Песня на площади казни

Уездный правитель Ман проверял, как продвигается строительство нового здания суда. Синий халат, расшитый трехпалыми драконами, был заметен издалека, и он чувствовал себя важным. Разве что работники, шепчущие его прозвище «Свиные уши», портили настроение, и он посильнее натягивал на голову шапку, надеясь скрыть загнутые наружу кончики ушей. Пусть во внешности такой недостаток, но никто не посмеет сказать, что господин Ман — ничтожный человек. Сорока лет от роду он занял важный пост и выпускать его из рук не собирался.

Главный строитель без конца гнул спину в поклонах и показывал, как водится, то самое лучшее, чтобы его похвалили, то самое худшее, чтобы дали еще денег. Правитель Ман поморщился — любая стройка сосет из казны деньги будто воду.

Тут он услышал какой-то шум на недостроенной стене. По самой ее кромке шел, балансируя с вытянутыми в стороны руками, рабочий.

— Самоубийца?

— Быть того не может, господин, — отвечал главный строитель. — Это старик Лань. Работает, чтобы прокормить пятерых детей. Жена-то его давно умерла. Никогда бы он не оставил их одних...

Между тем старик Лань прошел по выступающей за край стены доске, придавленной камнем. Он громко и зычно закричал, обращая на себя внимание, а потом вытянул палец в сторону правителя Мана.

— Ты!

— Я? — тихо спросил ничего не понимающий правитель Ман.

Старик Лань запел, и голос его громко и зловеще разносился над замершей стройкой.

— Пусть тысячу лет скрываться ты будешь,

я помню все то, чего не забудешь.

Лед преисподней, иглы и боль —

уйду в бездны ада скоро с тобой!

Пропев это, старик обессилел. Он оступился и сорвался с доски. Тело рухнуло в пыль, и рабочие собрались вокруг него муравьиной толпой.

— Жи-ив! — выкрикнул кто-то.

Главный строитель облегченно вздохнул и обернулся к правителю Ману. Тот был белее известки.

Правитель Ман обедал с семьей. Первая жена с улыбкой подливала ему вина, вторая жена уговаривала семилетнюю дочь съесть еще хотя бы несколько ложек супа. Дочка возила ложкой в прозрачном бульоне, возмущенно сопя и кривя губы.

— Слушайся маму, — сурово сказал правитель Ман. — Иначе не отпущу тебя смотреть на лошадей.

Девочка подняла на него глаза, и правитель Ман содрогнулся: в них полыхала неукротимая злость. Дочка оскалилась, встала и запела:

— Пусть тысячу лет скрываться ты будешь,

я помню все то, чего не забудешь.

Лед преисподней, иглы и боль —

уйду в бездны ада скоро с тобой!

Она запустила в отца ложкой и упала в обморок. Вторая жена испуганно бросилась к ней, щупая лоб и зовя по имени.

Правитель Ман понял, что не может сам выйти из этого кошмара. Он велел вызвать врача и приставил слугу следить за девочкой, боясь, как бы именно она не исполнила обещанное в песне. Песне, которую он слышал уже в шестой раз.

Могут ли строки кричать? Правитель Ман был в панике, и страх передался его писцам. Тушь неровно ложилась на бумагу, строки были кривыми, как выбившиеся пряди волос. Беспорядок. Смятение. Отчаянье.

Господин Кин отошел от доски объявлений и лишь зайдя за угол коснулся кончиками пальцев губ. Глубоко вздохнул. Кто свяжет один-единственный выдох с внезапно поднявшимся ветром, что несколькими порывами сорвет все листки и унесет их в небо, вернув лишь жалкие клочки? Пусть думают, что это происки того же мстительного духа, который донимает правителя Мана и может быть оскорблен попытками найти на него управу. Кину не нужны конкуренты в этом городе, потому он поспешил к воротам правителя Мана.

— Господин Кин, из какой вы школы? — правитель Ман выглядел нездорово. Он замотал голову бинтами с пахучей мазью, отгонявшей скорее мух, чем злых духов.

— Сумеречных Зарослей провинции Сяо. Наша школа издавна работает с музыкой. Я музицировал в горах к югу отсюда, и, когда подул ветер, моя флейта стала петь фальшиво. Я понял, что здесь поселилась злая магия, и поспешил. Надеюсь, жертв еще не было.

— Жертв?

— Когда мстительный дух начинает действовать, он подобен камню, катящемуся с обрыва. Дурные поступки тянут вниз все сильней, и он начинает творить все больше преступлений. Наивысшее зло — оборвать жизненную нить существа, потому рано или поздно мстительные духи начинают цепочку убийств.

— За что же мне такое несчастье! Вы уже знаете, что это за дух? И как с ним справиться?

— Стебли тысячелистника рассказали мне, что дух пришел из прошлого столь давнего, что вы его не вспомните. Вы связаны с ним прошлыми жизнями, но как именно, я смогу узнать только побеседовав с вами и встретившись с ним.

— Я готов рассказать вам все, что знаю, лишь бы избавиться от этого проклятья. Все началось в седьмой день месяца Малой Жары. Старик на стройке запел песню, в которой угрожал забрать меня в ад. Он упал со стены, но остался жив... Теперь я плачу его семье из своих средств, ведь о них больше некому позаботиться. А потом это стало проходить каждую неделю. Да, каждые четыре-восемь дней кто-то внезапно смотрел на меня с ненавистью и начинал повторять проклятые строки! Одни после этого теряли сознание, другие начинали биться в припадке. Никто не умер, но жить в таком страхе, не понимая, за что...

— Что за слова у песни?

— Мне, право, не хочется их повторять...

— В словах — подсказка, почему дух ищет вас.

Господин Ман закрыл лицо руками и прошептал:

— Пусть тысячу лет скрываться ты будешь,

я помню все то, чего не забудешь.

