Помочь сайту
Поздравления
Молитва на исходе дня.
6 октября 2019 -
Борис Аксюзов
«Спасибо, Господи, что дал мне этот день…».
Это была его давняя молитва перед трудным сном.Иван Сергеевич начал произносить эти нехитрые слова благодарности Ему, когда понял, что дней этих осталось у него немного.
Он говорил их машинально, не задумываясь, и вскоре привык молиться таким образом настолько, что не мыслил и дня без этого обращения к Богу.
Но однажды произошло нежданное.
«Спасибо, Господи, что дал мне этот день…», - произнес он, и тут же явственно услышал чей-то чужой голос, удивительно похожий на его собственный.
«Чего ради говоришь ты эти слова? - сказал Голос, но не извне, а где-то внутри его. – Ты ждешь чуда или надеешься прожить еще пару дней? И то, и другое бессмысленно перед лицом неминуемой Смерти. Не обманывай себя. Прими снотворное и спи спокойно».
Пораженный этими словами, Иван Сергеевич даже привстал на постели и взглянул в угол, где ровный огонек лампады освещал умиротворённый лик Христа Спасителя.
От его резкого движения на пол упало одеяло, огонь лампадки дрогнул, и вместе с ним ожило лицо на иконе.
«Не смотри туда, - строго сказал Голос. – Ты ведь не веришь в Бога, как верила в Него твоя мать. Ведь это она просила тебя перед смертью не тушить лампаду. И ты выполняешь её просьбу. Но ты ни разу не был в церкви. Хотя бы для того, чтобы поставить свечку за её упокой. Так за что же тогда благодаришь ты Господа? За пустые, однообразные дни без цели и заботы о ком либо?»
«Замолчи!» – ответил он, гневаясь, но тут же понял тщету своего протеста, потому что с ним говорил его собственный Голос, только его другого, которого он еще не знал.
Голос послушно умолк, и тогда Иван Сергеевич вдруг задумался и заговорил сам, воссоздавая в памяти свои дни, которые Голос назвал пустыми и бесцельными:
«Рано утром, встав с постели, я выхожу на балкон подышать свежим воздухом. Иногда я радуюсь солнцу, иногда мне по нраву дождь, умывающий город, или снег, делающий его нарядным. Я стою там долго, пока не появляются дети, которые идут в школу. И я начинаю вспоминать свое детство.
Оно у меня было тяжелым и голодным. Но все же это было детство, самая счастливая пора моей жизни. После страшных бомбёжек ребята со всей нашей улицы собирались в саду хромого Азамата и играли в казаков – разбойников. Мы не замечали, что деревья иссечены осколками бомб, а глубокие воронки от них были для нас местом укрытия от злых полицаев в этой игре.
От игры нас отвлекал плач женщин. Во время бомбежек в селе гибло много людей, и по улице тянулась бесконечная, как мне тогда казалось, череда похоронных процессий. Мы выходили на улицу и провожали их глазами, не понимая, что же происходит в этом мире, который совсем недавно был таким радостным и светлым.
Но уже через несколько минут мы снова были казаками – разбойниками и носились по садам, оглашая их воинственными криками. Только игры наши становились с каждым днем всё более жестокими…
Но от того, чтобы стать самому жестоким, меня спасало чтение. Я умел читать задолго до того, как пошел в школу, с пяти лет, и моим любимым писателем был Пушкин…»
Ему стало непонятно, почему Голос никак не отозвался на его исповедь, и тогда он продолжил:
«Я ухожу с балкона, только почувствовав, что меня одолевает голод. И тогда я иду готовить себе завтрак.
Я делаю это неторопливо и легко и сразу вспоминаю, как я, уже после войны, сижу за столом, а бабушка Уля печет пироги в большой русской печи. Её сложил своими руками мой дед Тихон. Таких печей нет ни у кого в нашем селе, потому здесь живут преимущественно осетины.
