В любое время года мне нравится бывать в Тамани, где, по словам Паустовского, «морской ветер шуршит стеблями сухой кукурузы». Я прочел это в его «Повести о жизни», будучи еще студентом, и данное идиллическое описание никак не вязалось с моими впечатлениями от «Тамани» Лермонтова, в которой все было необычно и таинственно.
Но, приехав сюда в первый раз, я понял, что Паустовский прав. По тихим улочкам станицы ходили индюки и куры, с деревьев опадали бурые листья, хотя была только середина лета, а когда я присел отдохнуть на лавочку у покосившейся хатёнки с соломенной крышей, то явственно услышал, как над моей головой шуршат кукурузные листья. Несмотря на то, что ветер дул с моря, он был жгуч и безжалостен ко всему живому. Трава у дворов пожухла, постепенно превращаясь в пыль, мешавшую дышать, даже вечнозеленые туи стали желтыми, как песок в пустыне, а птицы тщетно искали воду в высохших арыках.
Я хотел спросить у кого-нибудь, как пройти к морю, но за всё время моего блуждания по станице мне не встретилось ни одного прохожего. И тут я вспомнил, что видел море из окна автобуса. Оно было справа от дороги. С какой стороны мы въехали в Тамань, еще сохранилось в моей памяти, и я пошел по взветренной и пыльной улице, ища переулок по правую сторону. Я нашел его в десяти шагах от того места, где отдыхал и, пройдя по нему не более ста метров, увидел прямо перед собой море, а, вернее, Керченский пролив. Он был широк, неласков и тёмен, несмотря на то, что над головой бесконечно расстилалось ярко-голубое небо. Напротив меня сквозь дрожавшую дымку раскаленного воздуха неясно прорисовывался Крымский берег с белыми строениями Керчи. По проливу медленно и величаво проплывали длинные сухогрузы и танкеры, а меж ними суетливо сновали черные маленькие катера с закопченными флагами на корме.
Площадь, на которую я вышел, находилась на крутом берегу, внизу которого был песчаный, почти безлюдный пляж. Я оглянулся вокруг и увидел совсем рядом белый маленький домик под соломенной крышей. «Так это же дом-музей Лермонтова!» - радостно подумал я. Подойдя к раскрытой настежь двери, я заглянул внутрь. Там было сумрачно и, как мне показалось, прохладно. Но стоило мне переступить порожек, как меня обволок густой и душный воздух, еще более жаркий, чем снаружи. «Нет, - решил я, - пойду сначала искупаюсь, а потом вернусь сюда».
Я подошел к обрыву и долго искал тропинку вниз. Когда я, наконец, нашёл её, мне стало страшно: настолько она была крутой. Но я вырос в горах и штурмовал не такие подъёмы и спуски, и потому решительно ринулся вниз. Через минуту я уже жалел об этом моем безрассудном шаге. Ноги скользили по каменистому склону, движение ускорялось с каждой секундой, и вскоре я был вынужден сойти с тропы в заросли колючек и упасть на них. Мелкие, но очень острые шипы безжалостно вонзились в спину, и я почувствовал, что моя рубашка там стала мокрой от крови. Пришлось вернуться на тропу и продолжить путь вниз, сидя на корточках и притормаживая руками, отчего на ладонях вскоре тоже появились капельки крови. Через несколько минут я всё же очутился на пляже и, сорвав с себя одежду, побежал к спасительной воде. Но и через десяток метров она достигала только щиколотку моих ног и была очень тёплой, почти горячей. Изнывая от жары и боли, я прошел еще дальше, а затем, надеясь, что впереди меня глубины уже достаточно, нырнул вниз головой. Чуть не захлебнувшись от страшного удара, который, как мне показалось, расколол надвое мой лоб, я вскочил на ноги и обнаружил, что вода едва достигает коленок, хотя я был уже достаточно далеко от берега. На голове я ощущал изрядную тяжесть зачёрпнутого мной песка и шевеление каких-то морских букашек, дружно пробующих на вкус мою нежную кожу. Кроме всего этого, моё тело было облеплено мелкими колючими водорослями, от которых исходил тошнотворный запах нефтепродуктов
Я грустно и медленно побрёл к берегу, на котором непонятно откуда появился человек в белой панамке и шортах. Несмотря на страшную жару, он весело напевал песенку об отважном капитане и что-то рисовал в небольшом альбоме. - Вы зря решили спускаться здесь к морю, - сказал он, когда я подошёл поближе.-- Так можно и без головы остаться. - Но ведь я отыскал дорожку к пляжу на этом склоне, - попытался я оправдаться, хотя спина у меня горела от вонзившихся в неё колючек, а пальцы рук не сгибались - Это не дорожка, а козья тропа, - ответил мне мужчина, не отрывая глаз от рисунка. – В отличие от нас, людей, у коз на копытах есть маленькие крючочки, которыми они цепляются даже за камни. .. А место для купания вы выбрали тоже неудачное. Здесь очень мелко, и, ныряя, можно расшибить голову о железные сваи, которые остались от старого причала. Настоящий пляж находится в ста метрах отсюда, возле той голубенькой будочки. - Спасибо! – поблагодарил я мужчину и изнеможенно поплелся к «настоящему» пляжу.
