Ёлка

Вчера с утра меня зарывали такие разные чувства!
Радость, что не сбылись мои грустные ожидания. И предчувствие, что все же они могут сбыться…
Печаль, что дни улетают так стремительно… Оставляя лишь воспоминания.
Удивление: жизнь, в который раз, делая невероятный кульбит, повернулась стороной, в которой мало надежды.
А как описать то чувство, когда понимаешь, что многое в моей жизни состоялось лишь через боль и смерти моих родных людей?
И много еще очень разных эмоций получила в полной мере.
А все потому, что вчера мне прислали фотографию «моей» ёлки! Которая проросла через всю мою жизнь. И не только мою.
И вот теперь поподробнее.
Растет эта елка в… Я даже не знаю, как назвать это место. Поселок? От поселка там давно ничего не осталось. Деревня? И на деревню оно не похоже. Раньше хоть кто-то там скотину держал, да травы косил. Теперь этого давно нет. Если только коза у кого рожки строит за забором? Скажу так: растет эта ёлка в моем любимом Хямекоски.
Тут опять надо пояснять. Хямекоски – это маленькая точка на карте Карелии. Если не знать, так и не найдешь. Лишь в последнее время наименование «Хямекоски» стало часто мелькать в восторженных отзывах туристов, побывавших на реке Jänisjoki, под ее арочным мостом – настоящим украшением любой фотографии. Еще и в кино его сняли…
Hämekoski – это бывшее финское поселение. Имевшее на начало 20го века развивающееся деревообрабатывающее производство, чугунно-литейный завод, достаточно мощную ГЭС, железнодорожную станцию, всю подобающую для нормальной жизни инфраструктуру, молельный дом и… два джазовых оркестра.
Потом была «Зимняя война», потом – Великая Отечественная, в результате чего линия границ двух государств изменилась. Мне довелось слышать рассказы финнов о спешной эвакуации из родных деревень и поселков вглубь Финляндии после подписания договора о перемирии в 1944м году. Что успели погрузить на телеги, в которые, бывало, и коровы были запряжены, с тем и двинулись.… Бежали с детьми, больными стариками. Оставляя именно нажитое... именно непосильным трудом… родное до боли…Оставляя за спиной дома, разработанные поля…
В том же сорок четвертом, даже не доезжая до станции Хямекоски, остановился состав с красной звездой на паровозе. В нем были возвратившиеся из эвакуации советские граждане. Почему их привезли сюда еще до окончания войны – теперь уже вряд ли кто объяснит. Наверное, срочно надо было заселить захваченные земли.
В этом составе была моя бабушка с сыном и дочкой. Девочке шесть лет, мальчик на два года старше. До этого они, как семья «врага народа» три года провели на острове Олений в Онежском озере, где добывался известняк для металлургической промышленности. Мать с двумя малышами, отец которых был расстрелян в 1938м, как шпион. Шпион, не умевший толком говорить по-русски.
С началом войны вольнонаемные рабочие и заключенные лагеря острова Олений были эвакуированы. Мои попали в Кировскую область, а в 44м их привезли в Хямекоски.
И вот поезд остановился. Был дан приказ: всем из вагонов и бегом в гору! Там – поселок. Куда заселитесь – то и ваше!
Историю об этом штурме холма от железной дороги до поселка мне довелось услышать еще от одной женщины. Она тоже тогда была маленькой девочкой, но хорошо помнила, как ее тащила в гору мама, нагруженная какими-то узлами. Люди прыгали из вагонов, бежали, кричали, плакали, выли… Как в настоящей атаке. С детьми наперевес.
Кто был посильнее, захватил дома поближе. Бабушка с двумя малышами пробежала километра два с лишним по незнакомой местности и нашла маленький домик под большой ёлкой, недалеко от реки.
