Братовья

  В феврале 1722 года в Красноярск прибыл руководитель первой Сибирской научной экспедиции, доктор медицины Даниил Готлиб Мессершмидт. Молодой, энергичный, - ему в то время было 37 лет, он был приглашен на русскую службу лично государем Петром. Даниил довольно прилично владел русским языком и был счастлив представившейся ему возможностью изучения неведомой Европе "дикой Северной Азии". 
    Он поселился в воеводских хоромах коменданта  Щетнева (так теперь стали называть бывших воевод) и в тот же день спросил, - не может ли тот предоставить в его распоряжение людей, которые хорошо знают прилегающую местность, произрастающую здесь растительность, названия и лечебные свойства растений; животных, обитающих в окрестных лесах, являются хорошими стрелками и могли бы стать проводниками в его экспедиции по Чулыму к верховьям Енисея?
Комендант, только что вступивший в должность, уже наслышанный о близости Мессершмидта к российскому самодержцу, готов был сделать для него все, что угодно, только бы не навлечь на себя царского гнева.
  -  Как не быть, - отвечал он, стоя перед немцем и подобострастно склонив голову, - доставим сей же час.  Есть такие, - Егор Лалетин, Ивашка Нашивошников, Василка Суриков, опять же брат его – Петруха, а для корабельного строения – Ефим Лалетин, Мартемьян Петлишный, Ерофей Ошаров… Хотел назвать еще и Гаврилу Соловьева, да не стал. Вспомнил, как неделю назад, на похмельное утро после своих именин накричал на него сгоряча, а тот возьми да и вмажь его своей лапотиной под глаз. Это его то, - коменданта! Воеводу! 
    Лежит сейчас Гаврилка после порки в караульной, - под арестом, отлеживается. Сгною, - думает о нем Щетнев, - запорю до смерти, коли не повинится. А то, вишь, што удумал, - на воеводу руку подымать… 
Комендант коренаст, широк в плечах, крепок и скор на расправу. Вид его, особенно на коне, внушает жителям города страх и почтение. Но, как видно, - не всем. Щетнев переносит это болезненно. Сейчас, перед столичным гостем, он утратил всю свою неприступность, - не знал, как себя вести. Стоял в позе униженного просителя, боясь чем-нибудь не вызвать неудовольствия гостя. Внимательно разглядывал его.  
    С одной стороны, - размышлял воевода, - так себе человечишко, - безбород, рыж, одежонка какая то смешная, телом тощ, одним словом, - соплей перешибить можно. А с другой… В глазах нет ни страха, ни особой почтительности, говорит, то по-русски, то, - со своим помощником, - на каком то тарабарском наречии. По-немецки штоль? И мороз ему нипочем, - вон сколько верст отмахали, а и чаю не попил – сразу за бумаги. И ведет себя так, словно не я воевода, а он…
  -  Да ты садись, Дементий Климыч, - по-простецки вдруг обратился к нему немец. В глазах его искрился смех. – Что стоишь то?
    Щетнев крякнул, сел на лавку против стола, стал смотреть, как доктор строчил что-то на листке бумаги, размышлял о названных казаках.  Ивашка Нашивошников, да Петлишный с Ошаровым – тоже бунтовщики, не приведи бог. Низвели-таки бывшего коменданта Зубова. Подбили казаков, чтоб отказать ему, Зубову, в воеводстве. Подати, видишь ли, им не по ндраву, дополнительные службы на острожках. Накопали, будто портной Ивашка Харламов нашил Зубову 400 шуб из ясачной пушнины… Ну и што? На то он и воевода! Портному этому надо тоже язык укоротить, - много болтает. А у Суриковых отец с брательником против воевод еще вон когда бунтовал, - еще когда острог был. Хоть и стар уже совсем дед Илья, а живет еще, старая коряжина. А ведь яблоко от яблони не далеко падает…
    Столичный гость закончил, наконец, писать, прочел написанное, отложил в сторону перо.
  -  Тех, кого назвал по судовому строению, - приставь, Климыч, к делу. Мне к началу навигации нужно будет два дощаника легкие, с подъемом пудов по сто пятьдесят – двести. Пусть скажут, - сколько чего нужно и цену назовут. А тех, что знатоки мест и охотники, - пришли ко мне, я с ними сам поговорю.
  -  Сделаем, господин хороший, отчего не сделать, - говорил воевода, вставая, - особливо, ежели за плату. - Прикидывал, кого поставить во главе дела, сколько можно будет урвать себе.
  - А за казаками-охотниками сейчас отправлю посыльного, подойдут, кто не в дальнем лесу. 

