Рассказы Лукича

[Скрыть] Регистрационный номер 0188387 выдан для произведения:

 

У  КОСТРА

Выплыла из-под кудрявой хмари молочная луна, осветив зеркальную гладь заросшего тиной и камышами у берегов Лебединого озера, наполненного многоголосым жизнерадостным пением сверчков и лягушек. И там, и сям кричали филины, пугливо шарахались от нас летучие мыши, и где-то вдали печально завывала одинокая волчица. Откушавши уху и тяпнув по стаканчику сивухи, мы, коротая время до первого ранка, то бишь утреннего клева, сидели мирно у костра и болтали о том, о сем. Разговорились о современном состоянии общества – больная тема у нас, «филасафов», как называли нас местные жители. Сам-то я, перекати поле, наведывался в эти края к Мохнатому, однокашнику с литинститута, патриотически прозябающему в своих родных пенатах, а Лукич, местный житель, заскорузлый мужичонка лет пятидесяти, охоч покалякать с нами, «освеченными», то бишь образованными людьми. И вот пришли мы все к единому знаменателю, что у людей мол ничего святого-то не осталось: от алчности своея мол брат идет на брата, и Лукич, внезапно опечалившийся, поведал нам свою грустную историю:

«У Вовика жительствовал в Москве стрый, то бишь двоюродный брат по отцу, Сярежа, сирота, залишившийся своих родителей в автокатастрофе… А до самой-то страшной трагедии они всею столичною роднею приезжали на лето пляжиться до нас в лесные озерные веси. Вовик и Сярежа, як лен не делен, приятельствовали: гуляли разом, на рыбалку и по ягоды ходили, и в огороде пололи, якщо просили старшие. А сотворилася напасть, стрыечные братья ни разу так и не бачились.

Вовик отслужил в армии, а батька яго обзавелся фермерским господарством, то бишь хозяйством, крутилися они с батькою, як белки в колесе, в господарствии роботы – непочатый край! А время летит, ось вже и двадцать пять стукнуло Вовику, а семьею так и не обзавелся, даже невесты не было у яго. Девчата наши не хотят жительствовать в малиновой глухомани-то, по скончании школы съезжают в мегаполисы за своею райскою мечтою.

Раз настрочил Вовик письмо Сяреже: «Скукотища у нас. Никого с моих друзей не сталося. Можно ли переехать к тебе на Москву на жительство?» И вскорости получил ответ: «Приезжай, братишка. Жду».

Якщо честно, в господарствии недуговать некогда, но, мабуть, хотелося яму нормального людского общения – молодые, надивившись телевизора, с весей бегут, як с проклятого места, исчадия ада.

Погутарил Вовик с батькою и мамкою, повздыхали они да покумекали: добре у батьки пушнина пошла и живая рыба добре торгуется… Тамо и батрачков пригласить можно… Да и що поделаешь – и птица, высидев да выкормив птенца, яго летать учит. И решили родители отпустить Вовика с миром: «Яму жениться пора». Собрали в баул вещи, варенье положили, грибочки, а напоследок благословил батька Вовика святою иконою:

– Нехай наш Господь помилует нас, грешных. Так буде на все воля Твоя, Господи. Аминь.

Благоговейно Вовик обернул святую икону в кружевной рушник и сложил яе в поклажу свою, а сия икона Спасителя, с выразительным строгим ликом и проникновенными суровыми очами, с благословляющею десницею и книгою, на сторинках якои церковнославянским шрифтом выведены слова с Евангелия от Иоанна: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга», особливо яму была дорога, ибо заповедь сия – основа нашего духовного состояния, сторожевая наша вежа. Як Иисус Христос полюбил нас, убогих и сирых, так и мы полюбим друг друга, и потому узнают все, що мы христиане, ученики Христовы.

Так и справился Вовик на Москву, а дорога дальняя… и грустно прощаться с родиною – глупа та птица, який свое гнездо не мило…и не зазря же гутарят, що добрый путь, а до нас не будь. Маялся Вовик, дивуючись в оконце лесными просторами да голубыми озерами и сумнения брали яго – неужто покидает места родные, только сердце молодецкое неуклончиво – кто не рискует, тот не пьет шампанского. Ось наконец железнодорожный состав плавно вкатился на перрон Казанского вокзала. Як условились, Вовик позвонил на мобильный – Сярежа обещал встретить яго.

Пошли гудки.

«Братишка, привет!.. – послышался хрип в мобильной трубке. – Приехал?.. Все понял, встречаю!»

«Ну, слава Богу, брат встречает!» – подумал радостно Вовик.

Встретилися они, обнялися. Вовик поначалу и не признал брата Сярежу, вид у яго жалкий: волосы – длинные и неухоженные, плечи – сгорбленные, як у старого, и бородка – бесформенная, и очи – запаленные. «Пьет Сярежа, пьет», – сразу подумал Вовик, побачив на своем веку пьянь-перепьянь, таких мужиков у нас в сели – пруд пруди.

– Як живешь, брат? – спросил дежурно Вовик, не знаючи, то ли радоваться ему, то ли плакать – настолько взяла досада яго!

– Як бачишь, покуль яще живу, – содрогнулся брат Сярежа, прочитавши мысли в очах Вовика, взял с рук яго баул и гневно крикнул: – Не отставай! – и юркнул сначала с перрона, а потом с вокзала прошмыгнул в метро.

Вовик насилу-насилу поспевал за ним.

«Який мы христиане? Як бачим человека, так сразу яго засуждаем, – думал на ходу Вовик. – Мабуть, хворает он, али яшче чего?..»

«Встретил бы Сярежа не меня, а Христа, так бачив бы в очах Яго не осуд, а любовь да ласку».

В заблеванном подземном переходе меж бомжами завязалася драка. До них подошли два милиционера, – тоды была милиция, а не полиция, – схватили одного и повели в сторону вокзала. Сярежа остановился, понадзирал важно за сценою, а потом, спихнувши баул Вовику: «Стой тут! Никуды не ходи!», побег за милиционерами. Вскорсти вернулся, расстроенный и злой:

– Менты совсем оборзели! Ни за що человека увели!

Скумекал Вовик, що Сярежа остался прежним, як и в детские годы, таким же борцом за правду и справедливость. Вспомнил, як в детстве играли они в партизанску войну и в соседском огороде закопали боеприпасы, валуны свои. Пришел ввечери сосед и пожаловался родителям, що Вовик их озорует, вытоптал у яго все грядки. Батька достал ремень и хотел высечь яго, али Сярежа встал на оборону свого стрыечнаго брата, признавшись родителям, що энто он придумал закапывать валуны у соседа, тому краше наказывать яго. Батька долго не кумекал и наказал обоих. Як Платон учит нас, що разумный наказывает не тому, що был совершен проступок, а для того, щоб не совершался впредь.

В вагоне метро было яшче пусто – ранок раннее, и Сярежа спытал Вовика:

– Ну, як, братишка, на рыбалку ходишь?

Вовик добре кивнул головою и сболтнул:

– Тольки ловим вже не удочками, а мережами. Батька выкупил два озера, и мы разводим карпов.

Мельница мелет – мука будет, язык мелет –беда будет.

– Ух, ты! Батька твой молодец! – тут обличие Сярежи, наконец, оживилося, он осклабился, оголивши свои почерневшие зубы. – Мы играли в войну, памятую, а он ласкал нас ремнем – воспитывал!

