Стрела устремилась ввысь, слегка задевая голые, но кудрявые от многочисленных старых отростков ветки. Достигнув предельной высоты, она на мгновение задержалась, так и не долетев до вороны, которая опять разочарованно, как-то по-утиному, крякнула, склонила голову и блеснула насмешливо своим цыганским глазом. Недолёт.
Силы моего самодельного лука явно не хватало, чтобы достичь самого верха высоченных старых тополей. Это понимал я, и понимали вороны, которым, в силу этого обстоятельства, понравилась забава. Они нарочно старались сесть так низко, чтобы не разочаровать стрелка, но ровно настолько высоко, чтобы не быть ушибленными ленивой стрелой, за которой наблюдали презрительно, но внимательно. Впрочем, даже мысленно, я не представлял себе пронзённую стрелой птицу; мне всего лишь хотелось показать им меткость глаза и твёрдость руки. Меня вполне бы удовлетворило лёгкое касание стрелы по серому брюху. Шлепок, который едва ли мог нанести хоть какой-то существенный вред любому из этих крепких созданий. Это была дружеская игра. Я всегда относился к воронам благосклонно. Меня не смущало их карканье на кого-то наводящее тоску. Наоборот, я любил и люблю до сих пор их мощный, дружный грай, который лишь подчёркивает воздушность и простор небес, способных далеко и отчётливо разносить птичьи крики на далёкое расстояние.
Натянув лук как можно сильнее, я выстрелил по самой низко сидевшей насмешнице. Стрела на этот раз всё же коснулась сука, на котором та сидела. Ворона даже одобрила, как мне показалось, своим коротким «кар» явно удачный выстрел, перелетела на более высокий уровень дерева, а вся остальная компания, что-то загалдела на своём наречии.
Но мне стало не до вороньих мнений. Стрела была единственной. Она, отскочив от сучка, упала не прямо вниз, под дерево, а куда-то за старый деревянный забор школы, за которым возвышался уже другой забор, более современный железобетонный. То пространство, что образовалось между двумя плоскостями, было труднодоступным, а потому немного таинственным и, по-своему, привлекательным. С упорством голодающего охотника, который потерял последнюю стрелу, я, наконец, отыскал пару разломанных досок и проник в сумрачное, затянутое прошлогодней паутиной узкое пространство.
Первое, что я увидел – это белые крупные коконы. Так вот где нашли приют будущие бабочки, которые как вестники лета запорхают, привлекая взгляды, в долгожданные тёплые денёчки, которые наступят вскоре после ранней весны!
Невольно цепляя на себя прошлогоднюю паутину, осторожно, стараясь не наступить на многочисленные коконы, я, дойдя до предполагаемого сектора падения стрелы, наконец, увидел свою драгоценность и, довольный, выбрался на внутреннюю территорию.
Вороны, - видно, торопиться им было некуда, - ждали меня. Я опять натягивал лук, примечал место падения стрелы и, в очередной раз, выдёргивая её из размягчённой от весенней влаги земли, отвалил небольшой комочек. Нутро ямки заинтересовало меня.
Какой-то плоский диск с зелёным налётом виднелся внутри. Я выколупал его, потёр щепкой. Да это же монета! Большая, с пол ладони моей детской руки, она удивила меня безмерно. Никогда ещё не доводилось видеть подобных. Конечно же, старинная! Торопливо потёр находку по асфальту, - и сквозь древний налёт патины засверкала самоварным золотом цифра два, чуть ниже, с трудом, угадывалось слово «копейки» с непонятной мне буквой, похожей на перечёркнутый твёрдый знак. Вот так семишник! Да на нём можно разместить целых четыре нынешних! Проявив усердие, смог расчистить одну сторону настолько, что уже отчётливо разобрал, выбитую ниже предыдущей, надпись: «серебромъ, 1843». Значит, монете уже больше ста лет, - решил я арифметическую задачку. Как она здесь очутилась? Что было на месте школы? Дорога, торговые ряды, или что-то другое? Мне не дано было это знать.