                                    *

    Ни Егора Лалетина, ни Ивашки Нашивошникова посыльный - конный казак Ефим Гаврилин - дома не застал, - ушли таёжничать на правобережье, за Базаиху. Где их там сыщешь. Братьев Суриковых разыскал со слов Василкиной бабы Авдотьи на заимке в Суриковом логу. 
    Поехал конем напрямки, - через Афонтову гору. Пока шел верхом, - вроде бы и ничего, а как свалил на северную сторону, так начались такие снежные заносы, хоть плачь, - коню под самое брюхо. Сам измучился и коня замучил, - насилу добрался. Да и то, - только к вечеру. Ладно, что еще не далеко. Там у них и заночевал. Побоялся возвращаться по темну, - волков много в этих местах.
    Подъехал к избушке уже в сумерках. А она, вроде, даже и не избушка, - на посадскую избу вовсе не похожа. Построенная еще отцом братовьев Суриковых, - тоже с брательником, лет тридцать тому, она походила скорее на малую крепостицу. Выложена из смолистых листвиничных бревен, понизу - подклеть с сенями, оконце со ставней на железном засове, а поверху, - клеть с бойницами. В такой избушке можно не один день круговую оборону держать, - если, конечно, не подожгут.
    Братья, одичавшие от почти месячного пребывания в лесу, нежданному гостю рады.
  - Ты как здесь, Ефим? Што стряслось? 
    Коня прибрали, засуетились, собирая к столу. Тот обламывал сосульки с бороды, усов, сбросив ушанку, гладил кудлатую голову, грел озябшие руки возле топившейся каменки. Отогревшись, достал из-за пазухи и поставил на стол штоф  казенного зеленого вина.
  -  Велено доставить тебя, Петруха, с Василкой к воеводе.
    Мужские сборы к столу не долги, особливо, если есть чего выпить. Живо появились на столе тарелка мороженой брусники, пара соленых омулей, кус холодного отварного мяса, соленые грузди. Василка приволок из сеней завернутое в тряпицу мороженое козье стегно, тут же на столе настрогал пластиками горку мороженого мяса, поставил плошку с солью. Нашлась и краюха хлеба, - тоже, правда, примороженная. Петруха притащил их кладовки бутыль мутноватой жидкости,  видно, самодельного вина, -  что  один то штоф на троих таких богатырей. 
    Сели, выпили по первой. Братовья только занюхали корочкой. Ефим, изголодавшийся за день, навалился на мясо. Братовья ждали, когда он утолит голод. Тот, наконец, оторвался от стола.
  -  С Москвы-Питербурха явилась цела команда людей ученых, - кспедицией называется. Заглавным у них немец – Данила Готлиб. По-русски ловко лопочет, только смешно как-то. Сказывают, государь самолично направил его сюды к нам, штоб, значит, осмотреть наши леса, реки, горы, - што где родится, каки звери водятся, каки травы растут, нет ли в горах наших железа с медью, того лучше – серебра али золота.
    Братья молча, с большим вниманием слушали. Ефим продолжал:
  -  Штоб, значит, все потом прописать подробно и донесть в приказ, ну и государю, конечно, первым делом. А оне уж там решат, где како дело зачинать, штоб, значит, казне прибыль была…
  - Дельно! – братья оживленно зашевелились, перебросились понимающими взглядами.  Оба они были завзятыми таежниками, все свободное время проводили на своей заимке, а то и в лесах, - охотились, добывали мясо, пушнину, собирали редкие целебные травы, - тем и кормились, содержали свои семьи и свое хозяйство. Порой и сами думали, - вон, сколько добра всякого, а никому из людей государевых и дела нет до того.
    С той поры, как перестали ходить казаки походами на непокорных киргизов, тубинцев, боевой наживы не стало, а на государево служилое жалованье не очень то нажируешь. Да и служба стала теперь, – так, одно времяпрепровождение. Потому уклонялись казаки, как могли, от не частых теперь посылок в краевые острожки, - ладили свое хозяйство. Кто и вовсе в пашенные крестьяне записался, а кто и так, как братья Суриковы, - ни казаки, ни пашенные крестьяне. Добытчики, одним словом. 
    Вот и сейчас Петруха с Василкой скоро уж четыре недели, как здесь, - на заимке, добывают зверя кулемками, капканами, петлями, а то и луками, - шуму меньше. Сохатого недаве завалили, - того, конечно, из мушкета. Разделали, мясо порубили, заморозили наверху вместе с двумя ободранными тушками косули. Разжились мяском, - до весны обеим семействам хватит. Там же наверху в связках пушнина. – десяток соболей, десятка с три белок, три волчьих шкуры, десятка полтора заячьих тушек мороженных.
    А в прошлый приход, - перед рождеством, - медведя взяли в берлоге, соболей пяток. Шкуру свезли домой, Авдотья с невестками сейчас занимается ею, шкурой то, - выделывает. Попили-погуляли на рождество, да и обратно. Сыновья - на правобережье, в горы, - за соболем, а они по-стариковски сюда, - на заимку.
    Ефим тем временем продолжал:
  -  Велел этот дохтур-немец привесть ему казаков, которы, значит, леса, реки окрестны знают, штоб они ему обо всем рассказали, нужных ему зверей, птиц добыли, травок там всяких набрали, стали бы проводниками в его походах по лесам, рекам. Плату сулил. Воевода то и назвал вас, да Егора Лалетина с Ивашкой Нашивошниковым…
    Братья Суриковы ревниво заерзали на лавке, переглянулись.
  -  Те то сейчас в тайге, - за Базаихой, где я их найду. Вот я и думаю, - надо вас упредить, а то ведь они – робяты ушлые…
  - Правильно сделал, Ефим, - говорил Петруха, снова подливая в объемистые чарки, - и дело знакомое и плата, само-собой, лишней в доме не бывает. Обращаясь уже к брату, твердо заявил, - иттить надо, Василка, а то Егор с Ивашкой живо все к своим рукам приберут.