– Чудно, – сказал Вовик, – я только-только загадал энту историю.

– Мы с тобою ж были не разлей вода. Що вже гутарить, даже спали на одной кровати!

На выходе с метро Сярежа якобы споткнулся и снова спытал Вовика:

– У тебя есть бабло? То-се треба купить.

– Есть, – Вовик вытянул с внутренней кишени портмоне и достал тысячную купюру. – Дроби нет у меня, только такие.

Що ни гутарь, а дурень безоглядки все делает.

Сярежа, блеснувший очами своими, хищно выхватил купюру с рук Вовика:

– Потом рассчитаемся, я ж не семечки скупаю.

В вестибюле метро Сярежа подошел к одному человеку, стоящему без шапки, одетому в серую непоказную куртку и долго про що с ним гутарил, потом они вышли с метро и повернули за кут.

Сярежа вернулся щастливым, будто яго подменили, и заспешился до дому.

В свою квартиру влетел, як варяг. Скинул куртку на пол и в черевиках понесся на кухню, крикнув на ходу:

– Проходь, братишка, будь, як дома!

Квартира – малосемейка, яких в Москве миллионы. Тесна прихожая, туалет и ванная – в одном покое, а в другом – просторна зала. Раз Вовик тут гостевал, в зимние каникулы, учился в пятом классе тоды. Приезжали они с батькою дивиться на мавзолей и Красную площадь. Неизгладимые впечатления остались. А тут озирается он – кругом бардак! Сразу ж кинулась в очи зловещая мумия, висевшая на стене над задрапанным диваном. С правого боку от входа на письменном столе – компьютер с 17-и дюймовым монитором, а с левой у окна – пошарпанный шкаф. Был яшче журнальный столик, обсыпанный окурками и пеплом.

«Ах, бедный-бедный Сярежа, як же так?» – подумал Вовик – великого разума не треба, щоб догадаться, що Сярежа докатился до ручки!

С кухни Сярежа вышел с оголенной и согнутой в локте рукою и щастливо промолвил:

– Меня ж несколько дней крутит, коли б не ты, братишка, откинулся б, точняк. Спасибо, – и сел рядком на диван.

– А що за пугало у тебя на стене висит? – спросил Вовик в свою очередь.

– На стене? Энто не пугало, а друган мой Петруха, мой талисман, оберег. Бачишь у яго на лбу змеевидную молнию? – хлопцы встали с дивана и повернулися до идола. – Дивись, бачишь молнию? Петруха – Перун, бог-громовержец. Я нашел яго в Чечни. Мы прочесывали спаленное чеченами русское село. Гляжу, Петруха серед пепла сгорелого дома лежит. Бачишь, дом целиком спален, даж металл расплавился, а энта деревяшка лежит, як ни в чем не бывало. Я сначала-то подумал, що камень якийсь лежит, поднял, гляжу – деревянная лялька, только обуглилась в некоторых местах.

– Ты в Чечни воевал?

– Так 94-го закинули нас, як пушечное мясо. Якби не Петруха, я б сомнительно выжил. Бабка надвое гадала. Все мои друзья полягли. Нехай земля им будет пухом! – Сярежа расплакался, як рябенок. – Прости, расчувствовался. Воспоминания нахлынули.

– Прости, я не знал, що ты в Чечни воевал. А чаму ты энто пугало называешь Петрухой?

–Яшче раз повторяю, энто – не чучело, а мой друган, относись до яго с уважением. Петруха от имени Петр – «камень». Я ж принял яго сначала-то за камень. В огне не горит, як камень. Слухай, Вовик, ты, наверно, жрать хочешь, а я тут кормлю тябя своими соплями? Бачишь, у меня дома ни крохи, а продуктовый магазин тут рядом. Як выйдешь на проезжую часть, увидишь яго сразу.

– Що ж, давай тоды на скору руку пяльмени сварганим, идет? Ты як на энто глядишь?

– Пяльмени? Давно я вже пяльмени не пробувал! Вот ключи до дому, пользуйся: сам открывай, сам закрывай.

Вовик наскоро оделся и побег в магазин. Коли ж вернулся, брата вже не було дома, на кухонном столе – записка: «Прости, братишка. Позвонил Михась. У нас грандиозная тусовка намечается. Жри пяльмени один. Когда вернусь, не знаю. Не жди. Твой Серж».

Вовик позвонил яму на мобильный:

– Брат, энто я. Куды утек-то? Мы даж погутарить с тобою не поспели!

– Братишка, прости, – раздалося в трубке. – Ты мою записку читал?

– Читал.

– Так у нас грандиозная вечеринка намечается. Иду к Михасю. Все, покуль! Не жди. Сегодня, точняк, не вернусь, – в мобильном зазвучали короткие гудки.

Що робить? Кушать в такой смердючей квартире нема желания. Тому решил Вовик убраться, полы помыть. С чаго начать? «А-а! Вот с идола и начнем!» – Вовик легкомысленно снял идола со стены и со словами «Прощай, Петруха!» вышед в подъезд и бросил яго в мусоропровод. В сердце яго дитяче озорство разыгралося, а в голови свищет ветер. Потом открыл свой баул и бережно извлек с яго кружевной рушник с иконою Спасителя с благословляющею десницею и книгою.

Батька и мамка пришли до веры, покуль Вовик служил в армии. В то время батька рискнул справиться фермерством и сробил горя лишку. Первые неудачи и тяжки спытания привели родителей до Бога, не пали духом, выстояли, а через год все-то справилось, а коли ж их сын с армии вернулся, потянули и яго до Бога.

Встал на колени пред иконою Вовик, запечалился: «Яки ж мы христиане, батька с мамкою да я, забыли про Сярежу совершенно. За своими хлопотами даже ни разу не вспомнили про яго, не интересовалися, чем дышит и як живет».

– Боже Всемилосердный, помилуй нас, жестокосердных! – Вовик благоговейно повесил икону Спасителя на тот же шуруп, на яком висел Петруха, и перекрестился: – Боже, благослови!

В ванной комнате нашел он и швабру, и веник, и тазик для воды и взялся за прибирания. Раскрыл настежь балконную дверь и фортку на кухне. Покуль убирался, в деталях вспомнил, як поехал батька на похороны родителей Сярежи. Все накопления свои собрали на похороны загинувших. Потом батька расповедал, як Сярежа тоды плакал, побився весь.

Так за раздумиями он убирался в квартире – стерпимо стало дышать, хоча смердючий запах яшче полностью не выветрился. Приготовил пяльмени на двоих – а неровен Сережа заявится? Купил палку копченой колбасы, крупы, кисель, кофе, пачку сметаны, молоко, вытянул с баула банки с грибочками, вареньем, упакованные мамкою в дорогу. «Зараз ниякой жратвой не откупишься!» – подумал Вовик.

Сярежа не появился ни ввечери, ни вночи. Вовик не заметил, як уснул, сидя на дивани.

Снился яму дивный сон, як он с купою своих диточек барахтается в озери, вокрух прозрачна вода, що видно, як плавают карпы на глубине, а на берегу стоит матушка, яго законна женка, и беспокоится за диточек своих:

– Хлопци-и, глубоко не заплыва-айте-е! – кричит она тревожно с берега...

