Моя вещь

Время вышло, и нас заставили выбирать. В один час, последний перед рассветом, нас оглушила музыка, торжественно прекрасная и пугающая чуждостью, и мы услышали Глас. Он дал нам право выбора — жить или исчезнуть перед тем, как начнется Суд. Те, кто всей душой хотел жить, смогли проснуться и увидеть опустевшие города доказательством общего страшного сна. Жизнь на улицах остановилась. Все ждали — огня с неба, разверзающейся земли, ангелов и демонов,

На седьмую ночь Глас повторился. Он, как и раньше, говорил со всеми и внутри каждого. Он сказал, что творцы создали людей, а люди создавали во множестве вещи, и это значит, что вещи — священны. Он велел выбрать один предмет, который станет началом нового мира, и идти к Священным Вратам. Там, в стороне заката, каждый должен доказать, что его вещь достойна великой миссии и дерзнуть стать ее пророком.

Я проснулась и хотела спросить тебя, какую вещь ты бы назвал ценной, но моя рука схватила лишь пустоту на твоем месте. Я лежала в холодной постели, и слезы непрерывно катились по лицу. Я искала тебя по дому, на улице, во всех местах, где ты был, но с самого первого момента я знала ответ — ты уже был растворен божественной волей, как и многие другие в ту ночь, не сумевшие принять Великий Замысел. Я тоже не понимала его. Я стала ждать, что и меня заберут в ад, потому что я проклинала жестоких богов. Но ничего не произошло. Боги сочли, что я обладаю волей к жизни и еще могу выбирать. Отчаявшись ждать смерти, я вернулась в пустой дом и в насмешку хотела взять какую—нибудь глупую вещицу, первое, на что взгляд упадет. И этим первым была фотография с нашей первой встречи. Мне стало страшно, что я забуду твое лицо и улыбку. Значит, так тому и быть: вот он, самый важный для меня предмет, и я тоже пойду к Священным Вратам, чтобы выкрикнуть чудовищам, притворяющимся богами, один единственный вопрос – где я вновь смогу найти тебя? И как только я приняла решение, город растворился, как мираж, и я оказалась в пустоши с красной землей. Она простиралась до горизонта, и ничего не было ни впереди, ни позади меня. Только алел один край неба. Это и был закат, к которому я должна была идти.

Я шла и шла, и ночь не могла догнать меня. Я спала на земле при свете, льющемся из ниоткуда, поднималась и снова брела, уже не веря в то, что когда-нибудь смогу приблизиться к Вратам, ведь алая полоса на западе не становилась ближе. Мои легкие сандалии развалились, и я оторвала рукава летней кофты, чтобы привязать их к ногам, однако обувь все равно не выдержала кусачих ртов камней. Я боялась, что они изранят и мои ноги, но почва словно приветствовала мой выбор идти не смотря ни на что и стала мягкой. Я совсем ничего не ела. Для восстановления сил было достаточно остановиться и закрыть глаза, как для сна, хотя он не сменял бодрствование. Память заменяла сновидения, и я неизменно видела тебя и пыталась поговорить с тобой. Почему ты оставил меня? Почему твоя воля к жизни оказалась меньше моей? Что ждет меня там, в небытии, или у Врат, которые даны нам обещанием новой жизни? Ты грустно улыбался и молчал даже в этой моей игре воображения.

Я считала время переходами, и насчитала их более трех сотен, когда мне встретился первый «паломник Врат». Он положился на удачу и не стал выбирать предмета, подхватив на ходу банку колы, валявшуюся под ногами. Шутил, что ему понравился ее красный цвет, белые буквы и пустота, и если в нее дуть, то можно добиться звука, похожего на ветер. Другие предметы он считал не более важными, чем эта жестянка. Мы договорились идти вместе, но он исчез спустя несколько часов молчания, будто нам было позволено встретиться лишь для разговора.

Потом я встречала все больше паломников. Иногда, когда мы сидел на перевале, пустыня казалась переполненной человеческими головами, но в один миг все пропадало, и нам опять доставалось одиночество, заставлявшее думать – о себе, о других, о выборе, уже сделанном и предстоящем.

Никто ничего не знал наверняка, но каждый верил в свою теорию насчет Врат. Был один семинарист, с трепетом прижимавшего к себе томик Нового Завета. На запястьях и высоком лбе он выцарапал себе кресты, и его светлые глаза принадлежали мученику.

— Ты хочешь создать мир из Библии?

— Создам не я, а Бог.

— Создаст такой же мир, как этот?

— Нет, придет его царствие, и только праведники будут в нем.

— Разве Глас говорил о праведниках? Он дал шанс лишь тем, кто жаждал жить.

— Неисповедимы пути Господа. Я верю, что это испытание для всех нас, которое и есть Страшный Суд. Те, кто утратят веру в Него, поддадутся искушению Дьявола, не смогут войти в Золотой Город.