                                   *

    Утром, чуть свет, маленький караван двинулся в путь, - к острогу. Впереди, на коне - Ефим. За ним на лыжах – Петруха с Василкой. У каждого за плечами котомка с мясом, - надо же домашним гостинца привезть. У Петрухи за плечом еще и мушкет, - так, на всякий случай.  Ефим мается с похмелья:
  -  Где тут ваш родник то? – спрашивает он братьев, - хучь водички студеной попить…
  - Попьешь щас из него, как же, - отвечает ему Петруха, выезжая на заснеженную поляну, - посмотри-кось какой он, … попробуй. 
    Ефим смотрит осовелым взглядом по сторонам, слезает с коня. На месте родника – ледяной горб. Из трещин на макушке горба струится вода и тут же у основания бугра застывает, прихваченная морозом. Ефим, упираясь голыми руками в лед, пытается ухватить ртом живительную влагу, но у него ничего не получается. Бросает это дело, утирает о полушубок озябшие руки, сует их в рукавицы, говорит с сожалением:
  - Ладно, дотерплю, дома квасу напьюсь, - карабкается на коня.
    Петруха направил Ефима по своему, хорошо знакомому пути, где снежных заносов поменьше. Где снег глубокий, - каждый шел сам по себе, а на продуваемых ветром увалах, где снег тонким слоем поверху, цеплял Петруха к седлу Ефимова коня захваченную с собой веревку и братовья, ухватившись за нее, летели за скакавшим Ефимом, как на крыльях, - со смехом, прибаутками, разбойничьим свистом. Вроде и мужики то уже в годах, - каждому за пятьдесят, а как ребятишки малые…