 

Сярежа ударил яго, на дивани спящего, носком черевика в колено:

– Слухай, быдло сельское, ты куды мого Петруху сплавил?

Вовик поднялся, не разумеючи спросонья, що происходит и хде он. Боже, еле очухался, як он крепко спал! Пред ним стоит Сярежа и девчина, молоденька, лет восемнадцати, в черной кожаной куртке. Бледны оба, як мертвецы, очи – запалены опосля бессонной ночи.

– Слухай, братишка, хде мой Петруха?

В комнату вошел яшче молодой человек, в такой жа кожанке черной. «Як солдаты, вси на подбор!» – подумал Вовик.

– Не разоряйся, Серж! – звонко промолвил молодой мужчина. – Куклой больше, куклой меньше – яка разница?!

– Ты не разумеешь, Михась, що значит для меня Петруха! – прокричал Сярежа. – Он вытащил меня с Чечни живым и невредимым! Пацаны идут рядком и падают, скошены снайперскими пулями, а я иду – и хоть бы хны, живой, здоровый! Хде Петруха?

– Я выкинул Петруху в мусоропровод.

– А-а-а! Що-о, очумел? Хто тебе дозволил? Що-о, у себя дома?

– Серж, перестань кричать! – вклинился Михась и обратился дружелюбно до Вовика: – Чому ты яго выкинул?

– Петруха – пугало огородное, а Сярежа глядит на энто пугало так, якобы оно – оберег яго. Не было у меня нияких колебаний выбросить яго.

– Сам ты пугало огородное! – у брата со рта вышла пена с кровью.

– Серж, угомонись, ты вже кровью харкаешь от злости своея, – сказала девчина отрешенно, якобы энту страшну сцену бачила тысячу раз.

Брат Сярежа обессиленно сел на диван, схватился руками за голову, повторяючи:

– Що робити?.. Що робити?..

– Треба сбегать вниз на первый этаж и посмотреть мусоросборник, мабуть, он яшче там? – сказал Михась.

– Хто сбегает? Энтому козлу доверять нельзя, – брат иронично подивился на Вовика, потом перевел свой взгляд на девчину: – Вероника, ты?

– Вот яшче, дуру нашел! – фыркнула девчина. – Бежи сам за своим Петрухой, он же твой дружок, али божок?

– Вот що, братишка мой, собирай свои манатки и вали на все четыре стороны! Як приехал, так и уехал!

– Жестоко, Серж! – воскликнул Михась.

– Жестоко?! Нехай благодарит судьбу, що не зарезал яго тут же, як порося!

Вовик собрал свой баул, який полегчал сразу, як только выложил с яго вси банки, привезенные с деревни. Встал пред иконою Спасителя, перекрестился и сказал:

– Слава Тоби, Господи, за все! Энту икону, Сярежа, я оставляю тоби. Теперь Спаситель наш Христос буде тоби Другом. За меня, Сярежа, не переживай!

– Скатертью дорога! – крикнул вдогонку брат.

– Хочу попросити у тебе прощения, Сярежа. Не имай на мене зла, помни, що я тебе люблю, як своего родного брата. И буду молиться за тебе.

– Ой, сопли распустил! Топай-топай, друг сердечный!

Вовик вышел с подъезда. На улице зима, хмуро. Восемь часов ранку. Що робить? Куды идтить? Вовик сунул руку у внутреннюю кишеню своей куртки – решил убядиться, що портмоне при нем. Що за чертовщина?! Портмоне пропало! Так, треба успокоиться, сесть на лавку. Пошукать снова свой кошелек у всех кишенях. Нашел ключи от квартиры Сярежи. Так, треба вернуться, отдать ключи и пошукать портмоне в квартире, мабуть, выронил десь на пол али впопыхах отложил у бок? Господи, помилуй!

Позвонил. Дверь открыла Вероника.

– Я хочу вернути ключи от квартиры.

Вероника раскрыла дверь и свободила проход. Вовик вошел в прихожую, механично оглянул полы – кошелька нема. Прошел в комнату… Компьютер включен… Крухом клубы дыму… Вже поспели накуриться! Запах травки Вовик уловил зараз… В армии солдаты палили травку, и энтот медовый запах Вовику быв добре знаемый. Оглянул залу – кошелька нема. Сярежа и Михась возилися на кухне, куховарили щось.

– Чаго пришед? – спытал Сярежа, покуль Вовик стоял у порога на кухню.

– Вот ключи с квартиры… Вертаю, – Вовик положил ключи на стол, на яком вже лежала копчена колбаса, нарезанная часточками.

Не-а, гроши не могли они взять, не схоже… Куды гроши подивалися?! Вовик замялся в дверях.

– Що яшче?

– У меня пропал кошелек, вы не бачили мого портмоне?

– Вовик, ты мене знаешь, я чужое николи не возьму.

– Да, знаю, Сярежа, я верю тоби.

– А мои друзья? Мои друзья теж николи не возьмут чужого.

Михась оскалился, подивился на Вовика насмешливо. Ни тени страха в очах яго. Нищо не выдавало яго.

– Добре, прощайте яшче раз! Мир вашему дому, тепер пойдем к другому! – сказал Вовик и повернулся до выходу.

– Куды ж ты теперь?! – крикнул яму вслед Сярежа.

– Куды? По горам и долам!.. Куды очи глядят!

– А-а, ну-ну!

Господи, не успел приехати, а вже влип! Господи, помилуй! Мабуть, вчера выронил портмоне в магазине? Зашел в магазин. Персонал вже не вчерашний. Подошел до администратора:

– Простите, у вас тут случайно кошелек не находили?

– Случайно не находили, – ответил администратор, сонно зевая.

Вовик решил идти по широкому проспекту до первой появившейся церквы. Москва просыпалася. На проезжей части один за другим проносилися автомобили, высыпали на улицу москвичи, поспешали на работу аль учебу. Моросил дробный и злюкий дождь, снег таял, як в весеннюю оттепель, вытворяючи слякоть. В косматой шапке идтить стало горячо, и Вовик снял яе и сунул в баул, надевши на потную голову капюшон с куртки.

Нема ни одного греха, яка не истребила бы сила любви, а мы ж самолюбны, отсель и страдания наши. Одна беда семь бед приводит.

У площади предстала церква златоглавая. Перекрестился Вовик и вошед у храм.

– Сдается мне, я сможу тоби помочь, – сказал батюшка лет пятидесяти, с проплешиной на голови,выслухавши подробный рассказ Вовика. – У нас одна прихожанка сдае квартиру. Днями она як раз гутарила со мною. Вот зараз позвоню ей и доведаюсь.

Батюшка достал с чехла мобильный и дозвонился. С шушуканья яго Вовик уразумел, що добре – квартиру женщина яму сдаст.

– Я напишу тоби адресу… Ось… тут побач. Буквально в пятистах метрах отсель. Ось… – он достал с кишени триста рублей. – Энто на первое время. Созвонишься с родителями. У тебе есть сберкнижка? Ну, и славно, – (тоды были яшче сберкнижки, а не пластиковые карты).

– Батюшка, я Ваш должник, – просиял Вовик. – Столетия не забуду Вашей помоги.

– Я стараюся во славу Божию, Володимир. Дай Бог, на мытарствах мне энто припишется.