— Ты веришь, что пройдут многие, а не один?

— Все, кто направит свое сердце к Господу и очистят его от злых помыслов.

— Ты уверен, что ты пройдешь? Что ты чист?

— Я верю.

В видениях я спрашивала тебя, так ли это важно — верить? Нас ждала неизвестность, и потому люди придумывали себе истории, которые начинали принимать за правду. Таких фанатиков слова можно было отличить сразу – они двигались так, будто впереди их ожидало что-то важное. Собранные движения, горящий взгляд и короткий отдых. Иногда мне хотелось позавидовать этой решительности, и моя собственная наивная вера на ответ богов таяла, как и надежда вообще увидеть эти загадочные Врата. Когда не знаешь, что делать, хорошо делать хоть что-то, потому я продолжала путь, пытаясь найти ответ в своем сердце и беседах с другими людьми. И, кто знает, пытаясь найти у одного из паломников твое лицо?

Мы все научились терпению в бесконечной дороге, однако однажды я увидела группу людей, бегущих плотным строем. Они остановились возле меня и одновременно закрыли глаза. Я подошла к поджарому парню в желтой футболке с надписью «Будь первым». Как и у других, у него на шее была медаль.

— Почему вы так торопитесь?

— Известно почему. Тот, кто придет первым, тот и станет новым Богом.

— Первым? Глас сказал вам такое?

— Мы сами поняли это. Воля к жизни – это проявление силы, потому мы показываем ее. Мы целеустремленно бежим к Вратам, и там, перед ними, один из нас должен будет убить остальных.

— Зачем? – я поразилась такой жестокости.

— Чтобы доказать, как велико его желание жить.

— Но он же может желать жизни с другими, вместе?

— Это не соответствует естественному отбору, — парень раскрыл глаза одновременно с другими и они сорвались с места в стремительном беге. Мне показалось, что в никуда.

Над головой проплывали облака, похожие на вчерашние. Их гнал невероятно сильный ветер, превращая небосвод в бело-голубой поток, поторапливающий странников. Иногда он спускался вниз и приносил запахи — моря, лета, свежести гор, дождя и снега. Потом улетал, надразнившись вволю и оставляя только безрадостную пустыню. Она перестала раздражать, потому что когда место вокруг долго не меняется, оно становится домом. Иногда я бросала наверх камни, чтобы проверить, крепка ли крыша у моего дома, надежно ли закрыта эта клетка. Молнии не поражали меня, гром не смеялся надо мной, а значит, коробка мира закрыта так плотно, что боги не услышат ни слова. Я смогу говорить с ними о тебе только у Врат.

Я научилась отличать места, где может появится другой паломник. Это можно назвать шестым чувством, а можно хорошим слухом, позволяющим расслышать в ветре звук чужих шагов и слов. Останавливаешься — и земля мелко подрагивает под ногами, а горизонт чуть кривит линию, как губы, готовясь выплюнуть чужую реальность в твою. Параллели с еле слышным треском сплавляются, легкое головокружение приносит тошноту, и вот уже перед тобой стоит новый человек.

Женщина с пухлым лицом, остатками косметики на веках и жемчужными круглыми сережками в маленьких ушах. Ей было трудно дышать из-за обтягивающей блузки. Пот некрасиво блестел на ее шее, а на руках было много крупных колец. Увидев меня, она манерно положила два пальца на одно из них. Все паломники поступали так со своими ценными вещами, увидев других людей, — указывали на них, будто боясь кражи или демонстрируя, что вот оно, наше будущее, хранимое мной. Я же всегда отводила руки за спину, чтобы никто не увидел мое последнее сокровище. И чем больше жадные взгляды пытались разглядеть, что же там на фотокарточке, тем больше я хотела не дать им осквернить память о тебе. Ты — не способ похвалиться, не способ спасти этот мир или меня саму от гибели. Ты — это ты, и у меня не было ничего дороже тебя.

— Кольцо? — спросила я, зная, что женщина с удовольствием расскажет мне все.

— Да! Наш мир был уничтожен потому, что мы перестали следовать общечеловеческим законам. Безнравственность заставила небеса отвернуться от человечества, и это кольцо... — она сняла его с толстого пальчика и подняла к небу, — это кольцо — символ преемственности поколений!

Видимо, она много раз повторяла это перед невидимой аудиторией, и видела себя то ли профессором, поражающим слушателей неоспоримостью фактов, то ли политиком, готовым спрятать под своим крылом тысячи последователей. Но пустыня была жестока, и никто подолгу не оставался с ней в компании. Каждый лелеял свой замысел, хватался за труху собственной мечты.

— А вы, вот вы что думаете о священным браком между мужчиной и женщиной?

— Если есть любовь, то он правда свят.

— Главное — дать жизнь новому поколению, а потом вести благонравную жизнь. Аборты, разводы, распутство — вот чего не будет в моем новом мире. Младшие будут слушаться старших, обряды и законы перестанут нарушать, а...

