Лиманы

Хочу поведать о своих мытарствах на этой грешной земле. Благодарю Господа Бога, что мытарства эти выпали на мою долю, по милости Божией благодаря им обрел истинную веру – Православную.

Родом я из Башкирии. Татарин. И вот гостил я как-то у своей сестры в Ташкенте и, когда возвращался от нее обратно, потерял кошелек с деньгами. Ведь сказано в Библии: «Он – Господь; что Ему угодно, то да сотворит» (1 Цар. 3, 18). Я был в отчаянии, сижу на вокзале и плачу. Подходят ко мне чеченцы и спрашивают:

– Брат, что сидишь такой угрюмый?

– Вот, – говорю им, – деньги потерял по дороге и не знаю, что делать.

– Поехали с нами арбуз грузить. Заработаешь пятьсот рублей. Вот и деньги.

Я в то время был еще доверчивым и с радостью согласился на их предложение. Повезли меня в Казахстан. Как выехали в степь, так сразу же связали меня и затолкали в багажник своего старенького «жигуленка». Я не понимал, что хотят со мною сделать, мучился в различных догадках, а позже разобрал по их визгливой речи, что везут меня, шакалы, на целину и хотят продать в рабство за сто пятьдесят рублей. Или за сто пятьдесят долларов, ведь советский рубль равнялся по тем временам, в конце девяностых, одному американскому доллару.

Там находились люди разных национальностей: и русские, и корейцы, и татары, и хохлы... Содержали нас в землянках, в «болгарах» – широкий ров глубиною в полтора метра, покрытый двухскатным навесом. По середине – опорные столбы; к этим столбам нас, когда мы отдыхали на стульях, пристегивали цепями: на шее – собачий ошейник, руки – в наручниках, ноги – в кандалах, и рядом – ведро для параши. Сами же хозяева жили в «балаганах» семейками. У каждой семейки – свои рабы. В балаганах было чисто, стояли столы, покрытые скатертью, и красивые резные стулья. Из балаганов до нас, голодных, измученных, доносились вкусные запахи печеной стряпни и жаренного мяса и сладко щекотали в ноздрях. Рабовладельцы боялись, что мы, «вонючие зайцы», – так называли нас, – можем от них убежать, поэтому кандалы и наручники с нас не снимали. Мои документы у меня отобрали. Моим хозяином был кореец Виктор. У него на дому служила русская рабыня по имени Людмила из Ростова-на-Дону. В рабство ее продал, как она поведала мне позже, еще совсем молоденькую, ее любимый парень. Став рабыней, пошла она по рукам и в двадцать восемь лет выглядела уже, как дряхлая старуха.

Выводили нас, рабов, на арык, орошали мы поля с арбузами, дынями и болгарским перцем. Укусила меня раз фаланга. У фаланги смертельные укусы бывают в мае, а в иные дни, если она укусит, человеческий организм борется и справляется с болезнью. Рука моя от укуса вся покраснела, но еще могла двигаться, и поэтому, слава Богу, я продолжал работать. В поле, если стукался рукою обо что-нибудь, боли никакой не чувствовал, но вскоре поднялась у меня температура. Дальше не мог вкалывать, и хозяин Виктор позвал авторитета, чтобы решить, как дальше быть со мною.

Пришел авторитет и говорит:

– Анийо! Нельзя ему так! Если мы дадим ему отдохнуть, то и другие начнут сачковать. Ты у нас мусульманин?

– Да, – отвечаю, потому что я тогда еще был мусульманином, а сейчас принял веру Православную и крестился.

– Ты, вонючий зайчишка, будешь висеть у нас.

Рабовладельцы сколотили деревянный крест, привязали меня к нему и воткнули крест в землю. Теперь я понимаю, какие муки испытывал Христос распятый, наш Господь, но что мои муки по сравнению с Его? Он же был прибит ко кресту гвоздями. Я висел целый день. Мои локтевые суставы вывернулись. Я чувствовал страшную адскую боль, звенело в ушах, и пошли круги перед глазами. Я орал, как проклятый. Или мне казалось, что я орал?

