Теперь он сидел без движения, словно бы восковая кукла, и напряженно вслушивался в девичий смех. Тот вольно гулял по квартире. Девушки приходили к нему не часто, только в отсутствие матери, которая выйдя на пенсию, продолжала подрабатывать в какой-то неизвестной Павлу организации.
Он хорошо помнил день, когда стал инвалидом. Врачи говорили, что паралич и слепота ещё не самое страшное; что он, Павел скоро оклемается и станет прежним милым всем Павликом – но он знал, что они лгут.
Со слепотой пришли новые ощущения. Он теперь очень хорошо слышал, а его нюх улавливал любые, даже самые слабые запахи. Эти запахи исходили от пыльных портьер, от старого, но еще вполне работоспособного дивана, и от тех, кого приглашала мать следить за ним.
Он слышал, как они смеются, и знал, чем пахнут их тела. В доме было много ценных вещей, и мать, зная, что не сможет повредить своим гостьям, но, не доверяя им до конца, требовала от них невозможного.
Веселящиеся девчонки соглашались на её условия. Он даже не мог представить, кто они – школьницы или студентки, а может быть такие же бедолаги, что согласны на любое безумство ради денег.
Он так и не сделал самого главного – не обрёл единственного друга. Мать была против любой, кого он ни приглашал в гости. Она не хотела делить его с миром – за то задаривала подарками, словно бы он был не её сыном, а приходящим по вызову любовником.
Теперь он жил, словно художественным критик из одного раннего романа будущего автора «Лолиты». А его, так и не узнанные им, Магды смеялись над ним, веселясь чему-то своему.
Они тоже были по-своему пленницами. Мать превращала их в кукол, забирала свободу вместе с одеждой. Она не чувствовала угрызений совести, она была маленьким ребёнком, играющим со своей куклой в дочки-матери…
Надя со Светой были сестрами-погодками. Им было скучно шляться по городу, и, когда Вера Яковлевна попросила их приглядывать за своим сыном-инвалидом, они сразу согласились.
Правда, у этой женщины было одно условие. Они должны были быть в её квартире голыми, чтобы не возникало искушения что-нибудь спрятать в карманы и унести…
Надя замялась. Робкое: «Но…» - сорвалось с её пухлых губок с аппетитным коралловым оттенком маминой помады.
- Павлик вас не увидит. Он – слепой. И к тому же у него парализованы ноги.
- А… - на губах Нади заиграла понимающая улыбка.
- А это разве не лечится? – подала голос младшая и более сердобольная сестра…
Молчание Веры Яковлевны было красноречивее всяких слов.
Сёстры даже обрадовались своей тайне. Побыть какое-то время нагишом в тёплой хорошо обставленной квартире, возможно, слегка поработать, приготовить завтрак в микроволновке, посмотреть модный плоский телевизор, даже пофоткать друг друга мобильным телефоном. Дома их ждала скука и вечное нытьё родителей, которые так и не сумели вписаться в такую сложную жизнь.
В первый день, когда они уже голые выслушивали наставления Веры Яковлевны, было забавно. Словно бы они были детсадовками, а она строгой нянечкой.
«Всё понятно…», - проговорила Надя. А Светка едва удержалась, что бы ни заткнуть указательным пальцем правую ноздрю…
В квартире царил идеальный порядок. Всё тут казалось экспонатами, даже сам Павлик. Милая восковая копия бывшего владельца…
Голые сёстры совершенно не стыдились – они относились к нему, как к кукле. Как к ещё одному предмету обстановки и только…
Он боялся поверить в их наготу. Боялся, что даже может проверить это, коснувшись одной из сестёр. Обычно они подходили к нему сзади, чтобы отвезти коляску к столу, а, когда он пытался проверить их на одетость, неловко отпрыгивали прочь.
«Неужели это правда. И мне надо вновь пережить шок, чтобы я прозрел и стал ходить. М что потом. Мать перестанет пускать их ко мне, а я останусь для неё врагом…
Он меньше всего хотел ссориться с матерью. Проще было играть роль навсегда потерявшей завод куклы – быть только подобием человека с лопнувшей внутри пружиною, быть заложником у этих веселящихся крошек, быть их маленьким и таким беззащитным куклёнком.
«Вряд ли они решатся убить меня. Мы живём слишком высоко. А сейчас зима. Хотя, до прихода матери они смогут разделать меня и наделать котлет. Какая глупость, разве их голоса похожи на голоса убийц? Нет…» Они просто несчастные дети, которым не повезло в жизни, так же, как и мне.
Он начинал вспоминать ту аварию, которая лишила его привычного мира. Вспоминать всё до точности, вспоминать и презирать такого глупого бахвала, который так искреннее верил в свою неуязвимость.
Тогда бы он, вероятно, просто не заметил этих девочек. Просто прошёл мимо, одарив снисходительным взглядом героя. Героя на час.