Лед преисподней, иглы и боль —

уйду в бездны ада скоро с тобой!

— Вот как... Этот дух хочет не просто вашей смерти. Если он доберется до вас, то будет долго пытать и, возможно, и вправду утянет вас в преисподнюю...

— Я жил праведно! Насколько это возможно правитель. За что же в преисподнюю?

— Не за что, а почему. Если он поет так, значит, он сильнее истинных духов ада. Тех, что забирают душу после смерти к себе и помогают ей найти новое рождение. Но внизу, под землей, много мест, где слишком опасно находиться человеческой душе. Именно туда дух хочет увести вас, чтобы вечно терзать и помешать родится вновь. Я видел тех духов, которым удалось осуществить задуманное, и потому, господин Ман, как добрый человек, я просто обязан избавить вас от этого проклятья. Но вы должны помочь мне. Чтобы раскрыть природу духа, мне нужно, чтобы вы увидели кошмар. Скажите, вам снились странные сны?

— Нет... С тех пор, как дух пришел, я сплю мало и крепко, как если бы в последний раз.

— Тогда нам придется посмотреть один страшный сон вместе. Но днем, потому что ночью инь сильнее ян, а духи сильнее людей.

Правитель с недоверием смотрел на господина Кина — чужака с широкоскулым лицом и непроницаемыми темными глазами. Иногда казалось, что ему всего-то лет тридцать, иногда — что он старик, пусть и без единого седого волоса. Правая бровь была рассечена, а на запястье виднелась маленькая татуировка. Преступников клеймят иначе — так, чтобы все видели, а человеку благонравному незачем поганить данную природой кожу. Но маги — они всегда и во всем другие, и, может, это знак почета, а не позора.

Господи Кин расставил у стен четыре курительницы, выверив расстояние меж ними каким-то особым шагом. Он высыпал в них красноватый порошок, и густой аромат распространился по комнате. Мандарины, сандал и жженая смола — от сладкого запаха клонило в сон. Правитель Ман присел на белый плат ткани, что станет постелью. Под ним был лишь пол, и с непривычки было жестковато.

Господин Кин сел рядом, протягивая лист бумаги с прорезями и тушь.

— Вы должны написать все свои имена. Чтобы видеть ваш сон и быть, если что, щитом меж вами и духом, я должен сыграть в вас.

Правителю Ману было не по себе — выдавать магу свое имя... Но его страх перед духом был сильнее, и он начертил два своих имени. Но господин Кин продолжал выжидающе на него смотреть.

— Есть еще одно.

Правитель не понимал, какое, ведь человеку положено от рождения два имени. Но потом понял и с кислой миной дописал: «Свиные уши».

— Благодарю, — господин Кин обеими руками притянул к себе лист бумаги и почтительно склонился. — Клянусь перед Держательницей Судеб и Подземным Судьей, что никогда не использую эти имена для злой волшбы. Пусть они покарают меня, если я позабуду об этой клятве, и лишат заслуг, накопленных мною.

Он распрямился, и правителю Ману показалось, что в глазах господина Кина горит голубоватый огонь. Правитель понял — магу можно доверять.

Тот продел веревочку сквозь отверстия в бумажной маске с именами правителя и лег на второй половине плата.

— А теперь постарайтесь заснуть. Все остальное я сделаю сам.

Сон соединил их души воедино, и господин Кин летел внутри Мана навстречу разноцветной буре. Даос врезался то в одно, то в другое облако, и они пытались объять его своими иллюзорными телами и начать показывать хранящиеся в них сны. Но маг отмахивался от них, оставляя за спиной. Он удивлялся — много светлых видений предназначала правителю судьба. Такое бывает лишь с людьми чистыми, а уж никак не с теми, кто добивается власти и боится ее потерять. Может, он слишком дурно думал о Мане? О нем говорили больше дурного, чем хорошего, но разве не так всегда происходит с теми, кто правит?

Господин Кин заприметил наконец мрачную тучку, совсем маленькую и словно сбившуюся с пути в этом потоке радостных снов. Кин внимательно изучил ее — формой она напоминала голову волка или дракона, раскрывающего голодную пасть. Зеленые сполохи внутри были похожи на вспышки молний, и он решил — вот он, сон о прошлом души правителя Мана. Он приблизился к ней и заставил проглотить себя.

Господин Кин оказался на помосте, окруженном воинами с зелеными султанами. Зеленый — цвет судей испокон веков в их стране, да и сам он видел свои зеленые рукава. Значит, в прошлой жизни правитель Ман был судьей. За оградой шлемов виднелась площадь для казни. Трое несчастных были привязаны к столбам, и только что палачи закончили пытки, и под ногтями осужденных не было живого места от иголок. Искры зимнего снега падали на их перекошенные от боли лица, когда было объявлено о последней части казни. К камню, почерневшему от крови многих осужденных, подвели первого узника. И тут один из его товарищей по несчастью запел. Голос его осип от многих ночей в холодной камере и был столь же изломан, как и тело, но в нем было столько ненависти, что толпа замолчала и палачи остановили свою работу. Рука, которую господин Кин видел как свою, подала знак продолжать, и первая голова полетела на грязный снег. Прикованный осужденный продолжал петь. То была песня, сложенная повстанцами против угнетателей народа, и многие в толпе мысленно подпевали ей — господин Кин знал это. Но никто не смел раскрыть рта. Подошла очередь поющего. Когда обреченного на смерть отвязали от столба, он вырвался от солдат и побежал к судье. Казалось, он делает это лишь для того, чтобы пропеть последний куплет, которого никто раньше не слышал. Куплет-проклятие.

— Пусть тысячу лет скрываться ты будешь,

я помню все то, чего не забудешь.

Лед преисподней, иглы и боль —

уйду в бездны ада скоро с тобой!

