Мо

     Не было в её глазах ничего особенного, будничные зрачки с серебристо-серой радужкой, прямые, совсем не длинные ресницы, но попадая в тонкий, просвечивающий луч её взгляда, хотелось спрятаться в пространстве за её спиной. На неровной стене в дурно приляпанных флизелиновых обоях с посыпанной блестками рельефной болотной осокой или  в стоящем на тумбочке приоткрытом, с красногубыми краями, дамском саквояжике, язык зеленоватого газового платочка набок. Сразу же мелькнула картинка, как она, ещё не накрашенная, после снотворного и безжалостно рубанувшего ещё затемно будильника, старательно чистит зубы в ярко освещённой ванной. Потом второй сюжет: уже одетая - строго в облегающее тёмное, с утянутыми назад густыми волосами в деловой пучок, собирает сумочку.  Ядовито-бордового цвета телефон, морковная помада, ключи с брелком в виде индийского бронзового слоника в разноцветный стеклярус, носовой платок с выцветшими маками, пузатенький кошелёк с мелочью… ещё, ещё… .

     «Михаил Павлович…», - сказала она равнодушно, всё-таки зацепив мои блуждающие зрачки, - «…будет после обеда». «Видите-ли»,- начал я издалека, явно смущаясь и теребя пуговицу на пиджаке, - «наверное, я к Вам…». После моих нерешительных слов, её пальцы чётко и резко летающие по поверхности письменного стола, упорядочивая  стопочки исписанных бумаг, заинтересованно замерли. Я заметил, что на её правой руке нет обручального кольца, и что злые уголки губ явно подобрели.

     «Видите-ли», - начал я снова издалека, - «я фотограф, я коллекционирую лица…», - и, продолжая объяснять ей, цель своего визита, пытался внешне ничем не выдать фальши. Потому что на самом деле я не поджидал её здесь уже второй день, стесняясь подойти, и не увидел случайно среди толпы. А я просто хожу по различным городским конторам, подыскивая себе модель для съемок и обычно после слов: «…будет после обеда», - мирно прощаюсь и даю заднюю, если же конечно фактура лица мне не приходилась по вкусу, но, - не в этом случае.

«… и вот я решился зайти к Вам, надеясь на вашу благосклонность». Я замолчал, ожидая любой реакции, но только не такой. Моя будущая модель, молча, встала. На ней действительно оказалась чёрная обтягивающая юбка выше колен в нейлоне цвета мокко, как я и предполагал. За свою практику мне пришлось научиться определять цвета и названия женской одежды. Обогнула угол стола. Подошла ко мне вплотную, так, что пришлось еле удержаться на задниках ботинок. Глаза её сверкали нетерпеливым отчаянием. Ещё бы чуть-чуть и мне пришлось бы плашмя упасть на спину. Мадам зарядила мне такую звонкую пощёчину, что задребезжали хрустальные рюмочки в пристенном серванте. Потом плюхнулась на ближайший стул для посетителей, да так, что он конфузно пукнул дермантиновой подушкой, и зарыдала, - звучно глубоко. Я всё-таки опрокинутый, сидел на полу, раскидав ноги в разные стороны, и понимая нелепость момента, собирался просто сбежать от непредвиденной ситуации, как вдруг, сквозь всхлипы и совершенно чудесный рёв, она смогла с заиканием выдавить из себя: «Я-я со-со-гласна!»

     Этим же вечером мы сидели отлитые жёлтыми лучами вечернего солнца в летнем кафе, и она без всякого смущения  выбалтывала мне свою жизнь и даже оплатила небольшой счёт, который нам принесла полная, пахнущая сдобой девушка. «Это моё извините за нанесённый вашей голове ущерб», - сказала она с какой-то спокойной счастливой улыбкой. Оказывается, я получил эту оплеуху не потому, что сделал якобы непристойное предложение, а наоборот потому, что долго не появлялся. Но теперь я сидел перед ней, и  равновесие мира было восстановлено. «Каждой женщине хочется, чтобы ей восхищались, и я не исключение», - она подняла вверх восковой холёный пальчик, выдержала многозначительную паузу, потом подобрала прикорнувшую к пепельнице тонкую сигарету с длинным пепельным хвостом.      

     Да, мы сделали несколько фотосессий: в развалинах зеленовато – мшистого особняка с давно потерянной крышей, в утреннем мокром саду, наполненном промозглой прохладой, в просвеченном закатным светом соломенном поле. Пробовали обнажённую натуру. Она разделась сразу и легко без изъяна двигала своим немолодым, но совершенно правильным телом. Мне очень легко было с ней работать, ничего не нужно говорить только щёлкай затвором, да перетаскивай штатив. Видимо сказывались долгие тренировки перед зеркалом в полном вакууме одинокой квартиры.