Ёлка уже тогда была огромная! И от того домик, покрытый дранкой и по крыше, и по стенам, казался совсем маленьким и похожим на ежика. Два окна на полдень, третье на рассвет. Кухонька, комнатка - именно так, уменьшительно - ласкательно. Не иначе. Я помню его, сколько помню себя. Чей это был домик раньше – это не обсуждалось. Вообще мало что обсуждалось, потому я многого не знаю. Но в доме долго еще жили вещи тех, кто его построил. Помню скамейку. На ней сидела бабушка, когда доила козу Милку. Помню высокий кофейник. Он потом путешествовал с нами на Кавказ, где мама попыталась счастья искать. Помню гобеленовую миниатюру на стене: Венеция, канал и гондольер на лодке…
Многие из новых обитателей поселка находили в укромных местах схроны: прикопанную посуду, другую утварь… Коренные жители надеялись вернуться… У нас в садике под окном стояла пудовая гиря, за которую был подвязан проволокой забор забор. И буковки на ней проглядывались иностранные…
Кто-то из вас уже знает, что я родилась в Казахстане, выросла на Северном Кавказе, окончательно оперилась и возмужала (если так можно сказать о женщине) среди карельских лесов. Можно сказать, что именно под этой ёлкой.
Когда отцовская родня не приняла в невестки «финку», мама привезла меня, трехмесячную, из Казахстана сюда, под ёлку,
Сюда отец приехал следом, чтобы помириться, но был изгнан с позором уже моей суровой бабушкой.
Каждый год, пока жили в Железноводске, где мама убивала здоровье на стройках, выполняя пятилетку за четыре года, она привозила нас с братом с Кавказа сюда, под ёлку. Подальше от жары несусветной…
Сюда под ёлку мы каждый раз возвращались то с Севера, то из Средней полосы, где тоже не прижились.
И когда в 80х домик-ёжик стал уже совсем дряхлым, и бабушка переехала в дом по- соседству, мы все еще надеялись, что постоит, продержится подольше… Сначала что-то ремонтировали неумело. Потом навещали его, как умирающего старичка под вечно живой ёлкой.
… Вот и я уже - бабушка. Так это странно… Вдруг стать ровесницей моей бабуле, которую не иначе, как Семёнихой в Хямекоски и не называли. Вечно шумная в очередях, языкатая… Что думала, то и выкрикивала в запале…
За этим внешним шумом плохо угадывалась ее добрая душа с тяжелой судьбой. Увы… Во все времена нашей истории даже женщине нельзя было показывать слабость. Слабых обижают сильнее. Так уж повелось. Да еще она из репрессированных!… Да еще от кого второго сына родила!… Да еще много чего…
Только я знаю, какой она была. И плачу о ней вот уже тридцать лет. Хотя она мне тоже много чего жесткого говорила, когда я в шестнадцать лет вдруг отчаянно влюбилась. Ох, что она говорила! Даже по нынешним меркам это было жестко! Она кричит, а меня в голове романтические чувства, первые корявые рифмы, песни молоденькой Пугачевой про сентябрь и улетающих птиц. Тогда сентябрь стал моим временем вдохновения и непреходящей грусти.
И тот мост над рекой Янис в листопадном сентябре…
И тот первый поцелуй…
И вот мы уже совсем взрослые над темными волнами, когда попытались войти «в одну реку» еще раз…
И только граница разлучила нас. Чтобы уже наверняка!
Я старалась приезжать в Хямекоски и после. Постоять на мосту, попить живой воды из неиссякаемого родничка. Окунуть ладони в реку… Поговорить с постаревшим людом, который постепенно перестал меня узнавать.
Потом …. А потом - то пандемия, то война… Мир сильно изменился.
Но ни то, ни другое никак не коснулось моих любимых мест. Лишь домов все меньше, деревьями молодыми все заросло, кустарником. Знакомые тропинки исчезли, новые протоптаны… Туристы снуют, да дачники строятся…
Я (кто бы мог подумать в бабушкином возрасте!) много раз пыталась рассмотреть в гугл-картах, через спутник: что же происходит на родном берегу? Да, ландшафт изменен, дома кое-где новые появились… Даже улица Лесная обрезана двором - новостройкой и проезд теперь проложен чуть выше.
