ум? Да ничего подобного; у них есть набор готовых алгоритмов на все случаи жизни. Операционная система, вложенная в машину человеческого мозга, обрабатывает задачи, которые ставит перед ней сообщество таких же, как он, роботов, с помощью готовых алгоритмов. Чем больше заложено алгоритмов, чем быстрей машина обрабатывает информацию – тем умней считается человек. Умная машина если в неё ничего не заложить думать не способна. Он уже не молод и истекает срок его эксплуатации. У любой машины есть такой срок. Что-то разладилось в его мозгу, и компьютер даёт сбои, он плохо пользуется вложенными в неё алгоритмами.
       Тогда, в молодости любовь одухотворила его, подарила ему самые прекрасные минуты, какие только могут быть доступны человеку, и причинила ему самую страшную боль, какую только можно себе представить. Смесь страдания и наслаждения – чудовищный и прекраснейший коктейль для души. Он чувствовал как Бог, он видел так, как могут видеть только гении, его мозг работал великолепно и был острым как никогда. Да, так можно сойти с ума, задыхаясь от наслаждения и страдания. То, что им тогда владело, было прекрасно, и вот оно покинуло его. Интересно, а где он был сам? Одухотворенность не принадлежит человеку или почти не принадлежит. Тогда, в том состоянии, он почти не владел собой, он едва ли мог контролировать свои поступки. В нём ничего человеческого не было или почти не было. Но он всё же не скатился в безумие и полную безнравственность. Это стоило невероятных усилий, но он смог, значит всё-таки не машина, не робот! Не надо себя обманывать. Он тогда прекрасно осознавал, что то,  что им владело, позволило ему это. Малейшее усилие духа и весы качнулись бы. Куда? Бог весть куда.  Он не владел ситуацией, кто-то другой владел ею и им самим, играл с ним, как кошка с мышкой, заставлял взлетать и падать, страдать и наслаждаться. А может, это его собственные гормоны разыгрались и издевались над ним как хотели? С чего бы это они, ни с того ни с сего сами собой разыгрались? Игрушка гормонов, чувствующая как Бог! Обидно! Химическая зависимость робота, возникающая как бы помимо него, зависимость, которой он сам управлять не может. Я любою! А он ли любит? Или что-то заставляет его любить помимо воли? Любовь провоцирует выброс гормонов, но искусственный ввод в организм гормонов к любви не приводит. Учёные проверили. Только вот бабульки наши с приворотным зельем справляются лучше учёных. Что-то там экстрагируют в нестерильных условиях и… получают неплохой результат. Значит всё-таки игрушка…
       Та роскошь чувств, что была ему доступна, должна была сделать его поэтом, писателем, художником или музыкантом, но он остался никем. Он никак это не реализовал, не был способен реализовать, у него не хватило мастерства. Французская поговорка говорит: «Милосердный Господь даёт штаны тому, у кого уже нет зада». А тогда для чего даёт. Просто так? Просто насмешка над бедным роботом, вырабатывающим гормоны вхолостую?
       Для чего была создана такая странная машина – человек? Зачем и кому она понадобилась? Обидно, прожита жизнь и всё, прошла, как одно мгновение, без всякого смысла. Любовь нужно реализовывать в детях, в искусстве, в науке, в философии. А он? Для чего ему дана была любовь? Зачем обезумевшему роботу позволили увидеть мир таким прекрасным, а затем потерять его безвозвратно, как будто он умер, ушёл в невероятной  красоте вместе с покинувшим его духом, оставив здесь, на земле одну пустую, вечно жующую и гадящую оболочку? Хотя, нужны ли ему дети? Зачем плодить таких же роботов как сам?