     В один из вечеров, напитав поры своего тела ненасытными взглядами  объектива, напросилась ко мне домой, (вдруг захотелось увидеть, как я живу) она проникла в моё холостяцкое жилище, но до уборки, на которую я в тайне надеялся дело не дошло. Вид барной стойки в столовой, устрашил её. Там, среди заляпанных красным вином мутных от высохшего сладкого бокалов, валялись с претензией на модный натюрморт: чешуя и шкурки от вяленой рыбы, голова леща с продолжением ажурного скелета и прогорклым запахом, рядом распахнутая надорванная коробочка от презервативов. Мы тут же перебрались в гостиную и на ковре, ещё при моей бабушке потерявшем рисунок, расстелили чистую простынь чудом уцелевшую в платяном шкафу. Разложили на ней магазинную еду в прозрачных коробочках. Я начал возится с пробкой у первой бутылки. Как назло куда-то подевался штопор, на который натыкаешься, когда ищешь ключи или телефон, теперь же он никак не хотел находиться. И пока я заворачивал в пробку шуруп, орудуя плоскогубцами, ей всё-таки пришлось вернуться в столовую и помыть хоть какие-то сосуды для питья.

     Камин обманывал нас своими электрическими всполохами и освещал наш тет-а-тет. Говорила в основном она, не выпуская наполненный хрустальный стаканчик, словно проверяя его на лояльность к своей руке. Везде носила его с собой, иногда обхватывая губами пьянящий краешек. Свободная её рука манерно порхала за ней, трогая по очереди предметы, попадавшиеся у неё на пути. Вот латунный подсвечник на гранитной полке фальшкамина, три фарфоровых медведя эпохи сервантов в разных позах, африканская деревянная маска на стене с перьями на чёрном лаковом лбу, приличных размеров абстракция моего друга художника под названием «Евангелие от Иоанна». У угла с моими портретами на фоне разных стран – задержалась. Пальцы на руке сложились лесенкой, ладошка развернулась вверх лодочкой: «Это где?» Я безвольно позировал на берегу сиамского залива и двух пальмовых макушек. «Камбоджа», - ответил я сухо. «И как?» - продолжила она вопрос. «Что, и как?» - не понял я вопроса, уже потихоньку пьянея. «Как там, в Камбодже?» - повторила она с еле заметным раздражением. «Жарко?» - ответил я опять нехотя, меня уже начала охватывать алкогольная лень.

     Так её рука облетела всю залу, перебирая привезённые мною отовсюду сувениры и раритеты, остановилась разве ещё только около музыкальной шкатулки. Кнопочку нашла сразу. Коробочка забулькала неизвестную даже мне китайскую мелодию прошлого века. «Любитель?» - бросила она на меня взгляд приправленный уважением. Я не стал вдаваться в подробности и просто кивнул в ответ.

     Рассказывала моя гостья про свою испепеляющую страсть. Как она прошлась яростным напалмом безумств по нескольким издохшим после этого мужчинкам. Последняя история у неё получилась из области страшилок. В ней всё абсолютно выходило наоборот. Она бросила кавалера, а не он её. Он ей надоедал звонками, а не она ему. Ну и наконец, - трагический финал! Несчастный отравился под Новый год. Нашли тело полуразложившимся через десять дней, когда кончились праздники. Предсмертная записка гласила: Винить … и её имя неразборчиво. На табуретке рядом с диваном, по которому растеклось всё, что было ещё недавно мужиком, стояла недопитая полторашка девятиградусного химического коктейля и валялись упаковки из под снотворного.

     Видимо было, почему страдать. Черты её тела оказались идеальны на столько, что когда она ходила голой перед камерой, я не замечал женщины - не убавить, не прибавить. В сочетании с абсолютно чистой, даже немного вощёной светящейся изнутри кожей выглядело устрашающе. Ни уродливой бородавки, добавляющей пикантную деталь, ни родинки с приметным волоском, который обычно оставляют, избегая возможности заболеть раком. Когда она на секунду замирала перед объективом, холодные мурашки бежали вдоль моего позвоночника, казалось, что она неживая. В студии я попытался осветить её желтыми фонарями, чтобы добавить теплых оттенков в эту полупрозрачную «утопленницу», но тщетно. Потом ощущение усиливалось тем, что она снова начинала двигаться. Но снимки, как она воскликнула, увидев их впервые, получились – обалдеть!