Сейчас дед сидит напротив меня и щелкает на счётах, потому что он работает бухгалтером на лесозаводе. Он тоже ждет пирогов и, закончив считать, говорит мне:
- Ты, Ванюшка, не спи за столом, а лучше поучись у нашей бабки, как надо пироги печь. Это тебе очень даже может в жизни пригодиться. Вот мне, например, в детстве было очень интересно, как у моей мамы получается такой вкусный хлеб. И я начал наблюдать, как она готовит опару, сколько раз дает ей на дрожжах подняться, как замешивает тесто и какое время в печи его держит, чтобы хлеб получился. И вот когда меня на фронт мобилизовали, военком посмотрел в мои воинские документы, где мой возраст указан, и грустно так говорит: «Понятно, старик, что стрелять ты не обучен, саперного дела тоже не знаешь. Так куда же мне тебя определить?» - «А на пекарню, - отвечаю я. – Буду красноармейцев вкусным хлебом кормить, какого они еще и не едали». Год, считай, я на фронтовой пекарне прослужил, пока меня старшиной госпиталя не сделали, так как прознали, что я очень даже хозяйственный и грамотный мужик».
Обычно бабушка печет пирог с картошкой. Но сегодня у нас особый день: она решила состряпать еще один, по рецепту, которым поделилась с ней другая бабушка, мама моего отца, живущая в Ленинграде. Это пирог с лимоном, от которого по всей нашей избушке распространяется чудесный запах. И я не притрагиваюсь к кружке молока, стоящей передо мной, хотя мне очень хочется есть. Я уже знаю, как приятно и необычно пить молоко с лимонным пирогом».
Иван Сергеевич пошел на кухню, уже не ожидая, как Голос прореагирует на его откровения, после которых ему очень хочется испечь сегодня на завтрак именно пирог с лимоном. По совету деда он научился стряпать все, что готовила бабушка. Но в доме не было ни муки, ни лимона, и он начал жарить привычную яичницу с помидорами.
«Вспомни еще что-нибудь из своего детства», - услышал он вдруг, моя посуду после завтрака, и он уже не удивился этому, поняв, что Голос теперь не отстанет от него, пока он не расскажет о всей своей жизни.
Он прошел в гостиную и присел на диван, напротив которого на стене висит портрет его отца в военной форме. Он долго смотрел на него, а потом продолжил свой молчаливый рассказ:
«Мы получили похоронку на отца на второй год войны. «Погиб смертью храбрых» - было написано в ней красивым почерком. Где и как он погиб, там не сообщалось. Мы с мамой даже не знали, в каких войсках он служил. До войны он преподавал в институте предмет, который назывался «Сопротивление материалов».
Я помнил его плохо. И не потому, что был маленьким. Просто они с мамой все время учились в каких-то институтах и на курсах, а я жил почти круглый год у бабушки с дедушкой.
Хорошо я запомнил его только в тот день, когда он вошел в наш сельский дом уже в военной форме, поднял меня к потолку и весело сказал: «А я и не знал, что у меня такой взрослый сын. Ты, Ванюшка, не огорчай бабушку, слушайся её. А я тебе обещаю: вернусь с фронта и больше никуда от тебя не уеду».
Но он не вернулся и исчез из моей жизни, как будто его и не было…»
Иван Сергеевич подошел к икон и пальцами снял нагар с фитилька лампады. Так всегда делала его мама.
«Тебе не горячо?» - спрашивал он. Мама улыбалась: «Бывало и горячее…»
Всю войну она проработала на заводе, выпускавшем снаряды. Когда она приезжала к бабушке, то ладони у неё были черными от ожогов. Бабушка плакала и смазывала их сырыми яйцами.
«Расскажи о ней», - попросил Голос.
«Мне пришлось привыкать к ней, когда я вернулся город, потому что пришла пора идти в школу. И только тогда я узнал, что она вышла замуж. По нашей маленькой квартирке разгуливал солидный дядя в военном мундире и кожаных тапочках на босу ногу.Когда я вошел в комнату, он шутейно отрапортовал: «Разрешите представиться, майор бронетанковых войск Георгий Яковлевич Кавун!»
Потом он вальяжно раскинулся в нашем стареньком, тесном для него кресле, взял меня за пояс и, придвинув к себе, сказал: «Теперь я твой отчим, то есть, второй отец. Можешь называть меня папой. Ну, а если не хочешь, то зови дядей Жорой».
Рано утром меня разбудил его зычный голос: «Рядовой Иван Левашов, подъем!». Мне очень хотелось спать, но не успел я с трудом открыть глаза, как он снова закричал: «На зарядку становись!». Схватив мою руку, он буквально выволок меня во двор, где заставил по его примеру отжиматься, прыгать и бегать.
Потом мы мылись до пояса холодной водой и до боли растирались полотенцами.
На завтрак мама приготовила мои любимые котлеты. Отчим с аппетитом набросился на них, но мне есть не хотелось: я слишком устал, как от зарядки, так и от новых впечатлений.