Вечером сняли меня с креста. Когда же очнулся, мне со смехом говорят:

– Что, принял горячую ванну? Теперь холодный душ будешь принимать.

Потащили за болгары, – там у них яма для отходов, – и бросили меня в эту яму. Барахтаюсь, чуть не захлебнулся, но вот опираюсь ногами на дно: глубина в параше – мне по самую шею. Ночью Людмила принесла нарезанные куски арбуза. Жую арбуз и чувствую, что по всему телу разливается такое блаженство, что кажется, что не в параше стою, а в раю. И тут щелкнуло у меня в голове, что скоро может произойти нечто ужасное: по своим наблюдениям знаю, что в это самое ночное время заведенным порядком прибегают к нам на стан степные волки, блуждающие по местности в поисках пропитания, и говорю с волнением Людмиле:

– Уходи отсюда, пожалуйста, уходи… Сейчас волки придут, голодные, и тебе несдобровать.

Людмила послушалась, и, лишь повернула за кут, тут же, смотрю, появились волки: зубами лязгают. Не по себе стало. Испугавшись, как бы чего не вышло, я резко отодвинулся от края канавы. Волки походили кругами и ушли ни с чем. Я выбрался из ямы и, что есть духу, помчался в степь.

Я бежал без ориентировки целый день, и, как нарочно, потехи ради, сделал круг и недалеко ушел от своих – собаки хозяев вскоре настигли меня в камышах. Они обученными были: на команду «фас» ловили человека и раздирали его на куски. В камышах я стоял по грудь в воде и, лишь подплыла ко мне первая, схватил ее за шкирку и утопил, так же поступил и со второю – это и спасло меня от смерти. Рабовладельцы, видя мою непокорность, произвели несколько выстрелов по камышам и приказали выбираться на берег. Вышел к ним с поднятыми руками, они повалили меня наземь и колотили до полусмерти.

После всех этих моих истязаний, я начал, по-видимому, гнить заживо, потому что все рабы стали жаловаться хозяевам, что от меня прет неприятный запах. И тогда меня перевели в палатку. Но я практически не спал. После работы на общих плантациях меня ставили орошать поле хозяина. И ходил я до самого рассвета, очищая канавки для орошаемой воды от песка.

Как правило, когда выводили нас на «пахоту», снимали с нас ошейники, а вечером, когда мы возвращались, нас пристегивали снова к столбам, но после моего побега с меня ошейник уже не снимали. Среди нас находились и «стукачи». Этим людям, когда они входили рабовладельцам в доверие, давали в руки дубинку или плетку. Они-то и становились надзирателями и следили за нашей работой. Как остановишься дух перевести, они подбегали и били. Поэтому работали мы ни шатко ни валко, чтобы распределить свои силы на весь день. И вот после моего побега приставили ко мне «надзирателей». Как останавливался передохнуть, немедля стегали плетками.

Однажды между собою повздорили два здоровенных мужика у нашего рабовладельца Виктора, когда мы орошали его поле. Никто из них не хотел уступать. Один говорил:

– Я буду поливать арык!

– Нет, я! – стоял на своем другой.

Один, по-видимому, был боксером и нанес хук, боковой удар, другому. И тот упал и скончался на месте. И хозяин Виктор не принял никаких мер. Тело мертвого оставили в поле на съедение волкам. Хозяева разбирались только в тех случаях, если убивали «стукача». Им нужны были свои люди среди рабов, чтобы мы ненароком не подняли восстание. Поэтому своих людей они оберегали.

Среди нас были и те, кто находился в рабстве с 60-х годов более двадцати лет. Каким образом они выживали? Ведь там, если заболеешь, не лечили, а, напротив, стегали плетками. И еще многие болели дизентерией, потому что привозили на водовозах тухлую воду и мы пили ее. Если меня пробирало, я лечился целебными травами, которые находил поблизости от своего болгара.