Каждый раз я вглядывалась и все искала «мою» елку! Как будто под этой ёлкой осталось все самое дорогое для меня! Просила людей: будете – проверьте, жива ли столетняя (а может и больше) красавица? И уже совсем потеряла надежду. Уверена была: спилили её! Она ж огромная, сколько досок можно напластать… Кто в «медвежьем углу» елки считать будет?
И вот одна добрая душа откликнулась на мой вопль. Юля нашла, сняла со всех сторон мою исполинскую елку! Да, ствол поеден жучком, ветки полысели, живая хвоя лишь где-то далеко над землей. Но она цепляется еще богатырскими корнями за эту грешную землю. Хочет жить. Вопреки и жучкам, и мору с войнами. Как памятник всем поколениям местечка Хямекоски. И изгнанным, и тем, кто пришел сюда ненадолго. Наверное, елка тоже на что-то еще надеется. Может, на то, что я однажды опять прижмусь к ней щекой. К ёлке – под которой родина моя.
Сейчас, в жестоком 2025 году слышу иногда упреки в свой адрес: «Ты Родину не любишь!» А я лишь улыбаюсь. Поскольку понятие «родина" для меня слишком абстрактное. Все же поясню, ибо уже с утра мне опять прилетело то же самое.
Родину с большой буквы, после всего изложенного выше, мне любить трудно. В ярком октябрятско - пионерско - комсомольском детстве я очень любила свою Родину СССР. Даже однажды заявила матери: "Единственно, в чем мне повезло, так то что я родилась в СССР!" Детям было весело и задорно жить в той стране. И никто из нас тогда не задумывался на чьих костях весь этот "задор" построен.
Позже, когда взрослые при мне уже не шептались, и я начала что-то понимать, однажды попросила учительницу истории: "Расскажите нам о сталинских репрессиях!" Гордо так спросила. с вызовом! Она долго молчала, не помню, что ответила. И не рассказала ничего.
Позже я догадалась: у нее же финская фамилия! И ее семья могла пострадать при Сталине!
Потом я читала, слушала, встречалась с людьми, наблюдала, размышляла...
Несомненно! Родину надо любить! В ответ на ее любовь и заботу. Но... Приходится бояться, стыдиться, жить в ожидании новых разворотов на очередной "правильный путь". И тогда любовь становится иной. Она похожа на отношение к нервному больному: непредсказуемому и даже опасному. Бросить жалко и рядом находиться невыносимо. Сил не хватает...
Меня приняла родина предков. Маленькая и заботливая по отношению к каждому, кто здесь живет. Как ее не любить? Тем более, что все те же леса, озера... Всего-то 40 километров от России! Чувство покоя и любви - это как раз про то, что я чувствую. Но время от времени мои мысли возвращаются под ту ёлку. Измученную ветрами, но тянущую ветки к небу, как будто вознося молитву:"Люди, пожалейте себя и других! Вторую жизнь еще никто не получал от Бога. "


P.S. Hämekoski - переводится название невнятно. Ну, коски – это порог. Хяме – никак не переводится. Есть в Финляндии такой регион Häme (Hämeenlinna). Но где тот хяме и где моё хяме – связь не прослеживается. Может быть Hämäkoski? А тут было бы логичнее и красивее: туманный порог. Вот что одна буква всего делает! Но на всех картах название этого местечка обозначено как Хямекоски.
История острова в Онежском озере, о котором мало кто знает:
https://site.kizhi.karelia.ru/library/vestnik-6/258.html
О репрессиях в Карелии хороший материал
https://gazeta-licey.ru/public/history/86399-irina-takala-repressii-1930-h-godov-nosili-osobenno-zhestokiy-harakter-v-karelii
Спасибо Юлии Лисицкой!