Там действительно было глубоко и чисто. Даже при таком сильном шторме в бухточке царил почти штиль, так как она была прикрыта от ветра огромным доком, стоявшим у причала. Но почему-то и здесь никто не купался. Но я с удовольствием нырнул до самого дна, и вдруг почти столкнулся с огромной медузой. Она была в двух шагах от моей головы и зловеще смотрела на меня расплывчатыми, постоянно меняющимися глазами. Потом мне показалось, что она махнула своими прозрачными ластами: «Эй, подруги, плывите ко мне, здесь какой-то дурачок решил нас потревожить!», и целое стадо медуз стало окружать меня. Такого соседства я тоже вытерпеть не мог и быстро покинул прохладную воду, где собирался блаженствовать до самого вечера, пока не спадет жара. Совсем расстроенный сплошными неудачами в этой благословенной Тамани, где, по Паустовскому, мирный морской ветерок должен шуршать листьями кукурузы, я сел на песок и задумался: «Значит, судьба уготовила мне приключения сродни Лермонтовским. А, может, и похлеще… Он не ползал на карачках по обрыву и не валялся в страшных колючках, Правда, его хотели утопить контрабандисты, но я сдури чуть не утонул сам, в грязной луже, где воды мне было по колено».
Уже не зная, что мне делать дальше, я огляделся по сторонам и увидел в слабой тени чахлых деревьев желтую пивную бочку. «Пойду хоть пива напьюсь», - подумал я. Толстая и сонная продавщица в грязном халате взглянула на меня без всякого интереса. - Пиво холодное? – спросил я. - С утра было ледяное, - ответила она лениво. – А сейчас кто его знает. Низовка дует, видно, прямо из Африки. Пиво оказалось теплым и кислым. Я сделал два глотка и вылил его в урну. Тотчас же из кустов выбежала стая тощих собак, которые стали заглядывать в неё и лизать стенки. - А как мне пройти отсюда к музею? – спросил я продавщицу. - А вот здесь слева проезжая дорога наверх идет, - объяснила она. – Только вы палочку с собой прихватите. Там домашние собаки злые бродят, не то, что эти оглоеды…
Я последовал её совету и пошел по дороге вдоль старинных ухоженных домов. И где-то через сто – двести метров я ощутил, что в природе что-то резко переменилось. Потом я понял: внезапно стих ветер. Деревья вздрогнули и застыли, словно по команде «Смирно!» Пыль легла на дорогу, и бурые листья задумчиво закружились в воздухе. Стало совсем тихо, но как-то тревожно. И тут за моей спиной громыхнуло и, резко обернувшись, я увидел над крымским берегом огромную черную тучу, которая стремительно неслась к Тамани по совершенно чистому, голубому небу. Свидетелем такого природного явления быть мне в своей жизни еще не приходилось, и я застыл в изумлении и страхе. Усугубляя его, во дворах завыли собаки, юркие куры стали нырять под ворота, а голуби закрутились на дороге, словно исполняя какой-то трагический ритуальный танец. Минут через пять туча уже была над проливом. Стоя на возвышении, я видел, как тень от неё бежала по морю, сметая по пути всю его красоту. Потом она коснулась берега, нарядные белые хатки посерели и нахмурились, и солнце исчезло, казалось, навсегда. Затем туча еще раз громыхнула, сверкнув короткой молнией, и обрушилась на меня, именно, на меня, единственного в этом пустынном мире, сплошным потоком воды. Через пять секунд я уже был мокрым до нитки и бросился бежать наверх, забыв все известные мне с детства предупреждения о том, что во время грозы надо передвигаться спокойно, без резких движений. Я боялся лишь одного: как бы реки воды, уже забурлившие по наклонной дороге, не смыли меня в море. А когда я добежал до площади, то увидел посреди неё огромную лужу, сродни московским Патриаршим прудам.