Это и была песня, связавшая жертву и убийцу. Клятва мести под всеслышащим Небом.

Выйдя из сна, господин Кин тихо произнес:

— Какая старая мелодия... Мне повезло.

Спящий правитель Ман не ответил ему.

— Вы уверены, что не нужно предупреждать его о том, что вы собираетесь сделать? — спросил правитель Ман.

— Если он узнает, никогда не переступит порог вашего дома.

— С ним точно все будет хорошо?

— Я обещаю, — господин Кин в который раз удивился доброте правителя Мана. Тот уже спрашивал даоса, не лучше ли будет пожертвовать свою жизнь духу. Правитель заботился о благе других людей больше, чем о своем и, хоть и обладал некоторым малодушием и любил похвалу, был хорошим человеком. Как такой мог получиться из гнилой души судьи прошлого, Кин не понимал. Может, он и впрямь отрабатывал в этой жизни все грехи предыдущих рождений? Тогда Ману несказанно повезло, ведь такой дар Небес — редкость.

Редкостью были и те, кто мог запереть в себе мстительного духа. После того, как дух воспользовался чужим телом, он легко покидал его. Но ростовщик Ши Эр, по словам правителя Мана, несколько часов бился в припадке, дергая руками и ногами и выкрикивая бранные слова. Это означало, что дух наткнулся на сильную душу, и, сумев войти, никак не мог выйти из нее. В такого человека приманить духа было нелегко, но чтобы удержать и изловить зловредное создание, — лучше не придумать.

Сухопарый ростовщик с угрюмым лицом зашел в залу и поклонился. Скосил глаза на господина Кина, стоящего рядом с правителем. Лицо мага было скрыто бумажной маской с прорезями для глаз, а одежда в точности копировала наряд правителя Мана, разве что по швам на боках и под руками были вшиты колокольцы.

— Это мой шут, — объяснил правитель. — Работа тяжелая, а доктор прописал веселье. Не обращайте на него внимания.

Ростовщик понимающе кивнул, хотя ему, на самом деле, было все равно.

— Значит, вы хотите занять денег на строительство суда. Неужели не хватило?

Ростовщик, конечно же, думал, что правитель своровал деньги, а теперь ищет, как восполнить утраты. Чем богаче заниматель, тем выгодней дело.

— Увы, увы! Сколь ни старайся сделать благо народу, а все равно силы ограничены...

Пока господа обменивались любезностями и столковывались о цене, «шут» то и дело прыгал вокруг да около, и что-то бормотал. Правитель обливался холодным потом, слыша знакомые ему слова даже сквозь поток просторечных прибауток и непрерывный звон колокольцев, а ростовщик морщился от тонкого звука и близости с дураком. Кроме того, ему стало как-то нехорошо — виски налились тяжестью, и в горле пересохло. Он хотел было попросить повелителя угомонить шута, который наверняка и был причиной недомогания, но тут шут нагнулся над его ухом и отчетливо произнес:

— Я — тот судья, что обрек тебя на смерть. Так почему же ты сидишь, позабыв о мести?

Ростовщик медленно повернулся к шуту. Взгляды их встретились — один был полон жгучей ненависти, а во втором читалось холодное спокойствие. Господин Кин вытянул руку вперед и зажал ладонью рот ростовщика, чтобы звук песни не вырвался наружу, — и их души встретились уже не в доме правителя Мана, а на той зимней площади, где когда-то свершилась казнь.

Беспокойный дух все еще имел облик человека, хотя уже не одну сотню лет блуждал во тьме. Он стал черен, и кожа то рассыпалась темным песком и дымом , то вновь обретала прежнюю форму. От лица остался только рот, тянувшийся от уха до уха в вечном безобразном оскале. Из неподвижного провала рта разносилась та самая песня.

— Так вот ты какой... — проговорил господин Кин, зная, что слова будут привлекать внимание духа больше, чем любое действие, ведь эта исстрадавшаяся душа была сплетена с песней. — Впитал в себя песню других мятежников и думаешь, что ее силой одолеешь меня?

— Заморожу! Оставлю клеймо! — заревел дух и ринулся вперед, и руки его, имевшие слишком много пальцев, были вытянуты в сторону рта господина Кина. Дух видел у него только рот, отдавший приказ о казни. Однако Кин взмахнул ладонями, как двумя клинками, и отсек руки чудища. Даосу нужно было дотянуться до полной игл-зубов пасти. Он загнал в нее флейту, мешая ей захлопнуться, взял существо за шею, а другую руку направил прямо в зияющее чернотой и не прекращающее петь тысячей голосов горло. Чудовище пыталось оттолкнуть его ногой, но Кин успел ухватить то, что хотел, и отскочил от беснующегося духа.

— Как я и думал, твой голос — совсем не твой. Из-за тебя сотни душ не знали покоя все эти годы, продолжая петь. Но ты, конечно, уже не умеешь раскаиваться...

Кин разглядывал извивающийся на ладони клубок голосов. Цель чудовища была и их целью, и, утратив ее, они рассыпались, выпуская последние нестройные ноты в звенящий от мороза воздух.

— З-заморож-жу! — губы онемевшего чудовища внезапно стали более гибкими, и господин Кин смог прочесть по ним обещание новой угрозы. Дух принялся отбивать ногами странный такт, и господин Кин прислушался к нему. Да, так звучит ритм холодных подземелий, где эта душа искала силу для мести. Казненный хотел мстить тем же способом, которым был доведен до края сам, потому Кин знал, чего ожидать. От холода дыхание даоса клубилось белым паром , и дух выжидал, когда его жертва превратится в неподвижную окоченевшую статую. Даос подыгрывал в этом, не шевелясь. Дух стал приближаться, намереваясь загрызть «судью», и опешил, когда обнаружил, что тот не замерз вовсе. Господин Кин топнул ногой, и земля содрогнулась от удара. От холодного как снег и чистого как лед голоса над площадью закружились магические потоки, и мороз стал еще крепче. Даос призывал стужу, стократно превосходящую чары мстительного духа, и, привлеченная его пением, она стала подниматься из земли — вечная мерзлота, не знающая жалости. Давным-давно умерший узник вспомнил пытки холодом в тюрьме, ноги его подкосились и он завертелся на земле, корчась и пытаясь избавиться от невидимых палачей.