Теперь уже они были героинями. Они могли делать с ним всё, что угодно. Он был полностью в их власти. Они могли глумиться над ним, как над манекеном. Он был их первым, самым страшным искушением.
Ходить в чём мать родила перед слепцом. Надя начинала уставать от этого. Она не чувствовала, что Павлик знает о её наготе. Она желала быть соблазнительницей, а была обычной слегка худощавой девчонкой с грудями второго размера.
Ей было неловко перед младшей сестрой. Они должны были быть здесь тише церковных мышей – старуха возвращалась внезапно, словно ведьма из сказки и была готова инспектировать даже их чисто промытые анусы.
Хотя ходить с мельхиоровой ложкой в заду было как-то не очень ловко. Сёстры меньше всего желали огласки. Хотя тех денег, что давала им бабка, хватало на маленькие человеческие радости…
«Слушай, Светка, надо его вылечить… Если он вылечится, то нас перестанут просить…»
- Ты чё… Тут так прикольно. Хочешь опять на мели оказаться.
- Да ты, чё… тут хуже, чем в борделе. Ходишь перед ним, а он даже не реагирует не фига. Может у него импотенция.
- Тебя же сказали: паралич.
- Слушай, а какой у него…х…?
Надя наклонилась к уху сестры и торопливо прошептала скабрезное слово…
- Ты чё? Как можно?
А мы на нём штаны расстегнём, и посмотрим.
Павлик догадывался, что они задумали. Мать предусмотрительно надевала на него специальный памперс. Она не хотела, чтобы у их обоих появлялся искус. В этом было какое-то милая забота, словно бы он был младенцем, младенцем, которого она родила только для себя.
Он никогда не спрашивал, кто был его отцом. Это было глупо – мать относилась к своему мужчине просто, как спермодонору.. Она просто играла в игру и только – всегда очень эгоистичная и целеустремлённая.
Она была рада, что он был здоров. Был таким, каким она и хотела. Но, то, детское, здравие теперь было обычной фикцией, когда-то приходится платить за ошибки.
Он должен был благодарить её за всё то, что она взвалила на себя. Должен был понимать, что только благодаря её воле он не сидит в тесной пропахшей медикаментами комнате, что его не шпыняют толстые и грубые санитарки, любительницы домашних пирожков с повидлом и ливером и глазированных творожных сырков.
Павлу стало щекотно, от неожиданности он едва не пустил струю. Та уже была готова родиться, но что-то удерживало её в плену детородного органа.
Девичьи пальчики деловито колдовали над ширинкой. Павел слышал, как дышат обе его надсмотрщицы, слышал и блаженно улыбался, совершенно не понимая того, что улыбается.
Он вспоминал всех тех девочек, которым пудрил мозги, будучи здоровым. Вспоминал их глуповатые лица, странные жесты и желание тотчас подарить ему самое главное. Теперь такой вот глупой девочкой был он сам. Господь лишил его самой главной жизненной радости, поставил в ряд своих недоделков, словно провинившуюся пешку.
Он больше всего хотел сейчас прозреть. Просто прозреть, распахнуть веки, как привык делать каждое утро, видя этот мир, которому он раньше просто не знал настоящей цены. И теперь, эти две проказницы были… его последним шансом.
Они нащупали его тяжкий пояс верности. Мать словно бы наказывала его за прежнее распутство. Иногда ему казалось, что именно она и подстроила эту аварию – с последней дурочкой у него всё было слишком серьёзно.
Сёстры тревожно прислушивались. Им хотелось и продолжать свою игру, и было страшно, что старуха застанет их за столь фривольным занятием. Эти часы, что они проводили в обществе Павла, были похожи на погружение в чужой сон. Быть просто персонажами чужого сновидения, быть только копиями себя – было приятнее, чем сознавать действительность всего этого.
Надя стыдилась своей уступчивости. Она могла бы отказать старухе, или попросту не прийти, сославшись на какие-то важные дела. Ей даже мерещились небольшие объективы кинокамер, что незаметно шпионили за нею с сестрой.
«Интересно, вдруг она думает, что он станет ходить, если почует наш запах? И что тогда. Вдруг он всё видит и только притворяется слепым?»
Надя не пыталась снять тёмных очков с глаз Павла. Она вообще слишком доверяла и ему и старухе. Честно веря, что им с сестрой очень повезло.
Она нервно застегнула чужой зиппер и встала в полный рост.
Вера Яковлевна молча, наблюдала за одевающимися девушками.
Они так и не сумели пробудить в его сыне жизнь. Она ещё не знала – решится ли идти ва-банк. Просто пригласить их и заставить делать то, о чём мечтает её сын.
Искушение избавиться от надоевшей игрушки всё чаще посещало её душу, а уставший от жизни мозг предупреждал – что недалёк тот день, когда они оба – и Павлик, и она сама стануь никому ненужными мумиями.
Сёстры вновь стали обыкновенными юными горожанками. Они отводили друг от дружки взгляд и пытались не помнить своего такого завлекательного сна
Помочь сайту
Поздравления