Чтобы арбузы росли быстрее, хозяева покупали в аптеках различные нитраты, и мы, словно крестьяне, рассеивали их в поле. Нам не позволяли есть арбузы без разрешения – могли случайно отравиться. Однажды я разрезал арбуз, весь желтый внутри. У меня выбили его из рук и растоптали ногами.

– Не ешьте! Сдохните, кто будет у нас работать?

Повидал я там разных людей и скажу вам, братья и сестры, что нет на земле плохой нации. Повстречал я там хороших людей: и корейцев, и казахов, и татар, и хохлов, и мордву... людей разных национальностей… но больше всего было русских. Рабовладельцы следили за тем, чтобы среди нас не организовывались какие-либо группировки, поэтому они рассеивали нас и по национальным признакам. Если мы заводили какие-либо тары-бары-растабары между собою, то эти разговоры тут же пресекались, и нас допрашивали, о чем это вдруг мы засудачили.

Часто между нами, рабами, происходили драки по пустякам. Бывало, рабовладельцы бросят бычок от сигареты между нами, и всею толпою набрасывались на окурок и дрались между собою, хотя он давно уже затоптан нашими же ногами. А рабовладельцы падали от хохота. Поэтому там я и бросил курить.

– А ты что стоишь в стороне? – спрашивали рабовладельцы меня.

– Я бросил курить, – отвечаю им.

– На целую, закури.

– Нет, не хочу, – стоило многих сил отказаться от этих предложений.

Рабовладельцы не любили сторонившихся людей, и пускали таких под «пресс», то есть угнетали еще сильнее.

Но хозяин Виктор меня за что-то полюбил. Когда мы закончили погрузку арбузов, он втайне от всех оставил мне две бутылки кагора.

Наступил август месяц. Мы загрузили последние арбузы, уехали наши хозяева торговать своим урожаем, и я снова начал думать о побеге.

Из Татарии привезли еще трех мусульман. Их спросили:

– Будете работать?

– Без каршы пахать на тебе, – ответили они.

Рабовладельцы не любили дерзких ответов и не церемонились. Их увели и принесли обратно их головы. Один же из рабов-мусульман сказал:

– Я буду работать, если вы мине позволите молиться.

Ему разрешили. Я смотрел, как этот мусульманин молится, и тоже присоединился к его молитвам.

Однажды я предложил ему бежать вместе со мною.

– Уже все подготовлено для побега. Идем, – говорю.

Он постоял в раздумье, потом отошел в сторону и начал молиться.

– Нет воли Аллаха, – ответил он. – Я остаюсь.

– Ты что, боишься?

– Юк, я не боюсь. Еще раз повторяю, нет воли Аллаха.

Мне был не понятен его отказ. Я разнервничался. Складывалось все не так, как было задумано мною, и в таком нервном состоянии предложил бежать со мною Людмиле.

– Ты уже бежал один раз. Ты знаешь, что с тобою будет, когда тебя поймают во второй? – ответила она мне.

Я съежился от ее слов. Нам не раз демонстрировали показательные смертные казни. Не раз я видел, как выводили человека голым перед толпою рабов. Прицепляли к ногам его тяжелый груз. Обкладывали человека со всех сторон покрышками от колес автомобилей, обливали бензином и кидали факел. Всю толпу рабов ставили на колени. А было нас человек пятьсот. Женщины и мужчины стояли порознь.

Нет ничего ужаснее, как смотреть на горящего на твоих глазах человека. Он дико орет. Повсюду раздается запах горелого человеческого мяса. Опускаешь глаза, потому что не можешь смотреть на это зверство. Надзиратель подбегает и бьет нас плеткой:

– Смотри! Так и с тобою будет!

Припоминаю, как однажды не выдержал этого ужасного зрелища один мужчина и побежал с отчаянным криком в степь, за ним следом – еще одна женщина. Их тут же убили пулями из винтовки. И рабовладельцы смеялись:

– Они уже не работники! У них уже крыша поехала.