– Спаси Господи, батюшка. Воистину, мир не без добрых людей и Господь Вседержитель с нами.

Первое время Вовик робил на стройке, опосля ж батька яму купил квартиру у Москве, и Вовик устроился менеджером в одной крупной фирме по закупкам и сбыту сельскохозяйственной продукции и стал зароблять баснословны барыши, яки и батьке не снилися.

Раз в неделю Вовик навещал Сярежу, забивал яму холодильник продуктами и оставлял несколько тысяч рублей с уговором, що Сярежа не буде палить. Но увещевания не воздействовали и обещания не сдерживались, Сярежа удлинял свою распутную жизнь.

– Батюшка, я вже не знаю, що робити, – сказал одного разу в отчаянии Вовик.

– Продолжай молиться! – строго вразумлял священник яго. – Уповай на Господа!

Одного разу Вовик приехал к Сяреже и жахнувся: квартира була раскрыта настежь, Сярежа, Михась и Вероника валялися на полу бесчувственными, посиневшими. Вовик вызвал скорую. Слава Богу, в больнице их откачали; и там же, в больнице, Вовик-то и предложил Веронике перед самою выпискою переехати до яго на жительство. Сердце болью разрывалося, глядя на энту красивую маленьку девчинку. И Вероника уговорилася.

Егда яе выписали с больницы, Вовик посадил яе у свою красивую машину и повез до церкву. Батюшка подивился на них строго и напутствовал на совместную супружескую жизнь. Опосля, як молодые отъехали, подошла к священнику одна прихожанка и сокрушенно сказала яму:

– Батюшка, чому Вы благословили их? Я ж добре знаю Веронику. Наркоманка она.

– А я добре знаю Володимира, – ответил священник женщине. – Целомудренный он, а целомудрие в наш век – редкость. Целомудренные – Божии люди, у них молитвы сильни. Дай Бог, Володимир вымолит Веронику.

Дома Вероника сказала Вовику, що энто Михась дербанул кошелек у яго с куртки.

– Я ни про що не жалею, – ответил Вовик. – На все воля Божия, я даж благодарен Михасю, а то б мы так с батюшкою николи б и не встретились, и не познакомились.

Первое время Вероника не выходила с дому, жила, як в затворе. Вовик просил яе читать псалми Давида, и девчина проявляла старание. Псалми «Живый в помощи…» и «Помилуй мя, Боже…» выучила напамять, напевала их, егда занималась домашними справами. Абие она уразумела, що независима от наркотиков, що не имае ниякой тяги, що совсем вольна, и стала выходить на прогулянку. Одного разу вернулася она с улицы расстроенной и бледной и со слезами на очах своих расповедала, що случайно столкнулася в парке с Михасем и Сержем и що есть духу бежала от них.

– Ось и добре, – сказал Вовик, – що напомнила мне о моем заблудшем брате. Завтра съезжу до яго непременно.

Вовик на следующий день закупил море продуктов и поихал до Сярежи. Открыл дверь яму брат, явно задурманенный, и сразу начал кричать:

– Що ты мени жратву привозишь, святоша хренов?! Хочешь колбасою рот заткнуть?! Петруху дербанул у мене, разбогател нещадно, як кролик. Девчину мою дербанул. Що тебе яшче треба? Що ты вынюхиваешь тут? Осталося только последнюю сорочку с мене содрать! На, держи! – и Сярежа рванул на себе рубаху так, що все пуговицы с яе посыпалися на пол.

Тут с кухни вышел Михась, похлопал Вовика по плечу и ударил яму в живот со всего размаху ножом, егда тот повернулся дружелюбно до яго. Вовик охнул и сел на корточки, опосля же упал на спину. Последнее, що он побачив, энто – выразительный лик Спасителя с проникновенными суровыми очами. Прочитал слова: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга» и улыбнулся. Со светлым улыбчивым обличием он и замер на веки вечные.

Вовика хоронили всем приходом. Прихожане полюбили энтого молодого человека с чистым боголюбивым сердцем. Приехали на похороны и мы, родичи яго с весей. Батька с мамкою звали Веронику на деревню на жительство, но девчина отмолвилась.

О подробностях кончины Вовика расповедал на допросах и суде Сярежа, всю вину за преступление взявший на себя. Смерть Вовика яго потрясла, не разумел ранее, що можно так радостно умирать. Икону Спасителя он взял с собою на этап и, гутарят, не расстается с нею. Сяреже впаяли пожизненный срок. Михась, гутарят, ушед в православный монастырь. Дай, Бог, ему покаяния!

Одного разу пришла у храм Вероника, подступилася до батюшки и спытала яго:

– Чому хороши люди гибнут, а мрази продолжают жить? – расплакалася навзрыд, уткнувшись головою священнику в плечо.

– Поплачь, поплачь, дочушка моя, поплачь... – батюшка утешал яе, поглаживая рукою по худенькому плечу. – Как-то Володимир мне гутарил, що у брата своего он оставил икону Спасителя с написанными на ней словами «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга». Ты не бачила яе?

– Икону забрал Серж, егда яго задержали, – Вероника достала носовой платок и утирала им слезы. – Родители Вовика пишут, що икона энта у Сержа тепер в камере, що молится он пред нею.

– Слава Богу! – дивился батюшка. – Поистине, Господь – Вседержитель! Володимир мне гутарил, що любил пред нею молиться.

– Правда, батюшка?

– Правда, дочушка моя, правда.

Через год Вероника ушла в монастырь».

Лукич замолк, и стало чутко слышно, как потрескивает наш затухающий костер и чудно свирелят на поляне сверчки, и снова где-то в коряжнике заухал филин, и вдруг со стороны моего однокашника, моего старого друга, раздались глухие всхлипы, присмотрелся – Мохнатый плачет, как малое дитя, склонив свою косматую голову на колени.

– Вы що сокрушаетесь, Юрий Николаевич? – спрашивает Лукич своего товарища.

– Вовика жалею, пригожий бул хлопец.

Прояснялось небо, и за верхушками сосен запылало зарево наступающего рассвета. Пора снаряжаться удить рыбу.

 

ОПОСЛЯ  БАНЬКИ

 Теплым вечером, «опосля баньки», мы, распаренные, раскрасневшиеся, блаженно расселись под разлогою липою за маленьким столиком во дворе неказистой хатки Мохнатого, жившего бобылем уже лет с десяток в своих родных весях, и уплетали сочный арбуз, выращенный Мохнатым на своей грядке.

Пресыщенный райской идиллией и неземным счастьем, умиленно спрашиваю своего друга:

– Мохнатый, как так получается выращивать арбузы в средней полосе? Я впервые вижу это.

– Больше науки –разумнее руки.

– Потрясающе! Ведь можем же!

– Зернышки арбуза я припас для курочек, тольки не ядут они их, а вясною – дай, думаю, посажу килька … поглядим, що получится.

– Все может русский мужик – было бы желание.

Мы разговорились о предназначении русского человека, о том, что русский мужик отбился от земли, спивается и совсем не хочет работать, а Лукич, не согласный с нами, поведал нам очередную свою историю.

«Сия земля Миколаю сразу приглянулася: и речушка рядом, и озера побач, и лес недалечко… Лепота окрест… Можно и по ягоды, и по грибы похаживать. Намеренье у Миколая було простое: купить сию землю и культивировать яе. Боголюбивая душа солдата, демобелизовавшаяся с Чеченской войны, просила семейного щастья:щоб жена – роботящая, православная и диточек – полный двор… Да и церква – абие была!