Господин Кин сплел в воздухе тонкую ледяную иглу и приблизился к теряющему форму духу. Рывком воткнул острие в грудь чудовища. Вслед за податливой плотью игла пронзила что-то твердое. Шар человеческой души, запертый в оболочке нечистого и обезумевшего духа, засиял изнутри, загорелся пламенем, разрушающим мерзкий облик. Ветер вырвался из груди чудовища и разнесся в восемь сторон света, а когда затих, останки нежити разлетелись пеплом. Душа, ставшая сосудом для злобы, была разрушена, и сила ее вновь вернулась в мир и стала свободной.

Кин поворошил пальцами темный пепел и вздохнул:

— И ничего мне в итоге не досталось. Ни одного красивого звука...

Но когда он отвернулся от поверженного духа, что-то выскочило из темного выжженного круга, где тот лежал раньше, и ринулось наверх.

Когда ростовщик пришел в себя, вокруг него хлопотали слуги правителя Мана.

— Что со мной было?

— Обморок, — ответил ему правитель Ман. — Наверное, от духоты случился. Принимая во внимание ваше состояние, не лучше ли договорить о деле потом? Не хочу, чтобы меня обвиняли, что я заключаю сделки с хворыми людьми.

— Лучше, лучше... — рассеянно пробормотал ростовщик. — А где ваш шут?

— Шут? Простите, господин, но откуда здесь быть шуту и чьему? Я не настолько знатен, чтобы шутов заводить.

— Конечно, конечно... — ростовщик раскланялся и поспешил уйти.

Господин Кин вышел из-за ширмы в наряде, приличествующем горожанину.

— Так вам удалось победить духа?

— Да. Он больше не будет вас донимать. Но, если позволите, я бы попросил у вас позволения пожить под вашей крышей еще пару дней, проследить...

— Вы осчастливите мой дом, господин Кин! Я хочу устроить пир в вашу честь, ведь вы спасли не только меня, но и мою семью, и город.

Господин Кин поднял вверх ладонь, останавливая речь правителя Мана.

— Моя школа избегает пьянства и чревоугодия. Это портит слух, а моя профессия требует слушать очень внимательно. Как говорится, спи чутким сном за неделю до дела и неделю после него. Да и незачем показывать людям, что вы водитесь с магами. Люди этого не любят.

Господину Кину что-то не нравилось. Играя на флейте, он чувствовал, что звук по-прежнему срывается в тревожность, а значит, дело не было завершено. Он пытался музыкой найти форму своей ошибки, но не мог. И это было хуже всего. То, что не имеет формы, пугает. То, что не имеет формы, сложно изловить. Но в то же время то, что не имеет формы, может быть сплетенным именно из звука, и господину Кину было интересно. Он расположился в примыкающей к спальне правителя Мана комнате и ждал, прислонившись к стене ухом.

Тихий вскрик вряд ли услышали бы слуги, даже если б прошли мимо дверей правителя, но Кин только его и ждал. Он ворвался в покои Мана, разбудив его жену, и отшвырнул женщину подальше:

— Спрячьтесь с детьми!

Правитель Ман тоже пробудился, но вставал слишком медленно, и господин Кин набросил на его шею веревку с нанизаными на нее деревянными дощечками с заклятьями. Правитель задергался, будто на него надели колодки и пригрозили раскаленным железом, но вдруг сел смирно. В глазах его не было испуга — только жестокость и властность.

— Ты хоть знаешь кто я? Колдун, я велю четвертовать тебя!

— Не заставишь, потому что твои солдаты давно умерли. И ты давно мертв, а все еще не успокоишься?

— Не морочь мне голову!

— Я ведь с самого начала не мог понять, почему правитель Ман такой добрый, хотя был тобой, последним негодяем, ненавистным народу. Значит, мстительный дух уже как-то догнал тебя, судью, но не получил желаемого. Ты оказался сильней и подчинил его себе. А потом стал искать души, сходные с твоей, чтобы пожирать их, притворяясь тенью прошлого? Правитель Ман никогда не рождался судьей, он тот, кто медленно, но верно становится святым, и потому он так притягателен для тебя.

— Отпусти меня, и я не трону Мана!

— Мне нет дела до правителя. Меня больше волнует, что ты будешь разгуливать по миру и искать способ отомстить мне, потому что твоя суть — месть и злоба... Мне не нравится это. Я не позволю тебе существовать. Я ввязался в это дело только ради песни, которую пел казненный человек. Но силу песни ослабило соседство с твоей душой, и от нее нет теперь никакого прока. Ты — причина того, что я остался в накладе, и я успокоюсь только убив тебя.

Господин Кин провел по деревянным амулетам, заставляя знаки на них гореть.

— Твоего казненного я победил льдом, но тебя должен сжечь огонь. Дотла.

От крика Мана в комнату сбежалась вся челядь, и даже его жена вернулась обратно.

— Вот теперь, правитель Ман, все действительно хорошо. Я могу уйти от вас с чистой совестью.

Господин Кин отказался от проводов и спешил покинуть город. Деньги, которые правитель Ман заплатил даосу, он высыпал какому-то бродяге на улице, ведь ему они были не нужны. Все, что он искал — музыка, и новая мелодия уже звала в дорогу.