Мое желание избавиться от нее, знающей, как все сделать правильно, стало достаточно большим, чтобы по лицу женщины побежали черные полосы, она стала полупрозрачной, а затем и вовсе исчезла, перестав заслонять мне закат. Вечный и насмешливый, ведь моя любовь, мои страхи и вера ничуть не лучше, чем у этой женщины. Пусть мне не хотелось бы жить в ее мире, но и ей было бы дурно в моем... Мой мир был рассчитан всего на двоих — на меня и тебя. Разве мне было бы важно заставлять других делать что-то? Я бы просто хотела быть рядом с тобой.

Монах замахал мне рукой издали. Вокруг его тела была обмотана бледно-желтая простыня, подвязанная бельевой веревкой. Он был толстоват, но на широком лице была такая искренняя улыбка, что ему прощался такой изъян, как большой живот. Он беспрестанно шутил и травил анекдоты, и я смеялась так, как давно не случалось .Монах даже не пытался завести разговор о Вратах, и я не выдержала, желая узнать, что же хранит такой хороший человек за пазухой. Он запустил руку в складки своего самодельного балахона, вытащил что-то в кулаке и разжал его. Ладонь была пуста, и он заливисто засмеялся.

—У меня ничего нет!

— Ничего? — не поверила я?

— Только пустота! Но, кажется, вакуум тоже считается за предмет, или я не зря стал буддистом.

Думаю, это можно назвать «хлопок одной ладони». Я несу его к вратам, чтобы убедиться, что их нет.

— Нет Врат?

— Конечно, нет! Это все иллюзия моего разума, который устал играть в город и придумал эту пустыню. Но я все еще не просветлен, потому продолжаю видеть красный песок и всех вас. Каждый раз, когда я вижу нового человека, я думаю — что на этот раз приготовил мне разум? И спешу поговорить с его фантомами.

— Вы думаете, что я — игра вашего воображения?

— Не обижайтесь! Я же знаю, что, когда я отойду от вас или перестану обращать на вас внимание, вы исчезнете. Значит, я вновь сумел победить себя самого. Хотите, докажу?

Я рассмеялась, монах — следом, и вскоре ветер опять переметал песок на пустом месте. А что, если это я исчезаю раз за разом для настоящих людей? И в ту ночь не ты, а я исчезла из дома, и ты остался там, ждать меня, бредущую прочь о тебя к несуществующим Вратам?

Если так, то, пожалуйста, дождись меня. Я должна увидеть, что же заставило меня проделать такой путь, и вернусь к тебе... Если ты все еще можешь жить.

На ней не было ничего, и только горшок с фикусом прикрывал ее. Девушка пела песню без слов, и ее рыжие кудри били по плечам при каждом шаге, отбивая такт. Она поставила растение на землю, с непосредственностью потянулась и зевнула.

— Славно было бы засадить здесь все!

— Да, пейзаж надоедает.

— Когда я дойду до врат, я буду просить сделать из мира сад.

— Райский?

— Можно и так сказать. Всегда мечтала жить в гармонии с природой. Когда город исчез, я обрадовалась и подумала, что мне разрешат садить растения... Однако, кажется, бюрократия есть и наверху. Потому пойду и покажу им его, — она указала на фикус. — Его зовут Бен. Когда-нибудь он станет стариком Беном и первым деревом мира. Мировым деревом.

Я присела рядом с фикусом и потрогала его лист. Он казался ненастоящим. Конечно, как и прочие вещи, он хранился божествами, не требовал воды и солнца, не затрагивался временем. Он был искусственным с самого начала путешествия. И искусственными были мы, забывшие о еде, воде и сне. Игрушки, в руках которых были другие игрушки.

Едва я подумала об этом, воздух задрожал, и к нам вышел еще один паломник. Тельняшка, аляповатые широкие штаны, зеленый берет и клетчатый красно-черный шарф, красный кончик носа и блестки на щеках.

— Вы работали в цирке? — не удержалась я.

— Мы жили в цирке! — ответил он и вытянул вперед игрушечную лошадку, голубую с белыми цветочками. — И забыли, что Бог — ребенок, и все мы созданы для игры.

— Эта игра перестала мне нравится с первого Гласа.

— Глас просто убрал наши игрушки, напоминая, что у нас могут быть другие, — «клоун» стал играться с лошадкой.

— Вы имеете ввиду людей?

— Да. Остались только настоящие люди, а все игрушки — бам! — исчезли. Вот дойдем до врат, и получим новые! Целый ворох новых удивительных игрушек... и тогда я расстанусь с моей подружкой. Чтобы начать новую игру, нужно забыть о старой.