Село-то – за речкою у нас. И що приметно – посеред села стоит Богоявленская церква, прямо лебедь, белая красавица! Каменная. Ажурная ограда из чагунного литья! Неведомо, як она сбереглася. Опосля же революции колокола скидали с церквы, а чагунные ограды расшибали и переплавляли.

Познакомился Микола с батюшкою, у нас яго отцом Иоанном величают. И взял Миколай у яго благословение купить сию землю, ибо священник – проводник Божественной воли и благодати Божией, кабы и справа спорилась, и Бог не оставил бы яго, солдата грешного.

Отец Иоанн, выслухавши Миколая, дивился: колхоз разорился, мужики тикают с весей-то: хто на Север, хто на Москву, а хто и на золотые прииски подалси, а энтот простак еде сюды и хоче землю купити!.. Ось энто да-а-а!!! Ай да щенячий восторг! Но батюшка прозрел в энтом добре молодце трудолюбца и благословил яго: «Во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа» и наложил крестное знамение на солдата и на долони яго свою десницу – «Аминь». Отец Иоанн и сам не знал, чому благословил яго, можливо, це – воля Свыше.

Микола, получив благословение от батюшки, возрадовался и тихо спросил:

– Батюшка, дивлюсь, як у вас ограда старинная сохранилася, як не расплавили яе?

– У нас не тольки сохранилася ограда, – просиял батюшка, – но и фрески уникальные сбереглися. Тольки они замалеваны белилами.

– Да що Вы говорите?! – в свою очередь подивился и Миколай. – А чому замалеваны белилами? Чому народу не кажите?

– Ох-хо-хо! – выдохнул батюшка огорченно. – Дорого энто все. Треба реставраторы, а нам не подъемно их наймати, приход у нас маленький, бедный. Одни бабульки молятся у церкви, а маладыя… Господи, помилуй!

– Дивно, як тут все сохранилося!

– Знаешь, церкву сию строили всем ладом. Як раз перед революциею освятили престол. Тому памятовали завет своих родителев и отстояли храм. Егда пришли яго ликвидировать, вышли навстречу с вилами и топорами. Повседневно служили здесь, но храм усе ж закрыли через двадцать годков. Всех священников арештовали. Сняли купола и колокола. Тут, расповедают, тренькали чудные звоны. Разобрали б и ограду, но война вскоре нагрянула, Великая Отечественная. Храм реорганизовали под сборный пункт, отсель отправляли мужиков на фронт. А посля войны тут существовала тюрьма. Людей сажали за малую провинность. При Сталине як було? Запозднится человек на роботу – судили. Старожилы расповедают, як мучили народ: арештантов не кормили, здание не отапливали. Жители, бувало, подходили до огорождения покормить бедных, так их отгоняли выстрелами. Провинившихся арештантов закрывали в холодной часовне, яка стоит за кутом церковной ограды. Бачив? Совершенно голыми их закрывали!.. И держали там их всю ночь, а ранком выбрасывали замерзших в яр. Местные жители вясною, егда зачинался паводок, обнаруживали мертвых арештантов и хоронили их. До чаго докатилися! Хотели сладкой жизни!.. Тепер же мы повинны понести покаяние за энти зверские расправы.

– А люди як тут живут?

– У нас двадцать фермерских господарств. Но що энти двадцать на пятьсот дворов? У фермеров люди батрачат за наймом. Наприклад, мужик не може прокормить сябе, ось он и живет, и батрачит у фермера. Тут сотни тонн картофеля выращивают. Слава Богу, можут роботать, можут организовать справу. Народ, разумеется, у нас дюже интересный. Собираются у храма и гутарят меж собою прикладно так: один ездил у татар и продал огурцы по пять рублей, а всем расповедал на сели, що продал за семь. «Гляди-тко, продал, а?» – гутарит яшче один. – «Да не треба верить яму, брешет он все», – гутарит яшче один. Завидуют!.. Що ж тут завидовать, свой же труд продают! А то приезжают коммерсанты с иных регионов, скупают овощи подешевше и перепродают у сябе в два-три разы дороже. Те, якия не имают машины своея, им тяжко, ведомо, як, наприклад, бабусям. Они в свой черед выращивают овощи и свою продукцию продают подешевше. Народ летом вже у храм не ходит, все заняты своими справами. Що изменится, якщо в воскресенье будуть молиться в храме? Земля пересохнет в парниках що ли? Поливать же все одно треба ввечери. Шесть дней роботай, а седьмой Богу отдай. Чище теряют люди, що не молятся у храме летом. По молитвам Господь им свыше б дал. Як можна высудить у Господа Бога награду? Помолився и сразу получил от Яго? Сам спочатку отдай. «Ибо алкал Я, и вы дали Мене есть; жаждал, и вы напоили Мене; был странником, и вы приняли Мене; был наг, и вы одели Мене; в темнице был, и вы пришли до Мене», – расповедует Иисус у Святом Евангелии. Таким чином и получают награду и благодать Божию. Отдавай спочатку людям, а Господь Бог сторицею вертает. Иди в церкву и трудись Богу, и Господь вознаградит.

У батюшки сущая проповедь сотворилася. Хто гутарит – тот сеет, хто слухает – тот собирает. Рассталися они друзьями, ублаготворенные задушевною беседою; и полетел Миколай, як на крыльях, у сельсовет. Зазря торопился – ни души в сельсовете, як вымерли все. Потоптался у здания: «Господи, дай мне терпения!» Глядь, бабулька идет еле-еле с крюкою, да снег под ногами яе поскрипывает.

– Добрый день, бабуля! Вы не кажите, сельсовет роботает?

Старенька встала, а очи у яе такие добрые, улыбчивые.

– Здоровьячко Вам, – говорит. – Роботает сельсовет, роботает.

– А де ж люди-то?

– А председатель во-он там живе! – махнула бабулька своею крюкою. – Во-он крыша блескуча!

– Оцинкованная?

– Так-так, оцинковка-оцинковка!

– Ну, спасибочки Вам!

– Здоровьячко-здоровьячко! – поклонилася бабуля яму, прямо як у сказке.

Полетел Миколай до хаты председателя, – не дом, а хоромы! – стучится в ворота:

– Эй, хозяин! Есть тут хто-нибудь?!

Загавкал пес и, як теленочек, начав кидаться на ворота с затворного боку. Битый час кидался, а Миколай дожидался терпяливо. Ждать – не рожать, было б чаго шукать.

– А ну! Пошла прочь, собачина тупая! – наконец-то почуялись возгласы со двора, заклацали засовы, и калитка отворилася, выхлянуло бледное испуганное личико махонького человечка с раскудлатою шевелюрою: – Ну-у?

– Баранки гну! – отрезал Миколай.

Исподволь и сырые дрова загораются.

– Чаго тоби?

– Я председателя сельсовета шукаю. Не подскажите, де он?

– Ну, я председатель. Чаго тоби?

– Вы-ы? – Миколай дивился, не ожидая убачить председателя в энтом бледном сполоханном человечке. – Господи, помилуй. Простите мене за мою фамильярность. Энто у нас так в воинской части, де я служил, отвечают на вопрос «ну».

