Крайние меры

         С самого утра у Веры Павловны болела голова.

            Она теперь с удовольствием прекратила бы урок, но нельзя было прервать четвертную контрольную по алгебре. И пожилая женщина вставала из-за учительского стола и проходила между рядов, наблюдая за работой учеников.

            В середине второго ряда выделялась одна парта. Обе девушки вели себя слишком вольно. Они вроде ничего не делали, но и в этом ничего неделанье была вольность. Особенно Веру Павловну раздражали их прически.

            На голове одной было сооружено что-то вроде вороньего гнезда, а другая, другая была причёсана аккуратно и этой аккуратностью еще больше раздражала.

            Ту, с вороньим гнездом, звали Ирою Кругляшовой. Она была ни отличницей, ни троечницей. И эта неопределенность раздражала математичку. Она вообще не могла выносить ничего неопределенного. А Кругляшова была некой занозой.

            Вот и теперь она исподтишка чертила на внутренней стороне обложки бесконечную гирлянду, покачивая выставленной в проход сетчатой левой ногой.

            - Так, я вижу, контрольную работу вы писать не желаете? - негромко произнесла стареющая учительница.

            Кругляшова молча отдала ей тетрадь и собралась уже собирать вещи...

            - До звонка еще четверть часа. А контрольную вы будете писать после урока.

            Девушки переглянулись и одновременно фыркнули, словно застоявшиеся лошадки.

 

            Вера Павловна смотрела на проходивших мимо учеников. Те аккуратно клали тетради на край стол, клали и со спокойной совестью выходили в коридор.

            Кругляшова со своей сопартницей не решались оторвать поп от сиденья. Они смотрели то друг на друга, то переводили взгляд на Веру Павловну, намериваясь, вот-вот вскочить и воровски пробежать. Но что-то удерживало их на месте, может быть, страх.

            Наконец миг для побега был упущен. Вера Павловна молча подошла к двери, повернула торчащий в замочной скважине ключ.

            - Вера Павловна, мы больше не будем! -  прогундосила сопартница Кругляшовой. - Только двойки не ставьте, у меня в четверти и так «трояк» по мат-ке выходит!

            - По чему?

            - По мат-ке, - продолжала сопеть несчастная. -  Мы так математику зовём.

            Вера Павловна поморщилась. Она посмотрела на дешёвый макияж школьниц, на их рвущиеся от полноты грудей лифы, посмотрела и содрогнулась. Ей показалось, что это сидят бездарные ТЮЗовские травести.

            Сердце Веры Павловны было готово выскочить из груди. Она была готова запустить в эти испуганные физиономии тетрадями, но что-то удержало её. Девушки испуганно переглядывались.

            Одна из них вспомнила о лежащей в кармашке передника шоколадке. Шуршание фольги долетело до учительских ушей - Вера Павловна вздрогнула, где-то она уже слышала такой звук.

            - А ну, раздевайтесь живо! - неожиданно для себя самой выкрикнула она.

            С вылетевшей фразой в лёгкие попал свежий воздух. Вера Павловна отвернулась - её слух был удивительно напряжён - взгляд упал на свернутую в углу половую тряпку.

            - Это же Кузя. Кузю немцы убили.

            За спиной вновь раздавалось странное шуршание. Внезапно оно оборвалось, и тихий голос испуганно пролепетал: «Вера Павловна».

            Учительница обернулась. Ей показалось, что это сон - обе школьницы были уже не школьницами, но просто раздетыми  догола девушками. Они переминались с ноги на ногу, предпочитая смотреть то на носки сменных туфель, то на стоявший на подоконнике, столетник.

            Вера Павловна молча взяла из девичьих рук охапки одежды. Отнесла их на заднюю парту. Движение её напоминали движения робота.

            - Садитесь, будете писать контрольную.

            - Голыми? - задохнулась от ужаса покрасневшая от стыда сопартница Кругляшовой.

            - Одетыми , вы её писать не хотели!

            Девушки, как по команде, опустили зады на жесткую скамейку и уставились на так и не вытертую доску. Математические символы маячили у них перед глазами, а попы страдали от закрашенных гвоздевых шляпок.

 

2

 

            Вера Павловна погрузилась в воспоминания. Она вспомнила себя школьницей. Когда-то и она трепетала перед нелюбимой и странно молчаливой учительницей.

            Маргарита Генриховна была худа и морщиниста - её за глаза звали сухой воблой. Вере, зачитывающейся к тому времени романом Николая Чернышевского. И учительница немецкого языка казалась мерзкой ретроградкой. Она нарочно молчала, выходя к доске, не желая произносить чужие лающие слова.