Послушай, может, он был прав? Только игрушками богов были мы, и мы надоели им так сильно, что теперь они наводили уборку, как дети, безжалостно выкидывая старые и нелюбимые. Мы все имели волю к жизни, а значит, были строптивыми игрушками, за которыми интересно наблюдать. Не это ли причина, по которой нас разлучили?

Вечный закат становился ярче. Он протянул свои неровные руки на полнеба, и на него было страшно смотреть. Когда я смотрела на фотографию, она освещалась красным цветом, и потому казалось, что кто-то выплеснул на нас кровь. Я обводила пальцем твои черты, радуясь, что все еще помню тебя живым и этот бесконечный путь не свел меня с ума. Мое тело не уставало, но устала душа, поэтому я шла быстрее, чем когда бы то ни было. Если Врата близко, то близок и конец. Моя воля к жизни стала волей к концу. Если тебя нет, то и мне не быть.

Встречи почти прекратились. Все, кто дошел сюда, были неразговорчивы. Они тоже смертельно устали. Последним был человек, с планшетом. По его словам, в нем хранились все энциклопедии нашего погибшего мира, и, чтобы люди не начали заново повторять все те же ошибки, им нужно не потерять знания. Он, бывший ученым, не хотел быть мессией. Ему было достаточно передать знание и не мешать будущей истории, которая, без сомнения, начнется.

Мы были похожи. Фотография — это тоже память, которая имеет право жить. Как только мир захочет позабыть тебя, уйду и я.

Почва стала гудеть. Я прижимала к ней ухо, пытаясь понять, что за гул, но разве в этом мире можно было хоть что-то понять. Небо стало алым от края до края, а воздух — раскаленным. Каждый вдох отдавался болью в груди, но я боялась не за себя, а за фотографию. Вдруг она сгорит в этом пламени, пожухнет, почернеет от странного света, рассыпется за миг до последнего шага? Я дошла до края мира, и увидела перед собой огромную воронку на много километров. Это было похоже на след падения метеорита, как показывали в фильмах, и в центре чудовищной долины переливался красными сполохами наполовину погребенный в землю шар. Врата. Я спустилась по крутому склону и побежала. Глаза мои застилали слезы, и я не успевала их смахивать. Споткнулась, и поглядела под ноги, а потом — вокруг. То, что показалось мне небольшими холмами, на самом деле было людьми. Окаменевшими, застывшими навсегда в скрученных позах и с раскрытыми от крика ртами, выпученными или крепко сжатыми глазами. В их руках узнавались очертания вещей, также превратившихся в красный камень. Эта долина была кладбищем неудавшихся мессий. Меня тоже ждала такая участь?

Я стала идти очень медленно, вглядываясь в лица. Я не знала молитв, но пыталась скорбеть о каждом. И чувствовала облегчение каждый раз, когда понимала, что и это не ты. Я не хотела бы, чтобы ты погиб так.

За полсотни шагов до Врат поднялся небывалый ветер. Он подхватил меня и вбросил в светящийся шар. Я прошла сквозь его обжигающую оболочку, и оказалась в темном пространстве.

В третий раз Глас обращался ко мне.

— Почему эта вещь достойна стать Началом, ответь мне!

Я молчала, глядя на фотокарточку и зная, что это в последний раз. Мои слезы высохли, потому что решение наконец-то было принято.

— Ни одна вещь не достойна стать Началом. Вы ошиблись. Люди создавали вещи не потому, что они ценны, а потому что они хотели жить. Если вещи не помогут выжить, то они бесполезны. Если вещи не радуют сердце, то они бесполезны. Если вещами не с кем наслаждаться, то они бесполезны.

Я подняла рамку, сквозь стекло которой все еще улыбался ты, и разжала пальцы. Я успела к ней привязаться, но все же она никогда не заменит тебя.

— Заберите ее, и верните мне его! Верните мне всех тех, кто мне дорог, потому что иначе вы не создатели мира, вы — его разрушители!

Ветер завращался внутри темноты, увлекая меня, как водоворот. Я чувствовала, как меня начинает разрывать на частицы, но сквозь шум все же услышала:

— Желание принято.

И в этот миг я умерла.

А когда ожила вновь, то смотрела наверх тысячей глаз — озер. На моей груди лежали леса, поля и равнины и я дышала вместе с деревьями. Надо мной раскинулось бескрайнее синее небо, и я узнала в нем тебя. Я хотела протянуть к тебе руки, и вместо них к небесам застремились высокие горы. Ты протянул руки ко мне, и меня обняли бесчисленные ветры. Новые люди поднимались между мной и тобой, и в их лицах я узнавала всех тех, кто встречался мне на пути к Вратам. Новый виток начался. Я с грустью подумала, что все уже и так было решено, вот только они искали того, кто подойдет на роль земли и на роль неба. А еще о том, что ты стал небом прежде, чем я землей, и все мои тысячи переходов ты был рядом со мной.