       Каким иезуитским, извращённым умом надо обладать, чтобы придумать такое? Вадим Павлович уже несколько лет отстранённо и безнадёжно с пристальным любопытством наблюдал за людьми. Как же упорно человечество цеплялось за общепринятые представления, как упорно оно повторяло одни и те же ошибки, с какой ненависть и раздражением встречало всё, что выходило за рамки заштампованного, работающего по одной программе коллективного ума. Но почему? Почему никому даже не приходило в голову вырваться из этого замкнутого круга и стать свободным? Вадим Павлович давно не спорил со своими знакомыми и коллегами, всё дальше отстраняясь от окружающих его обывателей. Он осознал своё окончательное одиночество среди живых людей. Большинство из них ничего не знало, ничего не хотело знать и раздражалось, абсолютно уверенное в своей правоте и всезнании. Это были добрые, приятные люди. Господи, избавь нас от хороших людей, особенно от добрых и хороших женщин, убивающих в зародыше любые проявления духовности в человеке. 
       Даже литература ничего не смогла предложить ему. Бесконечные описания человеческих страстей, одиночества и смерти не давали ответа на его вопросы. Разве что философия ….  Да, но когда ему в этом разбираться? Некогда. Работа, еда и сон – больше времени ни на что не остаётся.
       Вадим Павлович работал начальником планового отдела на старом заводе, ещё дореволюционном, основательно разграбленном, почти обезлюдевшем, но всё же уцелевшем в процессе перестройки. Огромная комната, большое окно в зелёный двор. Он приходил в свой кабинет, и его встречал привычный шум, похожий на стук металлического сердца. Бурые кирпичные стены цехов, как будто закопченные, напоминали тело, покрытое запёкшейся кровью, с которого содрали кожу. Здесь было много узких закоулков, проходов и арок, кое-где на стенах сохранилась бежево-жёлтая «кожа» штукатурки. И всё же, тело завода было кирпичным с красными башнями, чугунными распорками в твёрдом кирпиче, похожими на гигантские кнопки, с нервами кабелей и проводов, с трахеями и бронхами воздуховодов, и вытяжных труб, с венами трубопроводов пронизывающих стены. Завод тоже был живым существом. Роботы создавали среду по своему образцу и подобию. Вадим Павлович любил свой завод. Это не современная бетонная коробка, запакованная в стекло, нет – это удивительное пространство, пропахшее маслом, смазкой, металлом и химикатами, где за столетия жизни  поселился дух, непостижимый и странный, – гений места. Завод наверно тоже воображал себя мыслящим, живым существом, а люди были для него тем же, чем для них самих являются полезные микроорганизмы, живущие в теле. Завод замечал, что что-то не так как надо, только тогда, когда его работа прекращалась или разлаживалась, так же, как и люди, которые, когда всё со здоровьем в порядке, не замечают своих микроскопических помощников.
       На рабочем столе его ждал компьютер – собрат по разуму. С ним ему было хорошо и спокойно. Неслучайно молодежь уходит из мира людей в мир машин – механических игрушек. С компьютером его связывали чувства куда более нежные, чем с семьёй. Вадим Павлович отдавал себе отчёт в этом. Жена слишком долго болела, слишком тяжело и грязно. Он всё ещё замирал от ужаса, когда вспоминал всё это. Он её не бросил, а наверно надо было… Многие клянутся в любви и уходят при малейшем затруднении. Одухотворённые, сильно чувствующие, одержимые духом  - жестоки, в них нет сострадания, они не могут быть другими. Они умрут или сойдут с ума если их заставить делать то, что они делать не хотят. Скорей всего они правы, возможно, ими управляют не роботы, а их создатели. Жаль, что он не умер вовремя, –  есть воспоминания, с которыми не очень хочется жить.
       Вадим Петрович потянулся за папкой и стукнулся локтём об угол полки. Его ударило током. Там где в суставе сошлись провода нервов, произошло замыкание. Робот поморщился. Электрическая природа человека была понятна ему. Такая тонкая фантастическая система проводников, такое хитросплетение тончайших проводов –  нервов…  Чудо…  В мире роботов нет чудес.