            Летом сорок первого она окончила девятый класс. Ей казалось, что впереди лишь счастье. Парень, в которого она была тайно влюблена, собирался уезжать в Москву и поступать в ИФЛИ.

            Но в следующий полдень всё разом изменилось. Пётр поспешил к военкомату, а она, она продолжала фантазировать.

            Ей ужасно хотелось, чтобы за ненавистной немкой пришла машина НКВД.

            Ей даже чудилось, что она видит, как люди в фуражках с алыми околышами выводят ненавистную Маргариту Генриховну и сажают её в чёрную «эмку».

            Так, фантазируя и мечтая, она дожила до времени, когда на окраинах города появились сначала отступающие красноармейцы, а затем и передовые германские части.

            Бабка загнала их с подружкой в подвал. Они сидели там, дрожа от страха, и забывая все недавние заявления. Вера помнила, как боялась сыплющейся на голову трухи, и странно громкого писка крыс - копошащиеся под ногами твари чем-то напоминали наглых гитлеровцев.

            Скоро над уцелевшими домами повисла мерзко унылая тишина. Не было слышно ни тиканья часов, ни пения граммофонов и радиоточек. Вере даже казалось, что она на мгновенье оглохла.

            Зато вскоре этот вакуум заполнила та самая ненавистная речь. Немцы смеялись, играли на губных гармошках и зазывали испуганных отставших от эвакуированных трестов машинисток.

            На стенах домов сохли свежие приказы - с них хищно смотрел одноглавый немецкий орёл - в этих листовках предлагалось всем явиться на немецкую биржу труда.

            Вера вспомнила, как обрадовалась, что еще не успела стать комсомолкой - на рыночной площади в петле уже болталась их школьная активистка Тася Морозова.

            Вере было не по себе - тело Таси было исковеркано - в него тыкали тупыми ножами, одна из грудей была лишена соска, а на спине, чуть пониже правой лопатки краснела выжженная пятиконечная звезда.

 

           

 

3

            Вера не помнила, как оказалась в той стылой комнате. Она не пыталась понять, что здесь было раньше. Ей было не по себе, от шуршания пера по бумаге и странных вздохов толстого, пропахшего постным маслом, писаря.

            Один из офицеров повелительно прокричал немецкий глагол. Вера попыталась перевести этот крик, но мозг отказывался отыскивать русское слово взамен грязного немецкого.

            - Раздевайтесь, - подсказал чей-то ужасно знакомый голос.

            Вера не сразу узнала Маргариту Генриховну. Та стояла, и с каким-то вызовом смотрела на свою бывшую ученицу.

            Вера не помнила, как стала раздеваться, как оказалась голой. Пальцы немцев тянулись к её телу, словно жирные червяки, к начавшему протухать куску мяса.

            Вере казалось, что она уже чует этот тошнотворный запах.

            Было непонятно, откуда именно он исходит. Перед глазами Веры замелькали зеленоватые пятна, и она стала медленно оседать на пол.

 

 

4

 

            - Вера. Вера Павловна.

            Голая девушка осторожно теребила спящего педагога за рукав.

Девичье сердце готово было выскочить из груди - оставаться в запертом классе наедине с трупом было страшно.

            - Слышишь, Катька, она, кажется, коньки отбросила.

            - Ага, а мы сиди здесь, как в бане. Ну, её на фиг, -  я одеваюсь.

            Катя попыталась оторвать зад от сиденья, но тот, точно клеем был намазан.

 

            Вера Павловна медленно приходила в себя. Она видела нечто розовое, отдаленно напоминающее праздничный воздушный шарик. Это розовое колыхалось, и его так и хотелось тронуть подушечкой пальца.

            «Это же грудь. Женская грудь. Неужели, они послушались меня и разделись?! Но я же послушалась немцев».

            Краска стыда ударила в лицо пожилой математичке.

            - Вера Павловна, нам можно одеться?

            - А вы разве голые? - невнятно, словно держа во рту горячую картофелину, пробормотала она, замечая испуганного взгляда ученицы.

            Девушки взвизгнули и поспешили к оставленной одежде. Они торопливо прятали свою наготу и о чём-то осторожно шушукались.

            -Вера Павловна, может Вам скорую помощь вызвать? Не бойтесь, мы ничего не скажем - честное комсомольское.

            Вера Павловна качнула головой и махнула рукой. Девушки покосились на неё и, подхватив портфели, побрели к дверям

            - Ключ возьмите, - проговорила Вера Павловна.

            Кругляшова вернулась. Взяла ключ.

            -С Новым годом Вас. С Новым 1991 годом. Пусть он будет для вас сча...

            Голова Веры Павловны стукнулась о столешницу, а по коридору зазвенел очередной школьный звонок.