© Copyright: Александра Котенко, 2014

Регистрационный номер №0218930

от 4 июня 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0218930 выдан для произведения:

Уездный правитель Ман проверял, как продвигается строительство нового здания суда. Синий халат, расшитый трехпалыми драконами, был заметен издалека, и он чувствовал себя важным. Разве что работники, шепчущие его прозвище «Свиные уши», портили настроение, и он посильнее натягивал на голову шапку, надеясь скрыть загнутые наружу кончики ушей. Пусть во внешности такой недостаток, но никто не посмеет сказать, что господин Ман — ничтожный человек. Сорока лет от роду он занял важный пост и выпускать его из рук не собирался.

Главный строитель без конца гнул спину в поклонах и показывал, как водится, то самое лучшее, чтобы его похвалили, то самое худшее, чтобы дали еще денег. Правитель Ман поморщился — любая стройка сосет из казны деньги будто воду.

Тут он услышал какой-то шум на недостроенной стене. По самой ее кромке шел, балансируя с вытянутыми в стороны руками, рабочий.

— Самоубийца?

— Быть того не может, господин, — отвечал главный строитель. — Это старик Лань. Работает, чтобы прокормить пятерых детей. Жена-то его давно умерла. Никогда бы он не оставил их одних...

Между тем старик Лань прошел по выступающей за край стены доске, придавленной камнем. Он громко и зычно закричал, обращая на себя внимание, а потом вытянул палец в сторону правителя Мана.

— Ты!

— Я? — тихо спросил ничего не понимающий правитель Ман.

Старик Лань запел, и голос его громко и зловеще разносился над замершей стройкой.

— Пусть тысячу лет скрываться ты будешь,

я помню все то, чего не забудешь.

Лед преисподней, иглы и боль —

уйду в бездны ада скоро с тобой!

Пропев это, старик обессилел. Он оступился и сорвался с доски. Тело рухнуло в пыль, и рабочие собрались вокруг него муравьиной толпой.

— Жи-ив! — выкрикнул кто-то.

Главный строитель облегченно вздохнул и обернулся к правителю Ману. Тот был белее известки.

Правитель Ман обедал с семьей. Первая жена с улыбкой подливала ему вина, вторая жена уговаривала семилетнюю дочь съесть еще хотя бы несколько ложек супа. Дочка возила ложкой в прозрачном бульоне, возмущенно сопя и кривя губы.

— Слушайся маму, — сурово сказал правитель Ман. — Иначе не отпущу тебя смотреть на лошадей.

Девочка подняла на него глаза, и правитель Ман содрогнулся: в них полыхала неукротимая злость. Дочка оскалилась, встала и запела:

— Пусть тысячу лет скрываться ты будешь,

я помню все то, чего не забудешь.

Лед преисподней, иглы и боль —

уйду в бездны ада скоро с тобой!

Она запустила в отца ложкой и упала в обморок. Вторая жена испуганно бросилась к ней, щупая лоб и зовя по имени.

Правитель Ман понял, что не может сам выйти из этого кошмара. Он велел вызвать врача и приставил слугу следить за девочкой, боясь, как бы именно она не исполнила обещанное в песне. Песне, которую он слышал уже в шестой раз.

Могут ли строки кричать? Правитель Ман был в панике, и страх передался его писцам. Тушь неровно ложилась на бумагу, строки были кривыми, как выбившиеся пряди волос. Беспорядок. Смятение. Отчаянье.

Господин Кин отошел от доски объявлений и лишь зайдя за угол коснулся кончиками пальцев губ. Глубоко вздохнул. Кто свяжет один-единственный выдох с внезапно поднявшимся ветром, что несколькими порывами сорвет все листки и унесет их в небо, вернув лишь жалкие клочки? Пусть думают, что это происки того же мстительного духа, который донимает правителя Мана и может быть оскорблен попытками найти на него управу. Кину не нужны конкуренты в этом городе, потому он поспешил к воротам правителя Мана.

— Господин Кин, из какой вы школы? — правитель Ман выглядел нездорово. Он замотал голову бинтами с пахучей мазью, отгонявшей скорее мух, чем злых духов.

— Сумеречных Зарослей провинции Сяо. Наша школа издавна работает с музыкой. Я музицировал в горах к югу отсюда, и, когда подул ветер, моя флейта стала петь фальшиво. Я понял, что здесь поселилась злая магия, и поспешил. Надеюсь, жертв еще не было.

— Жертв?

— Когда мстительный дух начинает действовать, он подобен камню, катящемуся с обрыва. Дурные поступки тянут вниз все сильней, и он начинает творить все больше преступлений. Наивысшее зло — оборвать жизненную нить существа, потому рано или поздно мстительные духи начинают цепочку убийств.

— За что же мне такое несчастье! Вы уже знаете, что это за дух? И как с ним справиться?

— Стебли тысячелистника рассказали мне, что дух пришел из прошлого столь давнего, что вы его не вспомните. Вы связаны с ним прошлыми жизнями, но как именно, я смогу узнать только побеседовав с вами и встретившись с ним.

— Я готов рассказать вам все, что знаю, лишь бы избавиться от этого проклятья. Все началось в седьмой день месяца Малой Жары. Старик на стройке запел песню, в которой угрожал забрать меня в ад. Он упал со стены, но остался жив... Теперь я плачу его семье из своих средств, ведь о них больше некому позаботиться. А потом это стало проходить каждую неделю. Да, каждые четыре-восемь дней кто-то внезапно смотрел на меня с ненавистью и начинал повторять проклятые строки! Одни после этого теряли сознание, другие начинали биться в припадке. Никто не умер, но жить в таком страхе, не понимая, за что...

— Что за слова у песни?

— Мне, право, не хочется их повторять...

— В словах — подсказка, почему дух ищет вас.

Господин Ман закрыл лицо руками и прошептал:

— Пусть тысячу лет скрываться ты будешь,

я помню все то, чего не забудешь.