– Ну, чаго тоби?

– Слышал я, земля тут у вас продается.

– А на що тоби земля?

– Як на що? – не уразумел вопроса Миколай.

– Ну, на що-на що она тоби?

– Чудной вопрос. Або не продается у вас тут земля?

– Земля-то продается, да на що она тоби?

– Я хочу купить яе. Або не продается у вас она?

– Продается-продается… Тольки на що она тоби? – не унималося раскудлаченное пугало, в наспих накинутом на плечи кожухе с овчины, у великих серых валенках.

– Ось, блин, а! – сорвался Миколай – а нервишки-то слабеньки были у яго с Чечни-то. – Заладил: «На що-на що». Я ж человек! На що человеку треба земля-то?

– Ось я и пытаю, на що тоби треба земля. Тут, кумекаешь, всякие люди ходють. А, глядишь, земля-то у них бобылем поросла... Ось и пытаю: «На що тоби земля?»

– Як Вас величать-то?

– Леонид Прокопьевич.

– Леонид Прокопьевич, я фермером хочу быть, жениться хочу, дитьми обзавестися.

– Ось так бы и сказал, а то: «Чаго-чаго». А тебе як зовут?

– Миколкою.

– Так, Миколушка, проходь в дом, погутарим.

Леонид Прокопьевич и Миколай вошли в дом, посидели, чайку попили, покалякали о том, о сем, ударили по рукам и рассталися друзьями.

Ближе до Пасхи Миколай вже ступал по своей земли. Слава Богу, волокита с оформлением документов увенчалася. Выбрал землю он подорожче, с добротною кирпичною хатою и колодцем, тут неколи размяшчался полевой стан, покуль здравствовал колхоз. В доме сбереглася печь, стол, посуда, кровати. Як разорилося хозяйство, так никому сия утварь вже не потребна. Воистину, короток век человека и вешчей; одно умирает и канет в бездну, а иное нарождается. «Сколько исходил я дорог, сколько побачив горя на энтой грешной земли, а тепер душа моя наконец-то обрела покой. Тут я буду жить, молиться и трудиться во славу Твою, Господи. Я возжелал того, и Ты мне дал. Слава Тебе, Боже, слава Тебе! – думал Миколай про себе, покуль осматривал жилище свое. – Истомилась душа моя, покуль искал я пристанище у Тебе, Господи; и восторгается ноне сердце мое!»

Миколай прибрался в доме: вынес кровати и стол во двор, вымыл полы и стены и, первою справою, построил в доме иконостас. Иконы яму досталися по наследству от предков своих: Спасителя, Казанская, святителя Николая та иншия. Красивый иконостас получился на всю стену молитвенного покоя. И решил Миколай освятить свой дом. В Великий Четверток попросил он батюшку, и священник, несмотря на занятость свою в энтот заботливый день, с радостью совершил у яго требу – як откажешь ближняму, чаду своему!

Опосля освяшчения хаты своей принялся Миколай молиться Всемилосердному: «Господи Вседержителю, Боже отец наших, призри на место сие и благослови яго; сподоби мене служити Тоби на месте сем во все дни жития мого; ибо я пришел сюды вечно служити Тоби, щоб и через мене прославилось пресвятое имя Твое, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Через неделю с благословения владыки водрузили крестным ходом у развилки поклонный крест, а ревность и попечительство проявил Микола.

Энто не понравилось многим сельским жителям, особливо чихирям беспробудным. Они-то возмущалися больше всех и натравливали народ на батюшку и Миколая:

– Ишь, самочинством займаются! Хто дозволил?! – кричали они.

– Леонид Прокопьевич доку-умент выписал. Усе по закону, – отвечали с толпы.

– Чаго? Ленька? Ворюга несусветный? Пойдем до Леньки, чаго он?

Всем скопом повалили до председателя сельсовета.

– Гей! Леонид Прокопьевич, отворяй ворота-а!

Леонид Прокопьевич ровно ждал их – сердце чуйствует бяду, вышел с хаты в шляпе и при галстуке, с грузким пакетом в руках и ряшительно заявил:

– Чаго пожаловали?

– Леонид Прокопьевич, чому Вы бумажку выписали чужому… энтому приезжему?

– Якую бумажку?

– Бумажку на установку поклонного креста.

– Та-ак, братцы мои! Не ваше собачье рыло залазить в мои политичны махинации. Ноне политика такая сучасная. Якщо не буду с епархией дружить, митрополит пришлет своих бандитов и порежет всих – нас порежет!

Облегшие председателя сельсовета засмеялися, задовольные таким дурашливым ответом.

– Али энто… я шучу насчет бандитов. А якщо сурьезно гутарить, братцы мои, ноне политика действительно такая. Вась-вась. Церква дружит с государством, а государство дружит с Церквою. Хочуть поклонный крест поставить, нехай поставят. Он же вам не мешает, али мешает?

– Не-е, Леонид Прокопьевич, не мешает.

– Ось я и гутарю «вась-вась». А якщо у когось народится дитя, вы ж младенца в церкву крестить понесете. А якщо хто захворает, вы ж побяжите до отца Иоанна: «Батюшка, помирають, помолися Христа ради!» Не так ли? Та-ак! А ежели, не дай Бог, помре хто с ваших близких, вы ж отпевати в церкови будете, али не так? Та-ак! А якщо честно, братцы мои, я даж обрадовался, егда батюшка и Миколушка-приезжий подошли до мене с таким ультиматумом. Я им и кажу: «Ставьте! Крест будет оберегом нашего села!»

– Прямо так и сказали, Леонид Прокопьевич?

– Прямо так и сказал.

– Ну-у, Вы голова-а, Леонид Прокопьевич! Разумный Вы людина!

– Чаго, оберег? Язычнечество энто все! – крикнул хто-то с толпы неряшительно.

– А ось не треба хамити, не треба! Мене больно слухать энту критику, а любо, егда хвалють мене, хвалють. А так не треба хамить, не треба! – председатель сельсовета поднял вверх пузатый пакет и завопил: – Ось вам, братцы мои! Невеликий презент от главы нашого району, самого Гурьянова! Тут и водочка, и закусочка! Энто мене он угостил, а я ж хвораю-то, водки-то не пью совсем, тому угощаю вас, братцы мои!

– Благодарствуем, Леонид Прокопьевич! Благодетель Вы наш, не благодетель, а без Вас мы совсим пропали б! – мужики пошед разбредаться по хатам, а группа завзятых скандалистов улязнула до Витька-холостяка опустошать «презент от самого Гурьянова».

Миколай просыпался ни свет, ни заря и, угождая Богу, зачинал свой день с молитвы, разумеючи, що война продолевается и победить врага рода человеческого можна тольки молитвами, постом и добрыми справами. Трудился Миколай не покладаючи рук своих, призывая силы и терпение у Господа Вседержителя.

Зачалася посевная жнива. И якось Миколай столкнулся в сельхозтехнике со своим суседом-фермером Володимиром Ивановичем, былым председателем колхоза.

Володимир Иванович полюбопытствовал:

– За сколько ты землю купил-то?

Миколай назвал сумму.

– Що-о, ты с ума спятил? Дорогова-ато щось! Не разумею… Дешевше не мог що ли найтить?