© Copyright: Александра Котенко, 2014

Регистрационный номер №0218932

от 4 июня 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0218932 выдан для произведения:

Время вышло, и нас заставили выбирать. В один час, последний перед рассветом, нас оглушила музыка, торжественно прекрасная и пугающая чуждостью, и мы услышали Глас. Он дал нам право выбора — жить или исчезнуть перед тем, как начнется Суд. Те, кто всей душой хотел жить, смогли проснуться и увидеть опустевшие города доказательством общего страшного сна. Жизнь на улицах остановилась. Все ждали — огня с неба, разверзающейся земли, ангелов и демонов,

На седьмую ночь Глас повторился. Он, как и раньше, говорил со всеми и внутри каждого. Он сказал, что творцы создали людей, а люди создавали во множестве вещи, и это значит, что вещи — священны. Он велел выбрать один предмет, который станет началом нового мира, и идти к Священным Вратам. Там, в стороне заката, каждый должен доказать, что его вещь достойна великой миссии и дерзнуть стать ее пророком.

Я проснулась и хотела спросить тебя, какую вещь ты бы назвал ценной, но моя рука схватила лишь пустоту на твоем месте. Я лежала в холодной постели, и слезы непрерывно катились по лицу. Я искала тебя по дому, на улице, во всех местах, где ты был, но с самого первого момента я знала ответ — ты уже был растворен божественной волей, как и многие другие в ту ночь, не сумевшие принять Великий Замысел. Я тоже не понимала его. Я стала ждать, что и меня заберут в ад, потому что я проклинала жестоких богов. Но ничего не произошло. Боги сочли, что я обладаю волей к жизни и еще могу выбирать. Отчаявшись ждать смерти, я вернулась в пустой дом и в насмешку хотела взять какую—нибудь глупую вещицу, первое, на что взгляд упадет. И этим первым была фотография с нашей первой встречи. Мне стало страшно, что я забуду твое лицо и улыбку. Значит, так тому и быть: вот он, самый важный для меня предмет, и я тоже пойду к Священным Вратам, чтобы выкрикнуть чудовищам, притворяющимся богами, один единственный вопрос – где я вновь смогу найти тебя? И как только я приняла решение, город растворился, как мираж, и я оказалась в пустоши с красной землей. Она простиралась до горизонта, и ничего не было ни впереди, ни позади меня. Только алел один край неба. Это и был закат, к которому я должна была идти.

Я шла и шла, и ночь не могла догнать меня. Я спала на земле при свете, льющемся из ниоткуда, поднималась и снова брела, уже не веря в то, что когда-нибудь смогу приблизиться к Вратам, ведь алая полоса на западе не становилась ближе. Мои легкие сандалии развалились, и я оторвала рукава летней кофты, чтобы привязать их к ногам, однако обувь все равно не выдержала кусачих ртов камней. Я боялась, что они изранят и мои ноги, но почва словно приветствовала мой выбор идти не смотря ни на что и стала мягкой. Я совсем ничего не ела. Для восстановления сил было достаточно остановиться и закрыть глаза, как для сна, хотя он не сменял бодрствование. Память заменяла сновидения, и я неизменно видела тебя и пыталась поговорить с тобой. Почему ты оставил меня? Почему твоя воля к жизни оказалась меньше моей? Что ждет меня там, в небытии, или у Врат, которые даны нам обещанием новой жизни? Ты грустно улыбался и молчал даже в этой моей игре воображения.

Я считала время переходами, и насчитала их более трех сотен, когда мне встретился первый «паломник Врат». Он положился на удачу и не стал выбирать предмета, подхватив на ходу банку колы, валявшуюся под ногами. Шутил, что ему понравился ее красный цвет, белые буквы и пустота, и если в нее дуть, то можно добиться звука, похожего на ветер. Другие предметы он считал не более важными, чем эта жестянка. Мы договорились идти вместе, но он исчез спустя несколько часов молчания, будто нам было позволено встретиться лишь для разговора.

Потом я встречала все больше паломников. Иногда, когда мы сидел на перевале, пустыня казалась переполненной человеческими головами, но в один миг все пропадало, и нам опять доставалось одиночество, заставлявшее думать – о себе, о других, о выборе, уже сделанном и предстоящем.

Никто ничего не знал наверняка, но каждый верил в свою теорию насчет Врат. Был один семинарист, с трепетом прижимавшего к себе томик Нового Завета. На запястьях и высоком лбе он выцарапал себе кресты, и его светлые глаза принадлежали мученику.

— Ты хочешь создать мир из Библии?

— Создам не я, а Бог.

— Создаст такой же мир, как этот?

— Нет, придет его царствие, и только праведники будут в нем.

— Разве Глас говорил о праведниках? Он дал шанс лишь тем, кто жаждал жить.

— Неисповедимы пути Господа. Я верю, что это испытание для всех нас, которое и есть Страшный Суд. Те, кто утратят веру в Него, поддадутся искушению Дьявола, не смогут войти в Золотой Город.