                                     *

    Воевода обрадовался, увидев братьев, - хоть эти на месте. Сам повел их к доктору. Немец дотошно расспрашивал казаков о птицах и зверях, населяющих окрестные леса. Те наперебой рассказывали ему, где какой зверь держится, какого много, а какой, - редок; какая птица местная, своя, а какая – перелетная, и опять же в какое время какой птицы бывает много, а когда и вовсе нет. 
    Перешли к травкам. Петруха рассказывал доктору о мангыре и черемше, тмине, волчьем корне, и "листовой траве", ревне и лютике, гунбе и гремячьей травке, золотом и оленьем корне. Немец торопливо записывал названия трав, говорил, с какими он уже знаком, о каких слышит в первый раз, заглядывал в какие-то тетрадки, показывал братьям рисунки трав.
    На прощанье договорились, что братья будут добывать по его указанию зверей и птиц, приносить их ему или его помощникам, а здесь умелые люди из штата экспедиции будут особым манером снимать с них шкурки, делать чучела и готовить их к отправке в столицу. При необходимости – препарировать тушки, изучать их особенности. Получили они и первое задание. 
    Расстались, довольные друг другом и состоявшейся беседой. Братья увидели в немце такого же, как и они сами, любителя природы, умного, неутомимого и покладистого человека. Даниил Готлиб Мессершмидт не мог не оценить любознательности братьев, их охотничьего мастерства, не удивиться широте их познаний об окружающей природе.
    Конец зимы и почти всю весну выполняли братья Суриковы поручения "господина доктора", попутно охотясь и для себя. "Дохтуровых зверей" старались добыть капканом, кулемкой, а то и стрелой с тупым наконечником, чтобы не повредить шкурок. Сносили добычу в острог, сдавали докторовым помощникам. Немец рассчитывался с ними, не скупясь.  А в середине мая отправились Петруха с Василкой проводниками экспедиции Мессершмидта по Чулыму и Енисею.