Лед преисподней, иглы и боль —

уйду в бездны ада скоро с тобой!

— Вот как... Этот дух хочет не просто вашей смерти. Если он доберется до вас, то будет долго пытать и, возможно, и вправду утянет вас в преисподнюю...

— Я жил праведно! Насколько это возможно правитель. За что же в преисподнюю?

— Не за что, а почему. Если он поет так, значит, он сильнее истинных духов ада. Тех, что забирают душу после смерти к себе и помогают ей найти новое рождение. Но внизу, под землей, много мест, где слишком опасно находиться человеческой душе. Именно туда дух хочет увести вас, чтобы вечно терзать и помешать родится вновь. Я видел тех духов, которым удалось осуществить задуманное, и потому, господин Ман, как добрый человек, я просто обязан избавить вас от этого проклятья. Но вы должны помочь мне. Чтобы раскрыть природу духа, мне нужно, чтобы вы увидели кошмар. Скажите, вам снились странные сны?

— Нет... С тех пор, как дух пришел, я сплю мало и крепко, как если бы в последний раз.

— Тогда нам придется посмотреть один страшный сон вместе. Но днем, потому что ночью инь сильнее ян, а духи сильнее людей.

Правитель с недоверием смотрел на господина Кина — чужака с широкоскулым лицом и непроницаемыми темными глазами. Иногда казалось, что ему всего-то лет тридцать, иногда — что он старик, пусть и без единого седого волоса. Правая бровь была рассечена, а на запястье виднелась маленькая татуировка. Преступников клеймят иначе — так, чтобы все видели, а человеку благонравному незачем поганить данную природой кожу. Но маги — они всегда и во всем другие, и, может, это знак почета, а не позора.

Господи Кин расставил у стен четыре курительницы, выверив расстояние меж ними каким-то особым шагом. Он высыпал в них красноватый порошок, и густой аромат распространился по комнате. Мандарины, сандал и жженая смола — от сладкого запаха клонило в сон. Правитель Ман присел на белый плат ткани, что станет постелью. Под ним был лишь пол, и с непривычки было жестковато.

Господин Кин сел рядом, протягивая лист бумаги с прорезями и тушь.

— Вы должны написать все свои имена. Чтобы видеть ваш сон и быть, если что, щитом меж вами и духом, я должен сыграть в вас.

Правителю Ману было не по себе — выдавать магу свое имя... Но его страх перед духом был сильнее, и он начертил два своих имени. Но господин Кин продолжал выжидающе на него смотреть.

— Есть еще одно.

Правитель не понимал, какое, ведь человеку положено от рождения два имени. Но потом понял и с кислой миной дописал: «Свиные уши».

— Благодарю, — господин Кин обеими руками притянул к себе лист бумаги и почтительно склонился. — Клянусь перед Держательницей Судеб и Подземным Судьей, что никогда не использую эти имена для злой волшбы. Пусть они покарают меня, если я позабуду об этой клятве, и лишат заслуг, накопленных мною.

Он распрямился, и правителю Ману показалось, что в глазах господина Кина горит голубоватый огонь. Правитель понял — магу можно доверять.

Тот продел веревочку сквозь отверстия в бумажной маске с именами правителя и лег на второй половине плата.

— А теперь постарайтесь заснуть. Все остальное я сделаю сам.

Сон соединил их души воедино, и господин Кин летел внутри Мана навстречу разноцветной буре. Даос врезался то в одно, то в другое облако, и они пытались объять его своими иллюзорными телами и начать показывать хранящиеся в них сны. Но маг отмахивался от них, оставляя за спиной. Он удивлялся — много светлых видений предназначала правителю судьба. Такое бывает лишь с людьми чистыми, а уж никак не с теми, кто добивается власти и боится ее потерять. Может, он слишком дурно думал о Мане? О нем говорили больше дурного, чем хорошего, но разве не так всегда происходит с теми, кто правит?

Господин Кин заприметил наконец мрачную тучку, совсем маленькую и словно сбившуюся с пути в этом потоке радостных снов. Кин внимательно изучил ее — формой она напоминала голову волка или дракона, раскрывающего голодную пасть. Зеленые сполохи внутри были похожи на вспышки молний, и он решил — вот он, сон о прошлом души правителя Мана. Он приблизился к ней и заставил проглотить себя.

Господин Кин оказался на помосте, окруженном воинами с зелеными султанами. Зеленый — цвет судей испокон веков в их стране, да и сам он видел свои зеленые рукава. Значит, в прошлой жизни правитель Ман был судьей. За оградой шлемов виднелась площадь для казни. Трое несчастных были привязаны к столбам, и только что палачи закончили пытки, и под ногтями осужденных не было живого места от иголок. Искры зимнего снега падали на их перекошенные от боли лица, когда было объявлено о последней части казни. К камню, почерневшему от крови многих осужденных, подвели первого узника. И тут один из его товарищей по несчастью запел. Голос его осип от многих ночей в холодной камере и был столь же изломан, как и тело, но в нем было столько ненависти, что толпа замолчала и палачи остановили свою работу. Рука, которую господин Кин видел как свою, подала знак продолжать, и первая голова полетела на грязный снег. Прикованный осужденный продолжал петь. То была песня, сложенная повстанцами против угнетателей народа, и многие в толпе мысленно подпевали ей — господин Кин знал это. Но никто не смел раскрыть рта. Подошла очередь поющего. Когда обреченного на смерть отвязали от столба, он вырвался от солдат и побежал к судье. Казалось, он делает это лишь для того, чтобы пропеть последний куплет, которого никто раньше не слышал. Куплет-проклятие.

— Пусть тысячу лет скрываться ты будешь,

я помню все то, чего не забудешь.

Лед преисподней, иглы и боль —

уйду в бездны ада скоро с тобой!