       Человек сотворить такую же машину, как сам, не может, даже ничего отдалённо похожего сделать ему не по силам. Тоже мне, царь природы! Но зато, он легко производит на свет себе подобных естественным путём, в роддомах напоминающих фабрики.
       Женщины забраковывают роботов хоть чем-то отличающихся от среднестатистических экземпляров – они не подходят для деторождения. Программа, заложенная в женщине, требует рождения примерно одинаковых по своим параметрам машин.  Чистота породы сохраняется матерями неукоснительно. Почему? Машина не должна обладать какими-то экстраординарными свойствами, она не должна производить ничего, кроме себе подобных. Существует, конечно, мода на женщин; в моде то худые, то толстые, то тонкие, то высокие, то маленькие, – женщина должна соответствовать стилю, и хорошо вписываться в интерьер. Вспомним женщин барокко, модерна, классицизма, готики… Опять-таки в результате всех этих усилий получается в итоге нечто среднее.
       Сообщество роботов не принимает ничего выдающегося, оно любит ширпотреб, не терпит в своём доме произведений искусства, оно живёт ради ширпотреба и ненавидит гениев, влачат они при жизни сплошь да рядом жалкое существование, подвергаясь жесточайшим нападкам обывателей и критиков. Общество отторгает и инвалидов, так как к биологическим роботам не всегда можно подобрать запчасти. Испорченная машина никому не нужна.
       Вадим Петрович, включил электрический чайник, достал из холодильника тарелку с бутербродами и поставил в микроволновую печь. Робот окружил себя машинами. Полезными машинами.  А какая польза от человека? Один только вред. Он наносит непоправимые разрушения природе, т.е. всем другим биологическим роботам, провозгласив себя единственным обладателем души.  Что же это за душа? Если смотреть всё то, что показывают по телевизору ежедневно, можно сказать абсолютно точно, что души у человека нет, а если есть, то это что-то до того  скверное, что  лучше бы этого не было вовсе. Душу лучше искать в природе, там больше шансов её найти. Но робот возомнил себя чем-то отличным от природы и потерял связь с ней. Машина решила, что отсутствие души и есть доказательство её наличия, а всё что одухотворено она признала бездушным.
      Искусство? Ах да искусство! Оно оправдывало бы существование человечества, но как же мало произведений искусства существует в мире! Культурный слой – слой грязи, бетона, кирпича, просто мусора. Так мало, ничтожно мало истинных произведений искусства; городов, от которых захватывает дух, картин и рисунков, нарисованных так, что, кажется, пробегает от них электрическая искра, музыки, сжимающей время как в тисках. Да и не нужны они роботам. В огромных человеческих муравейниках произведения искусства затеряны, как драгоценные песчинки среди нагромождений грязи, и мало кто замечает их. Роботы повторяют ту информацию, что в них вложили. Именно её они воспринимают, как своё собственное мнение, и отстаивают с пеной у рта. Их биологический компьютер так устроен, что сам по себе подлинное и прекрасное от подделок не отличает.
        Вадим Петрович вспомнил работу великого Вагнера. Нет, не его оперы, а как ни странно небольшой трактат, написанный по просьбе Людвига II Баварского о социальной метафизике. Он писал: «Масса чувствует только элементарные, грубые, скоропреходящие потребности. Всякая возвышенная цель для неё недостижима. Проблема, решения которой требует действительность, сводится к следующему: Как добиться от массы служения культуре, которая должна оставаться для них чужеродной, как достичь того, чтобы она служила с усердием, любовью, была готова пожертвовать ради неё своей жизнью». Вагнер считал, что для решения этой задачи следует распространять консервативные иллюзии. Патриотическая иллюзия была признана важнейшей; она гарантирует существование государства, но её не достаточно для гарантии высшей культуры. Тут необходима религиозная иллюзия, догмы которой символизируют глубокое единство, мировую любовь. Если простой человек попадает под власть этих двух иллюзий, то он может вести счастливую и достойную жизнь. Стоящие у власти живут без иллюзий, так как сами их распространяют, но они тоже хотят успокоительных иллюзий, именно для них необходимо искусство.