© Copyright: Владимир Бахмутов (Красноярский), 2015

Регистрационный номер №0322794

от 24 декабря 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0322794 выдан для произведения:
  В феврале 1722 года в Красноярск прибыл руководитель первой Сибирской научной экспедиции, доктор медицины Даниил Готлиб Мессершмидт. Молодой, энергичный, - ему в то время было 37 лет, он был приглашен на русскую службу лично государем Петром. Даниил довольно прилично владел русским языком и был счастлив представившейся ему возможностью изучения неведомой Европе "дикой Северной Азии". 
    Он поселился в воеводских хоромах коменданта  Щетнева (так теперь стали называть бывших воевод) и в тот же день спросил, - не может ли тот предоставить в его распоряжение людей, которые хорошо знают прилегающую местность, произрастающую здесь растительность, названия и лечебные свойства растений; животных, обитающих в окрестных лесах, являются хорошими стрелками и могли бы стать проводниками в его экспедиции по Чулыму к верховьям Енисея?
Комендант, только что вступивший в должность, уже наслышанный о близости Мессершмидта к российскому самодержцу, готов был сделать для него все, что угодно, только бы не навлечь на себя царского гнева.
  -  Как не быть, - отвечал он, стоя перед немцем и подобострастно склонив голову, - доставим сей же час.  Есть такие, - Егор Лалетин, Ивашка Нашивошников, Василка Суриков, опять же брат его – Петруха, а для корабельного строения – Ефим Лалетин, Мартемьян Петлишный, Ерофей Ошаров… Хотел назвать еще и Гаврилу Соловьева, да не стал. Вспомнил, как неделю назад, на похмельное утро после своих именин накричал на него сгоряча, а тот возьми да и вмажь его своей лапотиной под глаз. Это его то, - коменданта! Воеводу! 
    Лежит сейчас Гаврилка после порки в караульной, - под арестом, отлеживается. Сгною, - думает о нем Щетнев, - запорю до смерти, коли не повинится. А то, вишь, што удумал, - на воеводу руку подымать… 
Комендант коренаст, широк в плечах, крепок и скор на расправу. Вид его, особенно на коне, внушает жителям города страх и почтение. Но, как видно, - не всем. Щетнев переносит это болезненно. Сейчас, перед столичным гостем, он утратил всю свою неприступность, - не знал, как себя вести. Стоял в позе униженного просителя, боясь чем-нибудь не вызвать неудовольствия гостя. Внимательно разглядывал его.  
    С одной стороны, - размышлял воевода, - так себе человечишко, - безбород, рыж, одежонка какая то смешная, телом тощ, одним словом, - соплей перешибить можно. А с другой… В глазах нет ни страха, ни особой почтительности, говорит, то по-русски, то, - со своим помощником, - на каком то тарабарском наречии. По-немецки штоль? И мороз ему нипочем, - вон сколько верст отмахали, а и чаю не попил – сразу за бумаги. И ведет себя так, словно не я воевода, а он…
  -  Да ты садись, Дементий Климыч, - по-простецки вдруг обратился к нему немец. В глазах его искрился смех. – Что стоишь то?
    Щетнев крякнул, сел на лавку против стола, стал смотреть, как доктор строчил что-то на листке бумаги, размышлял о названных казаках.  Ивашка Нашивошников, да Петлишный с Ошаровым – тоже бунтовщики, не приведи бог. Низвели-таки бывшего коменданта Зубова. Подбили казаков, чтоб отказать ему, Зубову, в воеводстве. Подати, видишь ли, им не по ндраву, дополнительные службы на острожках. Накопали, будто портной Ивашка Харламов нашил Зубову 400 шуб из ясачной пушнины… Ну и што? На то он и воевода! Портному этому надо тоже язык укоротить, - много болтает. А у Суриковых отец с брательником против воевод еще вон когда бунтовал, - еще когда острог был. Хоть и стар уже совсем дед Илья, а живет еще, старая коряжина. А ведь яблоко от яблони не далеко падает…
    Столичный гость закончил, наконец, писать, прочел написанное, отложил в сторону перо.
  -  Тех, кого назвал по судовому строению, - приставь, Климыч, к делу. Мне к началу навигации нужно будет два дощаника легкие, с подъемом пудов по сто пятьдесят – двести. Пусть скажут, - сколько чего нужно и цену назовут. А тех, что знатоки мест и охотники, - пришли ко мне, я с ними сам поговорю.
  -  Сделаем, господин хороший, отчего не сделать, - говорил воевода, вставая, - особливо, ежели за плату. - Прикидывал, кого поставить во главе дела, сколько можно будет урвать себе.
  - А за казаками-охотниками сейчас отправлю посыльного, подойдут, кто не в дальнем лесу. 