Во второй мой побег Людмила все же решилась мне составить пару. Все было продумано у нас до мелочей. Мы скрывались по лиманам. Лиман – это котлован в степи, заросший камышами. В камышах мы и прятались. Питались лягушками. Рубашкой я вел их по воде и выгонял на берег. Бывало, что и змей выгонял на берег. Змею накрывал тут же рубашкой и бил ее по голове, потом сдирал с нее кожу, и мы с Людмилой обсасывали ее, как лакомство. Бывало, ели и сайгаков, оставленных сытыми волками. Мы спускали сайгака в лиман, раздирали на куски и грызли сырое мясо. Вода в лимане соленая, поэтому пили росу или дождевую воду. И вот во время второго побега я вспомнил, как один бурят, когда я пас овец в Читинской области, научил меня издавать ранний вой волчицы. На тоскующий вой выходил волк, и бурят в него стрелял. И вздумалось мне по глупости моей завыть этим воем. Я хотел, чтобы услышали этот вой собаки, чтобы они залаяли и мы смогли определить по их лаю, где находятся юрты чабанов. Мы хотели пробраться ночью к юрте и запастись едой. Но своим воем я вызвал волков. Тогда месяц август еще не кончился, а волки летом не нападают на людей, но зверь есть зверь, и волки повели нас.

Я говорю Людмиле, чтобы она не боялась волков. Главное, не показать, что боишься. Мы стали громко разговаривать, хохотать, всем своим видом изображали, что не боимся их.

По волчьим глазам, сверкающим во мраке ночи, я понял, что нас ведут два взрослых волка, а остальные – маленький выводок. Это очень опасно для человека. Я понял, что родители-волки обучают своих детенышей. Три дня вели нас, ненасытные. Волк, по-видимому, старший, их вожак и пастырь, садился впереди нас и дожидался, когда мы приблизимся, потом опять отходил и снова садился и ждал. Нас объял невыразимый ужас. Я нашел палку, и стучу ею, и ору, а у самого мороз по коже, думаю – кинутся и труба нам: начнут рвать на клочья. Я завыл, как молодая волчица, и слышу вдруг собачий лай.

– Все, Люда, – говорю, – мы останавливаемся. Тут рядом чабаны.

А волки начали свои круги сужать. Я бегаю, ору, и так продержались мы до утра. Стало подниматься солнце. Я упал, обессиленный, и замертво уснул.

Просыпаюсь – Людмила рядышком сладко посапывает, уткнувшись головою мне в плечо. Где же волки? – думаю, ничего не понимаю. Осторожно поднимаюсь, чтобы не встревожить свою спутницу, и осматриваюсь по сторонам – нет никого! А вдали юрта виднеется, и туман клубится у горизонта. Поразительно, думаю, волки ушли и не загрызли нас! Есть у татар легенда об одном кочевом племени и белом волке. Племя заблудилось в лесу и попало в окружение врагов, но тут появился белый волк и вывел племя из окружения своими только ему известными тропами и спас людей от верной гибели. Неужели и эта хищная стая сознательно повела нас к юрте и тем самым спасла от смерти?

Вскоре проснулась Людмила, и мы направились к юрте. Всматриваюсь вдаль и вижу – несутся навстречу волкодавы с короткими, отрубленными хвостами. Ну, думаю, от волков мы спаслись, от собак же не спасемся, загрызут на части. Слышал, что собаки хуже волков, могут разорвать не только взрослого человека, но и ребенка, собаки непредсказуемы. Смотрю, чабан скачет на лошади. Отстегал этих волкодавов, и они ушли назад. Он подскакивает к нам и спрашивает:

– Это вы сбежали от хозяев? Нам, всем чабанам, передали о вас. Я слышал – син татар.

Я утвердительно кивнул ему головою.

– Мин дэ татар, – сказал он.

Мы разговорились. Оказалось, что его сожительница – родом из Башкирии. Добрый человек привел нас к своей юрте, накормил, а позже, когда мы познакомились ближе, я стал помогать ему нарезать кизяк. Все руки мои были изранены в камышах, и был я плохим ему помощником, но добрый человек относился ко мне терпеливо, быть может, с жалостью. Позже я помылся, побрился, почистил свою одежду. Когда приезжали наши рабовладельцы, мы с Людмилой прятались под кроватями и слышали, о чем они беседуют с чабаном и его сожительницей. Рабовладельцы им говорили:

– Как только они появятся, вы их держите. Нам сообщите, и мы приедем.