Я положил монету на ладонь и ощутил необычную тяжесть денежного средства. Стал рассматривать внимательно. Постепенно холодный кружок стал теплеть в моей руке. Мне как-то неожиданно пришло в голову, что я держу монету, которую потерял, какой-то мужчина. Мысль о женщине или ребёнке не посетила меня. Это он держал её последний раз, тот, которого уже давно нет в живых, и посредников между его рукой и моей нет. Я ощущаю то же самое, что и держащий последний раз эту монету. «Как рукопожатие», - подумал я тогда. Рукопожатие мёртвого человека. А ведь этот неизвестный, должно быть, жалел о потере. Наверняка, он подумал, что нашедший его деньги, потратил их, и ему было обидно. Но вот как всё получилось: монетой никто не воспользовался, а я, нашедшей её, не могу извлечь из неё пользу - за неё ничего сейчас не купить. «Пожалуй, это хорошо», - подумал я с облегчением. Мысль о том, что если бы я мог потратить её на что-то, значила, что я воспользовался бы в таком случае трудом мертвеца. Ну, уж нет! Пусть останется на память.
Дома все, включая соседей, по очереди тёрли монету, чистили её горчичным порошком, потому что это было самое распространённое средство для мытья посуды, и другого не нашлось. Но всё равно она не поддавалась, ни нашим усилиям, ни этой горькой зелени, и на ней так и остался тёмно-синий налёт окисла, на котором со стороны реверса гордо сияла начищенная нами царская корона с большущей прописной буквой «Н» и римской единицей. Николай первый – расшифровали мне домашние.
Прошло совсем немного времени. Идя с мамой по нашей Вятской улице, мы увидели необычайное зрелище. Трамвайный путь на протяжении доброй сотни метров был усыпан ассигнациями как осенними листьями. Они и вправду напоминали опавшую листву: красные, зелёные, желтоватые купюры лежали и в разброс, и пачками. Ветерок шевелил, а время от времени и гонял их по всей дороге. Это было фантасмагорическое зрелище. Я нагнулся и поднял тощую пачку красных десятирублёвок.
- Брось, - сказала мне мама, - поднимаешь грязь всякую.
- Это же деньги! – возразил я.
- Это какие-то старые деньги, на них ничего не купишь, - ответствовала мать, - выбрось сейчас же!
- Но они как новые, смотри, совсем чистые.
- Ну, хорошо, оставь. Но больше не поднимай.
По дороге бегали несколько ребятишек моего возраста и собирали понравившиеся им листки, держа их в охапке. Из окна женский голос с недовольством закричал им:
- Прекратите собирать. Сейчас же домой!
- Откуда эти деньги? – спросила мать, подойдя к этому окну.
- Да у нас во дворе дом ломают, так на втором этаже, где раньше купец жил, сундук разбили, а он доверху царскими ассигнациями набит. Вот рабочие и вывалили их во двор, а теперь, вон, ребятня по всей улице раскидала.
Она опять крикнула что-то мальчишкам и закрыла окно.
- Почему их никто не берёт хотя бы на память? – задал я вопрос матери.
Она задумалась, подыскивая объяснение.
- Понимаешь, в те времена, когда они ходили – это были очень большие деньги, за одну такую бумажку корову можно было купить, я думаю, - она кивнула на лежащую на нашем пути купюру, - и, если, кто увидиттакие пачки денег у кого-нибудь дома, могут подумать, бог знает что.
Я хотя и смутно, но, всё же, догадывался, что за словом «подумать» могли последовать какие-то неприятности.
- Но ведь они старые, ты же, сама сказала, что на них ничего не купить?!
- А если заинтересуются, откуда взялись царские деньги в таком количестве в простой советской семье? Начнут допытываться - не из бывших ли мы. Объясняй потом! Так, что нет, ну их, от греха подальше. Видишь, их только глупые дети подбирают?!
Действительно, никто из немногочисленных прохожих не нагибался, а наоборот, некоторые, даже с каким-то удовольствием, наступали на гладенькие красивые деньги, оставляя за собой растоптанную бумажку. Даже трамвай на моих глазах переехал какого-то царя в мундире и регалиях, так, что на рельсе осталась одна голова, а сам мундир укатил, приклеившись к тяжёлому стальному колесу.
Дома, рассматривая найденные деньги, я почему-то не испытал того волнующего чувства, которое охватило меня совсем недавно, когда медный семишник лежал на моей запачканной ладони. Довлело какое-то смутное понимание того, что потерянные две копейки были для кого-то более значимой потерей, чем сундук с миллионным содержимым, который так и остался никем не востребованным.
Помочь сайту
Поздравления