                                    *

    Ни Егора Лалетина, ни Ивашки Нашивошникова посыльный - конный казак Ефим Гаврилин - дома не застал, - ушли таёжничать на правобережье, за Базаиху. Где их там сыщешь. Братьев Суриковых разыскал со слов Василкиной бабы Авдотьи на заимке в Суриковом логу. 
    Поехал конем напрямки, - через Афонтову гору. Пока шел верхом, - вроде бы и ничего, а как свалил на северную сторону, так начались такие снежные заносы, хоть плачь, - коню под самое брюхо. Сам измучился и коня замучил, - насилу добрался. Да и то, - только к вечеру. Ладно, что еще не далеко. Там у них и заночевал. Побоялся возвращаться по темну, - волков много в этих местах.
    Подъехал к избушке уже в сумерках. А она, вроде, даже и не избушка, - на посадскую избу вовсе не похожа. Построенная еще отцом братовьев Суриковых, - тоже с брательником, лет тридцать тому, она походила скорее на малую крепостицу. Выложена из смолистых листвиничных бревен, понизу - подклеть с сенями, оконце со ставней на железном засове, а поверху, - клеть с бойницами. В такой избушке можно не один день круговую оборону держать, - если, конечно, не подожгут.
    Братья, одичавшие от почти месячного пребывания в лесу, нежданному гостю рады.
  - Ты как здесь, Ефим? Што стряслось? 
    Коня прибрали, засуетились, собирая к столу. Тот обламывал сосульки с бороды, усов, сбросив ушанку, гладил кудлатую голову, грел озябшие руки возле топившейся каменки. Отогревшись, достал из-за пазухи и поставил на стол штоф  казенного зеленого вина.
  -  Велено доставить тебя, Петруха, с Василкой к воеводе.
    Мужские сборы к столу не долги, особливо, если есть чего выпить. Живо появились на столе тарелка мороженой брусники, пара соленых омулей, кус холодного отварного мяса, соленые грузди. Василка приволок из сеней завернутое в тряпицу мороженое козье стегно, тут же на столе настрогал пластиками горку мороженого мяса, поставил плошку с солью. Нашлась и краюха хлеба, - тоже, правда, примороженная. Петруха притащил их кладовки бутыль мутноватой жидкости,  видно, самодельного вина, -  что  один то штоф на троих таких богатырей. 
    Сели, выпили по первой. Братовья только занюхали корочкой. Ефим, изголодавшийся за день, навалился на мясо. Братовья ждали, когда он утолит голод. Тот, наконец, оторвался от стола.
  -  С Москвы-Питербурха явилась цела команда людей ученых, - кспедицией называется. Заглавным у них немец – Данила Готлиб. По-русски ловко лопочет, только смешно как-то. Сказывают, государь самолично направил его сюды к нам, штоб, значит, осмотреть наши леса, реки, горы, - што где родится, каки звери водятся, каки травы растут, нет ли в горах наших железа с медью, того лучше – серебра али золота.
    Братья молча, с большим вниманием слушали. Ефим продолжал:
  -  Штоб, значит, все потом прописать подробно и донесть в приказ, ну и государю, конечно, первым делом. А оне уж там решат, где како дело зачинать, штоб, значит, казне прибыль была…
  - Дельно! – братья оживленно зашевелились, перебросились понимающими взглядами.  Оба они были завзятыми таежниками, все свободное время проводили на своей заимке, а то и в лесах, - охотились, добывали мясо, пушнину, собирали редкие целебные травы, - тем и кормились, содержали свои семьи и свое хозяйство. Порой и сами думали, - вон, сколько добра всякого, а никому из людей государевых и дела нет до того.
    С той поры, как перестали ходить казаки походами на непокорных киргизов, тубинцев, боевой наживы не стало, а на государево служилое жалованье не очень то нажируешь. Да и служба стала теперь, – так, одно времяпрепровождение. Потому уклонялись казаки, как могли, от не частых теперь посылок в краевые острожки, - ладили свое хозяйство. Кто и вовсе в пашенные крестьяне записался, а кто и так, как братья Суриковы, - ни казаки, ни пашенные крестьяне. Добытчики, одним словом. 
    Вот и сейчас Петруха с Василкой скоро уж четыре недели, как здесь, - на заимке, добывают зверя кулемками, капканами, петлями, а то и луками, - шуму меньше. Сохатого недаве завалили, - того, конечно, из мушкета. Разделали, мясо порубили, заморозили наверху вместе с двумя ободранными тушками косули. Разжились мяском, - до весны обеим семействам хватит. Там же наверху в связках пушнина. – десяток соболей, десятка с три белок, три волчьих шкуры, десятка полтора заячьих тушек мороженных.
    А в прошлый приход, - перед рождеством, - медведя взяли в берлоге, соболей пяток. Шкуру свезли домой, Авдотья с невестками сейчас занимается ею, шкурой то, - выделывает. Попили-погуляли на рождество, да и обратно. Сыновья - на правобережье, в горы, - за соболем, а они по-стариковски сюда, - на заимку.
    Ефим тем временем продолжал:
  -  Велел этот дохтур-немец привесть ему казаков, которы, значит, леса, реки окрестны знают, штоб они ему обо всем рассказали, нужных ему зверей, птиц добыли, травок там всяких набрали, стали бы проводниками в его походах по лесам, рекам. Плату сулил. Воевода то и назвал вас, да Егора Лалетина с Ивашкой Нашивошниковым…
    Братья Суриковы ревниво заерзали на лавке, переглянулись.
  -  Те то сейчас в тайге, - за Базаихой, где я их найду. Вот я и думаю, - надо вас упредить, а то ведь они – робяты ушлые…
  - Правильно сделал, Ефим, - говорил Петруха, снова подливая в объемистые чарки, - и дело знакомое и плата, само-собой, лишней в доме не бывает. Обращаясь уже к брату, твердо заявил, - иттить надо, Василка, а то Егор с Ивашкой живо все к своим рукам приберут.