Вот такие были у них балясы.

Когда хозяева уезжали, мы выползали из-под кроватей... Но долго так жить у доброго человека мы не могли, было слишком рискованно, и вскоре чабан дал на дорогу нам двадцать пять рублей и объяснил, как дальше нам следовать:

– Не дай Бог на пути попадутся вам камышники (камышники – такие же, как и мы, рабы; из камышей они делали ограды для отар; жили в таких же, как и мы, землянках). Если ты к ним попадешь, то меня не выдавай. Меня выдашь, я, как ты, буду, и даже хуже. Прошу, не выдавай.

Я ответил, что не выдам.

И снова мы вышли на лиман.

Благодарю Тебя, Господи, Тыпо милости Своей помог нам вырваться из этого страшного плена! Быть может, мы с Людмилой из редкого числа тех людей, кто мог вырваться на свободу из рабства? Во-первых, мы были обессилены от постоянного недоедания и недосыпания, а, во-вторых, степи в Казахстане простираются на десятки километров и уйти от погони можно только чудом Божиим, как и произошло с нами, а в-третьих, только Бог мог послать нам на пути такую стаю умных волков и такого доброго чабана. Утром вышли мы с Людмилой на тракт. И вспомнил я наставления своего спасителя, что надо выйти на окраину селения, там будут стоять зерноуборочные машины, что нам надо подойти к русским, объяснить им все, и довезут нас до областного центра.

В кабине машины мы ехали на корточках, чтобы нас ГАИ не видело. Там вся милиция была куплена – предупредил нас русский водитель. Где машина останавливалась, мы выходили из кабины и разминались. Доехали до областного центра, и шеф говорит, обращаясь ко мне:

– Ты сам на вокзал не ходи. Найди какого-нибудь пацана, пусть он вам билеты купит.

Парня я нашел на вокзале и говорю ему:

– Братишка, у нас такая ситуация (я рассказал ему вкратце о нашем побеге из плена). Возьми деньги. Купи нам билеты. Мы тебя в сквере будем ждать.

Билеты он купил нам с отправкой на три часа дня и говорит:

– Как без пяти три наступит, садитесь. Раньше сядете, милиция снимет вас.

Настало без пяти три, пацан говорит:

– Ладно, до конца вам помогу.

Мы побежали на поезд, сели в вагон. Пацан кричит нам вдогонку:

– Дядя, приезжайте к нам еще!

– Пронесло! – думаю.

Этот мальчик здорово разыграл сцену, будто провожал своих родственников. И волки, и чабан, и водитель, и парень были посланы, я уверен в этом, Тобою, Господи, слава Тебе! Как быявлены были Ангелы Божии в образе этих зверей и людей.

Доехали мы до Кустаная. А там милиция ходит по составу.

Милиционеров было двое – казах и русский. Казах смотрит на нас и говорит своему напарнику, что мы похожи на бомжей.

– Кэне, кергиз кужат, покажите документы!

– Мы потеряли документы, – отвечаем.

– Как так потеряли?!

А русский милиционер говорит:

– Ты что, не видишь? Бомжи едут. Билеты у вас есть?

Мы показываем билеты.

– Вот видишь, билеты у них есть. Пускай едут.

Казах говорит:

– Егер оларды аулайды, кейин бизди олар тапсырады. Начальство скажет нам, почему пропускаете без паспортов.

Русский взял его за плечо и повел дальше:

– Пошли, пошли!

Когда они ушли, я подумал:

– Слава Богу, и тут пронесло!

Милиционеры, сделав свой обход, пошли по составу обратно. Проходя снова мимо нас, русский также схватил казаха и потащил:

– Пошли! Пошли!

Таким образом, Ты помогал нам, Господи. Слава Тебе!

И вот мы едем. Я говорю Людмиле:

– Я буду за слепого. И буду просить милостыню.

Мы пошли по вагонам, но случилось еще одно чудо!