© Copyright: Татьяна Лютько, 2025

Регистрационный номер №0542314

от Вчера в 21:04

[Скрыть] Регистрационный номер 0542314 выдан для произведения:
Вчера с утра меня зарывали такие разные чувства!
Радость, что не сбылись мои грустные ожидания. И предчувствие, что все же они могут сбыться…
Печаль, что дни улетают так стремительно… Оставляя лишь воспоминания.
Удивление: жизнь, в который раз, делая невероятный кульбит, повернулась стороной, в которой мало надежды.
А как описать то чувство, когда понимаешь, что многое в моей жизни состоялось лишь через боль и смерти моих родных людей?
И много еще очень разных эмоций получила в полной мере.
А все потому, что вчера мне прислали фотографию «моей» ёлки! Которая проросла через всю мою жизнь. И не только мою.
И вот теперь поподробнее.
Растет эта елка в… Я даже не знаю, как назвать это место. Поселок? От поселка там давно ничего не осталось. Деревня? И на деревню оно не похоже. Раньше хоть кто-то там скотину держал, да травы косил. Теперь этого давно нет. Если только коза у кого рожки строит за забором? Скажу так: растет эта ёлка в моем любимом Хямекоски.
Тут опять надо пояснять. Хямекоски – это маленькая точка на карте Карелии. Если не знать, так и не найдешь. Лишь в последнее время наименование «Хямекоски» стало часто мелькать в восторженных отзывах туристов, побывавших на реке Jänisjoki, под ее арочным мостом – настоящим украшением любой фотографии. Еще и в кино его сняли…
Hämekoski – это бывшее финское поселение. Имевшее на начало 20го века развивающееся деревообрабатывающее производство, чугунно-литейный завод, достаточно мощную ГЭС, железнодорожную станцию, всю подобающую для нормальной жизни инфраструктуру, молельный дом и… два джазовых оркестра.
Потом была «Зимняя война», потом – Великая Отечественная, в результате чего линия границ двух государств изменилась. Мне довелось слышать рассказы финнов о спешной эвакуации из родных деревень и поселков вглубь Финляндии после подписания договора о перемирии в 1944м году. Что успели погрузить на телеги, в которые, бывало, и коровы были запряжены, с тем и двинулись.… Бежали с детьми, больными стариками. Оставляя именно нажитое... именно непосильным трудом… родное до боли…Оставляя за спиной дома, разработанные поля…
В том же сорок четвертом, даже не доезжая до станции Хямекоски, остановился состав с красной звездой на паровозе. В нем были возвратившиеся из эвакуации советские граждане. Почему их привезли сюда еще до окончания войны – теперь уже вряд ли кто объяснит. Наверное, срочно надо было заселить захваченные земли.
В этом составе была моя бабушка с сыном и дочкой. Девочке шесть лет, мальчик на два года старше. До этого они, как семья «врага народа» три года провели на острове Олений в Онежском озере, где добывался известняк для металлургической промышленности. Мать с двумя малышами, отец которых был расстрелян в 1938м, как шпион. Шпион, не умевший толком говорить по-русски.
С началом войны вольнонаемные рабочие и заключенные лагеря острова Олений были эвакуированы. Мои попали в Кировскую область, а в 44м их привезли в Хямекоски.
И вот поезд остановился. Был дан приказ: всем из вагонов и бегом в гору! Там – поселок. Куда заселитесь – то и ваше!
Историю об этом штурме холма от железной дороги до поселка мне довелось услышать еще от одной женщины. Она тоже тогда была маленькой девочкой, но хорошо помнила, как ее тащила в гору мама, нагруженная какими-то узлами. Люди прыгали из вагонов, бежали, кричали, плакали, выли… Как в настоящей атаке. С детьми наперевес.
Кто был посильнее, захватил дома поближе. Бабушка с двумя малышами пробежала километра два с лишним по незнакомой местности и нашла маленький домик под большой ёлкой, недалеко от реки.