— Ты веришь, что пройдут многие, а не один?

— Все, кто направит свое сердце к Господу и очистят его от злых помыслов.

— Ты уверен, что ты пройдешь? Что ты чист?

— Я верю.

В видениях я спрашивала тебя, так ли это важно — верить? Нас ждала неизвестность, и потому люди придумывали себе истории, которые начинали принимать за правду. Таких фанатиков слова можно было отличить сразу – они двигались так, будто впереди их ожидало что-то важное. Собранные движения, горящий взгляд и короткий отдых. Иногда мне хотелось позавидовать этой решительности, и моя собственная наивная вера на ответ богов таяла, как и надежда вообще увидеть эти загадочные Врата. Когда не знаешь, что делать, хорошо делать хоть что-то, потому я продолжала путь, пытаясь найти ответ в своем сердце и беседах с другими людьми. И, кто знает, пытаясь найти у одного из паломников твое лицо?

Мы все научились терпению в бесконечной дороге, однако однажды я увидела группу людей, бегущих плотным строем. Они остановились возле меня и одновременно закрыли глаза. Я подошла к поджарому парню в желтой футболке с надписью «Будь первым». Как и у других, у него на шее была медаль.

— Почему вы так торопитесь?

— Известно почему. Тот, кто придет первым, тот и станет новым Богом.

— Первым? Глас сказал вам такое?

— Мы сами поняли это. Воля к жизни – это проявление силы, потому мы показываем ее. Мы целеустремленно бежим к Вратам, и там, перед ними, один из нас должен будет убить остальных.

— Зачем? – я поразилась такой жестокости.

— Чтобы доказать, как велико его желание жить.

— Но он же может желать жизни с другими, вместе?

— Это не соответствует естественному отбору, — парень раскрыл глаза одновременно с другими и они сорвались с места в стремительном беге. Мне показалось, что в никуда.

Над головой проплывали облака, похожие на вчерашние. Их гнал невероятно сильный ветер, превращая небосвод в бело-голубой поток, поторапливающий странников. Иногда он спускался вниз и приносил запахи — моря, лета, свежести гор, дождя и снега. Потом улетал, надразнившись вволю и оставляя только безрадостную пустыню. Она перестала раздражать, потому что когда место вокруг долго не меняется, оно становится домом. Иногда я бросала наверх камни, чтобы проверить, крепка ли крыша у моего дома, надежно ли закрыта эта клетка. Молнии не поражали меня, гром не смеялся надо мной, а значит, коробка мира закрыта так плотно, что боги не услышат ни слова. Я смогу говорить с ними о тебе только у Врат.

Я научилась отличать места, где может появится другой паломник. Это можно назвать шестым чувством, а можно хорошим слухом, позволяющим расслышать в ветре звук чужих шагов и слов. Останавливаешься — и земля мелко подрагивает под ногами, а горизонт чуть кривит линию, как губы, готовясь выплюнуть чужую реальность в твою. Параллели с еле слышным треском сплавляются, легкое головокружение приносит тошноту, и вот уже перед тобой стоит новый человек.

Женщина с пухлым лицом, остатками косметики на веках и жемчужными круглыми сережками в маленьких ушах. Ей было трудно дышать из-за обтягивающей блузки. Пот некрасиво блестел на ее шее, а на руках было много крупных колец. Увидев меня, она манерно положила два пальца на одно из них. Все паломники поступали так со своими ценными вещами, увидев других людей, — указывали на них, будто боясь кражи или демонстрируя, что вот оно, наше будущее, хранимое мной. Я же всегда отводила руки за спину, чтобы никто не увидел мое последнее сокровище. И чем больше жадные взгляды пытались разглядеть, что же там на фотокарточке, тем больше я хотела не дать им осквернить память о тебе. Ты — не способ похвалиться, не способ спасти этот мир или меня саму от гибели. Ты — это ты, и у меня не было ничего дороже тебя.

— Кольцо? — спросила я, зная, что женщина с удовольствием расскажет мне все.

— Да! Наш мир был уничтожен потому, что мы перестали следовать общечеловеческим законам. Безнравственность заставила небеса отвернуться от человечества, и это кольцо... — она сняла его с толстого пальчика и подняла к небу, — это кольцо — символ преемственности поколений!

Видимо, она много раз повторяла это перед невидимой аудиторией, и видела себя то ли профессором, поражающим слушателей неоспоримостью фактов, то ли политиком, готовым спрятать под своим крылом тысячи последователей. Но пустыня была жестока, и никто подолгу не оставался с ней в компании. Каждый лелеял свой замысел, хватался за труху собственной мечты.

— А вы, вот вы что думаете о священным браком между мужчиной и женщиной?

— Если есть любовь, то он правда свят.