В нашем поезде ехали родственники Людмилы. Она узнала их!.. Все окружили ее и хором начали расспрашивать ее, что да как. Один представительный мужчина, по-видимому, крупный чиновник, вдруг неожиданно говорит:

– Не может быть у нас рабства! Мы – современные люди! У нас – современная цивилизация!

А я же, пораженной такой толстокожестью, разволновавшись, отвечаю:

– Товарищ! Я не ручаюсь за себя! Уйди! Не знаю, что сделаю!

Мужчину увели. Родственники Людмилы еще долго сидели с нами. Потом Людмила оставила мне свой адрес. И сколько лет с тех пор пролетело?! К сожалению, адрес ее, который был написан ею на маленьком клочке бумаги, я потерял. Как-то настрочил на телевизионную программу «Ищу тебя» с надеждой, что Людмила откликнется. Но ответа так и не дождался.

Вернувшись на родину, в Башкирию, я поселился у своей сестренки. И в первую же ночь мне стали сниться кошмары: будто я бегу в камышах от преследователей и за мною несутся собаки и лают. Я в ужасе просыпаюсь и плачу. Меня сестренка спрашивает:

– Что с тобою?

Я сажусь на кровати, и плачу, и рассказываю сестренке о своем кошмарном сне, и сестренка плачет вместе со мною. Милая и сострадательная девочка!

Я стал рассказывать ей о своих мытарствах в Казахстане, а сестренка моя, дорогая, внимательно, затаив дыхание, слушала меня.

И вот вскоре произошло потрясающее событие. На рынке в Уфе я встретил своих рабовладельцев. Они торговали арбузами. Корейцы Виктор и Олег стояли у прилавка и спросили меня:

– Ой, дедушка, какой Вам арбуз?

Я снимаю свои пантовые темные очки и говорю им:

– Узнаете?

Они спрашивают меня:

– Как ты от нас ушел?

– Бог помог, – отвечаю.

Поначалу они растерялись, но кореец Олег был наглым и бесшабашным и побежал за мною. Кое-как от них спасся.

Мусульмане мне посоветовали, чтобы я рассказал о своем рабстве в милиции. Я поехал в райцентр и рассказал там все по порядку о своем плене. И что вы думаете? Вскоре дети с нашего поселка мне говорят:

– Тебя разыскивали два человека.

Я спрашиваю:

– Кто такие?

– Лица круглые и плоские, как сковородки, и глаза у них узкие.

Меня объял панический страх. И уехал я из своего поселка и жил в Волгоградской области.

Хочу вам сказать, милые братья и сестры, что я не сразу принял Крещение, как вернулся на родину, хотя в вере своей, как меня распяли там, в Казахстане, я уже и не сомневался. До моего Крещения понадобилось мне еще много лет. Меня, окаянного, удерживала боязнь стать предателем перед своими родственниками-мусульманами. Но Господь Сам, видя мою нерешительность, Промыслом Своим, привел меня к вере Православной.

И вот поехал я в Волгоград. И там снова попал в рабство. Мне говорили неоднократно:

– Кавказцам не доверяйся. Не соглашайся ни на какие работы.

А тут русские ко мне подошли:

– Пойдем пастухом. Ты старый человек. Тебе-то как раз и пасти овец.

– Нет, – отвечаю, – не могу.

– Идем. Месяц поживешь у нас. Посмотришь: понравится-не понравится. У тебя и жилье будет.

Заманили меня. Согласился. Но я был уже опытнее, решил перестраховаться и говорю им:

– Пока не могу согласиться. Давайте завтра встретимся.

– Да что завтра? Мы столько километров проехали!

– Вы переночуйте пока в гостинице, а завтра переговорим.

И вот я разговорился с одним краснодарским казаком. Он тоже в рабстве был. В Волгограде мы в то время находились в Доме временного пребывания.

– Давай я через тебя передам письмо для своих родственников. Напишу в нем номер машины и регион, куда мы отправляемся.