– Так земля мене ваша люба! Леонид Прокопьевич мене сразу предложил полевой стан. Неужто ж я буду строить, якщо вже построено и колодец имается?

– Ось жулик, а! Да энтот полевой стан не значится ниде на бумаге. Колхоза нема, тю-тю колхоз! Да неужто будешь там жить, на отшибе-то?

– А що не жить-то? Печка есть, хата просторна, що не жить-то?

– Ну, як знаешь! Страшнувато... Всякий сброд шатается… Я б не наважился… А ежели начистоту, Миколушка, ты мене дорожку перешел. Я ж хотел прихватизировать сию делянку, а жулик энтот содрал с тебе три шкуры, и теперича я гол, як сокол.

Разговор энтот смутил Миколая. Правильно ли все он сробил? Чем же не угодил он Господу Вседержителю, що накликал на яго такие спытания? Закралися нехороши предчувствия, утратил совершенно покой и сон и отправился к батюшке за советом.

– Наваждения бесовские все энто, – пояснил отец Иоанн, выслухав уважливо росповедь Миколая. – Враг рода человеческого диавол не можа простить за поклонный крест у развилки и воздвигает козни свои. А Бог попускае за грехи наши. Як-нияк, а ты воевал и на твоей совести нескольки человек, нехай они и были из банд незаконных формирований, ворогами нашей Матушки России. Усиль молитвенное бдение и пост, приготовься ко Святому Причащению. «Сей род не може выходить инакше, як от молитвы и поста». Желаю терпения и мужества. Да помогай, Господь!

– Спаси, Господи, батюшка. Снова на душе спокойно, як будто буря устаканилася.

– А Володимир Иванович, будучи председателем колхоза, ой, як помогал восстанавливать храм! Коли б не он, мы б зараз тут не молилися!

– Да не може быть, отче?! – воскликнул Миколай. – Спаси, Господи, що рассказали удивительный сей факт! Утешился, ей Богу, утешился, тепер знаю, що и Володимиру Ивановичу не чуже людское и в нем живе искра Божия!

– Душа человека – подобие Божие, и нищо Божие не чуже нам.

Миколай полетел, як на крылах, легко яму сталося опосля розговора с батюшкою. Заспорилася и справа на посевной. Поле засеяли картофелем, а на садовой делянке рассадили помидоры, огурцы и лук, а вокруг дома и сада – бярезки и помеж роботами призывали Духа Святаго на добрый урожай. Пособляли родные прихожан и юродивый Арсений, и ось приглянулася Миколаю одна из помочниц, внучка бабы Марфы – Людмила, статная пригожая девчина – чем не пара высокому белокурому красавцу?!

– Що Вы смотрите на мене так? – засмеялася Людмила, егда они осталися одни.

Микола заробел от прямого вопроса – действительно, егда он смотрит на яе, сердце яго волнуется.

– Тольки Вам, Николай Афанасьевич, не светит ничаго. Я оканчиваю школу и собираюся поступать в МГУ.

– А враз не поступишь?

– Поступлю, Николай Афанасьевич. Я отличница, на золотую медаль тягну, – гордо заявила она.

– Що ж, я буду молиться, щоб Вы стали моею спутницею.

– Вы думаете, Бог поможет Вам?

– Поможет, я верую. Ежели человек искренне молится, Всемилосердный поможет.

– Легше б за мене помолилися, щоб я в МГУ поступила без проволочек, – снова засмеялася Людмила, склонив конфузливо свою красивую головку.

– А я буду и за Вас молиться, щоб Всемилосердный усе устроил не як Вам угодно, а як Яму.

– Ось вредина!

– Вы думаете, що Господь Вам желает зла?

– Ни, я так не думаю, – серьезно ответила девчина.

– А чому Вы до церквы не ходите? – вдруг спросил яе Миколай.

– А нащо ходити до церквы? Я в душе верую в Бога.

– Церква – дом Господень, тому в церкву ходить наша обязанность.

– Вы так считаете?

– Да, я так считаю.

На энтом разговор у них оборвалси, но Людмила пришла до церкву на наступную воскресную службу и на Троицу помогала наряжать храм зелеными веточками дерев и молилася на всенощной и на святочной Божественной литургии. Тякущие преображения яе не могли не радовать Миколу. Но позже нагрянули до Миколы два молодых человека, ладно подвыпивших, и обратилися кричать на яго:

– Чужой! Вали отсель!

Миколай вышел им навстречу:

– Мужики, що вам треба?

– Выродок! Обольститель малолетних дивчаток! – выступил наперед с коломенску версту хлопец, споткнулся об купину, упав на колени, и навзрыд заплакал. – Урод, замочу, урою!

– Хлопцы, що сталось-то?

– Да ничаго не сталось, урод смердючий! Уезжай отсель!

Хлопцы яшче пошумели трохи, повалялися в пыли на дороге и ушли ни с чем, толком так и не пояснивши причину свого ропотного визита. У Миколы снова появилися на душе тревоги: «Помилуй мя, Господи! Грешен, грешен… и винен пред Тобою и людьми. Сколько я загубил на войне человеческих душ, сам не ведаю! Господи, помилуй мя!»

– Нападки це бесовские, – сказал батюшка. – Не придавай им значения. Завистливы они. Посевная прошла и всходы взошли, слава Богу, вот и неймется им. А как одеты были энти робятки-то?

– Оба в тельняшках.

– А-а! Це братья Громовы! Раздобыли тельняшки десь, ось и форсят. Мать настрадалася ими. Учиться не хотят. Правда, Алексий школу ноне оканчивает, а Володимир на год моложе будет.

– Тепер я, сдается мене, усе разумею. Людмиле я сделал предложение выйти за меня замуж, тольки мене она отказала.

– Чому не поведал мене про це, чому со мною не советуешься?

– Винен, батюшка, спонтанно вышло, сам от сябе не чикал.

– А я-то думаю, що энто Людмила у церкву начала молиться! За ум взялася що ли? Ось оно що-о!

– Що, батюшка?

– Открылося нечто мене, але покуль воздержуся от комментариев. Скажу тольки, що у Володимира и Алексия отец в начале девяностых ездил на Москву на заробитки и сорвался на стройке с высоты. Сироты они, сироты, Николай.

Ох, и чудной разговор получилси у солдата с батюшкою. Поистине, неисповедимы пути Господни!

– Батюшка, на войне легше было, там знаешь врага и бачишь врага, а тут… Разумею, война продолжается, но де враг-то?.. Не бачу яго, – в сердцах промолвил Миколай, прошедший огонь, воду и медныя трубы.

А на апостолов Петра и Павла нагрянул яшче и Володимир Иванович, разъяренный такой, и пытает:

– Николай Афанасьевич, я дивлюся, у тебе добре картофель пошла, а у мене листья бурыми пятнами поражаются. Що робишь, колдун?!

– Господи, помилуй! Ничаго я не роблю! – огорошено развел руками вояка.

– Вся молодежь ноне в мегаполисы подалася, и ты езжай отсель, разумеешь?!

Снова на душе у Миколы заскребли кошки, трохи не завыл от кручины: «Грешен, Господи, грешен, и Ты попускаешь мене сии скорби!»

Через несколько дней постучали гучно в дверь. Стукнули так, що сдавалось – ударили по двери кувалдою, затрешчала дубовая. Миколай вскочил с кровати, хрипло закричал от шального страху:

– Хто там?!