     Я прозевал тот момент, когда она начала снимать с себя одежду, смотрел на искусственный огонь и отхлёбывал вино. Присев рядом, она была уже голая и прохладная. Мою попытку принести  фотоаппарат, она остановила. «Побудь сегодня без него, просто посмотри на моё тело», - произнесла она более чем серьёзно. Холодные мурашки снова проскакали  у меня по позвоночнику. Во-первых, мне не очень-то хотелось стать очередной её жертвой. Во-вторых, … я и сам не мог понять что, во-вторых. Она пристально смотрела мне в глаза, и вдруг первая отвела взгляд, якобы потянулась за своим стаканчиком. Он оказался пуст, и я был рад пойти за второй бутылкой, тем самым прекратить молчаливое нелепое противостояние одетого и раздетого человека. Вместе с вином я прихватил из столовой плед, распластавшийся на серповидном диванчике, где ещё вчера после запоя вычахал мой старинный приятель. Под ним обнаружился штопор. Ему я очень обрадовался.

     Её я застал в той же данаевской позе, что и минуту назад, и она покорно приняла укрывало. Но так умудрилась завернуться в него, что все её бугристые места оказались снаружи. «Я всё-таки принесу фотоаппарат». – Она только слегка сжала накрашенные морковным цветом правильные губы.

      Позировать мадам не захотела, задымила сигарету и, стряхивая ещё несуществующий пепел в нетронутый магазинный салат, вульгарно пускала дым, приподняв край верхней губы. Снял её прямо так. Шансонетка, да и только. 

       Присел на располагающий диван и тут же понял свою ошибку. Через мгновение ока пьяная голая барышня оказалась у меня на коленях, натягивая остатки пледа мне на голову и пытаясь засосать моё лицо в прохладный глубокий рот. Только выпивкой я смог опять выманить её на безопасную середину комнаты. И когда я понял, что девическое опьянение отняло у неё последние силы, спокойно развалился с ней рядом на полу, внимая тихой музыке из динамиков.

     «А ты мне сразу понравился…», - сказала она медленно, икнула, издала что-то вроде смешка, - «я завязала себе узелок на платочке…в твою честь». Мадам громко расхохоталась: «Не веришь?» - Туманная концовка набирала обороты. «Хочешь, я тебе докажу, хочешь!? Где моя сумка?» - Я, молча, принес ей сумку.

Она перевернула ее, и всё мелкое содержимое высыпалось на пол и что-то даже укатилось и со звоном отлетело далеко под диван. «Я покажу, я покажу», - яростно шелестела она языком. Искала доказательства своей правоты. Не нашла. Резко встала, качнувшись. Мне пришлось её подхватить. Она толкнула меня, и сильно виляя задом, направилась в прихожую. Через минуту у моего носа висел платок с узелком на одном кончике. На нём и правда были цветы, только не маки, а ромашки – выцветшие.

     Нет, плохо ей не было. Она просто ушла, угадав дверь спальни. Через несколько минут благостной тишины, я заглянул в темноту,  включил ночник, увидел её, лежащую лицом вниз прямо на покрывале. Одна совершенная нога была согнута в колене, будто она собиралась шагнуть и дальше, но чары беспробудного сна свалили её наповал.

     Я сладко зевнул, оставил ночник включенным, чтобы в незнакомом месте барышня не наставила себе шишек, и спокойно удалился в столовую, очень хотелось есть.

     Через несколько дней хорошая знакомая совершала ритуал уборки в моей заброшенной квартире и вымела из-под дивана ключи с брелком, но вместо слоника там висел…пластмассовый тигрёнок.  Она не вернулась за ними и не позвонила. Когда я отправился их занести ей на работу, то застал на её месте пышную матрону с халой на высоколобой  самурайской голове. Она уволилась, ушла, уехала. Я подумал, и предусмотрительно оставил потерю не в приёмной, а у самого Михаила Павловича, он к великой моей радости оказался в этот день на месте и был необычайно рад моему неожиданному визиту, даже предложил выпить коньяку, хотя, именно это мне могло и показаться. Приличный, нужно сказать, оказался человек, от таких не уходят или только по большой глупости. Он обещал при первой возможности лично исполнить мою просьбу и даже через много, много лет собственноручно вручить потерянные ключи. А узнав, что я делаю отпечатки действительности, заказал свой портрет в дорогом багете, почти такой же что висит у него за спиной над креслом.