Я решил перестраховаться. Прихожу снова на встречу. А у них уже другая машина, и номер этой машины уже другого региона. И с ними уже, по-видимому, дагестанец.

– Ну, что, братан, согласен?

Смотрю, как они обходят меня со всех сторон, и понимаю, что влип. Даю знак русскому казаку, стоявшему в сторонке, чтобы он уходил – и тот растворился в толпе прохожих. Без всякого волнения сажусь в машину, и мы тронулись. Ехали долго, наверное, километров сорок. Повернули в степь. Они вытащили меня из машины, перевязали руки и ноги, рот заклеили скотчем и затолкали в багажник. Бывало, останавливались, давали мне размяться, в туалет сходить, попить воды, покушать, и опять – в багажник. Привезли меня в Калмыкию. Не знаю, где я там находился. Пас на лошади овец, а чтобы я не убежал, пристегивали меня к седлу. Лошадь у них была приучена. Как только удалялся от пастбища, она тут же разворачивалась и несла меня к хозяину. Один раз хотел убежать. Лошадь меня, прикованного к ней цепями, понесла.

– Ти чьто? Хотель убежать? – спросил меня хозяин.

– Да вот решил покататься.

– Ти нам не мудри! Эта лешадь необычная. Ти на ней никогда далеко не уедешь.

Сильно избили меня. Лошадь отобрали. И пас я овец уже не на лошади, а на своих ногах. Стояла ужасная жара. Мошкара тучей зависала в раскаленном воздухе, проникала во все щели и дыры в одежде и ужасно щикотала глаза, нос и уши. Нам давали на целый день фляжку тухлой воды, и воду эту мы не пили, а просто мочили ею губы. Отара овец растягивалась на полтора километра. Я обвязывался консервными банками, гремел ими, кричал, чтобы овцы далеко не расходились. А там волки, перебравшиеся во время Чеченской войны в Калмыкию, таскали моих ягнят. Я, возвращаясь на базу, говорил об этом хозяину и оправдывался:

– Как я могу догнать их? Нет у меня лошади.

Эти волки приходили еще ночью под утро. У нас были на привязи три кавказские овчарки. Если они, бывало, залают, я выбегал и начинал орать и греметь банками, а если, бывало, проспишь, волки знали, что собаки на привязи, залетали в середину загона и начинали душить овец. Штук восемь задушат и убегают. Я ночевал у отары, а там комаров – ужас! Я кизяк раскладывал и дымом спасался от комаров. И вот овцы скучатся, и от них веет жаром, как от печки. Я лежу всего лишь в десяти метрах. И тут еще комары! И не могу всю ночь спать. А утром в шесть часов снова надо их гнать и бегать за ними целый день.

Нервы мои были на пределе. Убежал я и во второй раз. И снова меня настигли. А там у калмыков и дагестанцев – мафия. Меня снова издубасили, привязали к лошади и волоком тащили тридцать километров. Я бился об кочки и потерял сознание. Когда же очнулся, они, обкуренные, вышли ко мне и хохочут:

– Ну, чьто!? Добегался? Предупреждали мы тебя. Даем тебе лепату. Рой себе могилю.

Я могилу выкопал себе по пояс.

Они говорят:

– Ты чьто так маля выкопаль? Не хочешь чьто ли по-мусульмански?

– Мне хватит и так. Нет больше сил копать.

Они нацелят на меня двустволки, потом снова нальют себе водки, выпьют и похохочут. Так они проделывали несколько раз. В конце они выстрелили поверх головы и говорят:

– Ми за тебя четыре тысячи заплятили. Ты еще не отработал эти деньги. Убежишь еще раз – мы тебя живьем зароем в могилю. Поняль?

Как-то раз все дагестанцы уехали на какой-то праздник. Остался один только охранник. Да и тот напился в стельку. Я сел на лошадь и пустился вскачь. И поскакал не к себе на восток, а на юг, чтобы замести следы. Одна из кавказских овчарок сорвалась и побежала за мною следом. Эти люди, калмыки и дагестанцы, – дети степей. У них опыт следопытов. Я несколько километров проскакал, слезаю с лошади, приложился к земле и слышу топот копыт. Думаю, погоня. Проснулся, быть может, охранник, поднял людей и за мною. Я повернул на север. Немного проскакал и повернул на восток. Отпустил свою лошадь, нашел камыши, и пошел по лиману. Вышел на Астраханскую область. Потом на Волгоградскую. Меня спасло то, что у меня был паспорт при себе, который спрятал я в своей одежде, к счастью, хозяева ее не проверяли.