       И это один из самых великих музыкантов, учитель и друг Ницше. Взгляды Вагнера менялись на протяжении жизни довольно часто. Стоит ли винить гениального романтика в отсутствии романтизма. Природа роботов и их программирование всегда волновала некоторых из них, правда себя-то они машинами не считали. Сверх люди – сверх машины.
       Надо программировать с детства…  стоящими у власти… ради культуры… искусство – иллюзия для королей…
      Религия? Робот и религия. Забавная тема для диссертации. Робот, не верящий в Создателя. Человек даже тут решил отличиться, он пришел к выводу, что создался сам, случайно, в процессе генетических мутаций. Уму непостижимо – компьютер, сложившийся сам по себе, снабдивший себя по щучьему велению самыми сверхсовременными устройствами. Человеческий организм похож на целый завод, а каждый орган на цех. Поглощение сырья, выделение энергии, кроветворение, газообмен, очищение, выделение отходов производства, да, ещё и мышление, сложнейшая электрическая сеть нервной системы, опутывающая всё это предприятие, одна оптическая система чего стоит, а как великолепно устроено ухо, а кожа – великолепное сенсорное устройство, воспринимающее даже легчайшее дуновение ветра, а прямохождение – потрясающая машина, завод на собственных ножках. Если спросить у компьютера верит ли он в Бога, что он ответит? Ответит то, что в него заложили. Так и человек. Теперь говорят, что в робота надо закладывать веру в Бога с детства. В общем,  Вагнер был прав насчет религиозной иллюзии и насчёт патриотической тоже, вот с культурой промашка вышла –  ну не нужна она современным властителям, таких целей у них больше нет, им тоже видать поменяли программу. Да и Людвиг II Баварский, истративший всю казну на произведения искусства, плохо кончил; он был объявлен сумасшедшим, отстранён от власти и убит. Служение искусству уже  и  тогда завершалось полным крахом. Друг Вагнера – философ и эстет Ницше тоже закончил свою жизнь в сумасшедшем доме. Его генетическая программа подкачала, по папашиной линии. Самого Вагнера не раз пытались признать душевно больным, но ему повезло, он смог отвертеться.
       Похоже, Создатель все-таки есть. Возможно, он даже попытался уничтожить то, что создал. Сгорели в очистительном пламени Содом и Гоморра. Омыл землю потоп. Бог продолжил эксперимент, а может и не Бог, а просто Создатель роботов. Машин не жалко. Выбрасываем же мы старые, сломанные или просто устаревшие приборы и механизмы на помойку. А бессмертная вечная душа? Где её взять? Не миф ли она? Бессмертие – попытка найти вечный двигатель, которого нет. Хотя, это в мире роботов его действительно нет. А на самом деле? Есть вечный двигатель, есть. Атом практически можно считать вечным двигателем. Почему бы и душе не вращаться в круге сансары, так сказать, круговорот роботов в природе. Хотя насчёт бессмертной души у буддистов есть сомнения. Вот насчёт непрерывного потока существования они не сомневаются, а душа, да ещё вечная…. Будда об этом помалкивал, это потом некоторые из последователей исказили его суровое и прекрасное учение трусливым лепетом о бессмертии души. Может они и правы. Только это уже другая религия.
       Вадим Петрович лёг спать рано и спал крепко без сновидений. Утром он проснулся от какого-то механического шума. Где-то работала дрель, стучали молотки и кувалды, кто-то что-то пилил, потом что-то захлюпало. Он, наконец, окончательно очнулся ото сна и понял, что его разбудила музыка. Музыка роботов созданная для таких же, как они сами машин. Разве человек может это слушать?
