В нашем первом «Б» классе шёл урок чистописания. Поскрипывали перья. Кто-то часто и назойливо постукивал ручкой по дну опустошённой чернильницы. Чья-то розовая промокашка спланировала в проходе между партами. Сидящая рядом соседка меняла сломанное пёрышко, торопливо выискивая запасное в отделении деревянного пенала.
Моё перо вело себя не лучше. Оно то и дело царапало сероватую бумагу, наматывая на острое жало содранные волоконца. Я с обидой поглядывал на учительницу, вспоминая, как она отобрала у меня чудесное пёрышко с крылатым именем «Чайка», имеющее на кончике малюсенький выгиб, который позволял скользить по немелованной бумаге легко и свободно, правда, оставляя за собой не очень тонкий след, там, где не предусмотрен нажим.
Перья купила мне мама. Они хранились в маленькой пластмассовой коробочке с изображением Буратино и стоили целых два рубля и тридцать копеек. Таких перьев не было ни у кого в классе. Набор содержал целую коллекцию, состоящую из двадцати пяти штук необычных стальных перьев. Как называется каждое из них, рассказала мне моя бабушка. Мне и сейчас помнятся: бронзово-золотистое «n 55», оловянного цвета «Рондо», серебристая «Чайка» с золочёным кончиком, «Узорчатое» и другие, отличающиеся разнообразной формой и цветом металла. Но, увы, нам разрешалось писать в классе исключительно «Звёздочкой», пером непрочным, капризным, но почему-то предназначенным именно для школьников. Остроносые половинки его быстро деформировались и наползали друг на друга, чернила стекали с него неравномерно, отчего кляксы в наших тетрадях были не в редкость. Может поэтому мы без жалости использовали эти быстро приходящие в негодность перья для наконечников бумажных вертолётов, которые в неимоверных количествах выбрасывались из окон класса и которые, вращаясь как пропеллеры, вонзались затем в утоптанную земляную дорожку, протоптанную незлобивым нашим школьным дворником, терпеливо собирающим каждый день охапки, старательно сложенных из тетрадных листов, всевозможных парашютиков, самолётиков и других летательных аппаратов.
Вот и на этом тёмно-жёлтом перышке, которое дала мне взамен отобранного моя учительница, чернильная капля никак не хотела держаться на кончике. Я в который раз обтёр его с помощью кругленькой перочистки, помусолил по собственным волосам для смазки капризного металла и осторожно обмакнул в чернильницу непроливайку. В этот момент дверь класса широко распахнулась, и за порог почти вбежала наша завуч. У неё был вид школьницы, у которой внезапно отменили уроки - радостный и удивлённый одновременно. Мы недружно приподнялись из-за парт, держа свои ручки в рабочем состоянии, и, конечно же, именно в этот момент чернилам пришла нужда скатиться с моего пера на тетрадный лист.
- Ребята! Наш человек в космосе! Сейчас передали по радио, - завуч, отбросив всю свою привычную строгость, приобрела голос и вид восторженной девчонки. – Запомните этот день, ребята! Это грандиозное событие - наш советский человек впервые в космосе!
- Кто он? Что передали? – зажглась интересом наша «училка», оборотившись к завучу.
- Кажется, какой-то Гагарин. Не важно, потом послушаете в учительской. А я в другие классы побегу. Такая новость!
Она исчезла стремительно, как и появилась. Класс шушукался, плохо понимая, что такое космос и как на него можно полететь.
Я огорчённо рассматривал большущую синюю кляксу, размером с пятак, и думал, что было бы куда лучше, если бы эту новость передали чуть-чуть попозже, глядишь, и не было бы у меня измаранной страницы.
- Всё, дети! Сели и успокоились! Будете обсуждать это на перемене. А сейчас продолжаем урок.
На перемене всё обсуждение сводилось в основном к одному и тому же вопросу: «А ты хотел (хотела) бы полететь в космос? Трусов не нашлось, и тема больше не поднималась.
Зато дома разговоров было много. Вспоминали космических собачек Белку и Стрелку. Жалели погибшую Лайку, представляя её жуткую смерть в раскалённой кабине. Ну, и, конечно, ещё обсуждали, какими наградами удостоится герой, и какой он теперь будет знаменитый.
Моя бабушка завистливо вздохнула и, обращаясь к своей дочери, мечтательно произнесла:
- Вот была бы ты у меня космонавтом, как бы мне все тогда завидовали!
- Ага! А если бы я погибла?! – поразилась моя тётка бесчувствию своей матери.
- Ты была бы Героем Советского Союза посмертно, и мне всё равно бы все завидовали, - продолжала подтрунивать над дочерью бабушка, подмигнув мне одним глазом.
- Вот сама и лети! – возмущённо отвечала дочь и, обидевшись на такое жестокосердие, ушла в свою комнату.
Присутствующие посмеялись над, не понимающей юмора, девушкой и продолжали слушать уже в который раз передаваемый репортаж о знаменательном событии, которое подарили всему народу советские учёные, советское правительство и ещё совсем никому неизвестный, Юрий Гагарин, с непривычной для нашего слуха профессией – космонавт.И ещё потом долгое время мы с волнением и с гордостью вслушивались в позывные первопроходцев таинственного космоса, с интересом наблюдали за торжественными встречами и рапортами, отдаваемые первыми космонавтами членам правительства. Мы, и дети, и взрослые наперечёт помнили их имена и фамилии в той последовательности, в которой они были на орбите. И, незаметно, привыкнув к этому, совершаемому уже довольно часто чуду, стали постепенно воспринимать все полёты как нечто само собой разумеющиеся и обыденное. Взрослые утратили первозданное восхищение, а молодёжь и дети, родившиеся позже первых стартов, считают это не стоящей внимания обыденностью. И теперь уже нельзя быть уверенным, что будет положительный ответ на вопрос: «А ты, хотел (хотела) бы полететь в космос? Но совершенно точно можно утверждать: ни у кого теперь не дрогнет рука, и не растечётся жирная клякса от свежей новости - человек в космосе!
Помочь сайту
Поздравления