В Волгограде нанялся на работу на лук и снова попал в рабство. Мой хозяин Дима арендовал у волгарей землю. Он полюбил меня и очень хорошо кормил, а остальным давал кусок хлеба и воду. Однажды я Диме говорю:

– Я три месяца не был дома. Дай мне пятьдесят рублей. Я повидаю своих родных. Потом вернусь и помогу тебе до конца.

Дал он мне денег и отпустил на два дня. В Волгограде я написал письмо, чтобы прислали мне денег на центральный почтамт. Снова вернулся к Диме. Рассчитал, когда должны прийти деньги на мое имя от моих родственников. И ушел от хозяина по оврагам. Дошел до Волгограда. Захожу на центральный почтамт, получаю перевод от родственников. Потом иду на железнодорожный вокзал, сажусь на поезд и еду. Подходят ко мне двое в гражданских костюмах и спрашивают у меня документы.

– А кто вы такие? – переспрашиваю их в ответ.

Один из-под подолы своего костюма показывает мне кобуру от пистолета.

– Что вы этой пушкой хотите мне доказать? Лучше покажите мне свои удостоверения.

– Откуда ты едешь?

Я показываю им свой билет от купейного вагона и придумываю историю. Кое-как доехал до своей Башкирии.

И вот вспоминаю, когда убегал от калмыков и дагестанцев, я просил: «Господи, помоги, если буду на свободе, я приму Православную веру». Прошел год. Потом два. Иногда я вспоминал данный мною Господу обет, но всегда я думал, как я могу предать свою мусульманскую веру. И вот я поехал в Сочи, чтобы наняться на работу, но там не удалось мне устроиться, и решил купить билет на автобус до Уфы. Сижу на вокзале. Смотрю, солдаты с автоматами проверяют с помощью какого-то прибора у людей документы. Я показываю им свой паспорт, они его проверили и спрашивают меня, куда еду. Я им отвечаю, что не знаю, куда. Что-то случилось с моею памятью. Ничего не помню. Пошел к выходу. И там останавливает меня милиция и тоже спрашивает, куда еду.

– У меня провалы в памяти, ничего не помню, – отвечаю.

Обыскали меня. Нашли билет. Спрашивают, какое сегодня число. Оказалось, что я уже три дня сижу на вокзале и направился ехать в Новороссийск. И так я стал блуждать по России.Собираюсь поехать в одно место, а приезжаю в другое, совсем не в той стороне. Однажды выхожу на станции. Смотрю, Ростовская область, станция «Двойня». Думаю – как я сюда попал? Ничего не понимаю. Стал искать работу. Меня отослали к фермеру. Пошел я в степь. Была зима. Поднялась метель. Чувствую, замерзаю. Сижу и плачу. Очнулся уже в маленькой сторожке. Нашли меня донские казаки, выехавшие на охоту со своими борзыми собаками. Эти собаки и вырыли меня в сугробе. Некоторое время я работал у казаков, помогал им пасти коров. Старший казак мне заплатил десять тысяч рублей и отвез на станцию, купил мне билет, дал номер своего телефона и попросил меня, как доеду, чтобы обязательно позвонил. И снова я оказался не в той стороне. Ходил, как зомби: ходил, разговаривал, но все делал неосознанно. И вот оказался в монастыре. Побеседовал с настоятелем. Он взял меня сначала трудником на ферму. Батюшка Антоний, у которого я исповедаюсь, мне посоветовал креститься, раз дал я обет Господу Богу. И вот я принял веру Православную. Крестился. И утешился. В душе наступили мир и благодать. И провалов в памяти своей я уже не наблюдаю. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!