        Его подняли с постели вовремя, зазвенел будильник – пора вставать. А потом всё, было как всегда. Он не помнил, как выключал газ, закрывал дверь, он, не глядя, выходил на своей остановке в метро. Он хотел спать и все, что происходило утром, делалось само собой на «автопилоте».
      В автобусе роботы ехали в сплюснутом состоянии. Они надышали так, что все стёкла запотели. Автобус медленно полз в пробке, зажатый механическими жуками с горящими электрическими глазами, трамвай был похож на гигантскую фосфоресцирующую гусеницу, окружённую куда более мелкими механическими насекомыми. Тяжёлая давящая тишина стояла в автобусе, как на похоронах.
      В метро, как в замедленной съёмке, двигались толпы и если смотреть сверху, с лестниц переходов и эскалаторов, то напоминали вязкие потоки чёрной икры. Маленькие тёмные головы текли как икринки, неотличимые друг от друга в этом месиве, медленно ползущем по подземным лабиринтам. У выхода с эскалатора «менты» ловили призывников и нелегалов, те и другие уходили от них с облегчёнными кошельками. Груды бесплатных газет лежали в холле, и ещё не проснувшиеся граждане тупо разглядывали цветные картинки, дурацкие заголовки, победные отчёты власть имущих о своих достижениях и надоедливую рекламу.
      На службе Вадим Петрович механически делал свою работу, проверять сотрудниц не было смысла, они только изредка перекидывались несколькими словами. Дамы работали давно и знали, что им надо делать. Они говорили о даче, об огурцах и цветах, они даже о детях и внуках почти не вспоминали.  Работа, дача, огород – идеальные машины. Конечно, это были старые машины, молодежь на таких окладах сидеть не желала. Жалко пенсионерок, жить бы им на любимой даче, устают они, но социализм кончился, эту программу для роботов сочли неподходящей. Программное обеспечение решено было поменять в целях более эффективного использования биологических машин. И больше никого не возмущает несправедливость, жестокость, алчность, да и само Зло стало привычной неизбежностью. Да и исчезают в наше время такие понятия, как добро и зло. Мало стало на земле ужасных злодеев – гениев зла. Никто не хочет служить добру и класть на этот алтарь свою жизнь. Идут равнодушные топы мимо страданий и боли человеческой, не видя, не замечая и ничего не чувствуя. Совершенные машины, идеальные роботы смотрят пустыми окулярами в бессмысленный Хаос эгоистического существования, где добро и зло слиты до неразличимости и уже не имеют никакого смыслового значения
      Бедные роботы опять пресмыкаются перед теми, кто встал во главе новой власти с таким же усердием, с каким пресмыкались перед предыдущей, и работают ради того, чтобы иметь кров, кучу тряпок, сложенных в коробки из склеенных опилок, которые почему-то считаются мебелью, и каждодневный корм. Машина должна работать до последнего вздоха или на помойку – баночки из под пива собирать – других вариантов нет. Его бабушки легко освоили 1С и Еexcel, с работой справлялись и в свободное время раскладывали пасьянсы на плоских дисплеях, играли в «стрелялки», пили чай и ели бутерброды. По утрам они разогревали в микроволновке овсянку, принесённую из дома в стеклянных заботливо завёрнутых в газету баночках.
      Глухо билось сердце завода. Вадим Павлович просматривал газету, не придавая никакого значения тому, что читал и думал о своём: «Надо сходить к нотариусу», – решил он, в деревне под Вологдой у него есть двоюродная сестра. У неё семья: сын пьяница, невестка, двое внуков. Хрущовку надо кому-то оставить. Сестра присылает ему иногда открытки на Новый Год. Она уже совсем старуха – деревенская жизнь не красит. Он, конечно, умирать не собирается в ближайшее время, но всё же …»
      За огромным окном шёл дождь. Блестела мокрая листва, пахло травой, сыростью машинным маслом и камфарой. Завод жил, дышал, как больное живое существо.