- Ешь! - приказал мне дядя Жора. – Ты кем хочешь стать, военным или канцелярской крысой?
- Военным, - робко ответил я.
- Тогда будь добр питаться согласно воинскому рациону. А иначе ты не сможешь автомат в руках удержать.
Пересилив себя, я доел завтрак до конца.
Когда мама с отчимом ушли на работу, я стал осмысливать свои впечатления от появления в моей жизни этого нового человека. С одной стороны мне нравилось, что он обращается со мной, как со взрослым, и старается сделать из меня военного, а, с другой, мне было трудно не только физически выполнять его указания, но и вообще подчиняться его непреклонной воле.
Но уже через месяц я понял, что он человек.
Приходя домой, отчим приучил меня исполнять одну и ту же обязанность: приносить ему из прихожей его кожаные тапочки.
- Ты знаешь, Иван, какая главная черта у военного человека? – спрашивал он меня при этом. – Исполнительность! Он должен неукоснительного выполнять указания старшего по чину и никогда ему не перечить..
Я выполнял и не перечил.
И каждый вечер у нас стала происходить эта почти торжественная процедура: отчим проходил прямо в сапогах в комнату, усаживался в кресло, мама снимала их, а я приносил и ставил у его ног тапочки. Для меня было совсем не трудно и не унизительно, потому что это было указание старшего по чину, а я уже серьезно решил стать военным. Хотя из разговоров старших я уже знал, что дядя Жора не был на фронте, как мой отец, и служил не в бронетанковых войсках, а в одном из районных военкоматов нашего города.
Но однажды отчим пришел поздно, усталым и злым, и, как я заметил,, выпившим. Он упал в кресло и сразу закричал:
- Надя, я жду! У нас сегодня был строевой смотр, и я буквально не чую под собой ног…
Мама вбежала в комнату и стащила с него сапоги. А я уже стоял рядом с тапочками в руках.
Отчим взглянул на меня тяжелым, слегка пьяным взглядом и вдруг приказал:
- Надень!
Я посмотрел на его опухшие, красные и потные ноги и понял, что этого сделать не смогу. Мне было противно даже видеть их, не то что прикоснуться. И отчим почувствовал это.
- Ты будущий военный, Иван, - сказал он строго. – И будь добр выполнить приказ офицера.
Я не знаю, откуда у меня взялась такая смелость, но я бросил тапочки на пол и хотел повернуться и уйти. Он схватил мою руку, поднял тапок и слегка ударил им меня по лицу.
Мне было совсем не больно, но я почувствовал себя так, как будто меня публично и до крови высекли. И я закричал:
- Вы не военный! Мой папа был военным, потому что он воевал на фронте, а вы нет… Вы не офицер, вы просто… помещик Троекуров!
Видимо, майор Кавун не читал Пушкина, потому что он неожиданно вздрогнул и растерянно посмотрел на маму, вопрошая:
- Кто? Кто?
И я тоже взглянул на неё, ожидая серьёзного нагоняя за свою дерзость. Но она недвижно стояла у стола с сапогами в руках и … улыбалась.
- Троекуров был жестоким помещиком, который приказывал сечь своих крепостных крестьян - спокойно объяснила она. – Его описал Пушкин в своей повести «Дубровский».
И, бросив сапоги на пол, она сказала мне:
- Ваня, иди к себе. Завтра тебе идти в школу, а ты еще не прикасался к урокам.
Я ушел на кухню, где для меня был оборудован уголок с узкой кроватью и маленьким столиком, и сел за уроки.
Отчима я больше не видел. Утром он ушел на службу раньше меня, а я, вернувшись из школы, споткнулся в прихожей на его чемодан с кожаными тапочками наверху».
«Да, у тебя есть, о ком и о чем вспоминать, - грустно сказал Голос. – Но я не буду уже просить рассказать мне о твоей юности, первой любви и женитьбе, о твоих детях и работе. Ты прожил достойную жизнь».
Иван Сергеевич вздохнул облегченно и спросил:
«Теперь ты понял, за что я благодарю Господа? Он дает мне возможность прожить свою жизнь еще раз. Пусть даже в воспоминаниях. В них вся моя жизнь, всё что я пережил в ней, хорошее и плохое, Всё, кроме Смерти. И я искренне говорю Ему:
«Спасибо, Господи, что дал мне этот день…»
Рейтинг: +3
200 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