— Главное — дать жизнь новому поколению, а потом вести благонравную жизнь. Аборты, разводы, распутство — вот чего не будет в моем новом мире. Младшие будут слушаться старших, обряды и законы перестанут нарушать, а...

Мое желание избавиться от нее, знающей, как все сделать правильно, стало достаточно большим, чтобы по лицу женщины побежали черные полосы, она стала полупрозрачной, а затем и вовсе исчезла, перестав заслонять мне закат. Вечный и насмешливый, ведь моя любовь, мои страхи и вера ничуть не лучше, чем у этой женщины. Пусть мне не хотелось бы жить в ее мире, но и ей было бы дурно в моем... Мой мир был рассчитан всего на двоих — на меня и тебя. Разве мне было бы важно заставлять других делать что-то? Я бы просто хотела быть рядом с тобой.

Монах замахал мне рукой издали. Вокруг его тела была обмотана бледно-желтая простыня, подвязанная бельевой веревкой. Он был толстоват, но на широком лице была такая искренняя улыбка, что ему прощался такой изъян, как большой живот. Он беспрестанно шутил и травил анекдоты, и я смеялась так, как давно не случалось .Монах даже не пытался завести разговор о Вратах, и я не выдержала, желая узнать, что же хранит такой хороший человек за пазухой. Он запустил руку в складки своего самодельного балахона, вытащил что-то в кулаке и разжал его. Ладонь была пуста, и он заливисто засмеялся.

—У меня ничего нет!

— Ничего? — не поверила я?

— Только пустота! Но, кажется, вакуум тоже считается за предмет, или я не зря стал буддистом.

Думаю, это можно назвать «хлопок одной ладони». Я несу его к вратам, чтобы убедиться, что их нет.

— Нет Врат?

— Конечно, нет! Это все иллюзия моего разума, который устал играть в город и придумал эту пустыню. Но я все еще не просветлен, потому продолжаю видеть красный песок и всех вас. Каждый раз, когда я вижу нового человека, я думаю — что на этот раз приготовил мне разум? И спешу поговорить с его фантомами.

— Вы думаете, что я — игра вашего воображения?

— Не обижайтесь! Я же знаю, что, когда я отойду от вас или перестану обращать на вас внимание, вы исчезнете. Значит, я вновь сумел победить себя самого. Хотите, докажу?

Я рассмеялась, монах — следом, и вскоре ветер опять переметал песок на пустом месте. А что, если это я исчезаю раз за разом для настоящих людей? И в ту ночь не ты, а я исчезла из дома, и ты остался там, ждать меня, бредущую прочь о тебя к несуществующим Вратам?

Если так, то, пожалуйста, дождись меня. Я должна увидеть, что же заставило меня проделать такой путь, и вернусь к тебе... Если ты все еще можешь жить.

На ней не было ничего, и только горшок с фикусом прикрывал ее. Девушка пела песню без слов, и ее рыжие кудри били по плечам при каждом шаге, отбивая такт. Она поставила растение на землю, с непосредственностью потянулась и зевнула.

— Славно было бы засадить здесь все!

— Да, пейзаж надоедает.

— Когда я дойду до врат, я буду просить сделать из мира сад.

— Райский?

— Можно и так сказать. Всегда мечтала жить в гармонии с природой. Когда город исчез, я обрадовалась и подумала, что мне разрешат садить растения... Однако, кажется, бюрократия есть и наверху. Потому пойду и покажу им его, — она указала на фикус. — Его зовут Бен. Когда-нибудь он станет стариком Беном и первым деревом мира. Мировым деревом.

Я присела рядом с фикусом и потрогала его лист. Он казался ненастоящим. Конечно, как и прочие вещи, он хранился божествами, не требовал воды и солнца, не затрагивался временем. Он был искусственным с самого начала путешествия. И искусственными были мы, забывшие о еде, воде и сне. Игрушки, в руках которых были другие игрушки.

Едва я подумала об этом, воздух задрожал, и к нам вышел еще один паломник. Тельняшка, аляповатые широкие штаны, зеленый берет и клетчатый красно-черный шарф, красный кончик носа и блестки на щеках.

— Вы работали в цирке? — не удержалась я.

— Мы жили в цирке! — ответил он и вытянул вперед игрушечную лошадку, голубую с белыми цветочками. — И забыли, что Бог — ребенок, и все мы созданы для игры.

— Эта игра перестала мне нравится с первого Гласа.

— Глас просто убрал наши игрушки, напоминая, что у нас могут быть другие, — «клоун» стал играться с лошадкой.

— Вы имеете ввиду людей?

— Да. Остались только настоящие люди, а все игрушки — бам! — исчезли. Вот дойдем до врат, и получим новые! Целый ворох новых удивительных игрушек... и тогда я расстанусь с моей подружкой. Чтобы начать новую игру, нужно забыть о старой.