      Дни шли за днями бесконечной чередой, и ничего не менялось, не происходило, как будто время топталось на месте, лишь на улицах появлялось всё больше машин. Мерцали экраны компьютеров, светились дисплеи навороченных радиотелефонов, росли, как грибы, коробки новых домов, уродующих панораму города, старые кварталы города разрушались, брызгая кирпичной кровью, унося с собой последний свет красоты, появлялись новые роботы, старые ломались и выбрасывались. На экранах телевизоров расцветали хризантемами разрывы бомб, они были красивы, если смотреть на них с большой высоты, и были похожи на тёмно-серые букеты. Где-то, тысячи биологических машин безропотно шли убивать и умирать ради нефти, амбиций, денег, чужих интересов и патриотических иллюзий. Сверху не видно было крови и изуродованных тел.    
      Текли за окном ветви берёз, чуть тронутые осенней проседью, качалась тюль. Вадим Петрович сидел в интернете, пытаясь найти там, в машине что-нибудь такое, что сможет заинтересовать его, пробудить, вернуть к жизни.  Гудел вентилятор в системном блоке. Нейролингвистическое программирование. «Программирование и метапрограммирование человеческого биокомпьютера» Джона Лили. Всё то, что приходит ему в голову, уже было продумано другими роботам. Правда они называли себя компьютерами и считали, что каждый отдельный компьютер способен программировать сам себя. Конечно, каждый робот так и делает, но только по одной из готовых программ, наиболее подходящей для его собственной генетической программы. Ничего нового биологические роботы для себя придумать не могут, а если бы и смогли, то едва ли просуществовали бы долго, не нужны такие машины Создателю. Ведь людям тоже ни к чему роботы, которые им не подчиняются, а живут сами по себе, своим умом.   
      Неандертальцы были уничтожены человеком разумным не потому, что были глупее или слабее его, нет, они были умнее и сильнее, просто плохо были адаптированы к сети. Современные роботы прекрасно подключаются к любой системе, сколь угодно разветвлённой, они превосходно адаптированы к работе в любом коллективе и любая система может управлять ими без всякого труда. Они не компьютеры, они роботы в прямом смысле этого слова, управляемые роботы, с детства, запрограммированные всей системой образования и воспитания. Кроме того, стоящий на службе у власти системный администратор по просьбе работодателей запросто поменяет операционную систему в системных блоках, почти во всех головах сразу, ему даже сервера не надо, достаточно обычного телевизора.
      Даже самая деспотическая и самая демократическая власти всё же не всесильны. Некоторые несознательные машины думают, что умеют думать. У власти есть силовые методы, для приведения в порядок таких машин: отвертки, паяльники, т.е. дубинки, наручники и т. д. Мы ведь тоже в сердцах стучим по своим машинам кулаком, когда они отказываются нам беспрекословно служить и зовём мастера, что бы он вправил им «мозги».
      Возможно, есть такая виртуальная точка, куда сходятся все виртуальные провода, и некоторые роботы считают её Богом, ползают перед ней на  коленях, как будто их Создателю это надо. Вадим Павлович выдохнул: «Господи, за что…».