Ёлка уже тогда была огромная! И от того домик, покрытый дранкой и по крыше, и по стенам, казался совсем маленьким и похожим на ежика. Два окна на полдень, третье на рассвет. Кухонька, комнатка - именно так, уменьшительно - ласкательно. Не иначе. Я помню его, сколько помню себя. Чей это был домик раньше – это не обсуждалось. Вообще мало что обсуждалось, потому я многого не знаю. Но в доме долго еще жили вещи тех, кто его построил. Помню скамейку. На ней сидела бабушка, когда доила козу Милку. Помню высокий кофейник. Он потом путешествовал с нами на Кавказ, где мама попыталась счастья искать. Помню гобеленовую миниатюру на стене: Венеция, канал и гондольер на лодке…
Многие из новых обитателей поселка находили в укромных местах схроны: прикопанную посуду, другую утварь… Коренные жители надеялись вернуться… У нас в садике под окном стояла пудовая гиря, за которую был подвязан проволокой забор забор. И буковки на ней проглядывались иностранные…
Кто-то из вас уже знает, что я родилась в Казахстане, выросла на Северном Кавказе, окончательно оперилась и возмужала (если так можно сказать о женщине) среди карельских лесов. Можно сказать, что именно под этой ёлкой.
Когда отцовская родня не приняла в невестки «финку», мама привезла меня, трехмесячную, из Казахстана сюда, под ёлку,
Сюда отец приехал следом, чтобы помириться, но был изгнан с позором уже моей суровой бабушкой.
Каждый год, пока жили в Железноводске, где мама убивала здоровье на стройках, выполняя пятилетку за четыре года, она привозила нас с братом с Кавказа сюда, под ёлку. Подальше от жары несусветной…
Сюда под ёлку мы каждый раз возвращались то с Севера, то из Средней полосы, где тоже не прижились.
И когда в 80х домик-ёжик стал уже совсем дряхлым, и бабушка переехала в дом по- соседству, мы все еще надеялись, что постоит, продержится подольше… Сначала что-то ремонтировали неумело. Потом навещали его, как умирающего старичка под вечно живой ёлкой.
… Вот и я уже - бабушка. Так это странно… Вдруг стать ровесницей моей бабуле, которую не иначе, как Семёнихой в Хямекоски и не называли. Вечно шумная в очередях, языкатая… Что думала, то и выкрикивала в запале…
За этим внешним шумом плохо угадывалась ее добрая душа с тяжелой судьбой. Увы… Во все времена нашей истории даже женщине нельзя было показывать слабость. Слабых обижают сильнее. Так уж повелось. Да еще она из репрессированных!… Да еще от кого второго сына родила!… Да еще много чего…
Только я знаю, какой она была. И плачу о ней вот уже тридцать лет. Хотя она мне тоже много чего жесткого говорила, когда я в шестнадцать лет вдруг отчаянно влюбилась. Ох, что она говорила! Даже по нынешним меркам это было жестко! Она кричит, а меня в голове романтические чувства, первые корявые рифмы, песни молоденькой Пугачевой про сентябрь и улетающих птиц. Тогда сентябрь стал моим временем вдохновения и непреходящей грусти.
И тот мост над рекой Янис в листопадном сентябре…
И тот первый поцелуй…
И вот мы уже совсем взрослые над темными волнами, когда попытались войти «в одну реку» еще раз…
И только граница разлучила нас. Чтобы уже наверняка!
Я старалась приезжать в Хямекоски и после. Постоять на мосту, попить живой воды из неиссякаемого родничка. Окунуть ладони в реку… Поговорить с постаревшим людом, который постепенно перестал меня узнавать.
Потом …. А потом - то пандемия, то война… Мир сильно изменился.
Но ни то, ни другое никак не коснулось моих любимых мест. Лишь домов все меньше, деревьями молодыми все заросло, кустарником. Знакомые тропинки исчезли, новые протоптаны… Туристы снуют, да дачники строятся…
Я (кто бы мог подумать в бабушкином возрасте!) много раз пыталась рассмотреть в гугл-картах, через спутник: что же происходит на родном берегу? Да, ландшафт изменен, дома кое-где новые появились… Даже улица Лесная обрезана двором - новостройкой и проезд теперь проложен чуть выше.