Послушай, может, он был прав? Только игрушками богов были мы, и мы надоели им так сильно, что теперь они наводили уборку, как дети, безжалостно выкидывая старые и нелюбимые. Мы все имели волю к жизни, а значит, были строптивыми игрушками, за которыми интересно наблюдать. Не это ли причина, по которой нас разлучили?

Вечный закат становился ярче. Он протянул свои неровные руки на полнеба, и на него было страшно смотреть. Когда я смотрела на фотографию, она освещалась красным цветом, и потому казалось, что кто-то выплеснул на нас кровь. Я обводила пальцем твои черты, радуясь, что все еще помню тебя живым и этот бесконечный путь не свел меня с ума. Мое тело не уставало, но устала душа, поэтому я шла быстрее, чем когда бы то ни было. Если Врата близко, то близок и конец. Моя воля к жизни стала волей к концу. Если тебя нет, то и мне не быть.

Встречи почти прекратились. Все, кто дошел сюда, были неразговорчивы. Они тоже смертельно устали. Последним был человек, с планшетом. По его словам, в нем хранились все энциклопедии нашего погибшего мира, и, чтобы люди не начали заново повторять все те же ошибки, им нужно не потерять знания. Он, бывший ученым, не хотел быть мессией. Ему было достаточно передать знание и не мешать будущей истории, которая, без сомнения, начнется.

Мы были похожи. Фотография — это тоже память, которая имеет право жить. Как только мир захочет позабыть тебя, уйду и я.

Почва стала гудеть. Я прижимала к ней ухо, пытаясь понять, что за гул, но разве в этом мире можно было хоть что-то понять. Небо стало алым от края до края, а воздух — раскаленным. Каждый вдох отдавался болью в груди, но я боялась не за себя, а за фотографию. Вдруг она сгорит в этом пламени, пожухнет, почернеет от странного света, рассыпется за миг до последнего шага? Я дошла до края мира, и увидела перед собой огромную воронку на много километров. Это было похоже на след падения метеорита, как показывали в фильмах, и в центре чудовищной долины переливался красными сполохами наполовину погребенный в землю шар. Врата. Я спустилась по крутому склону и побежала. Глаза мои застилали слезы, и я не успевала их смахивать. Споткнулась, и поглядела под ноги, а потом — вокруг. То, что показалось мне небольшими холмами, на самом деле было людьми. Окаменевшими, застывшими навсегда в скрученных позах и с раскрытыми от крика ртами, выпученными или крепко сжатыми глазами. В их руках узнавались очертания вещей, также превратившихся в красный камень. Эта долина была кладбищем неудавшихся мессий. Меня тоже ждала такая участь?

Я стала идти очень медленно, вглядываясь в лица. Я не знала молитв, но пыталась скорбеть о каждом. И чувствовала облегчение каждый раз, когда понимала, что и это не ты. Я не хотела бы, чтобы ты погиб так.

За полсотни шагов до Врат поднялся небывалый ветер. Он подхватил меня и вбросил в светящийся шар. Я прошла сквозь его обжигающую оболочку, и оказалась в темном пространстве.

В третий раз Глас обращался ко мне.

— Почему эта вещь достойна стать Началом, ответь мне!

Я молчала, глядя на фотокарточку и зная, что это в последний раз. Мои слезы высохли, потому что решение наконец-то было принято.

— Ни одна вещь не достойна стать Началом. Вы ошиблись. Люди создавали вещи не потому, что они ценны, а потому что они хотели жить. Если вещи не помогут выжить, то они бесполезны. Если вещи не радуют сердце, то они бесполезны. Если вещами не с кем наслаждаться, то они бесполезны.

Я подняла рамку, сквозь стекло которой все еще улыбался ты, и разжала пальцы. Я успела к ней привязаться, но все же она никогда не заменит тебя.

— Заберите ее, и верните мне его! Верните мне всех тех, кто мне дорог, потому что иначе вы не создатели мира, вы — его разрушители!

Ветер завращался внутри темноты, увлекая меня, как водоворот. Я чувствовала, как меня начинает разрывать на частицы, но сквозь шум все же услышала:

— Желание принято.

И в этот миг я умерла.

А когда ожила вновь, то смотрела наверх тысячей глаз — озер. На моей груди лежали леса, поля и равнины и я дышала вместе с деревьями. Надо мной раскинулось бескрайнее синее небо, и я узнала в нем тебя. Я хотела протянуть к тебе руки, и вместо них к небесам застремились высокие горы. Ты протянул руки ко мне, и меня обняли бесчисленные ветры. Новые люди поднимались между мной и тобой, и в их лицах я узнавала всех тех, кто встречался мне на пути к Вратам. Новый виток начался. Я с грустью подумала, что все уже и так было решено, вот только они искали того, кто подойдет на роль земли и на роль неба. А еще о том, что ты стал небом прежде, чем я землей, и все мои тысячи переходов ты был рядом со мной.

 

Чужой дом

Песня на площади казни