– Открывай! – крикнули басовито за дверью.

Господи, помилуй! Миколай открыл засов. Свет от фар автомобиля заслепил яму глаза, и ударил хтось яму по голове тяжким предметом… Миколай, обеспамятовший, рухнул на пол.

На всенощное бдение солдат не пришед, и на Божественной литургии яго тож не було. Батюшка забеспокоился. Не сталося ли чаго?

– Чада мои, Людмила да Арсений, сбегайте на отшиб до Николая. Не пришел он щось. Тревожно мене, предчувствие нехороше на сердце. Посмотрите… Не беда ли какая стряслася? Он, як часовой, приходил вовремя на службу, а тепер нет яго: ни вчера, ни сягодня.

Людмила и Арсений полятели до Миколая шибко. Бяжали нескольки минут, а показалася целая вечность. Вышед с околицы – ось поклонный крест у развилки, водруженный стараниями солдата. Встали, перекрестилися и полетели дале. Хата видна сдалече, вокруг цветет картофель, стебли сочные, дюжие – урожай, дай Бог, буде щедрым! – и поют перепела, як райские пташки. Благодать вокруг! Миколай вже установил прирубы. Спорый мужик, роботящий! Хлопец – що и треба, завидный жених! Таки мужики на дороге не валяются! Ай, девки подбярут, шустро подбярут – нема розы без шипов и любови без соперников! Як побачила яго Людмила, так и уразумела сразу ж, що люб он ей и побяжит за им на край свету, уразумела, що и она сама любима им – очи гутарят, и очи слухают. Застенчивый тольки он и скромный! Ах, закружил он голову ей, закружил! А Лешку Громова отвадила от себе, да и не было ничаго у яе с Лешкой Громовым. Так, ходили на танцы до клубу, да и провожал он яе с танцев. Целовалися. А хто не целуется с молодых ноне?

Входная дверь була роскрыта настежь. Значит, он дома! Господи, що ж таке?

– Ой, мамуля! – воскликнула Людмила, як убачила на пороге неживое тело Миколы. – Господи! Шо ж робить-то, Арсений?

Вокруг лужа крови, на лбу и волосах ужо запяклася, а вокруг мухи и слепни летают черною тучкою, обляпили яго. Людмила присела на корточки, взяла осторожно руку Миколая, послухала пульс:

– Живой! Що робить-то, Арсений? Хто ж так тоби, Миколушка мой ненаглядный? Арсений, що он шепчет-то, а сам без шевеления ляжит!

Людмила и Арсений осторожно перенесли Миколая на кровать.

– Арсений, бяжи скоро до батюшки, клич батюшку!

Юродивый, послухно кивнув головою, развернулся и, не ведаючи, що вымазался весь кровью Миколая, побег шибко у село. А мы-то, убачивши, як Арсений, весь в крови, бяжит отчаянно до храму по центральной-то улице, уразумели, що случилася бяда, некая зловещая бяда!

Тут за юродивым прибегли до батюшки яшче мужики, завели скоро машину, поихали до Миколы.

Як приблизились до хаты яго, первым выскочил с машины-то батюшка, лица на нем нет – увесь бледный!

– Энто я винен, Господи! Не уберег свое чадо, не уберег!

– Батюшка, що робить? Треба кликать милицию, врача… – гутарили мужики.

– Энто я винен, Господи, – вторил батюшка. – Не треба вызывать милицию. Не треба врача. Я ж врач. Я ж роботал врачом.

Миколая перевезли в дом священника, за ним пеклась, не отходя от кровати, Людмила. Абие солдат оправился. Ось, лозу помяли, но выжила она и снова потянулся до неба и солнца! Миколай и Людмила смотрели в очи один одному и разумели, що они – муж и женка, що они – семья, що они – не разлей вода.

– А ты в МГУ поступать не собираешься? – спытал Миколай яе однажды.

–Якое уж тут МГУ?!

– Значит, Господь почуял мои молитвы, – улыбнулся вояка.

– Почуял, ах ты, вредина мой! – Людмила улыбнулася в ответ и склонила свою красивую голову яму на широкую грудь.

Егда ж Миколай встал на ноги, батюшка сказал яму:

– Не разумею, як ты остался жив? Ты нескольки дней пролежал на отшибе, потерял шмат крови. У таких случаях люди не выживают. Егда осматривал тебе, уловил, як ты устами шушукаешь Иисусову молитву, и разумел – жить будешь, будешь! Благодари Господа за чудо!

– Батюшка, Вы с того света вытягли мене, благодарю Вас!

– Не мене благодари, а Господа! Стольки ножевых ранений!

Осенью опосля уборочной страды молодые сыхрали свадьбу. Ах, якие были у них щастливые обличия! Пришли всем селом на ихнию гульбу, желали им семейного щастья, вечной любви и дом – полную чашу.

И я там был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало.

Дела Миколая пошли в гору, не оставили яго в беде сельчане, помогли разом, а тут приехали коммерсанты с Казахстана и закупили весь урожай картофеля у яго за дорого, аж контракт оформили на следующий год!

Алексея же Громова забрали в армию. К напасти, у Володимира Ивановича загинул вже единственный сын в автокатастрофе. Володимир Иванович резко осунулся, постарел сразу на годков двадцать.

Якось отец Иоанн и мужики разом вертались на одной машине с району.

– Батюшка, а чому ты не захотив сообщить в милицию, егда Миколая чуток не убили? –спытали мужики священника интересу ради.

– А я ведаю, хто энто заробил, – сказал отец Иоанн.

– Ведаешь?! – машина остановилася посереди дороги.

– Ведаю, – повторил священник.

– И хто ж энта сволота посеред нас?!

– Якщо б и не знал,все одно не стал бы кликать милицию.

– Чому ж энто?

– А тому, що братья-христиане не повинны судиться меж собою, не повинны!

– Якие мы христиане, батюшка! – в сердцах воскликнул Витька-холостяк. – Название одно!

Ось, напоследок, наступило и Рождество, а там и Собор Пресвятой Богородицы, и святцы! Раз Николай и Людмила по обычаю своему встали на вечернюю молитву. Но вдруг нечто несусветное громыхнуло у дверь, да она, металлическая, не затрещала в энтот раз, а сотряслася, и хата содрогнулася! Разбили окно, и следом за разбитым стеклом посыпались матерщинные слова. Хто ж энто? Миколай и Людмила растеряно переглянулися. Що за напасть?

– Доводь молитвы! – твердо сказал Миколай матушке своей.

Молилися полчаса. Во дворе утихло.

– Они уехали, – шепотом промолвила женка.

Слава Богу, уехали! Не чуяли под собою ног от радости щастливые супруги, обнималися, як дитяти. Ей-Богу, дитяти!

Ось и престольный праздник наступил – Святое Богоявление, Крещение Господне! Мороз ударил крепонький, русский мороз! Приехал владыка на торжественную праздничную службу, и богато народу притекло с разных поселений, и многих людей крестили в иордани, аж в храме не все уместилися!

На трапезе владыка, раздобревший весь, вдруг поинтересовался у отца Иоанна, якая сумма требна яму на реставрацию храма. Батюшка назвал семизначну цифру.

– Есть на примете у мене благодетель. Молись, батюшка, Бог поможет!»