Каждый раз я вглядывалась и все искала «мою» елку! Как будто под этой ёлкой осталось все самое дорогое для меня! Просила людей: будете – проверьте, жива ли столетняя (а может и больше) красавица? И уже совсем потеряла надежду. Уверена была: спилили её! Она ж огромная, сколько досок можно напластать… Кто в «медвежьем углу» елки считать будет?
И вот одна добрая душа откликнулась на мой вопль. Юля нашла, сняла со всех сторон мою исполинскую елку! Да, ствол поеден жучком, ветки полысели, живая хвоя лишь где-то далеко над землей. Но она цепляется еще богатырскими корнями за эту грешную землю. Хочет жить. Вопреки и жучкам, и мору с войнами. Как памятник всем поколениям местечка Хямекоски. И изгнанным, и тем, кто пришел сюда ненадолго. Наверное, елка тоже на что-то еще надеется. Может, на то, что я однажды опять прижмусь к ней щекой. К ёлке – под которой родина моя.
Сейчас, в жестоком 2025 году слышу иногда упреки в свой адрес: «Ты Родину не любишь!» А я лишь улыбаюсь. Поскольку понятие «родина" для меня слишком абстрактное. Все же поясню, ибо уже с утра мне опять прилетело то же самое.
Родину с большой буквы, после всего изложенного выше, мне любить трудно. В ярком октябрятско - пионерско - комсомольском детстве я очень любила свою Родину СССР. Даже однажды заявила матери: "Единственно, в чем мне повезло, так то что я родилась в СССР!" Детям было весело и задорно жить в той стране. И никто из нас тогда не задумывался на чьих костях весь этот "задор" построен.
Позже, когда взрослые при мне уже не шептались, и я начала что-то понимать, однажды попросила учительницу истории: "Расскажите нам о сталинских репрессиях!" Гордо так спросила. с вызовом! Она долго молчала, не помню, что ответила. И не рассказала ничего.
Позже я догадалась: у нее же финская фамилия! И ее семья могла пострадать при Сталине!
Потом я читала, слушала, встречалась с людьми, наблюдала, размышляла...
Несомненно! Родину надо любить! В ответ на ее любовь и заботу. Но... Приходится бояться, стыдиться, жить в ожидании новых разворотов на очередной "правильный путь". И тогда любовь становится иной. Она похожа на отношение к нервному больному: непредсказуемому и даже опасному. Бросить жалко и рядом находиться невыносимо. Сил не хватает...
Меня приняла родина предков. Маленькая и заботливая по отношению к каждому, кто здесь живет. Как ее не любить? Тем более, что все те же леса, озера... Всего-то 40 километров от России! Чувство покоя и любви - это как раз про то, что я чувствую. Но время от времени мои мысли возвращаются под ту ёлку. Измученную ветрами, но тянущую ветки к небу, как будто вознося молитву:"Люди, пожалейте себя и других! Вторую жизнь еще никто не получал от Бога. "


P.S. Hämekoski - переводится название невнятно. Ну, коски – это порог. Хяме – никак не переводится. Есть в Финляндии такой регион Häme (Hämeenlinna). Но где тот хяме и где моё хяме – связь не прослеживается. Может быть Hämäkoski? А тут было бы логичнее и красивее: туманный порог. Вот что одна буква всего делает! Но на всех картах название этого местечка обозначено как Хямекоски.
История острова в Онежском озере, о котором мало кто знает:
https://site.kizhi.karelia.ru/library/vestnik-6/258.html
О репрессиях в Карелии хороший материал
https://gazeta-licey.ru/public/history/86399-irina-takala-repressii-1930-h-godov-nosili-osobenno-zhestokiy-harakter-v-karelii
Спасибо Юлии Лисицкой!

 

Под дождём