И тут я заметил, что дверь в Лермонтовский домик по-прежнему открыта, и воспринял это как милость Судьбы: она посылала мне спасение от потопа. Чуть ли не вплавь преодолев лужу, я подошел к двери и заглянул внутрь. - Заходите! - услышал я приятный женский голос. Я ступил через порог. В маленькой комнатке было сумрачно, почти темно. В алюминиевый тазик на полу у моих ног с потолка звонко капала вода. Я протёр мокрые от дождя глаза, огляделся и, наконец, заметил стоявшую у окошка высокую девушку. Даже в сумраке я смог разглядеть, что её бледное лицо красиво и улыбчиво, а черные волосы иногда вспыхивают электрическим блеском. - Не думала я, - сказала она мягко, словно извиняясь – что кто-нибудь придет на экскурсию в такую погоду. Я напряг зрение, чтобы лучше разглядеть говорившую, а когда разглядел, то был поражен: девушка стояла передо мной в одном купальном костюме. Заметив мой ошеломлённый взгляд, она рассмеялась, звонко и весело: - А я собралась под дождиком освежиться. С детства люблю по лужам бегать. После этого испытываешь такое чувство, будто заново народился. И, чувствуя, что я еще не отошел от шока, поразившего меня, она добавила: - Вы уж извините меня. Переодеться мне было не во что, так как я лазила на крышу, чтобы спасти наши бесценные экспонаты. Промокла насквозь. Разучились станишники соломой крыши крыть: как только дождик так у нас потоп, хотя в старых хатах солома надежнее любого шифера. Заткнула я кое-как дыру в крыше, вот только слегка капает. А поначалу хлестало, как из водосточной трубы. Она посмотрела на мой жалкий вид и приказала: - Пока я буду детскими забавами тешиться, вы выжмите свою одежду в тазик, повесьте ее на эту веревочку и накиньте на себя вот этот тулуп, в котором наш сторож ночную вахту несёт. И не отнекивайтесь. А то простудитесь и будете Тамань недобрым словом поминать, как Лермонтов. - Мне надо на автобус успеть. - Успеете! Последний автобус идет в семь вечера, до него еще пять часов. Просохните, согреетесь, а если дождь не закончится, я вам свой зонтик дам. На автостанции отдадите его кассирше. И, видимо, не желая слушать мои возражения, девушка пулей выскочила из домика. Я сделал всё, как она сказала, надел огромный тулуп, полы которого волочились по земле, и стал в дверях, чтобы понаблюдать, как же эта странная девушка тешится детскими забавами.
Зрелище это было необыкновенным и прекрасным… Такого я еще не видел в своей жизни, и будучи человеком сугубо городским, а потому до крайности острожным, смотрел на него с некоторым содроганием, как смотрят в цирке на дрессировщика, вставляющего голову в пасть тигра. Девушка в тёмно-красном купальнике, с высоко запрокинутой головой, танцевала среди дождя и молний прекрасный танец молодости и красоты. Подставив лицо отвесным струям, она беззвучно смеялась, волосы ее развивались по сторонам, как крылья огромной птицы, а руки, подобно двум саблям, рассекали дождь. Опасаясь, что этот чудесный танец может прекратиться, если она заметит меня, я отошел от двери и обессилено рухнул на стул… Потом мы сидели с ней за маленьким столиком и пили зеленый калмыцкий чай с душистым липовым мёдом, являя собой живописную картину: я – в огромном мохнатом тулупе, она - в изящном казачьем чекмене с потускневшими газырями на груди, экспонате музея. - Ничего с ним не сделается, - сказала она. – Даже рад будет, что его живой человек надел. - Да еще такой красивый, - добавил я. Девушка погрозила мне пальцем: - Не надо мне сказки рассказывать. Вы наших таманских красавиц еще не видели. За чаем она рассказывала мне об истории Тамани и о Лермонтове. Рассказывала так, будто жила здесь вечно, а Лермонтов был её ближайшим другом.
Когда я уходил, девушка пощупала мою рубашку: высохла ли она, и посоветовали идти, сняв обувь : - Вы свои заграничные туфли в первой же луже утопите… Закатайте повыше брюки и шлепайте босиком. А на автостанции ноги всполоснете и обуетесь. Дождь уже перестал, остатки тучи убегали на восток, открывая кусочки голубого неба с проблесками солнца. Когда я уже свернул в переулок, то вдруг вспомнил, что даже забыл спросить, как зовут мою спасительницу. Мне стало стыдно и грустно, и я обозвал себя остолопом. Но тут же в голову пришла успокоительная мысль: «Ничего, буду про себя называть её по-лермонтовски, Ундиной…»
Замечательный рассказ. Такой зримый и ароматный. С настроением. Почти как у Высокого: Перемахну забор, Ворвусь в репейник Порву бока – И выбегу в грозу!
Помочь сайту
Поздравления