Это и была песня, связавшая жертву и убийцу. Клятва мести под всеслышащим Небом.

Выйдя из сна, господин Кин тихо произнес:

— Какая старая мелодия... Мне повезло.

Спящий правитель Ман не ответил ему.

— Вы уверены, что не нужно предупреждать его о том, что вы собираетесь сделать? — спросил правитель Ман.

— Если он узнает, никогда не переступит порог вашего дома.

— С ним точно все будет хорошо?

— Я обещаю, — господин Кин в который раз удивился доброте правителя Мана. Тот уже спрашивал даоса, не лучше ли будет пожертвовать свою жизнь духу. Правитель заботился о благе других людей больше, чем о своем и, хоть и обладал некоторым малодушием и любил похвалу, был хорошим человеком. Как такой мог получиться из гнилой души судьи прошлого, Кин не понимал. Может, он и впрямь отрабатывал в этой жизни все грехи предыдущих рождений? Тогда Ману несказанно повезло, ведь такой дар Небес — редкость.

Редкостью были и те, кто мог запереть в себе мстительного духа. После того, как дух воспользовался чужим телом, он легко покидал его. Но ростовщик Ши Эр, по словам правителя Мана, несколько часов бился в припадке, дергая руками и ногами и выкрикивая бранные слова. Это означало, что дух наткнулся на сильную душу, и, сумев войти, никак не мог выйти из нее. В такого человека приманить духа было нелегко, но чтобы удержать и изловить зловредное создание, — лучше не придумать.

Сухопарый ростовщик с угрюмым лицом зашел в залу и поклонился. Скосил глаза на господина Кина, стоящего рядом с правителем. Лицо мага было скрыто бумажной маской с прорезями для глаз, а одежда в точности копировала наряд правителя Мана, разве что по швам на боках и под руками были вшиты колокольцы.

— Это мой шут, — объяснил правитель. — Работа тяжелая, а доктор прописал веселье. Не обращайте на него внимания.

Ростовщик понимающе кивнул, хотя ему, на самом деле, было все равно.

— Значит, вы хотите занять денег на строительство суда. Неужели не хватило?

Ростовщик, конечно же, думал, что правитель своровал деньги, а теперь ищет, как восполнить утраты. Чем богаче заниматель, тем выгодней дело.

— Увы, увы! Сколь ни старайся сделать благо народу, а все равно силы ограничены...

Пока господа обменивались любезностями и столковывались о цене, «шут» то и дело прыгал вокруг да около, и что-то бормотал. Правитель обливался холодным потом, слыша знакомые ему слова даже сквозь поток просторечных прибауток и непрерывный звон колокольцев, а ростовщик морщился от тонкого звука и близости с дураком. Кроме того, ему стало как-то нехорошо — виски налились тяжестью, и в горле пересохло. Он хотел было попросить повелителя угомонить шута, который наверняка и был причиной недомогания, но тут шут нагнулся над его ухом и отчетливо произнес:

— Я — тот судья, что обрек тебя на смерть. Так почему же ты сидишь, позабыв о мести?

Ростовщик медленно повернулся к шуту. Взгляды их встретились — один был полон жгучей ненависти, а во втором читалось холодное спокойствие. Господин Кин вытянул руку вперед и зажал ладонью рот ростовщика, чтобы звук песни не вырвался наружу, — и их души встретились уже не в доме правителя Мана, а на той зимней площади, где когда-то свершилась казнь.

Беспокойный дух все еще имел облик человека, хотя уже не одну сотню лет блуждал во тьме. Он стал черен, и кожа то рассыпалась темным песком и дымом , то вновь обретала прежнюю форму. От лица остался только рот, тянувшийся от уха до уха в вечном безобразном оскале. Из неподвижного провала рта разносилась та самая песня.

— Так вот ты какой... — проговорил господин Кин, зная, что слова будут привлекать внимание духа больше, чем любое действие, ведь эта исстрадавшаяся душа была сплетена с песней. — Впитал в себя песню других мятежников и думаешь, что ее силой одолеешь меня?

— Заморожу! Оставлю клеймо! — заревел дух и ринулся вперед, и руки его, имевшие слишком много пальцев, были вытянуты в сторону рта господина Кина. Дух видел у него только рот, отдавший приказ о казни. Однако Кин взмахнул ладонями, как двумя клинками, и отсек руки чудища. Даосу нужно было дотянуться до полной игл-зубов пасти. Он загнал в нее флейту, мешая ей захлопнуться, взял существо за шею, а другую руку направил прямо в зияющее чернотой и не прекращающее петь тысячей голосов горло. Чудовище пыталось оттолкнуть его ногой, но Кин успел ухватить то, что хотел, и отскочил от беснующегося духа.

— Как я и думал, твой голос — совсем не твой. Из-за тебя сотни душ не знали покоя все эти годы, продолжая петь. Но ты, конечно, уже не умеешь раскаиваться...

Кин разглядывал извивающийся на ладони клубок голосов. Цель чудовища была и их целью, и, утратив ее, они рассыпались, выпуская последние нестройные ноты в звенящий от мороза воздух.

— З-заморож-жу! — губы онемевшего чудовища внезапно стали более гибкими, и господин Кин смог прочесть по ним обещание новой угрозы. Дух принялся отбивать ногами странный такт, и господин Кин прислушался к нему. Да, так звучит ритм холодных подземелий, где эта душа искала силу для мести. Казненный хотел мстить тем же способом, которым был доведен до края сам, потому Кин знал, чего ожидать. От холода дыхание даоса клубилось белым паром , и дух выжидал, когда его жертва превратится в неподвижную окоченевшую статую. Даос подыгрывал в этом, не шевелясь. Дух стал приближаться, намереваясь загрызть «судью», и опешил, когда обнаружил, что тот не замерз вовсе. Господин Кин топнул ногой, и земля содрогнулась от удара. От холодного как снег и чистого как лед голоса над площадью закружились магические потоки, и мороз стал еще крепче. Даос призывал стужу, стократно превосходящую чары мстительного духа, и, привлеченная его пением, она стала подниматься из земли — вечная мерзлота, не знающая жалости. Давным-давно умерший узник вспомнил пытки холодом в тюрьме, ноги его подкосились и он завертелся на земле, корчась и пытаясь избавиться от невидимых палачей.