      Ужаснулись православные священники, когда поняли, что все биологические машины получат свой номер, что с них снимут отпечатки пальцев, отсканируют сетчатку глаз и подвергнут  тотальному небывалому в истории земли контролю. Останется ли место Создателю или… сеть замкнётся уже в другой точке. Говорят священники: «Человек без Бога ничто, но тем не мене, он сам выбирает между добром и злом». Хорошо, если бы это было так....  с Богом, «без которого он ничто», и по собственной воле, хотя одно противоречит другому. Да и с собственной волей у робота проблемы. А если не с Богом и не по собственной воле, а что если с вирусом, попавшим в систему? А может, и не с вирусом, может быть, сама опутавшая человечество сеть уже становится вирусом всепроникающим и ужасным. Этот вирус глядит с экранов телевизоров, шныряет по газетам и кассетам, кричит со сцен, прячется за мягкими переплётами книжного ширпотреба…
      А вот ещё одно интересное сочинение философа, доктора медицины Жульена Ламетри, жившего в первой половине восемнадцатого века, – «Человек – машина». Тогда ещё и компьютеров не было, и Эдисон ещё вроде бы не родился. Тем не менее, Ламетри, как врач, знал уже немало о связях души и тела у здоровых и больных машин. Как же его ненавидели современники, как преследовали отцы церкви! Даже после смерти роботы глумились над ним как могли. Почему? Да всё очень просто – лучше быть слугой дьявола, лучше быть подлецом и предателем, убийцей, чудовищем, любой нелюдью, но не машиной, не роботом! Я выбираю сам! Всё что угодно, но я выбираю сам! У меня дух, бессмертный дух, у меня душа, пусть даже душа сатаниста. Я сам выбираю, сам, пусть даже Сатану. А тут какой-то докторишка... Вольтер кипел от злости и ненависти и не только он. Правда книга пользовалась бешеным успехом у читателей. Так сказать, бестселлер восемнадцатого века. Сейчас подобное сочинение не произвело бы ни на кого никакого впечатления – устарели труды жизнерадостного француза.
     Внизу под окном, играли дети, орали пьяницы… Медленно наступал вечер, смеркалось и…. всё повторялось снова. Роботы рождались, любили, страдали, мучались, рожали новых роботов и уходили, так ничего и, не поняв в мире, лишенном смысла и цели, совершая одни и те же ошибки, если можно считать ошибками заложенные в них программы. Они всё более и более срастались с созданными ими механизмами, в каком-то странном симбиозе. Всё более и более замыкаясь в бетонных клетках городов, среди асфальтовых рек и обезличенных офисов. Они ели, спали, работали, тупо глядели в окна дисплеев, покупали ненужные вещи, чтобы удовлетворить непомерно возросшие потребности, совершали подлости и убивали ради денег и власти, с которой не знали, что делать. Молились в храмах и ставили свечки, не веря в Бога. Говорили о культуре и искусстве, и не понимали, что это такое. Призывали учить духовности, как будто это история или география и этому можно научить. Они полагали, что обладают ей сами и знают, что с этим надо делать.
      Вадим Петрович включил на кухне приёмник. Поймал радио «Орфей» и заслушался. Звуки жили, умирали, воскресали… Он же слышит, сам слышит, и гормоны в нём не бушуют, сам…  Ведь написано это не просто так. Может, он всё-таки не машина, на какие-то сотые доли процента он не робот.
       В маленькой чистенькой кухоньке один из тысяч роботов пытался вырваться за пределы заложенной в него программы, и ему это удалось. На краткий миг, он смог приблизится к своему Создателю. Что ж, и  на том спасибо.
      Вадим Павлович завёл будильник, пара спать. Миллиарды машин, считающих себя человечеством, опутанные паутиной электрических проводов, ворочались в постелях, готовясь к новому трудовому дню, такому же бессмысленному, как и предыдущий. Может быть, создатель роботов умер или забыл про них. Бедные машины запутались в собственной паутине, поймав себя в сою же сеть, из которой нет, и не может быть выхода.
     Огромный город сиял в ночи тысячами огней, и если смотреть на землю сверху,  то казалось, что это не земля, а ночное море, светится миллиардами микроорганизмов собравшихся в одном месте, переливается и мерцает в наступившей тьме. Площади с расходящимися улицами напоминали фосфоресцирующих спрутов, а огни скопившихся на них машин были похожи на шевелящиеся, горящие присоски. Щупальца выползали за пределы города и исчезали во тьме. И больше ничего не было видно, лишь в чёрном космосе золотым шаманским бубном горела луна, и блестели мелкие звёзды.
                                                                                                                   05.10.07