                                   *

    Утром, чуть свет, маленький караван двинулся в путь, - к острогу. Впереди, на коне - Ефим. За ним на лыжах – Петруха с Василкой. У каждого за плечами котомка с мясом, - надо же домашним гостинца привезть. У Петрухи за плечом еще и мушкет, - так, на всякий случай.  Ефим мается с похмелья:
  -  Где тут ваш родник то? – спрашивает он братьев, - хучь водички студеной попить…
  - Попьешь щас из него, как же, - отвечает ему Петруха, выезжая на заснеженную поляну, - посмотри-кось какой он, … попробуй. 
    Ефим смотрит осовелым взглядом по сторонам, слезает с коня. На месте родника – ледяной горб. Из трещин на макушке горба струится вода и тут же у основания бугра застывает, прихваченная морозом. Ефим, упираясь голыми руками в лед, пытается ухватить ртом живительную влагу, но у него ничего не получается. Бросает это дело, утирает о полушубок озябшие руки, сует их в рукавицы, говорит с сожалением:
  - Ладно, дотерплю, дома квасу напьюсь, - карабкается на коня.
    Петруха направил Ефима по своему, хорошо знакомому пути, где снежных заносов поменьше. Где снег глубокий, - каждый шел сам по себе, а на продуваемых ветром увалах, где снег тонким слоем поверху, цеплял Петруха к седлу Ефимова коня захваченную с собой веревку и братовья, ухватившись за нее, летели за скакавшим Ефимом, как на крыльях, - со смехом, прибаутками, разбойничьим свистом. Вроде и мужики то уже в годах, - каждому за пятьдесят, а как ребятишки малые…

                                     *

    Воевода обрадовался, увидев братьев, - хоть эти на месте. Сам повел их к доктору. Немец дотошно расспрашивал казаков о птицах и зверях, населяющих окрестные леса. Те наперебой рассказывали ему, где какой зверь держится, какого много, а какой, - редок; какая птица местная, своя, а какая – перелетная, и опять же в какое время какой птицы бывает много, а когда и вовсе нет. 
    Перешли к травкам. Петруха рассказывал доктору о мангыре и черемше, тмине, волчьем корне, и "листовой траве", ревне и лютике, гунбе и гремячьей травке, золотом и оленьем корне. Немец торопливо записывал названия трав, говорил, с какими он уже знаком, о каких слышит в первый раз, заглядывал в какие-то тетрадки, показывал братьям рисунки трав.
    На прощанье договорились, что братья будут добывать по его указанию зверей и птиц, приносить их ему или его помощникам, а здесь умелые люди из штата экспедиции будут особым манером снимать с них шкурки, делать чучела и готовить их к отправке в столицу. При необходимости – препарировать тушки, изучать их особенности. Получили они и первое задание. 
    Расстались, довольные друг другом и состоявшейся беседой. Братья увидели в немце такого же, как и они сами, любителя природы, умного, неутомимого и покладистого человека. Даниил Готлиб Мессершмидт не мог не оценить любознательности братьев, их охотничьего мастерства, не удивиться широте их познаний об окружающей природе.
    Конец зимы и почти всю весну выполняли братья Суриковы поручения "господина доктора", попутно охотясь и для себя. "Дохтуровых зверей" старались добыть капканом, кулемкой, а то и стрелой с тупым наконечником, чтобы не повредить шкурок. Сносили добычу в острог, сдавали докторовым помощникам. Немец рассчитывался с ними, не скупясь.  А в середине мая отправились Петруха с Василкой проводниками экспедиции Мессершмидта по Чулыму и Енисею.

 

Шальной выстрел

Суриков лог