Господин Кин сплел в воздухе тонкую ледяную иглу и приблизился к теряющему форму духу. Рывком воткнул острие в грудь чудовища. Вслед за податливой плотью игла пронзила что-то твердое. Шар человеческой души, запертый в оболочке нечистого и обезумевшего духа, засиял изнутри, загорелся пламенем, разрушающим мерзкий облик. Ветер вырвался из груди чудовища и разнесся в восемь сторон света, а когда затих, останки нежити разлетелись пеплом. Душа, ставшая сосудом для злобы, была разрушена, и сила ее вновь вернулась в мир и стала свободной.

Кин поворошил пальцами темный пепел и вздохнул:

— И ничего мне в итоге не досталось. Ни одного красивого звука...

Но когда он отвернулся от поверженного духа, что-то выскочило из темного выжженного круга, где тот лежал раньше, и ринулось наверх.

Когда ростовщик пришел в себя, вокруг него хлопотали слуги правителя Мана.

— Что со мной было?

— Обморок, — ответил ему правитель Ман. — Наверное, от духоты случился. Принимая во внимание ваше состояние, не лучше ли договорить о деле потом? Не хочу, чтобы меня обвиняли, что я заключаю сделки с хворыми людьми.

— Лучше, лучше... — рассеянно пробормотал ростовщик. — А где ваш шут?

— Шут? Простите, господин, но откуда здесь быть шуту и чьему? Я не настолько знатен, чтобы шутов заводить.

— Конечно, конечно... — ростовщик раскланялся и поспешил уйти.

Господин Кин вышел из-за ширмы в наряде, приличествующем горожанину.

— Так вам удалось победить духа?

— Да. Он больше не будет вас донимать. Но, если позволите, я бы попросил у вас позволения пожить под вашей крышей еще пару дней, проследить...

— Вы осчастливите мой дом, господин Кин! Я хочу устроить пир в вашу честь, ведь вы спасли не только меня, но и мою семью, и город.

Господин Кин поднял вверх ладонь, останавливая речь правителя Мана.

— Моя школа избегает пьянства и чревоугодия. Это портит слух, а моя профессия требует слушать очень внимательно. Как говорится, спи чутким сном за неделю до дела и неделю после него. Да и незачем показывать людям, что вы водитесь с магами. Люди этого не любят.

Господину Кину что-то не нравилось. Играя на флейте, он чувствовал, что звук по-прежнему срывается в тревожность, а значит, дело не было завершено. Он пытался музыкой найти форму своей ошибки, но не мог. И это было хуже всего. То, что не имеет формы, пугает. То, что не имеет формы, сложно изловить. Но в то же время то, что не имеет формы, может быть сплетенным именно из звука, и господину Кину было интересно. Он расположился в примыкающей к спальне правителя Мана комнате и ждал, прислонившись к стене ухом.

Тихий вскрик вряд ли услышали бы слуги, даже если б прошли мимо дверей правителя, но Кин только его и ждал. Он ворвался в покои Мана, разбудив его жену, и отшвырнул женщину подальше:

— Спрячьтесь с детьми!

Правитель Ман тоже пробудился, но вставал слишком медленно, и господин Кин набросил на его шею веревку с нанизаными на нее деревянными дощечками с заклятьями. Правитель задергался, будто на него надели колодки и пригрозили раскаленным железом, но вдруг сел смирно. В глазах его не было испуга — только жестокость и властность.

— Ты хоть знаешь кто я? Колдун, я велю четвертовать тебя!

— Не заставишь, потому что твои солдаты давно умерли. И ты давно мертв, а все еще не успокоишься?

— Не морочь мне голову!

— Я ведь с самого начала не мог понять, почему правитель Ман такой добрый, хотя был тобой, последним негодяем, ненавистным народу. Значит, мстительный дух уже как-то догнал тебя, судью, но не получил желаемого. Ты оказался сильней и подчинил его себе. А потом стал искать души, сходные с твоей, чтобы пожирать их, притворяясь тенью прошлого? Правитель Ман никогда не рождался судьей, он тот, кто медленно, но верно становится святым, и потому он так притягателен для тебя.

— Отпусти меня, и я не трону Мана!

— Мне нет дела до правителя. Меня больше волнует, что ты будешь разгуливать по миру и искать способ отомстить мне, потому что твоя суть — месть и злоба... Мне не нравится это. Я не позволю тебе существовать. Я ввязался в это дело только ради песни, которую пел казненный человек. Но силу песни ослабило соседство с твоей душой, и от нее нет теперь никакого прока. Ты — причина того, что я остался в накладе, и я успокоюсь только убив тебя.

Господин Кин провел по деревянным амулетам, заставляя знаки на них гореть.

— Твоего казненного я победил льдом, но тебя должен сжечь огонь. Дотла.

От крика Мана в комнату сбежалась вся челядь, и даже его жена вернулась обратно.

— Вот теперь, правитель Ман, все действительно хорошо. Я могу уйти от вас с чистой совестью.

Господин Кин отказался от проводов и спешил покинуть город. Деньги, которые правитель Ман заплатил даосу, он высыпал какому-то бродяге на улице, ведь ему они были не нужны. Все, что он искал — музыка, и новая мелодия уже звала в дорогу.

 

Моя вещь

Пустой звук